Ещё заразнее

      Ботан проснулся. Медленно, нехотя, но по своей воле, это он понял точно. Сам не осознал, как это произошло, в какой именно момент… Не хотелось сейчас об этом думать.        Вокруг стоит полная, неповторимая темнота, но глаз сразу же привыкает к ней, и сквозь эту ночь он тревожно разглядывает предметы вокруг. Сзади стоит себе белоснежный стол, как и обычно, шкаф в углу, окно… Обычно там плескались фонарики. Сливались друг с другом, внезапно перегорали и тускнели, словно их там и не было, так классно и ярко сияли… А сейчас на улицах Петербурга точно что-то произошло… Весь город погружён в непроглядную тьму… Ни один магазин не мелькает своими яркими вывесками, привычные машины не шумят за окном… Жуткое зрелище… Лишь падает снег, который разглядеть можно с огромным трудом.       Паника. В груди кипит паника.       В голове вновь и вновь стоит странный туман, мешающий здраво мыслить. Хотя, наверное, именно в последнее время для него это стало совершенно обыденным.        Ботан проснулся в поту, и волосы его были влажные, какие-то сонные… Необычное чувство. Чувство, когда человек начинает просыпаться, осознавать, что происходит с ним. Вот и он постепенно понимает, что он у себя в комнате. Всё равно всё было достаточно мутное…       Он сразу же чувствует холод в квартире. Почувствовать его помогает дрожащая нога, выглянувшая из-под тёплого, согревающего одеяла. Холода обычно не было, отопление было стабильно. А тут… Снова холод.       Пугается от каждого, даже самого мельчайшего шороха, чувствует себя где-то в серьёзной, неминуемой опасности, хотя голова и разум нетрезво выдают ему информацию, что всё так и должно быть. Мол, ложись спать, в конце концов. Ботан знает, что если долго не спать, мозг начнём функционировать, и тяга ко сну бесследно пропадёт. Но спать не хотелось.       Слегка побаливает шрам на боку, наверное, напоминая о своём существовании, о том, что мучения ещё с ним, они никуда не делись. И это точно пугало.       Вроде как всё обыденное, а всё равно… Страх плескается в жилах. Он должен был уже привыкнуть к тому, что жизни как прежде больше не будет. Никогда. Привыкнуть к изменениям. Но он никак не мог, удивляется каждый раз снова и снова, словно впервые, но головой осознаёт, что всё так и должно быть. Свыкнись!..       Взгляд такой тяжёлый, мятый. Ботан невольно вспоминает, с какими усилиями он смог уснуть: словно ему в голову влили какой-то кошмар, горячий яд, обжигающий нутро… На улице две тысячи двадцать первый. «Свыкнись», — сладко шепчет ему что-то над ухом, такое знакомое, неощутимое… Хохочет, как назло, шипит… О ужас, он сходит с ума, он вновь слышит их голоса… Говорит, и слышит не себя, а их…       Шум в ушах не покидает его уже который день. Да он сходит с ума, ему нужна помощь.       Их голоса не слышал никто, кроме него самого. Ботан понимает, что Оливия и Брайн точно так же чувствуют себя не очень комфортно от происходящего, но они терпят это, не показывают.       Такое ощущение, словно этого они уже не переживут. Пережили этот чёртов февраль, пережили столько волн, столько бед, и что, из этой не выправятся, что ли?!       Но ведь… Наверное, не он один такой!.. Он не одинок. Да?.. Вероятно. Но даже и если, да ему никто и никогда не поможет.       Они не должны заболеть. Не должны, ни один из них. Ботан даже знать не желает, что будет с теми неудачниками, что по-неосторожности где-нибудь подхватят вирус… Ботан наслушался ото всюду того, что «корона» стала ещё заразнее, ещё более стойкой, насколько паника вновь охватила планету... Это просто кошмар. Он не мог больше этого слушать, дабы не сходить с ума окончательно.       Счастливое везение всегда уходит, предаёт Брайна, Оливию и Ботана, и теперь, кто знает, насколько опасно им вообще приближаться друг к другу. Насколько опасно жить в современном мире. Надолго ли это? Никто не имеет понятия.       Решает выйти вниз. Просто захотелось. Подобные прогулки часто успокаивали. Ботан понимает, что сейчас окончательно проснётся, и будет мучаться ещё долго, умолять себя самого прекратить издеваться над собой, прекратить мир издеваться над человечеством, однако это бесполезно, бессмысленно.       Из приоткрытого крана назойливо капает вода. Капает, капает неустанно… Выводит Ботана на очередную истерику… — Ол-Оливия?.. — хрипловато шепчет Ботан, медленно, с опаской заглядывая на кухню.       Она сидит на хлипком подлокотнике дивана, тяжко опираясь на подоконник. Сгорбившись, сидит, чуть прижав к себе голые ноги. — Оливия… — вновь произносит Ботан, словно хочет окончательно удостовериться, что здесь это именно она.       Стар никак не реагирует на попытки Ботана успокоить самого себя, ведь отлично понимает, что означает его недоверие. Хотя Ботан и Брайн явно не берут в расчёт то, что Оливия тоже не дурочка, и она абсолютно также понимает, какая проблема повисла сейчас над… Чуть ли не всем миром, да? Понимает, что происходит, она тоже неплоха.       Оливия грустно смотрит в запотевшее от дыхания окно, где восторжествовала темнота, где светом служит лишь безжизненная, несменная желтеющая луна, тусклым, несерьёзным свечением озаряющая их пыльную квартиру. На ней можно разглядеть пятна, тёмненькие такие, Ботан называет их «кратерами»… Оливия пьяно улыбается своим мыслям, перебирая ледяные пальцы по ручке кружки, в которой бойко танцует рыжий огонёк.       Полная тишина, даже малейшего гула не слыхать.       Она развернулась к нему лицом, придерживая свечку прямо у самого лица. Шутит, что ли?! И без того нерадостно, так она ещё устраивает тут… Фильм ужасов. Приколистка!..       Мягкий свет прорезает глаза, которые тут же остро заслезились. Он, свет, сверкает, но Ботан через силу старается не обращать особого внимания, с изумлением глядит на бледное, худое лицо Оливии. Ботану даже в голову не приходит, с чем его можно сравнить… Прежние кудряшки небрежно рассыпаются по плечам, смольные, тяжёлые. Густые брови легонько нахмурились, тёмные глазки, недавно столь весёлые, угрюмо бегают из стороны в сторону, разглядывая в темноте силуэт нерадивого соседа. Детский, беззаботный взгляд исчез. — Сегодня… Сегодня… — Ботаник задыхается, пытаясь выдать хоть слово. Не хватает воздуха, лёгкие отказываются функционировать. Не может понять, почему, почему он, разглядывая перед собой Оливию, чувствует в груди тревогу. — Тридцать первое декабря…       Она призадумалась, сначала оставив этот вопрос без ответа. — Да, — коротко согласилась Оливия своим привычным грубым голосом, даже не пытаясь понизить тон. Она крепче стискивает в руках кружку. — Сегодня тридцать первое декабря.       Ботан готов признаться, вот прямо сейчас, что никогда не видел её настолько серьёзной.       Она смотрит прямо в глаза, словно сова на беззащитного мышонка, готовясь к охоте. Смотрит, не отрываясь ни на секунду. На смену прежнему взору пришёл долгий, изучающий, и точно Ботан раньше не знал Оливию, засматривается на неё, как впервые…       Ботан робко, испуганно подходит к ней ближе, буквально на несколько шагов, на свой страх и риск протягивая ей ладонь. Она невольно дёргается, издаёт странный, хрипящий рык, и Ботаник тут же отдёргивает руку, прижав к груди. — Боишься меня, что ли? — усмехается она, кряхтя. Разворачивается обратно, уставившись в окно. Смотрит на снежинки, подносит к стеклу пылающую свечку, истекающую прозрачным воском, засматривается, как безмятежно летящие льдинки словно готовы приземлиться прямо к ней в руки. — Не боюсь, — отвечает Ботан, шагнув ещё чуть ближе.       На подоконнике стоит прозрачный стакан. Самый обыкновенный стакан, наполненный. В кипятке бултыхается вялый чайный пакетик, пожелтевший от старости. Он уже в который раз служит им, заполняя ароматами напиток. Сейчас вода настолько прозрачна и совершенно не похожа на чай, что Ботан даже и не понимает, что за ерунду она вновь намешала. — Да ладно тебе, — вдруг говорит Оливия, подовинувшись к другому краю, насколько смогла. Свечку она сгребает с собой, а Ботан слегка сдвигает её с края подоконника, иначе вся эта посиделка закончится или очередным пожаром, или руганью Оливии. — Ты что, опять заснуть не можешь?       Он задумывается, встаёт как вкопанный перед ней, ожидая дальнейших действий.       А что, удивительно, что он вновь не спит посреди ночи и прогуливается по квартире?       Ботан аккуратно присаживается рядом, обвивая руку вокруг талии Оливии, нежно, с трепетом докасаясь до неё. Наверное, он давно такого не испытывал, такое резкого, неизвестного прилива любви. В последнее время он стал словно лежащий камень на дороге. Ничего не чувствует, ничего не испытывает, не ощущает на себе никаких эмоций. Охолодел к симпатии. А тут… Происходит яркая, потрясающая вспышка в груди. Он поёживается. — А ты? — спрашивает Ботан одними губами, складывая брови домиком.       Оливия вновь как-то устало, нехорошо хихикает, не зло, но и не по-доброму. Однако из их тёплых объятий не вырывается. Ботан охает от осознания этой мысли…       Так чудесно сейчас сидеть тут. Он радуется совершенно банальным вещам, которые, кажется, здравый человек воспринимает совершенно иначе. Воспринимает как должное.       Ведь они втроём даже ёлку к Новому году не нарядили, а Оливия так любит эту праздничную забаву!.. Словно ребёнок, она разбрасывалась мишурой по дому, кидалась ёлочными игрушками, с лучезарной улыбкой любовалась в темноте переливающимися оттенками, и в который раз звонко смеялась с куклы Деда Мороза, у которого Тигра однажды беспощадно отгрыз пол-лица. Брайн на это лишь качал головой.       Пыталась самостоятельно накрошить салаты на стол, бегала в магазин в девять вечера за пачкой пельменей, ждала с нетерпением салюты за окном.       А сейчас всё словно поседело. Ни о какой ёлке и речи не было, а о праздничном столе и подавно. Наблюдая за Брайном, настолько печальным, настолько безэмоциональным, вообще не хочется ни слова пускать о том, что две тысячи двадцать второй уже дышит в спины. В последнее время Мапс терпеть не может праздничные даты. Ботан вычёркивает их чёрным маркером из календаря.       Оливия тосклива, как никогда, но она придерживает жаркую свечку чуть дальше, освещая заснеженный слив за окном, и слабо-преслабо улыбается, прикрывая глаза.       Карантин будет, похоже, бесконечен, раз власти от отчаяния идут на такие странные, идиотские меры. Порой они кажутся действенными, но Ботан умный человек, и иногда приходит в себя из дурманящих мыслей об правдивости их намерений. Значит, они сходят с ума, совершенно так же, как сейчас Ботан сходит с ума. Коронавирусу ни конца, ни края, а они даже, вон, в который раз устраивают эти нереальные ограничения. И люди верят, они трясутся от страха.       Ботан крепче прижимает к себе Стар, словно боясь её потерять. Она никуда не уйдёт, точно не уйдёт, а перед разумом ходят кошмарные картинки, запугивают его самого, Ботан поддаётся и прижимается сильнее, понимая, насколько она ему дорога. Наверное, завтра утром он не вспомнит ни одного своего действия, ни одного своего слова, словно поутру его память бесследно сотрут… Посему он резко дёргается, прижимается, трётся, робко дотрагивается до её очаровательных губ, краснеющих, мягких, особенных, и Оливия с жадностью и пылом забирает всё, что только сейчас можно, дотрагивается до него, что Ботан краснеет от стыда, неловко хватая за запястья.        Однако они выберутся отсюда. Точно выберутся. Всю жизнь выкарабкиваются, везде находят выход, и здесь ничего нет катастрофичного. Ведь так?.. Так?..       Стрелка времени не спеша приблизилась к двум ночи, и часы чуть смачно трескают, привлекая к себе внимание. Однако ни один, ни другой не поворачиваются, наблюдая лишь за снежинками, снежинками, снежинками… — С Новым годом, очкарик, — заглушив назревшую тишину, тихо произносит Оливия, отпивая из своего бокала.       Она бесцеремонно всучивает этот эликсир Ботану, и тот совсем немного отхлебывает из него, с опаской проверяя, что это не яд. Чай пресный, абсолютно безвкусный, просто самый обыкновенный кипяток с какими-то выдохшимися чаинками на дне.       Его искренний, преданный взгляд вдруг окатил Оливию, пробегаясь и в который раз очаровываясь её великолепной, ни с кем не сравнимой красотой. Ни с чем и ни с кем. Её великолепие. Её харизма. — С Новым годом, — на одном дыхании шепчет Ботан в ответ, самыми кончиками пальцев проходясь по её спине, а из его глаз в мгновение льются горячие, горькие, измученные слёзы.