Два Хоукая

— Я Ронин, Кейт! — воскликнул Клинт, чувствуя безграничное раздражение. Эта девчонка упорно видит в нём героя, кумира, Соколиного глаза. Она ведь сама догадалась тогда, когда сидели за телевизором на диване в ею купленных свитерах. Сама догадалась, так какого чёрта сама же игнорирует это? Он не может быть кумиром какой-то девчонки с собакой, которую она назвала Пицца-псом. Какой взрослый человек назовёт так собаку? Никакой. Он не может быть кумиром по сути ещё ребёнка. Тони может, Тор может, Роджерс может, но не он, не Клинт, чёртов, Бартон. Потому что нихрена он не герой, он убийца, киллер, и видеть восторженные взгляды омерзительно, ведь в зеркале видит лишь лицо в чёрном капюшоне и руки в крови. Он не совсем тот, кого Кейт в нём видит. Точнее, совсем не тот. И он не должен быть кумиром маленькой девочки. Ей определённо стоило найти идеал получше. Кейт хмурится и смотрит слишком пронзительно, заглядывая прямо в побитую душу Клинта. А тому хочется, чтобы она сбежала от него, сверкая подошвой берцев, потому что сам уйти не в силах. А надо бы. Да вот только не может: надо, чтобы та сама поняла, что он не рыцарь с луком и стрелами вместо положенного меча и коня, как в детских сказках, которые писались для маленьких девочек. Чтобы сама поняла, кто он такой. Да и что уж скрывать — её по-детски изучающий его взгляд с примесью серьёзности заставляет стоять истуканом, как оленя перед светом фар. Она не сводит своих кристально серых глаз, слегка наклоняя голову. Локоны волос сдвинулись на несколько сантиметров, и пара глубоких порезов показалась на скуле. Клинт морщится, но слишком быстро, чтобы Кейт это заметила. Говорил же не лезть. Она страдает из-за него. Ещё один повод, чтобы Бишоп держалась от него подальше. Ещё один грех Клинт приписывает себе. Кейт молчит, но не уходит. Клинт чувствует, как начинает накрапывать дождь, — первые капли приземлились прямо ему на лицо. Он не знает, сколько они простояли. Полчаса или же час, а может и все два. И понятия не имеет, сколько людей на них посмотрело, как на сумасшедших. Верно, стоять под дождём, не шелохнувшись, не делая попыток спрятаться, — безумие. Прогремел гром. Ливень обрушился с ещё большей силой, заставляя всех прятаться в магазинах и машинах. А они всё стоят. Если бы Бартон был помоложе, то посчитал бы это романтичным. Да вот только он уже не тот, поэтому считает, что они оба заработают жуткий насморк как минимум. Но оба стоят. Она вдруг резко поджимает губы, смотрит в небо, на него, и решительно делает шаг вперёд. Он готовится к чему угодно: к удару, пощечине, крику, презрительной насмешке. А она продолжает смотреть на него так, как и раньше. Бартон ненавидит себя и её. Себя — продолжает стоять и смотреть на неё, хотя она ему нихрена не нужна; её — продолжает стоять и смотреть на него тем взглядом, которого он не заслуживал. Девушка открывает рот, чтобы что-то сказать. Вероятно, что-то оправдывающее его. Но пока не существует тех слов, которые смогли бы оправдать его жестокость в то время. Не существует тех слов, которые оправдали бы его перед самим собой. — Я убивал, Кейт. Я Ронин, — перебивая, глухо повторяет он, чувствуя, что ему надо, чтоб она поняла это в конце-то концов. Поняла, что он не тот, кого она видит. А Бишоп продолжает стоять. Она прикусывает губу, вздыхает, делает ещё один осторожный шаг к нему, будто боясь спугнуть. Клинт замечает, что уже весь вымок насквозь, и Кейт, вероятно, тоже. Она смотрит ему в глаза неотрывно. И она занимает сейчас его всё поле зрения, не оставляя путей для отступления. Сам же смотрит куда угодно, лишь бы не на неё. Кейт ждёт от него героических поступков, слов. Он солдат. Агент. Ему приказывали, он выполнял, ничего большего. Он впервые поднимает взгляд прямо на её глаза. Упёртая. Надо уходить, бежать. Но нет. Не сворачивает с пути, который наметила. Мокнет вместе с ним. Клинт смотрит на неё, и хочется так по-доброму усмехнуться. Он ведь таким же был когда-то. Амбициозным, самоуверенным, упрямым до невозможности с луком наперевес. И сейчас на него смотрит его прошлое, его юное-юное прошлое. Прошлое, когда всё ещё было не так уж и плохо. Что-то внутри Бартона сжимается, кровоточит. Сильно. До боли. Образ Кейт размывается, как и всё вокруг. Лишь через пару секунд мир вновь приобретает чёткость. И Клинт чётко ощущает, как одинокая слеза скатывается, разъедая солью недавний порез. — Уходи, Кейт. Тебе пора, — вкалачивает последние слова-гвозди в её сердце. Видит, как она хмурится и бледнеет, самому от себя тошно. Девчонка-то хорошая, сообразительная. Да вот связалась не с тем Мстителем. Он смотрит под ноги. Это лучше, чем провожать Бишоп глазами и чувствовать её разочарование. Бартон замечает, что они из-за дождя оказались в луже, но ни он, ни она уходить не собираются. Почему-то это сейчас важно: он в низких ботинках в воде, которая достигла уже две третьих высоты подошвы — именно на таком уровне запачканы его руки в крови. У Кейт подошва берц выше — значит и промокнет она нескоро. И видит Тор, Клинт не желает, чтобы она оказалась в воде-крови даже наполовину. Он смыкает брови. Стоят, словно статуи. И чего она ждёт? Рискнув, Бартон поднимает глаза и видит, как в глазах девушки стоят слёзы. Вся его выдержка моментально теряется, стена уверенности в своём решении покрывается трещинами. — Кейт, я.. Она делает резкий шаг вперёд и обнимает его. Неожиданно, сильно. Бартон хочет отодвинуться, вырваться, да вот только она держит и не отпускает своими руками, будто цепями сковала. А у него нет сил больше бороться. Обнять в ответ кровавыми руками он не посмеет, но медленно в нерешительности положить голову на её макушку и обнять, не касаясь пальцами, — вполне можно. Она слегка отодвигается и смотрит на него глазами цвета хмурого неба. — Ты — Соколиный глаз. Он устало вздыхает. Снова одно и то же. Как же она не.. — Ты — Ронин. Бартон щурится. И что она хочет всем этим ему сказать? — Но в первую очередь ты, — она тычет указательным пальцем прямо ему в грудь. — Ты — чёртов Клинт Бартон, — Кейт убирает палец. — И ты не посмеешь оставить меня, — она вновь обнимает его, скрывая слёзы в его куртке, пробубнив то, что явно не должно было долететь до его уха: — Потому что я не посмею оставить тебя. Он молчит, а она, шмыгнув и украдкой утерев слёзы, отходит на шаг, засовывая руки в карманы и скрываясь в пальто так, что Клинт еле-еле слышит следующие слова: — Мы же два Хоукая. Ты и я. Разве не так поступают хорошие напарники? И друзья. Теперь настала его очередь не отводить глаз от Бишоп, а той смотреть куда угодно. Но снова шмыгнув, встречается с ним взглядом и говорит, высовываясь из воротника пальто: — А теперь, если мы закончили, и ты всё понял, думаю, нам надо домой. Проходит мимо него, но когда ровняется, кидает ему ключи от квартиры, которые он тут же ловит на лету. Кейт криво улыбается. — Идёшь? — сама идёт дальше, бросая через плечо, не оглядываясь, будто знает, что он пойдёт следом: — И, эй, сегодня ты выгуливаешь Пицца-пса. А он сжимает в руке тёплые от чужих ладоней ключи и смотрит Кейт вслед, видя, как она напролом шлёпает по лужам. Два Хоукая. Ты и я. А вода-кровь не доходит даже до середины высоты её подошвы. И Клинт сделает всё, чтобы так и было дальше. Разве не так поступают хорошие напарники? И друзья.