Не прячь пули обид тайных

13.02.2020

Когда фирменный рыже-синий поезд лениво подползает к перрону, Эд еще спит; пассажиры на нижних полках копошатся, подозрительного вида дедок надевает явно домашние треники, потом — поношенные валенки, в столичных декорациях выглядящие почти смешно. Арс хочет так же легко относиться к жизни: если хочешь валенки — надевай, какая разница, что происходит в мире, но пока что он носит холодные, но стильные кеды, даром что в столице, в отличие от Питера, все-таки лежит снег. Он дожидается, пока соседи выйдут из купе, зачем-то еще до остановки поезда: там, в тамбуре, наверняка собирается целая очередь, будто люди планируют выпрыгнуть раньше, чем состав упрется в здание вокзала. Арсений не спешит — еще пару минут смотрит на падающие снежинки, которые уже через пять минут неприятно заколют уши и кончик носа, и наконец протягивает руку через проем между койками, расталкивая Эда. Тот морщит заспанное лицо, трет глаза пальцами, прежде чем проморгаться и посмотреть на мир более-менее ясно. — Ты вообще спал? — спрашивает Выграновский, кое-как спрыгивая с верхней полки, и походя бьется коленом о столик. — Нет, — честно говорит Арсений. — Адреналин — пиздец. — Да куда ты раньше времени. Эд будто отмахивается, а Арсений только головой качает: если бы он мог это контролировать! Умом понимает ведь, что нервничать сейчас — нет смысла, но сердце колотится как сумасшедшее от самого Бологого, когда поребрик плавно превращается в бордюр, а вывески с шавермой — на шаурму. На последней остановке он просыпается, в тысячный раз открывает сообщения на телефоне — заветная смс-ка лежит там ценным грузом. «Вы записаны на шоу ИМПРОВИЗАЦИЯ, ждем вас завтра…». Арсений заранее знает, что скажет Эд: что они и так успевают, что сообщения уже получены, а значит, половина дела сделана, что никакие больше дураки не приедут на станцию за три часа до назначенного времени. Арс знает все это тоже — но сердце колет наполовину приятным, наполовину нервным предчувствием, а пальцы, сжимающие телефон, дрожат, так что дата на экране расплывается напрочь. Поэтому он не говорит ничего — молча затягивает шнурки, заправляя их аж под стельки, только бы не споткнуться, молча выходит из здания вокзала через боковой вход, молча шлепает по сугробам. Ноги неприятно мокнут, когда он подходит к самому выходу из метро, замирает, чтобы сделать традиционное фото высоток. — У тебя этот дом уже при любой погоде есть в галерее, — высовывается сзади Эд. — Пойдем, успеем еще промерзнуть. Арсений только пожимает плечами: Выграновский цепляется — значит, нервничает, хоть и не показывает виду. Хотя про дом, конечно — чистая правда, разве что это не просто дом, а сталинская высотка, но у них нет времени спорить об этом сейчас; приходится проглотить праведное негодование, вцепиться в Эдов рукав и стечь вниз, к подземному переходу. Ступеньки там скользкие, людей — много, все-таки они на второй по важности площади столицы, так что они жмутся друг к другу. Арсения неиронично трясет. — А поесть успеем? — спрашивает он, пока Эд возится с проездным; почему-то в каждой поездке старая «Тройка» теряется, и приходится заводить новую — шестьдесят рублей зря. — Можем в ларьке взять, — отвечает Выграновский, — и поесть уже там. — Говорил же, что у нас офигенно огромный запас по времени! — смеется Арсений. — Запас-то есть, а нервов у тебя уже нет. Будешь сидеть и подпрыгивать, и даже не на хуе, так что давай лучше с собой. — В этом фандоме ни у кого уже нет нервов. Арс пожимает плечами, хотя шутит только наполовину: он действительно устает реагировать на каждый чих, вот только каждый раз возвращается — как магнитом его тянет в это гребаное метро, а маршрут от вокзала он знает уже наизусть, даром что живет в другом городе. Вот и сейчас — тянет Эда в сторону кольцевой, оттуда — одну станцию влево, а потом — смотреть на поезда, на растущую за спиной очередь, отогревать уже озябшие ноги. — В Твиттере писали, что можно взять складной стул, и это уже не кажется мне тупой идеей. — В Твиттере нет тупых идей, — безапелляционно заявляет Выграновский настолько серьезным тоном, будто от этого зависит их жизнь. Женщина, напрягшаяся еще пару реплик назад, отшатывается от них, как от чумы, и Арс понижает тон, для чего требуется сознательное усилие: на эмоциях хочется кричать, а еще лучше — подпрыгивать на одной ножке, крутясь вокруг своей оси, и все, что его останавливает, — минимальные правила приличия и страх упасть с эскалатора. — Даже если это идея о том, что Захареночки живут раздельно и видятся только на съемках? — Не настолько. Строго говоря, это шутка только наполовину: никому доподлинно неизвестно, что происходит между Аней и Дашей, но это не мешает фандому бесконечно раскручивать теории, подчас — абсолютно бредовые, но забавные, а другой части интернета — мгновенно их опровергать. Доходит иногда до смешного: кто-то с серьезным видом доказывает, что фанфик, где Даша — королева, не может существовать, ведь в современной России нет монархии. Арс имеет обыкновение смеяться над подобными тредами, Эд — закатывать глаза и бухтеть что-то о том, чтобы не обращать внимание на мусор, но оба сходятся на том, что все это — полный бред. — Нет, там все-таки уже толпа, — говорит Арсений где-то на Баррикадной, и Эд окидывает его скептическим взглядом. — Сейчас половина седьмого. — И? — Сбор в девять. — Этот фандом — бешеный, — просто отвечает Арс. — Да вон, люди в ленте только из кроватей выползают! В интернет заходить не хочется; там вовсю горят костры революции, разгоняются очередные идеи насчет того, кого хотелось бы видеть на моторах. Слишком много информации — воздух и так будто наэлектризованный, и на нужной станции Арс уже не идет, а летит к центру зала, где стоят буквально три человека. Это не говорит ни о чем — через час их может стать уже тридцать, потому что подтянутся друзья, друзья друзей, их знакомые и те, кто просто попросил занять место. И не осудишь ведь, дружба крепкая не ломается — но это не мешает Арсению нервничать, почесывать сонные слипшиеся глаза и лениво жевать купленную в переходном ларьке булку. Запивать импровизированный завтрак ему нечем, так что еда встает комом в горле. Он снова достает телефон, пока Эд листает, кажется, ленту тиктока, и проверяет ту самую смс-ку; нашаривает в кармане паспорт. Всего две составляющие успеха — если не считать, что нужно успеть записаться, чудом получить сообщение, приехать, не опоздав на поезд, и прожить целую жизнь на станции метро. Люди начинают подтягиваться через час; к Эду подходят, здороваются, а тот все прячет взгляд. Арсений стоит чуть поодаль: его узнают реже, но он всякий раз нахохливается, точно довольный попугай, улыбается широко, а однажды даже фотографируется. — Звезда, получается, — говорит Арс, когда Эду даже передают шоколадку. — Это прикинь, люди узнали, что ты будешь на моторе… — Здесь будет Катенька Варнава, — отвечает Эд вместо этого. — Она написала, что подъезжает. — Сюда подъезжает еще человек сорок. — Это правда. Арс вздыхает. — Ладно, она не хочет, чтобы ее нашли, так что… Это, впрочем, отдельная тема для разговора, который должен проходить не сейчас и не здесь. У Арсения сердце трещит по швам всякий раз, когда они, стоя в очереди, шипят друг на друга, а на вопросы про Твиттер спрашивают, про какой свитер идет речь — не знают они никаких сомнительных социальных сетей, а в актрисах ценят исключительно юмор; не то что те сумасшедшие, которым лишь бы почитать про лесбийский секс. Нет, они — не такие, они нормальные; иначе талон не получить. Арсений на время моторов закрывает аккаунт — ощущение, будто пытается сдержать шторм ладонью, все-таки подписчиков у него немало, и информация так или иначе утекает; это значит, что в ближайшие дни нельзя выкладывать фото с лицом, скриншоты билетов с фамилией — вычислят, найдут, накажут, и вместо мучительного выбора между поехать и не поехать будет пожизненная блокировка. Арсений ощущает себя вне закона. Поэтому они говорят больше про жизнь; он то и дело оглядывается, пытаясь угадать, кто именно из стоящих позади девушек — Варнава, хотя фамилия тоже наверняка выдуманная, да и имя, возможно, тоже. И сама Катя — не человек, призрак, о чьей реальной жизни известно крайне мало. Это почти смешно: она выкладывает на многотысячную аудиторию нюдсы и рассказывает о своих комплексах, но лицо — нет, спасибо, слишком рискованно. Хотя, конечно, такую откровенность может позволить лишь тот, кого никто не свяжет с образом реального человека. Но со временем вычисление Кати становится их персональным мемом; в очередь подтягиваются Антон и Сережа, и Арсений кидается на них не с приветствием даже, а с тихим-тихим шепотом, что Варнава где-то здесь — потому что все должны знать. — Что, опять будешь по ногтям вычислять? — спрашивает Антон еще тише. Арс возмущенно закатывает глаза, надеясь, что в этом жесте уместится все, что нельзя произнести вслух: это ведь именно Шаст тогда первым притащил в диалог последний Катин твит, где та постит фото с кислотными ногтями-стилетами. Из-за Шаста они, стоя в павильоне, старательно выглядывали девушку с такими ногтями — нашли даже с похожими и безумно радовались, что заметили, а потом выяснилось, что они пропустили недавний твит про новый маникюр, и у Кати в тот день был короткий нюд. — Я не буду никого вычислять, это невежливо, — говорит Арсений таким тоном, будто неделю назад сам не включил Варнаву в список тех, с кем переспал бы, если бы была возможность; но ведь она об этом не знает, это не нарушение личных границ! — Но хотелось бы? — Иди в жопу. Они стоят на станции, кажется, целую вечность, и всю эту вечность у Арсения крутится мысль о том, как сильно он любит этих людей. Он влюбляется еще сильнее, когда оказывается, что опоздавший Позов действительно приносит складной стул, — «Взял у отца, он с ним на рыбалку ходит», — и сидит с видом победителя, в красках описывая, как сдавал этот самый стул в негабаритный багаж. На словах о том, что Дима летел на самолете, потому что вдохновился эстетикой недавнего фанфика, где импровизаторки летают на Боинге, Арсений захлебывается смехом, едва не падая на этот самый стул, и оставшийся час сидит у Димы на коленях, пока Антон лениво массирует ему затылок. Когда приходит администратор, сонный парень с охапкой ярких красных талонов, Арс приободряется; они собирают свой палаточный лагерь, встают парами, как в первом классе. Антон, держащий его за руку, хотя это вовсе необязательно, едва не подпрыгивает от нетерпения, так что Эд, стоящий у них за спиной, шутит, что тот сейчас пробьет лбом потолок; это не так уж далеко от правды. Чертовски хочется бежать — не вперед кого-то, а просто — вперед. — Хотелось бы одолжить у Даши телепорт, — говорит Арс Антону на ухо, — чтобы поскорее приехать на площадку. — То есть ты бы его только тогда использовал? Из Питера на плацкарте, а тут уже телепорт нужен? Он выговаривает «нужен» с характерным ударением на вторую гласную, и оба хихикают друг другу в плечи. Эд садится за ними, шлет Арсу в директ чей-то твит с переписанной песней о том, что Коламбия Пикчерз не представляет, как фандом в очередях страдает. Арсений, открывая птичье приложение, машинально прикрывает телефон рукой, краем уха слышит откуда-то спереди, как девчонки гадают, действительно ли видели Эда в автобусе или это просто очень похожий парень. — Ох уж эта звездная жизнь, — говорит Шаст ему на ухо, и это уже даже не удивляет: слишком часто они думают об одном и том же. У Арсения от слова «звезда» дергается глаз. В этом есть что-то, отдаленно напоминающее правду: когда аккаунт растет, появляется некая ответственность, а еще — узнаваемость, и это несколько греет душу. Но звезды — это, например, Даша, Аня и обе Саши, это Воля, который каждый вторник приветствует их с экрана. Считать себя звездой Арс не спешит — да и не хочет; он — просто человек, чьи нелепые шутки кто-то читает, складывающий слова в предложения достаточно хорошо, чтобы срубать лайки на книге фанфиков. Популярность условная — и та токсичная, с привкусом незаслуженности: это ведь не книги, ты просто пишешь какое-то порно, просто шутишь, просто представляешь незнакомых тебе людей вместе. А что ты знаешь о них на самом деле? Под каждый твит приходит человек, спрашивающий, точная ли это информация, даже если напишешь, что у Даши есть телепорт — и то прицепятся, что их еще не изобрели. Негативные стороны невозможно не замечать — но и концентрироваться на них не хочется тоже, так что Арс вкидывает твит о том, что в автобусе поют Меладзе, и отключает связь — до самого выхода из павильона, когда он, ошалевший от счастья, первым помчится к мобильнику, чтобы рассказать о произошедшем всему миру. Это называют хайпом; называют спойлерами, хотя то, что они пишут, никогда не выйдет в эфир — это даже не снимается, речь ведь идет о разговорах в перерывах и о предмоторной разминке, так что теоретически канал не может выдвинуть им претензии. Арсению просто нравится делиться — да, накручивать и додумывать, потому что все так или иначе смотрят через свою призму, но это и не допрос — просто игра, в которой каждый сам выбирает, насколько серьезно относиться к происходящему. А формат Твиттера дополнительно умножает эмоции во много раз, так что люди в реплаях то и дело пишут, что умирают от очередной Аниной шутки, и шлют девочек нахуй, само собой, не имея этого в виду. Человек со стороны, попав в их болото, наверняка удивился бы и решил, что они сумасшедшие. Арсений это не то чтобы отрицает. Их выкидывают почти в сугроб: снег у проходной еще не расчищен, так что Арс миллион раз проклинает своего внутреннего модника, когда топчется по наледи. Охранник со служебной собакой за забором ходит издевательски медленно, пока очередь растягивается почти до самого шоссе. На входе — раздеваться, дать мужчинам в форме себя ощупать, перетряхнуть весь рюкзак. Последнее особенно неудобно: у Арсения с собой — вещи на три дня в столице, и охрана всякий раз вздыхает, разбирая его электронику, зубную щетку и набор цветастых носков. Но — все лучше, чем топтаться на морозе у следующих дверей в ожидании следующего шага. Они раздеваются в мрачном, продуваемом со всех сторон павильоне. Дима зачем-то стягивает куртку сразу, хотя ясно, что сидеть они будут еще минут двадцать, а теплее не станет. Антон — прошаренный, первым делом бежит к столику с чаем, всыпает в стаканчик сразу с десяток ложек сахара. Эд ворчит, что ему бы еще поспать и так ли сильно они любят этих ваших юмористок. — Ты ведь уже знаешь ответ, — просто говорит Арс. — Феерия. — Выграновский закатывает глаза. — Каждый раз собираемся не ехать и где мы сейчас? — Реально, переобувка века. Но я правда не собирался! — Ага, а потом звонок в двенадцать ровно, и: ой, Эд, сорян, я машинально нас записал. И ведь смс всегда приходит! — А когда приходит смс, уже грех не ехать, — поддакивает Арсений, хотя его внимание уже сосредоточено в другой части помещения. — Там танцуют! — Натанцуетесь еще, — безапелляционно говорит Эд, усаживаясь на стул и доставая пачку чипсов. — А че не попкорн? — спрашивает выплывающий сзади Дима. — А это в зал, чтобы выдержать Захареночек, а туда с едой нельзя, — добивает Позов, и все дружно смеются. Арсений срывается танцевать первым, и на то даже есть весомый по его мнению аргумент: мы сами — хозяева собственной жизни. Не факт, что им включат на разминке именно эту песню, — в прошлый раз первым треком и вовсе назвали что-то другое, — но кто-то из зрителей знает движения наизусть, так что они успевают проделать всю разминку — и на это время Арс отключается от всего остального мира, пока им не приходят давать инструктаж. Все это Арс знает наизусть. В зал нельзя проносить телефоны, так что если их обнаружат — вы отправитесь домой; громко умилиться можно один раз за мотор; если хотите в туалет — перехотите. Это, впрочем, не мешает ему привычно расплыться счастливой лужей, услышав, что зал Импровизации — лучший на всем канале, хотя в голову тут же лезет мерзкая мысль, мол, если зал — лучший, почему так сложно понять, из кого он состоит на самом деле. Цирк да и только; он ощущает себя на опальном положении, когда стоит в очереди за еще одним любимым автором, но не может вслух поблагодарить его за тексты — и поздороваться не может тоже, потому что придется объяснять, откуда они знакомы, а это — уже лишнее. Так что он успевает в последний раз достать телефон, сообщить в Твиттер, что видит много знакомых лиц — и убрать уже насовсем. Он теперь — не аватарка с Дашей и не число твитов, помноженное на количество читателей, а просто Арсений Попов, болтающий с друзьями ни о чем — о жизни, зачетах, рабочих сменах, только не о фандоме. В зале они просят сесть все вместе, и девушка на входе ворчит, но отправляет их на верхний ряд — там еще есть эти несчастные восемь мест рядом. Арс держится за подол Антоновой футболки, с другой стороны за него цепляется одним лишь мизинцем Эд, следом идет Дима; даже жаль, что они не будут сидеть совсем рядом, ведь Димины язвительные замечания претендуют на то, чтобы стать лучшей частью дня. Но это — ничего. Они наболтаются позже, когда автобус поволочет их назад по хмурым столичным улицам; сейчас же мир сужается до крохотного зала Импровизации. Им снова напоминают, что здесь сидят только счастливчики, прошедшие десять кругов ада, и Арс от нетерпения едва не стучит ногами — но это было бы слишком громко. — Наши актрисы уже за кулисами, давайте отправим им громкие аплодисменты! — раздается из верхних динамиков, а потом включается гребаный Меладзе, и остается только стекать по креслу с непроизносимым писком. У Арсения эта любовь костью стоит в горле; если бы он был собакой, наверняка пришлось бы резать, вытаскивать кое-как — слишком много острых краев, которые могут причинить боль. Но он — не собака, он — шиппер-пес, это другое, поэтому он довольно жмурится, толкает Антона плечом — и ловит такой же восторженный взгляд в ответ. И еще можно жить.

16.02.2020

Арс и сам не замечает, как его жизнь превращается в вокзалы и поезда, поезда и вокзалы. Он все чаще вспоминает, что, когда ему только показали Импровизацию, он первым делом подумал, что в жизни никуда не поедет — не так уж и интересно, можно ведь посмотреть по телевизору. А теперь — пожалуйста, отмахивается от соседа в общаге, который спрашивает, зачем переться аж в Москву — все ведь будет в сети. У Арса нет сил объяснять, что там, во-первых, атмосфера, во-вторых — Стас руки-ножницы, который на самом деле пытается впихнуть три часа мотора в сорок минут эфира, так что показать все — физически невозможно. Сначала происходят съемки. Арсений мчится, как дурак, аж к шести утра, потому что прочитал, что нужно заранее, и стоит в чертовой очереди совсем один. Потом снисходит осознание, что бывают еще и концерты: в первый раз ему интересно, чем они отличаются, на второй он понимает, чем именно, и катается именно за этим. Москва не так далеко. Череповец — еще ближе. Все, куда можно доехать за ночь на поезде, вообще не считается, потому что когда ты спишь и едешь — это как будто ты и не уезжал. А потом появляются люди. Это почти смешно: мало ему было влюбиться в четырех незнакомых девушек с федерального канала, знать, какая любимая книга у Саши Грейнер и откуда у Даши тот симпатичный свитшот — нет, он находит еще и этих, по другую сторону экрана, куда ближе — и одновременно дальше. Одно знакомство сменяет другое, рождается профиль в Твиттере — в шапке написано, что он вам не Сеня, и Арс пишет всем без разбору, восхищаясь собственной непонятно откуда взявшейся смелостью, а люди — удивительно! — отвечают ему с тем же энтузиазмом. Этого обнять на концерте, этот займет место в очереди, а этому завтра займешь место ты. Этот — популярный автор, нужно поблагодарить, а вон тот завтра поблагодарит тебя; наверное, есть за что. Арсений находит свое место — и как-то вдруг кажется, что он был здесь всегда. Люди случаются разные; иногда — крутые, иногда — не очень, иногда — просто неподходящие, но выясняется это не сразу, так что они все-таки успевают причинить друг другу некоторое количество боли. Арсений сначала реагирует тяжело, после — учится коммуницировать, и фандом оказывается школой жизни похлеще обычной школы, универа и всех пройденных стажировок. Потому что, оказавшись в огромном, почти неисчислимом сообществе, невозможно не отрастить броню. Он встречается и расстается — почти без сожалений, потому что бывает всякое, а иной раз, напротив, оплакивает неслучившуюся дружбу, и все это вплетается в жизнь так плотно, что почти становится ею. А потом появляются Димка и Сережа, Шастун и Гаус, которых называют не иначе как по фамилиям, они находят Шевелева, те — еще нескольких человек, и эти люди закрепляются прочнее, врастают глубже. Говорят, к хорошему привыкаешь; Арс — тоже, но медленнее, выжидая подвоха, пока наконец не смиряется с тем, что это, кажется, надолго, да он и не то чтобы против. Вот и сейчас — поезд отъезжает от Ленинградского вокзала, у Арса в рюкзаке — остатки еды из местного Макдональдса, в наушниках — песня о том, что он тысячу раз обрывал провода, сам себе кричал «Ухожу навсегда», и это, строго говоря, не то чтобы ложь; руки чешутся писать очередную аушку, разогнанную за две минуты, но делать это на телефоне катастрофически неудобно, так что он просто пьет остывший уже кофе, а картинки сами собой крутятся в голове. В этом есть особая ценность: он не высокомерно, но все-таки думает, как живут люди, не придумывающие по десять параллельных жизней в день; так чертовски важно кажется домысливать какие-то характерные особенности миров и ситуаций, расставлять персонажей по местам, заранее зная, какой путь они пройдут к финалу. Арсова личная боль — в том, что, чтобы каждая из этих историй стала текстом, его должно выкинуть в параллельное измерение, гребаный «Интерстеллар» наоборот, чтобы семь лет там длились одну минуту в реальности, и можно было стучать по клавишам до боли в пальцах. Клавиш нет; приходится думать. Он краем глаза замечает, что в общем чате народ плавно перетекает из обсуждения детских травм в сексуальные фантазии — нормальное состояние, остается лишь хихикнуть, что травмы и фантазии пожизненно связаны друг с другом. Интернет то пропадает, то появляется снова, и Арс невольно раз за разом обновляет Телеграм, пытаясь вникнуть в тему разговора. В наушниках начинается «Крошка моя», и Арсений, конечно, скучает тоже, но письма получает еще как — после каждого нового свайпа вниз чат обновляется примерно на две сотни сообщений; фигурально, конечно, выражаясь, но метафора не так уж далека от истины. И чем дальше в лес — тем больше ребята перетекают в стадию «Вот вам фото моего красивого живота, всем спасибо, все свободны». Гетеросексуалов в этом чате, кажется, нет; иногда они шутят, что были, да уже не осталось. «Вы специально это начали, как только я сел в поезд?», пишет он лишь наполовину шутливо, но сердце все-таки потрескивает с каждым новым километром; в «Сапсане» это происходит катастрофически часто. Горох тут же язвительно сообщает, что некоторые из Минска читают — и ничего, и живы, и следом — полушутливо добавляет про до крови стертую ладонь; каким-то образом такие сообщения становятся у них в порядке вещей. Этот чат в принципе нормализует столько вещей, что, когда они планируют тусовку в честь окончания учебного года у студенческой части сообщества, Арсений неиронично планирует закупить презервативы и смазку — не потому что едет туда, чтобы обязательно кому-то присунуть, а потому что ну вдруг, пусть лучше будет. Все равно все, что происходит в чате, остается в чате, а он — душнила, он за безопасный секс (самый лучший чай); возможно ведь, что сексуальное напряжение, возникающее онлайн, все-таки перетечет сквозь экран, и что тогда — а Арс, как самый умный, вытащит из кармашка все необходимое. Насколько феерически нелепо это звучит — настолько же Арсений будет собой гордиться, если все-таки окажется полезным, как прилетевший вдруг волшебник в голубом вертолете. Чат перетекает в обсуждение активного согласия; где-то там Матвиенко мерзко шутит, что после третьего шота с текилой несогласных нет — Арсений бы возмутился, да знает ведь, что в жизни Сережа — если не сладкая булка с корицей, то уж точно пирожок, который в жизни не тронет пьяного человека, даже если выпивает сам. Его высмеивают наверняка с теми же мыслями, но никто не спешит злиться; Гаус выкатывает неожиданно серьезную простыню текста, мол, к тем, кто выпил, вообще лучше не прикасаться, и Шевелев тут же добивает, что ему, должно быть, тяжело на тусовках. Арсений может это понять. Когда в потоке сообщений мелькает Антонов живот, Арс думает, что ему бы и самому выйти; дрочка — не секс, ею никому не причинишь вреда, особенно учитывая, что сообщать объекту вожделения вовсе необязательно. Зачем думать об этом в поезде — вопрос, конечно, интересный, а Арсений, естественно, никуда не идет; даже Сапсановые туалеты не прельщают его настолько, чтобы нестись туда, сломя голову, но экран все-таки приходится прикрыть ладонью, а то сосед то и дело косится в его сторону. Арс — человек порядочный, сколько бы ни шутил на эту тему, а иногда — порядочный даже слишком, так что не хочет слить чужие фото даже таким странным образом. «Я не буду ни с кем целоваться, если выпью», пишет Гаус настолько уверенно, что Арс, если бы не видел его на Сережиных коленях на прошлой встрече, мог бы в это даже поверить. Заяц язвит за него: скидывает сразу смазанное фото, на что Артем отзывается россыпью смешливых смайлов. Арсению на мгновение кажется, что он катится куда-то не туда; оседает на квартирных тусовках, присматривает дома, чтобы отметить даже не Новый год и не день рождения, а какую-то совершенную чушь. Они просто гуглят все праздники мира, и получается, что встречи выпадают то на день железнодорожника, то на праздник имени воронежских юмористов, и все старательно и с энтузиазмом делают вид, что это именно то, что их интересует. В целом мораль у него отъезжает, как и последние остатки адекватности, и ощущается это все большой полиаморной семьей, ровным слоем размазанной по России и ближнему зарубежью, и он даже умудряется скучать по тем, кого в жизни не видел. Кажется, что когда-нибудь это все рванет. Но это — потом, а пока что поезд добирается до Твери, стоянка — одна минута, и Арс судорожно обновляет мобильную связь, чтобы выцепить еще кусочек диалога: ребята плавно переходят с дрочки на налогообложение разных стран, оттуда, кажется, на технологии производства одежды, и все это кажется настолько правильным, что отказаться нет сил.

16.05.20

— Иди уже ко мне на колени, — говорит Шевелев, и Макс с готовностью садится на длинные ноги. — Вот молодец. Арсений наблюдает, как ребята, надежно скрытые в нише в углу бара, действительно сплетаются конечностями, точно два крохотных паучка. Это, в целом, уже против всех норм — и общественных, и тех, что вбиваются в голову с самого детства, мол, мальчикам можно то, нельзя это, а за руки держаться — это уже грех. Эта компания рушит их все — и это могло бы быть не стереотипным, но среди них действительно нет абсолютных гетеро, народ расползается по шкале Кинси вплоть до стопроцентных геев — как раз арсеньевский вариант. — Моторы в этот раз получились классные. — Матвиенко, сидящий рядом с Антоном, шепчет что-то ему на ухо и радостно улыбается. — Предлагаю тост: за то, чтобы смс-ки всегда приходили, а охранные собаки ходили в туалет побыстрее. Арс вспоминает, как они стояли на промерзлом ветру, пока статная овчарка выбирала, куда присесть, и усмехается тоже. — За то, чтобы даты моторов никогда не выпадали на зачеты! — поддакивает Шастун, у которого сегодня как раз, кажется, начинается сессия, но он это старательно игнорирует. — За то, чтобы рядом всегда были те, с кем не так уныло стоять в очереди, — добавляет Максим; Сережа его, кажется, щекочет, так что они оба едва не падают на пол, попутно задевая стол, на котором звенят высокие бокалы. — И чтобы мы все еще встретились! — Да куда мы денемся, — с показушной ворчливостью встревает Эд. — Этот вон, — кивает на Арса, — первым напишет в Твиттер, что в этот пул сидит дома, а в две минуты первого сообщение — я нас записал, бери плац. — Хорошо, если не сидячка, — фыркает Шаст. — Я ездил как-то, пиздец, ноги даже в проход не влезают. Для каких полторашек они сделаны? Все дружно переводят взгляд на Матвиенко, и тот показывает фак, обводя рукой весь стол сразу. Кажется, шутки над его ростом становятся постоянными — равно как и над весом, но Арс каждый раз уточняет, не ляпнул ли лишнего, все ли нормально, никто ли не в обиде; Сережа так же каждый раз говорит, что все хорошо, и здесь Арсова зона ответственности заканчивается, уступая место вере людям и в людей. — На сидячке больше — ни в жизнь, — категорично сообщает Эд. — У меня даже в «Сапсане» жопа отваливается, а он едет… сколько? — Четыре часа. — Но днем! Это просто время впустую. — Да щас. — Арсений закатывает глаза. — Там как пройдешь по проходу, все кто-то рисует, кто-то работу работает, я даже видел бабушку с длиннющим шарфом. Сидит себе, вяжет спицами, шарф почти на пол падает. Не поезд, а дом детского творчества. — Ага, блять, а я больше похож на вязальщицу или на художника? — На художницу, — отвечает Арс, серьезно подумав. — Художники могут всю ночь, так ведь говорят? — Кто, блять, так говорит? — вклинивается Антон. — Это как тот мем, типа, бисексуальный прикол, использовать выражение «как говорится», даже если только что придумал фразу. — Я точно где-то это слышал. И я не бисексуал. Арсений потихоньку закипает — не искренней злостью, а праведным азартом, когда хочется на каждую шутку отвечать новой, еще более грубой, и одному богу известно, куда это может их завести. Когда Антон, на секунду замешкавшись, гордо сообщает, что он-то — как раз бисексуал, Арс предлагает что-нибудь уже с этим сделать, и из-за его косноязычия это звучит так, будто он предлагает тому вылечиться от своей ориентации, а он просто тупо флиртует. Этого не понимает никто — почти никто, кроме Эда, который одаривает Арсения красноречивым взглядом, в котором читается неизбежное «Как же вы меня заебали». Обычно после этого Эд называет их нищенками, на что Арс справедливо возражает, что они с Антоном даже не в отношениях, на что Выграновский еще более справедливо возражает, что это и необязательно. А потом они всей толпой сворачиваются в клубок и сидят, обнявшись, и там нет места ни интригам, ни сплетням — только простому человеческому теплу. Вот и сейчас — их недо-спор прерывается вдруг начавшейся песней; Артем выскакивает в центр зала, Шевелев привычно вываливается следом — вот так они с Шастом, наверное, выглядят со стороны, такими же слипшимися пельменями. В мутном, задымленном кальянами помещении они не выглядят даже странно. Антон выскакивает тоже, следом — Эд, а это значит, что он уже тоже порядком подвыпил, если не сидит в углу; они на пару вытаскивают Арсения за руку, обтираются с двух сторон о бока — почти полиаморная триада, только совсем не она. Коламбия Пикчерз, пожалуй, действительно не представляет, как хорошо им всем вместе бывает. Арсений не то чтобы не любит танцевать, но почему-то всегда думает, что не умеет — хотя, если верить отзывам очевидцев, это совсем не так. Алкоголь же раскачивает, вытряхивает последние комплексы — решение неидеальное, но работающее, — и Арс без стеснения движется в общем ритме, отдаваясь нелепой попсовой, но такой живой музыке. Они оттанцовывают еще одну песню, ту, что про тысячи раз оборванные провода — здесь хрипят уже все, потому что вопли сами рвутся из горла, и они сбиваются в кружок, пьяно покачиваясь; слава богу, весь бар поет с ними, и это все еще не выглядит странно. Арсений не поет даже — кричит: под градусом Меладзе кажется невероятно жизненным, а потом Шевелев поднимает ладонь вверх и вдруг выдает: — Там у Даши новая сторис! Пиздец. Все тормозят как по команде. Арсений жмется к Сережиному плечу, заглядывая в экран, и первым видит фото, где Мартыненко смотрит вбок влюбленным взглядом, и подпись: «Давайте решать, на что так смотреть можно?». — Блядство, — резюмирует Арс, а Антон, усмехнувшись, выдает то, что и так вертится у всех на языке: — Видимо, на Аню? — Однозначно на Аню, — поддакивает Гаус, хотя это, конечно, неочевидно. В принципе, шипперить кого-то — значит, всегда принимать на веру. Фантазировать, додумывать возможные исходы, дорисовывать картинку, которую никто не покажет широким массам; умом Арс понимает, что девчонки — по ту сторону голубого экрана, и любая часть из того, что они выдают в мир, всегда может оказаться лишь искусным образом, но здесь — как с религией: необязательно увидеть богов лично, чтобы думать, что они есть. И они ловят информацию, глотают жадно, как утопающий — воздух. Иногда кислорода становится слишком много, от него подташнивает и кружится голова, множатся и ползут по Твиттеру самые разные теории. Рассталась ли Даша с парнем? Был ли он вообще? Может, Аня скрывает нового кавалера? Они счастливы вместе и держатся в рамках дозволенного, чтобы не вылететь с работы, или весь фандом капитально едет крышечкой? Ответов никогда нет. — Вот же мразь, — комментирует Шастун почти грубо, — ну посмотрите на нее! Совсем стыда нет! — И не говори. Краем глаза Арс замечает, как Шевелев открывает Твиттер, быстро-быстро стучит по клавиатуре, прикладывает к сообщению и скриншот. Даже не заходя в ленту, он знает, что вскоре каждый из его подписок выложит этот несчастный скрин, только с разными подписями — одна забавнее другой, но как минимум половина из них будет пестрить такими выражениями, которые совершенно не говорят о фанатской любви. Арсений и сам не понимает, как, но так складывается исторически: в его кругу общения можно посылать нахуй, и это будет значить «Спасибо за хорошую работу», а назвать кого-то из девочек сволочью — значит, признаться в переизбытке чувств. Он и сам не сразу находит переводчик с Твиттерского на человеческий, а когда находит, то поначалу цапается с людьми: его посылы понимают не все. Со временем Арс регулирует внутреннего купчинского гопника, но в сети все еще позволяет себе язвить и плеваться ядом; этих людей нет рядом, а значит, все — почти в пустоту. — Гляньте, официальный акк выложил ту же фотку! — кричит на этот раз Шаст, которому уведомление приходит быстрее. — Там точно сидят наши. И действительно: в кадре видно теперь и Дашу, и Аню, на которую направлен влюбленный — нищенский — взгляд. У Арсения сердце гулко ухает вниз, стукается о пятки — и снова подскакивает в горлу; чужие чувства колотятся в нем неуемным фонтаном, и объяснить это людям не из фандома — не то что сложно, а, наверное, невозможно вовсе. Дрожащими руками он достает телефон, вкидывает в Твиттер то, что становится уже крылатым выражением: «Любовь на сцене сыграть нельзя». Лайки сыплются быстро, люди в реплаях вздыхают, картинно воют, снова и снова посылая Дашу с Аней в самые разные направления. Иногда Арсений думает, что, если Захареночки действительно встречаются, им может быть все это поперек горла; в другие дни — решает, что кто-то один из них страдает от безответных чувств и злится на фанфики, хотя ни Даша, ни Аня, уже давно не комментируют эту тему; на следующее утро он вполне может проснуться со стойкой идеей, что девочки счастливы вместе, а шипперы что — шипперы отдельно, это просто творчество и самовыражение, хотя в глубине души Арс знает, что это совсем не так. — Пиздец я от них сохну, как вяленая вобла на Сочинском пляже, — выдыхает Эд почти мечтательно, приближая скриншот, видимо, чтобы получше рассмотреть Дашин взгляд. — Какие же они очевидные. — Просто насквозь читаются, — поддакивает Гаус, но все они знают, что этой уверенности хватит минут на десять. — Ну, совет да любовь, а я — еще за коктейлем.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Антон находит его позже, когда Арс уходит в туалет — больше отдохнуть от шума и подышать ненакуренным воздухом, чем воспользоваться им по прямому назначению. Он стоит, упираясь ладонями в раковину; в крошечной комнатке одну стену целиком занимает широкое зеркало, и Арсений теряется в догадках, на кой черт оно там нужно — не смотреть же на себя, пьяного и помятого? А трезвыми сюда практически не приходят. Он пытается отдышаться: глотает пересохшими губами воздух, а мозг так и плавится под влиянием неизвестных шотов — он не пытается угадывать после того, как путает «Б-52» и «Миг-31», потому что, ну, все логично, там ведь тоже есть цифры. А Шаст по-свойски проходит в комнату, назвать которую кабинкой — язык не поворачивается. — Ты планируешь воспользоваться унитазом? — спрашивает Антон. Это совсем уж странно — логично предположить, для чего обычно посещают туалеты, а Шастун прежде не был похож на фаната урокинка. — Нет, — все-таки говорит Арс; если бы Антон ему не нравился, он бы, конечно, говорил по-другому, но пока пресловутые бабочки в его животе вспыхивают от одного взгляда — черт с ним, пусть сидит. — Но меня все-таки может вырвать, так что я бы на твоем месте… Антон понятливо кивает, встает с унитаза, на который уже успел сесть, и приглашающе поднимает крышку, а после — и это совсем странно — прислоняется к раковине так, будто планирует остаться надолго. Арсений качает головой: у него в присутствии Антона вертолеты почти полностью исчезают, проходит желание выблеваться, хотя он, конечно, все еще жутко пьян. Настолько, что, наверное, лучше бы им не оставаться наедине. Но врожденный авантюризм, помноженный на легкую влюбленность, в свою очередь, помноженную на три шота подряд, подталкивают совершенно в другую сторону. Арсений улыбается, искренне надеясь, что выглядит соблазнительно, и окидывает Антона мутным взглядом: — А ты чего пришел? — спрашивает Арсений, и это звучит еще тупее — здесь на стенах разве что не написано спермой «Место для ебли», так что логика болезненно очевидна, но ему не хочется верить, что все дело только в этом. Антон пожимает плечами — ходячий звук из тиктока, тот, где «Надо срочно что-то выдумать такое»; впрочем, это уже шалит Арсово воображение. — Переживал за тебя. Думал, может, хочешь чего-то или тебе совсем плохо. — Шаст пожимает плечами. — Вижу, что тебе если плохо, то не совсем, так что… Он кивает в сторону двери, явно намереваясь выйти, но Арсений делает то, чего сам от себя не ожидал; хочется верить, что в нем просто говорит выпитое, хотя это — позиция слабаков. — Хочу на ручки, — выдавливает он из себя еле-еле, уставившись одновременно в пол и на новые шастуновские кроссовки, только не на самого Антона. Тот вздыхает будто устало, но садится обратно на унитаз, предварительно опустив крышку, и тянет к нему руки. — Ну, иди сюда. И Арсений усаживается. Стыд, в иной раз спаливший бы его дотла, притупляется алкоголем, — сколько можно так отмазываться? — и он плюхается на чужие колени, обвивая ногами, будто маленькая коала. Сидеть неудобно: унитаз сам по себе маленький, стены — слишком близко, так что Арс бьется о них коленями, но все равно жмется ближе. В глубине души — все еще страшно, что сейчас что-то будет; так ведь устроен мир, два пьяных тела в замкнутом помещении обязательно притягиваются друг к другу, и должно быть как в кино, чтобы одежда летела на пол, а голые бедра отпечатывались на белоснежной раковине. Арсений думает: если вдруг это случится, он не сможет отказаться — не потому что слишком пьяный, нет, он слишком отчаянный и не знает, будет ли еще когда-нибудь такой шанс. Но Антон просто сидит — придерживает Арса за талию, и то через два слоя ткани: толстовку и футболку. Арсений укладывает подбородок ему на плечо, пытается успокоиться, но сердце колотится пулеметной очередью. Прав был Эд, он — чертова нищенка, и если «Миг-31» помогает ему принять это — ладно, Арсений готов влить в себя пару наборов. Что хуже — он настолько нищенка, что сам впечатывается губами в Антонову шею — на большее просто не хватает — и облизывает кожу, тут же выдыхая, отчего по чужой коже ползут мурашки. И почти физически ощущает, как Антон замирает, тормозит, пальцы на ткани сжимаются сильнее. — Арс… — говорит тот тихо-тихо; за дверью слышатся голоса, но люди проходят мимо — никому нет дела до единственной прикрытой двери. Арсений поднимает взгляд, выныривая из спасительной темноты под яркие лампы; глаза болят, так что приходится жмуриться. Он, честно, не планирует ничего плохого, просто поворачивает голову, чтобы удобнее было взглянуть Антону в глаза, безмолвно спросить, что он хотел сказать, но последние миллиметры сокращаются сами — и вот он уже облизывает Антонов рот, попадая то по губам, то по подбородку, но зато с каким, мать его, энтузиазмом. Антон — Арс успевает это заметить! — покачивается навстречу, обнимает сильнее, но уже через секунду каменеет, точно средневековая статуя, и отворачивается. Арсений машинально впечатывается губами ему в скулу. — Арс, — повторяет тот уже строже, точно учитель — нашкодившему школьнику, — ты пьяный. — Я знаю. — Арсений еще раз чмокает Шастову щеку, просто чтобы не потерять контакт; пока еще можно. — Но иначе никак. — Ну, приехали. — Антон изворачивается, чтобы все-таки посмотреть ему в глаза, и сурово поджимает губы. — А трезвыми — не, никак? — Нет… контекста, — выдавливает из себя Арс, заикаясь. — Не подойдешь… На этом мысль обрывается; все последующее доброе, светлое и вечное замирает где-то под сердцем, встает комом в горле — как угодно, но в слова уже не оформляется. Антон смотрит на него так, будто он говорит самую глупую вещь в мире, для Арсения же это — очевидно до тошноты, слава богу, метафорической. — Подойдешь, если захочешь. Ладно? — Антон похлопывает его по спине, как делал уже миллион раз до этого, но только сейчас это почему-то ощущается так волнительно и нервно. — Тогда и поговорим. — Да мы… «…никогда к этому не вернемся», хочется сказать Арсу, потому что это правда. Уже завтра они если и вспомнят про этот случай, то оба сделают вид, что это ничего не значит, и вообще, мало ли, что можно сделать с перепоя; они все уже по миллион раз перецеловались, и с какой радости этот момент должен стать особенным? — Обязательно поговорим, — обещает Шастун, хотя понятно, что он не может ничего обещать, и с ноткой обреченности добавляет: — Если ты об этом вспомнишь и если не пожалеешь. — Я не пожалею! — с жаром говорит Арс. — Пойдем к ребятам. Нас, наверное, уже потеряли. Арсений так болезненно ощущает, что момент упущен. Шастуна, выпившего не меньше, неведомым образом перещелкивает в позицию серьезного взрослого, а сам Арс теперь ощущает себя маленьким неразумным придурком. Маленьким — в прямом смысле; он вцепляется в Антонову спину, ловя последние минуты допустимой тактильности, и ему кажется, будто одна его ладонь в десять раз меньше чужих неожиданно широких плеч. Голова не просто болит — там будто взрываются крошечные водородные бомбы; хочется одновременно спать и танцевать на барной стойке, но ему почти наверняка не дадут сделать ни того, ни другого. Шоты внутри Арсения думают: к черту все, он готов отдаться даже на этой гребаной грязной раковине. Но Антон молча помогает ему подняться, устоять на ногах, и смешно выглядывает за дверь, чтобы их не словили на этом этапе — не хочется думать, как поймут ситуацию люди, увидев, что два парня выходят из одного туалета; и не отмахнёшься ведь, мол, просто волосы зашел подержать. Их никто не замечает; только Шевелев проходится по ним взглядом, когда Шаст с отеческой нежностью подталкивает Арса к свободному месту в углу дивана, а сам садится почему-то не рядом — напротив, а у Арсения ни сил, ни желания об этом думать. Когда Гаус спрашивает, на кого заказывать еще шоты, Арс кивает и вместе со всеми поет какую-то попсовую песню, авторства которой не помнит; Антон на него даже не смотрит.

01.06.2020

— С днем публикации фанфика, — говорит Арсений привычно тихо, хотя всем на них объективно пофиг. — Интересно, это когда-нибудь перестанет быть таким нервным? — Нет, пока ты не перестанешь быть таким нервным, — незамедлительно отвечает Эд. У него во взгляде — бесенята да огоньки; стандартное Эдово настроение, привычные колкие фразы — если бы Арс обижался на каждую, они бы не общались вовсе, но границы допустимого съезжают все дальше и дальше, они язвят, вредничают, но оба знают, что любят друг друга — даже если вскоре начнут плевать друг другу в лицо вместо приветствия. Вот и сейчас — Арсений сворачивается в клубок на диване, жмется к подлокотнику; все публикации стоят у него на таймерах — вот-вот выложится глава на фикбук, потом — коллаж в Твиттер, и все это разнесется по ленте, как всегда было. Будут и лайки, и отзывы, кто-то скажет, что это лучшее из написанного — им или в принципе. Арс все это знает, проходил уже не раз, но все равно вздрагивает, когда часовая стрелка медленно подползает к ровному числу — пять часов вечера. — Я не… — начинает он, но в итоге только отмахивается и делает щедрый глоток кофе. — Ну да, это тебе не в баре с Шастуном обжиматься, — фыркает Эд, — вот там у нас отваги как у супергероя. — И слабоумия, — тут же добивает Арс. — Сколько еще ты будешь подбираться к этой теме? — Пока не расскажешь, кто кого трахнул и вымыли ли вы все поверхности. Там же санитарные нормы сдохли в мучениях. — Никто никого не трахал. Арсений повторяет это, наверное, в тысячный раз за последние две недели, но Эд не отступает — снова и снова возвращается, будто ответ мог измениться. Арс так же каждый раз закатывает глаза, делая вид, что не хочет об этом говорить — но на самом деле ему нужно куда-то выплеснуть все скопившиеся сопли, раз уж никто уже не сидит ВКонтакте, и нельзя влепить там сопливый статус. А Эд — вот он, рядом, вроде ржет, но не осуждает, так что можно выплеснуть все, что накопилось. — И ты об этом ужасно жалеешь, — картинно вздыхает Выграновский; Арсу остается только пристыженно кивнуть: это правда. — Ну, тебе это не помешало в конце вечера поселиться на коленях у Гауса — господи, как только влез, он же крохотный, а ты… — Я вообще не хотел бы этого помнить, — отвечает Арс лишь наполовину шутливо; на самом деле ему настолько комфортно с ребятами, что рамки стираются напрочь, но он отвечает как по шаблону: напился, сделал что-то из категории «слишком», должен раскаяться. — Самое смешное, что он, походу, и не помнил. — Не помнил? — Эд выделяет интонацией последнюю букву «л». — Ну да, до тех пор, пока я не пришел к нему и не спросил, все ли было нормально. — И что он сказал? — Что у него хуй потом до среды стоял. — Арс морщится. — И что Антон цеплялся к нему весь вечер. Короче, сплошные приколы. — Да, про Шаста-то — точно прикол. Все уже все видят, кроме вас, двух придурков. Арсению хочется спорить: он не придурок, тоже видит, как между ними летают искры, да вот беда — исходят они только от одной стороны. Антона просто затягивает в водоворот эмоций, которые Арс расплескивает вокруг с таким энтузиазмом, что невозможно не заразиться, но испытывает ли что-нибудь сам — загадка похлеще кода да Винчи. — Не знаю. Я уже нихрена не знаю. Это правда. С той ситуации в туалете, которую Арс — к сожалению или счастью — помнит тоже, они так и не обсуждают прошедший вечер, разве что когда вспоминают, кто сколько выпил, чтобы посчитать чек. Заплативший за всех Гаус тогда говорит, что им бы создать отдельный файл для записи, типа, гугл док для алкашей, и Арс с какой-то особенной нежностью сначала цепляется за тот факт, что они планируют повторить. Он сам — черт знает почему — этот диалог не инициирует; кажется, Антоново «Я хрен что помню», за которым следует «Мы что, заказывали эту херню? А почему я не помню, чтобы оно горело?» отбивает всю решимость для диалога. Арсений, честно, не знает, как подъехать к человеку с вопросом о том, помнит ли он, что они целовались — или как еще это можно назвать; ему очень хочется называть именно так. — Осторожно замечу, — начинает Эд, и Арсений окидывает его скептическим взглядом: с каких пор он умеет говорить что-то осторожно? — что Антона мог немного отпугнуть тот факт, что ты целовался с Сережей. — Когда это? — В такси. Причем мне это рассказал Сережа, вы ж на троих заказывали, пока я, как самый умный, шел ножками. — Эд беззлобно усмехается. — Причем Матвиеныч спрашивал, как ему сбежать от шастуновского гнева, я тогда поржал и сказал, что вы сами там разрулите. А вы шо-то нихуя не рулите, я ему напиздел, получается. Арсений тяжело — и совсем не картинно уже — вздыхает. Чертовски хочется закатить глаза, потому что, ну, какого черта к нему лезут с нравоучениями — но Эд прав, и приходится проглатывать возмущение. Он ведь не на Выграновского бесится — на себя, собственную бесхребетность и неумение обсуждать важное. Всегда ведь получается так: договорились не забивать, говорить словами через рот, а получается — как получается, и вот он уже сидит, грустно наблюдая за ходом секундной стрелки, и не может выдавить из себя ничего. Нет, они общаются, конечно — в чате и лично, но — обо всем на свете, кроме этого. Антон кидает ему отрывки из своего текста, который сам называет неуклюжим, — «Я же не как ты, а ты — охуенный фикрайтер, Арс», — шлет утренние селфи и голосовые про вконец заебавшего препода по экономике, которому вообще непонятно, что нужно, и не ебет его никто, что ли? А вся эта история с поцелуем так и оседает пылью на самом дне Арсового сознания — и смахнуть никак, и вывалить наружу — страшно. — Мы обсудим, — говорит Арс, лишь наполовину веря самому себе. — Просто в переписке важное — неудобно, вот встретимся лично, а там, наверное, и поговорим. — Ты так месяцами можешь бегать. У наших алмазов же перерыв. Оба синхронно усмехаются прозвищу, которое незаметно для самих себя переняли у Стаса. — Это же не значит, что мы не будем собираться. Просто щас все сдадут сессию, экзамены там, Артем с Сережей на работу вроде устроились, нужно график устаканить. У чата сложные времена, но мы обязательно… — Странно, вроде урокинк написал Гаус, а ссышь все равно ты. — Да я не то чтобы… — Арсений вздыхает; слова упорно не складываются в ладную мысль. — Просто пока мы не видимся, все вроде как не так остро, я вполне могу жить с этими эмоциями, а когда видимся — времени так мало, что и обсуждать некогда, все как-то… Плюс мы не остаемся наедине, а он все равно любит меня ровно так же, как всех остальных, а у нас к хренам размыты границы, так что в этом в принципе нет прям любви-любви. Понимаешь? — А чем просто любовь отличается от любви-любви? — Просто любовь — это когда тебе не то чтобы важно, что происходит с человеком в каждую минуту его жизни, ты просто молчаливо радуешься, когда вы пересекаетесь, и не особо грустишь, если нет. А любовь-любовь — это когда вы сцепились вагончиками и покатились по жизни. — По-моему, наоборот, — говорит Эд, — когда молчаливо радуешься, это и есть настоящая любовь, а если сильно сцепиться — то там уже созависимость, и всему железнодорожному составу нужно к психологу. — Господи. — Арс закатывает глаза. — Тебе лишь бы кого-то отправить к психологу, как будто любая симпатия и желание быть ближе к человеку — это уже болезнь. Тогда у половины планеты огромные проблемы. — А тебе бы научиться точнее выбирать слова для описания чувств, все-таки фикрайтер. Арс сдерживается: кажется, их разговор вот-вот превратится в битву двух раззадоренных щеночков, кусающих друг друга за хвосты. Потому что Эд — колючий и, бывает, вредный и душный, Арсений — не менее душный, так что выяснять, кто прав, а кто — лох, они могут долго, даже если оба понимают, о чем в действительности идет речь. Но Выграновский еще и совершенно не романтичный, так что почти каждое проявление привязанности вызывает у него скептицизм; если бы Арс раскидывался диагнозами, то сказал бы, что у него контрзависимость и еще какой-нибудь избегающий тип привязанности, — избегающий настолько, что он даже не пытается вступать в отношения, — но Арсений — не специалист, так что молча утыкается носом в ноутбук. — Ну, шо там у тебя с лайками? — спрашивает Эд минут через пять; предыдущий диалог остается в памяти свершившимся фактом, и Арсений знает, что ни у одного из них нет ни тени обиды. — Уже все заценили шедевр? — Пока хвалят больше коллаж, — с показательным недовольством говорит Арс. Это, строго говоря, не совсем правда: теплые слова сыплются и в реплаи, и в отзывы, и безмолвной поддержкой от тех, кто ставит лайки еще до прочтения, потому что «Я в тебя верю, Арс». Его аудитория все еще меньше, чем у того же Эда, в разы меньше, чем у Варнавы и еще множества популярных авторов, но если всякий раз смотреть на тех, кто поднялся выше — можно поехать крышечкой; зато Арсения читают куда больше, чем год назад, и многократно больше, чем два года назад, а это чего-то да стоит. — Пиздеж, — еще проще отвечает Выграновский; у него слова вообще выбираются хаотично и без сантиментов. — Ты еще не заходил. — А зайду — увижу, что тебя там уже залюбили, как Дашу, когда она рассказывает о своих съемках, и если это так, то ты получишь по жопе, понял? — Готов подставлять жопу. Тупые подкаты сыплются из него легко, потому что не требуют сил: они с Эдом оба знают, что между ними не будет ничего романтичного, даже секс по дружбе — и тот вряд ли, слишком хорошо они друг друга знают, да и воспринимают совершенно иначе. — Это Шастуну своему скажешь. Я бы предпочел избежать. — Ну тогда не предлагай! — Арсений надувает губы в шутливой обиде. — А то наш девиз непобедим… — А ты не провоцируй! — парирует Эд так громко, что на них начинают оборачиваться люди. — Признай уже, что тебя читают, нетленки твои ждут и отзываются хорошо, и если это не показатель качества — то что тогда? — Ты как всегда чертовски прав, — говорит Арс, — а я сейчас полайкаю все цитирования и обязательно проникнусь. Всегда так бывает. — И когда выйдет следующий фик, будешь снова сидеть на бутылке. Плавали — знаем. Арсению чертовски хочется верить, что это нормально: какой автор не волнуется при выкладке своих работ? Разве не все обновляют фикбук в первые полчаса, ожидая отзыва от первого дочитавшего? А кто, задумывая очередную идею, не представляет, как отреагирует на нее фандом? Кому текст будет близок, а кто фыркнет при виде сложных меток и пройдет мимо? А кто, напротив, назовет текст любимым? В другой день ему кажется, что буквально никто в мире об этом не думает, и все просто по приколу щелкают по клавишам и выкладывают получившиеся сочетания букв в интернет. — И я все еще буду продолжать, — отвечает он в том же тоне, потому что не писать, кажется, уже не может. Эд качает головой, отпивает остывший уже чай. Арс снова обновляет Твиттер; лента пестрит упоминаниями его текста, тут и там виднеются ретвиты с тем самым Эдовым коллажом — он ведь действительно делает их куда лучше, так что Арсений снова и снова бежит к нему ближе к шести утра, потому что «Я тут такое дописал, пипец, нужна картинка с совой на дереве и со сломанным часовым механизмом, найдешь?». Эд всегда ищет. — А я так и буду обещать дать тебе по жопе за обесценивание. — Но так и не дашь, — добивает Арсений и вдруг смеется — весело и легко.

03.06.2020

— Мне не спрашивать, почему мы отмечаем первый день лета в третий день лета? — спрашивает Гаус, привалившись спиной к зажженной духовке. — А ты когда-нибудь пробовал собрать такую толпу вместе? — парирует Шаст. — Когда собрались, тогда и собрались, скажи спасибо, что вообще все поперлись в это ваше Жулебино. Че, поближе не было? — На наш бюджет — не было, — подает голос Сережа, танцующий по кухне с кружками и бокалами вперемешку. — И ты бы это, убрал ноги, а то если я ебнусь, то все польется тебе на голову. — Норм, буду коктейлем, типа виски-кола. — Да, кстати. — Эд потряхивает пустой бутылкой из-под лимонада. — А у нас резко кто-то стал трезвенником? — Это Матвиеныч пытается заниматься спортом. У нас, видите ли, с утра тренировка… — фыркает Артем, но тут же добавляет: — Я, если что, восхищаюсь, сам бы так никогда не смог. Мне бы один раз жопу от кровати оторвать, а тут — еще и по дорожке бегать… Но шутить не перестану, и не проси. — А я и не просил. Арсений сдвигается чуть вбок, чтобы не упираться плечом в ручку шкафчика, и блаженно жмурится, опуская голову на Эдово плечо. Тот шутливо морщится, но все-таки спускается ниже, чтобы лежать было удобнее. С другого бока от него садится Шевелев, раздает каждому по напитку, и ребята синхронно делают первый глоток. Пафосный «Jack Daniels», который Антон, кажется, тащит из родительского шкафа с алкоголем, обжигает горло; двух бутылок меньше чем по литру им хватает на один раз. Все это ощущается домом — даже больше, чем его комната в общаге, где на лето он остается один; все нормальные люди едут к семьям, а он — вот, пожалуйста, все-таки лететь в Омск — себе дороже. Он не для того тщательно зализывает ментальные травмы, чтобы непрерывное общение с родителями вытащило всю боль на поверхность меньше чем за неделю. Арс вслушивается в очередную фандомную болтовню; кто-то начинает рассказывать про недавно прочитанный фанфик, где Даша — прикиньте! — не человек, а джинн из бутылки пива; это звучит как непроходимый кринж, но Арсений за свою фандомную жизнь напрочь отучается судить тексты по аннотации. Читал ведь однажды фанфик, где все началось с Дашиных бед с кишечником, и если бы ему раньше сказали, что он останется в восторге от текста, где кто-то пытается не обосраться — Арсений засмеялся бы этому человеку в лицо. — Эдь, а у тебя там как? — спрашивает Гаус, когда они уже рассаживаются в кривоватый, но все-таки круг, а первые порции самопальных коктейлей почти подходят к концу. — Пишется шедевр? — Я просто убиваю Аню в каждой главе, — отмахивается тот. — Это, наверное, даже читать никто не будет, кому нахрен нужна такая депрессуха, но я все равно пишу, даже если читать будет только один какой-нибудь полудурок. — Ты так плохо думаешь о своих читателях, — вклинивается Матвиенко с тихим смешком. — Если будет читать только кто-то один, то это сто проц кто-то из вас, скорее всего — Арсюха, а свое право называть его как угодно я отвоевал еще год назад, когда мы только встретились, и этот дурак сходу чуть не рухнул в Неву. — Никогда не слышал этой истории. — Да там не то чтобы история. — Выграновский отмахивается, мол, незачем это, но все-таки продолжает: — Короче, мы пошли гулять тупо по городу, красоту смотреть, все дела. А этот полудурок мало того что спустился к воде, чтобы поближе рассмотреть уточек, так еще и решил ножкой занырнуть; это, если что, цитата. Ну и занырнул по самую жопу, ходил потом с одной мокрой штаниной, небось, всю жопу себе отморозил. — Да че отморозил, тепло было, — вяло отмахивается Арс; ему слишком тепло, чтобы ворчать всерьез. — На меня даже люди странно не смотрели, видимо, думали, что это такая мода. — Ага, блять, одна нога нормальная, а вторая — с водорослями на лодыжке. Ты ж у нас русалочка. — Осталось только принца найти, — добавляет Позов, и Арс посылает ему красноречивый взгляд. — Ходят слухи, что его нужно поменять на голос, а я на такое пока не готов, — шутливо отпирается Арс. Эд смеется; его плечо от этого дергается, так что лежать становится неудобно. — Может, хоть перестанешь пиздеть обо всем на свете. — Если бы ты не любил этот пиздеж, я бы тут не сидел. — Это правда, — говорит Антон, — мы все любим этот пиздеж. Арсению кажется, что он кожей чувствует язвительное замечание Эда, которое, конечно, так и не оформляется в слова: вот, мол, смотри, твой влюбленный дурак готов слушать тебя двадцать четыре на семь. Но Арс это благополучно игнорирует, только приподнимается с чужого плеча и спрашивает снова: — Так чего там с фичком? — Пишется. — Арс ощущает, как Эд шумно вздыхает. — Не так быстро, как хотелось бы, да и вообще, у меня их начато шесть штук параллельно, никогда ж не знаешь, какая идея ебнет. И еще такой прикол… — Ну? — Артем подталкивает его ногой, когда Эд застывает секунд на десять. — Короче. Я ж писал в прошлом фанфике, что у Даши мама сломала ногу, и пришлось класть ее в больницу. Так вот, моя матушка недавно свалилась с вывихнутой лодыжкой — не перелом, но все-таки. В минике, который был до этого, у Ани вырубают свет во всем доме — и через день после этого у нас вылетели пробки. У кого-то вообще выбивало пробки в этом, блять, веке? — У бабушки в деревне было, — говорит Дима, — но это прям давно, в детстве еще. И это был деревянный дом. — А он живет почти в деревянном доме, — влезает Арсений. — Построено оно все точно через жопу, даже не в Питере находится. — Девяткино — тоже Питер, — привычно огрызается Эд, — и цены на съем там ниже, но я не об этом. Короче, недавно я добил сцену, где у девчонки вырывают сумку на остановке, и че вы думаете — через неделю увидел, как у женщины пытаются стащить сумочку. Слишком много совпадений, не находите? — И что? — Позов приспускает очки, видимо, чтобы взгляд был еще более убийственным. — Думаешь, если допишешь то, что пишешь, то что? Станешь вампирской принцессой и трахнешь оборотня-волчицу? — О, Эдь, не знал, что ты пишешь «Сумерки», — комментирует Шевелев. — Идите в жопу, — просто отвечает тот. — Я вам вообще нихрена не дам читать, заблокирую на фикбуке и… — На фикбуке нельзя блокировать так, чтобы нельзя было читать, — тут же сообщает Антон. Эд не отвечает даже — молча ведет плечом, задевая Арсову челюсть, и поднимается, чтобы смешать новую порцию коктейлей. Гаус переезжает на колени к Шевелеву через три неполных стакана. Арсений садится рядом, но тут же жалеет: ему чертовски не хочется наблюдать, как пальцы Артема скользят по чужим плечам, чуть цепляя край футболки, и разминают наверняка затекшие плечи. Сережа, — это Арс знает точно, — по уши влюбленный в Зайца, позволяет ему это легко и играючи; Арсению становится грустно. Кажется, это общая беда — когда можешь флиртовать с кем угодно, практически предложить переспать с каждым из их тусовки, потому что, ну, почему нет — веселый и познавательный опыт, но рядом с тем, кто тебе действительно нравится, сжимаешься в клубок, как крохотный обессиленный ежик, и глупо машешь лапками в воздухе. Арс и сам садится к Эду, перекидывает через него ноги, и тот лениво разминает ему бедра, то и дело проходясь по чувствительной внутренней стороне — приятно, но не до искр из глаз. Это же Эд. — А куда Димка с Серегой делись? — спрашивает Антон, зачем-то усаживаясь рядом. Арсений не может не ощущать его присутствие — почти физически, воздух будто становится тяжелее, а если попробовать взрезать его ладонью — это будет ощущаться как прикосновение к пышной шапке тумана. Антон неуклюже плюхается на пол, сдвигается так, что почти касается Арса всем боком, и — черт! — укладывает Арсовы ступни к себе на колени. Это, в целом, удобнее; ноги просто некуда деть, а им удобнее общаться, сидя рядом, так что каждый Антонов шаг подчинен простой и понятной логике. Но Арсений не знает, какой логике подчиняется тот факт, что Шастун неспешно поглаживает ему щиколотки, переходит на ступни и извиняется, когда от особенно резкого движения Арса пробирает щекотка, и он едва не подпрыгивает, ударяясь затылком о выступающую столешницу. — Я видел, как они в туалет уходили, — хихикает Шевелев, — но не хочу знать, че там происходит. — Ну что-что, Матвиенко волосы подержать нужно, — добивает Артем, и они смеются в унисон. Арсению жарко — во-первых, потому что кухня не так велика, во-вторых — потому что Антон гладит его, и Эд, будто почувствовав, что передает друга в хорошие руки, чуть отстраняется, оставляя их вдвоем. Хотя вдвоем — понятие условное, небольшое помещение не оставляет шансов на приватность, но все-таки. Мозг приятно плавится, отключаясь от общего шума, и где-то в самой глубине сознания всплывает мысль, что так — неправильно; ему всю жизнь говорили, что так не должно быть — что только плохие дети шляются по тусовкам, пьют у кого-то на квартирах. Все это называется премерзким словом «вписка» — тем, от чего Арс открещивался еще в школе, считая грязным и мерзким, но теперь он сидит здесь, ребята обсуждают, кажется, языки любви, и это настолько правильно, что нет сил сопротивляться. — Да че пиздеть-то, — в своей манере говорит Эд, и Арсений в который раз задается вопросом, откуда даже среди своих всплывает эта напускная грубость, — если тебя любят — это понятно сразу, и не типа по томному взгляду, а просто… Человек что-то сделает, понимаешь? — Он смотрит на Гауса в упор, и тот, наверное, мог бы даже растеряться. — А бывает, что кто-то болтает, но на деле — пшик. — Не всегда есть возможность что-то делать, — отвечает Артем. — Иногда ебись как хочешь, а делом не поможешь, сидишь как придурок говоришь, что все будет хорошо. — Услышать, что все будет хорошо, тоже важно, — вклинивается Арсений. Антон сбоку от Арса елозит, прокручивает кольца на пальцах — верный признак того, что он хочет что-то сказать. Арс готов уже дернуть его посильнее, только бы вытряхнуть информацию; его мысли так интересно слушать, но Шаст так сильно фильтрует свою речь, что, кажется, оставляет больше чем половину себя за границами их общего мира. — Дело в том, — наконец начинает Антон, и его руки оседают на Арсовых коленях, — что не важно, можешь ты что-то сделать или нет, сказать хорошее никогда не бывает лишним. Сколько мы по жизни слышим хуйни, извините? Эд, вон, когда твои фички молча лайкают, кто первым кричит, что хотел бы отзыв? — Это другое! — Нифига не другое. Тебя любят — ты хочешь отдачи, даже если пиздишь, что это не важно, — говорит Шаст, и Арсений, не сдержавшись, хихикает: Антон очевидно не прельщается образом вредного неприступного Эда. — Так вот, я всегда стараюсь говорить что-то классное, и хорошо, когда обо мне говорят что-то классное, типа… Почему лишний раз не напомнить? — Человек и соврать может. — Ага, специально, мразь такая, приходит и пишет хорошие комментарии, а сам ни капли в это не верит. Каждый день так делаю. Чем хуже автор, тем круче комплименты! — Мальчики, мальчики, — влезает Гаус, размахивая воображаемым белым флагом, — не ссоримся. Я вот тест нашел, го пройдем?

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

К десяти вечера Арсений узнает, что его язык любви — прикосновения вперемешку со словами, у Антона — чисто слова, у Артема с Сережей — время («Вот поэтому мы и рубимся в «Геншин» вместе каждый вечер!»), а у Эда, внезапно, подарки; Арсу хочется тупо пошутить, мол, вот почему он такой злой — подарков хороших не было, но в этот раз он выбирает не быть сволочью и просто принять происходящее во внимание. Дима с Сережей возвращаются минут через двадцать, и об этом тоже хочется пошутить, но Позов демонстрирует бинт на ноге, под которым, по его словам, скрывается глубокий порез — где-то наступил на стекло от разбитого стакана. Арс не помнит ни стакана, ни травмы, но верит на слово, и Дима, хромая, садится на единственный свободный стул, ворчит что-то о том, что ради этого стоило ехать из Воронежа. Арсений лениво поддакивает, Эд опять заводит песню про сидячие вагоны, хотя оба знают, что в жизни больше не сунутся в этот ад. Арс плавится и стекает на Антона окончательно. Как они оказываются в отдельной комнате — он не помнит, как падают почему-то не на кровать, а на ковер — тоже. Ковер колючий, с мелким ежеподобным ворсом; у Арса задираются рукава футболки, он обтирает плечи, пока переворачивается, укладываясь на Антона сверху. Будто через толщу воды слышится, как мимо двери проходит Артем, перешучивается, что эти нищенки все-таки заняли отдельную комнату. Ну, это почти оправдано: кровать двуспальная, их — двое, какие могут быть претензии? Они, кажется, неспособны на секс, хотя выпивают за вечер в разы меньше, чем в тот день в баре. Так оправдывает себя Арсений — тогда, мол, они были невменяемыми, а сейчас все хорошо. Антон даже спрашивает, точно ли Арс не против, и это выглядит смешно: насколько нужно не понимать ситуацию, чтобы не уловить, что он не то что не против — он наконец-то дорвался. Они валяются друг на друге, нелепо спутываясь конечностями; Арс трется носом об Антонову шею, тот, в свою очередь, неуклюже целует чужое оголившееся плечо, оставляя на коже разводы слюны. Арсений сплетает свои пальцы — с его, вздрагивает, когда Антон все-таки находит его губы — своими, и не думает ни о чем. Голова у него пустая, как брошенная на чердаке коробка, и такая же бестолковая: он буквально расклеивается. Потому что для них это, в общем, в порядке вещей — ребята то шутят про дрочку друг другу, то дошучиваются до того, что все-таки делают это, а потом ржут и клепают мемы. То и дело они скатываются в обсуждение того, кто кого трахнул бы первым, а однажды Арсений попадает на подробное обсуждение того, кто хотел бы укусить Дашу в бедро, — не чат, а ходячий мем Малышевой с «Это норма». Но только для Арсения это значит слишком много. — Ты точно-точно уверен? — переспрашивает зачем-то Антон, а потом добавляет: — Можно я поцелую тебя в шею? — Куда угодно можно, авансом разрешение выдаю, — тут же отзывается Арс, потому что иначе, он знает, вопросы будут сыпаться на каждый чих. И это прекрасно в теории, более того — он млеет от такого бережного отношения и простой человеческой порядочности, но не в момент, когда хочется поскорее стянуть трусы. — Но если что-то будет не так… — Я скажу. Обязательно, — говорит Арсений, но мысленно добавляет: «…но для этого тебе придется меня убить». Ничто, конечно, не идет не так: Арс плавится от касаний, от того, как Шастун ныряет пальцами под футболку, оглаживая живот сразу всей ладонью. Арсений в этот момент на секунду начинает переживать о плоскости живота и о необходимом количестве кубиков пресса, но вовремя выдыхает — физически и ментально; к черту стандарты, они уже здесь и сейчас, и если начать думать о такой ерунде, все настроение спадет, как член, если случается перевыпить. У Арсения в этот раз не то что не опадает — даже не встает, и в какой-то момент ему кажется, что это плохо; Антон даже не лезет к нему в трусы — только отгибает ворот футболки, проходясь поцелуями по ключицам, и снова возвращается к губам. Те краснеют, пухлые и закусанные, и Арс краснеет вместе с ними. Антон пытается перевернуться, прижимая Арса к груди, но безуспешно — оба смеются, укатываясь почти под кровать, а Арсений еще и скулит, ударясь лодыжкой о дурацкую тумбочку. Его накрывает вдруг состоянием полного несокрушимого спокойствия. Они такие, как они есть, живые и настоящие, жмутся друг к другу — Антон тоже, и так сильно не хочется додумывать, кто для кого больше значит. От этого шаг до того бреда, когда высчитываешь, кто быстрее отвечает на сообщения и присылает цветные сердечки, а в этом ноль смысла. Смысл есть только в Антоне, который дергает ногой, когда на кухне включается нелепая песня про Москву, которая блестит и сияет; после включаются Звери, эти несчастные Районы-Кварталы, под которые нужно сосаться — они редко уже вспоминают, почему именно и с какого проклятого выпуска идет эта традиция, но неизменно переглядываются еще на первых звуках. — А мы уже, — шепчет Антон ему в губы, перекрикивая зашкаливающие Арсовы мысли. — Все хорошо? — Замечательно, — улыбается Арс пьяно и счастливо. — Я скучал. От Антонового скучания размазывает сильнее, чем от любых поцелуев, но искреннее ответное «Я тоже» почему-то встает поперек горла: лишнее как будто, а может, его не хочется озвучивать, чтобы не думать самому. Потому что сейчас у них есть эта комната, колючий ковер, слегка поддувающая форточка, разговоры ребят за стенкой, и это создает иллюзию общности — но уже послезавтра они снова станут кружочками в Телеграме, расползутся по собственным жизням, где тоже много хорошего, но робко тянущиеся друг к другу цепи — скорее минус, чем плюс. Если в сердце поселяется тепло, значит, оно плавится и рано или поздно сгорит совсем. — Предлагаю не думать о будущем, — говорит Арс вместо этого, выуживая время между поцелуями. — Но только не в той части, где мы принесем сюда воду, чтобы утром ее всосать, — тут же отзывается Шаст. Арсений думает, что они, конечно, капитально на разных уровнях. Антон смеется ему в плечо — и тут же кусает, наверняка оставляя на коже кривоватый отпечаток прикуса.

21.06.2020

— Я вас вижу чаще, чем родителей, — говорит Арсений, счастливо кидаясь обнимать Шевелева, и тот поднимает его в воздух, поддерживая за талию, кружит, точно ребенка; Арс ощущает себя в разы меньше своего роста — невесомая пушинка, качающаяся на ветру. — Скажи еще, что ты этому не рад, — фыркает Артем, но тут же кивает, будто извиняясь, идет обниматься тоже. Аэропорт Анапы встречает их жарким летним солнцем; на контрасте с совершенно по-осеннему выглядящим Питером это ощущается то ли теплым домом, то ли раскаленным адом. Арс поправляет широкие солнцезащитные очки, прежде чем перекинуть тяжелый рюкзак через плечо и выйти в город. Нелепые шлепки приклеиваются к асфальту, а где-то за спиной Эд посмеивается, выкатывая чемодан по щербатой дороге. — Мы нихуя не в городе. — Гаус первым открывает карту. — И такси отсюда будет стоить миллион долларов. — Не больше, чем с Чистых до Котельников в снегопад, — тут же влезает Сережа. — Сколько там? — Почти косарь. — Заказывай, я тебе скину. — Да там вроде автобус есть. — Шаст подключается тоже; встает близко-близко, притираясь к Арсению боком, и машет в сторону, где должна бы стоять остановка. — С пересадкой, но… — И два часа в духоте, дыша бабкам в затылок. Суперский план! — Да ладно. — Арс почесывает нос, и ему чудится, будто кожа уже обгорела и слезает. — У нас в кои-то веки есть шанс влезть в обычную машину, а не в гребаный минивен. — Но нас пятеро, — подает голос Эд. Антон радостно хихикает. — Кто-нибудь сядет на коленки. На колени, конечно, сажают Артема: «Ты же крошка-картошка, поместишься». Эд стекает на переднее сиденье, а разморенный южный водитель, кажется, даже не удивляется особо, только помогает расчистить место в багажнике, укладывает их рюкзаки-чемоданы между вонючими канистрами с бензином. Арсов скептицизм едва не пробивает потолок — но их, черт, пять человек, и им просто нужно выжить до концерта. На коротеньком совещании, состоящем в основном из Антоновых просьб, решают ехать сразу к воде — потому что они, как в том фильме, так давно не видели моря. Эд возмущается громче всех, — с чемоданом по песку, с ума сошли, что ли? — но все-таки соглашается, и пышущее жаром авто выкатывается на проспект, мимо ларьков с полотенцами и водяными пистолетами довозит их до самой набережной; та сияет золотистым песком и белоснежной аркой с надписью «Центральный пляж» — шрифт кажется Арсению самым ублюдским на свете, но важно ли это, когда всего в нескольких метрах от него плещется и шумит настоящее море? — Вы меня сюда притащили, — говорит Выграновский громко, вкатывая чемодан на кривоватую плитку, — вы меня и кормите. Я с самого Питера не жрал. — Там лететь три часа, — вклинивается Арс, — и ты сожрал тот ужасно дорогой бургер в Пулково. — Другого не было! — Буквально до чистой зоны было бы на сотку дешевле. — О! — Эд закатывает глаза. — Ты как мамочка: сходи в туалет до выхода, а то потом придется в лесу срать. А я не хотел до выхода, хотел бы — и сходил бы, неужели непонятно. — Пока нам понятно только, — начинает Сережа, примирительно кладя руку на Эдово плечо, — что ты голодный, а потому — очень злой. Пойдем, вон, в шашлычную, я лично тебя угощу. — Ой, смотрите, поплыл, — смеется Шастун, и это правда: Эд действительно расслабляется, что-то в его облике меняется в лучшую сторону. Он жмурится довольным котом и первым бежит, стуча колесиками чемодана, в ближайшую столовую, стоящую прямо под открытым небом. — А цена вопроса была… Сколько там на ценнике, сто пятьдесят рублей за сто грамм? — А мы не траванемся с такими ценами? — тут же спрашивает Шевелев. — Вот и проверим! — с преувеличенной радостью говорит Арс и мчится к Эду; ступни у него выскальзывают из шлепок, обжигаются о горячую землю. Русский юг кажется Арсению другим миром: цветастым, ярким — иногда даже чересчур, пахнущим вяленой рыбой, восточными сладостями и солью. Морской ветер доносит неповторимые запахи — свободы, тепла и любви, пусть даже Арс толком не понимает, как именно пахнут эти вещи. Ему здесь легко — должно быть, слетают маски, и остается только маленький мальчик, которому сейчас выдадут надувной круг и выпустят на волну. — Вы так и не поговорили? — спрашивает Эд, когда они устраиваются за столиком, а остальные уходят делать заказ. Телеграм отзывается вибрацией входящего сообщения — из единственного чата, на который у Арса стоят уведомления. «Коктейль тебе с каким вкусом?» Он выбирает клубничный — и старается не млеть от того, что Антон не берет первый попавшийся, а прямо спрашивает; это уже слишком по-нищенски. Зато Эд, конечно, замечает расплывшуюся по его лицу улыбку и не глядя в телефон спрашивает, пришибая предположением: — Антошка? — Антон, — недовольно поправляет Арс. — Не важно. Главное, что ты плывешь, как окунь по реке, и плавишься, как масло в блинчике, и… — Я понял, твои сравнения как всегда великолепны. — Арс. — Эд устало вздыхает, будто он — не друг, а какой-нибудь воспитатель в детском саду, а Арсений — тот придурок, который снова натягивает колготки на голову. — Я не доебаться хочу, тебе самому легче будет, если станет понятно, что происходит. А что-то явно происходит, только ты голову в песок прячешь и не признаешься даже себе. Или все-таки да? — Мы не… — Да, вы просто спали в обнимку, и до тех пор — черт знает, что происходило. — Ничего, — врет Арс, но щеки вспыхивают красными новогодними шарами. — Ага, Тоха именно поэтому, когда возвращался с водой, закрыл дверь на задвижку, чтобы вы там лежали на разных сторонах кровати. — Ковра… — Даже до кровати не дошли. Арсений краснеет еще сильнее; на нем, кажется, вовсе не остается ни одного кусочка кожи естественного цвета. Лениво думает, что, вот, есть люди, которые ничего не знают, но упорно лезут с советами, а есть друзья — близкие настолько, что не то что читают мысли, а узнают о твоих мыслях раньше тебя, и искренне хотят только добра. К таким нужно прислушиваться, и в самой-самой глубине души — такой же далекой, как Марианская впадина — Арс знает, что он прав. Но старая песня про неуместность важных разговоров в чатах то и дело всплывает в голове, а бешеная, затапливающая все вокруг любовь, на расстоянии превращается во вполне переносимую симпатию — чуть сильнее, чем, например, к Сереже или Артему, но не настолько, чтобы быть болезненной; и Арсений просто живет с этим. На сегодня, кажется, индульгенции закончены: ребята возвращаются, неся в руках три подноса с чуть подгоревшим дымящимся шашлыком — Арс не хочет думать, насколько заранее его готовят, если выдают так быстро. На самом углу Антонового подноса стоит так неуместно выглядящая вазочка с чем-то зефирно-розовым, посыпанным яркими цветными шариками. Дойдя до стола, Шаст выгружает цветастое нечто прямо перед Арсовым носом. — Держи. — Что это? — Арсений зависает, как «Виндоус-98». — Я не… — Ты вроде любишь сладкое. — Кажется, Антон смущается даже, так по-детски шаркает ножкой; Арс старательно игнорирует взгляд Выграновского слева. — А еще ты давно не ел, а без сахара у тебя падает настроение и не хватает сил… Не смотри на меня так, я читаю твой Твиттер. — Как и еще тысяча человек, — выдавливает из себя Арс. — Ну, они, может, и хотели бы тебе помочь, но только я оказался так близко, чтобы купить это сахарное безумие. Арсов мозг благополучно выжимает из всего предложения только слова «близко» и «безумие», так что он улыбается и заторможенно кивает: это правда. — Спасибо, — наконец говорит он, чтобы не показаться совсем уж невежливой свиньей, — я съем после шашлыка. И — действительно ест, хотя желудок под завязку набит ароматным куриным мясом; когда они выходят на пляж, Арс ощущает себя смешариком — неповоротливым, круглым, на крошечных ножках. Эд при виде толпы кривится, ставит чемодан под ближайшее дерево и — вот чудак! — выуживает из ближайшего отделения небольшой ноутбук. — Ты серьезно? — спрашивает Шевелев, на ходу скидывая футболку-поло. — Будешь работать? — Писать. Пока настроение есть — нужно ловить! Эд с преувеличенной бодростью усаживается на выступающий из земли корень дерева; вокруг — непередаваемая смесь детских криков и усталых родительских вздохов, где-то скрипят надутые нарукавники, шуршат мокрые полотенца. Эдова нога упирается в чей-то плед, на котором разложен целый набор не то что для пикника — для выживания в открытом море на пару недель; Арс успевает разглядеть огромный контейнер с вареными яйцами, две копченые курицы, две бутылки зеленого чая — а потом огромный широкоплечий мужчина садится на самый край, перекрывая обзор. — Я фигею, как ты можешь этим заниматься вообще, блин, везде, — говорит Гаус. — Я один текстик сто лет назад написал — и то чуть не сдох, а ты херачишь и херачишь, как копировальная машинка. Только машинка выдает всегда одинаковое, а ты разное, хорошее, но — как? Я же вижу, где это происходит. — Да, — кивает Шевелев, — у меня уже есть коллекция фоток. Эд в маршрутке до Мытищ, Эд сидит в очереди в метро, Эд между двумя концертами в шаурмичной, Эд в такси на заднем сиденье, закрывая экран ладошкой, потому что там пиздец интрига… Кажется, когда мы все попадем в ад за свои шутки, он возьмет ноутбук и будет добивать макси. А если розетку найдет — так вообще! — А чем еще заниматься? — спрашивает Выграновский, доставая из чемодана еще и кепку; благородная темно-синяя ткань покрывается песочной россыпью. — Хостела у нас нет, поезд ночью, а до концерта — три часа времени. — Ну, типа… — Арсений уже знает, что будет дальше, но все равно спрашивает: — …плавать? — В этой помойке? — Давно ли ты стал таким брезгливым? — Реально, Эдька прав, — говорит Сережа, усаживаясь рядом, — тут плавают только самоубийцы. Это море не внушает доверия. — Когда на улице плюс тридцать пять, я готов плавать хоть в говне, — парирует Шаст чересчур громко, так что особо мнительная мамаша оглядывается и шикает. — Че, один пойду? — Нет, щас Арс еще раздуплится, — отвечает Эд быстрее, чем Арсений успевает среагировать. Он кидает на Эда показательно обиженный взгляд, мол, не такая уж я и нищенка, но все-таки стягивает джинсы, оставаясь в заранее надетых плавках, кидает футболку прямо на ноутбук, чтобы Выграновский лишний раз фыркнул, скинул ее в песок и продолжил стучать по клавиатуре. Антон раздевается тоже — и в его теле нет ничего особенно красивого, так, чтобы под стандарты с обложек, и Арс видит его в сотый раз — они все обменивались и более откровенными фото, — но все равно залипает, разглядывая косые мышцы на плоском животе. — Ну че, идем? — спрашивает Антон, пока Арс неиронично сглатывает слюну. Спрашивает — и, не дожидаясь ответа, бежит к воде, быстро-быстро перебирая голыми пятками. Песок обжигает ступни, кожа под прямыми лучами солнца едва не плавится, и Арс ощущает себя вдвойне вымотанным — эмоциями и удушающим жаром южного воздуха. Он несется, не разбирая дороги, и почти сбивает девочку с кругом-единорогом, извиняется — и врезается в слабенькие волны, окунается с головой; песок тут же набивается в волосы, оседает в плавках — неприятно, но это — ничто на фоне долгожданной прохлады. Антон ведет себя на шесть лет: плещется, кидается найденными камушками, стараясь выбить блинчики на воде, но все попытки оказываются безуспешными. Арс ловит себя на мысли, что это — их первое совместное плавание, а следом — что ему не должны быть важны все эти первые разы, он же не влюбленная нищенка. А Шаст улыбается широко, поглаживает себя по груди и совершенно неромантично выдает, прослеживая взглядом взлетающую над водой чайку: — Короче, аушка, где Даша — оборотень, но превращается в голубя, а Аня — в кошку, и сначала она пытается ее съесть, а потом… — …а потом чмокает, и они обе расколдовываются силой истинной любви? — добивает Арсений, оглядываясь, чтобы убедиться, что их никто не слышит. — Не, есть еще круче. Даша — все так же оборотень-голубь, а Аня — бомжиха, которой очень нужен обед, и вот, когда она ловит Дашу, та перекидывается обратно в человека и оказывается голой у Ани на коленях… — Это отвратительно! — искренне говорит Арс. — Тебя выгонят из фандома. — Ставлю сотку, если ты это напишешь, это будет шедевром. Ты любую срань выворачиваешь так, что она выглядит Шекспировской пьесой. — Да ну, — до боли привычно отмахивается Арсений; принимать комплименты он до сих пор не умеет. — Вот другие авторы, типа, Варнава, или Егор, который Кридовский… — Ага, но я делаю комплимент тому, что пишешь ты, и ты не съедешь с этого так просто. Привыкай, тебя любят, Арс. Арсению чертовски сильно хочется верить, что говорит он не только про фанфики. В какой-то момент он забывает и про концерт, и про девочек, и даже про ребят, ждущих на берегу. Они ныряют, то и дело врезаясь в девочек в купальниках в цветочек, в старушек со смешными пупырчатыми шапочками или панамками на поседевших уже головах, а иногда — друг в друга. Арсений ловит пушистую Антонову голень, получает пяткой по носу — кровь не течет, но болит порядочно; правда, счастья даже это не убавляет. Они вываливаются на берег через неизвестное количество времени — не потому что замерзли, просто Шаст напоминает, что им бы пора. Песок липнет к мокрым ногам, а потом им приходится вытираться собственными футболками: о полотенцах никто не думает. Арсений садится рядом с Эдом, наблюдает, как Антон пытается расчесать кудряшки пятерней, подставляет спину жаркому солнцу. Кажется, будто теплые лучи проходятся поцелуями по позвонкам — не хочется даже одеваться. Артем и Сережа сбегают, присоединяются к игре в волейбол с какими-то старушками; правил у игры почти нет, и они лениво перекидываются мячом, потеют, но так и не соглашаются искупнуться. Только Гаус соблазняется на пляжный душ — ради него приходится отсчитать сотку наличными, — над чем Шевелев долго смеется: мол, вода там та же самая, что и в море, просто проведена под землей на несколько метров правее.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Интернет в Анапе ловит еле-еле — причем, кажется, везде, так что Арс впервые за долгое время ощущает себя оторванным от мира. Антон фотографирует все: и проходящих мимо милых собак, и их ноги в фонтане, а когда натыкается на афишу «Импровизации» — заставляет всех сделать селфи; Арсений ради этого даже снимает очки. А потом они находят крохотную летнюю эстраду, открытую настолько, что на саундчеке голоса девчонок разносятся по всей улице. Разношерстная толпа у входа воет и начинает уже хлопать, отчего Арс слегка по-снобски закатывает глаза. В обрывках чужих разговоров тут и там слышится слово «Импровизация»; кажется, город крохотный настолько, что концерт становится настоящим событием. Арс усаживается на ступеньки, доверительно укладывает голову на плечо Артему; Антон одними губами подпевает песенкам из тиктока, которые доносятся с другого конца очереди. Зачем нужна очередь — в принципе непонятно, учитывая, что у каждого на билете — номер ряда и места; это ведь не мотор, куда нужно приезжать за три часа и топтаться в метро, тщетно пытаясь отогреть ноги. Ребята сидят почти до последнего, и за это время к Эду трижды подходят восторженные девчонки, благодарят за тексты, обнимают; Эд, обычно хмурый и явно измотанный после дороги, улыбается радостнее обычного, светлеет, позволяет обниматься до хруста в ребрах — видно, что, как бы он ни отпирался, ему нравится теплое внимание. — Мне подарили шоколадку, — сообщает он шепотом, когда незнакомый парень лет двадцати обнимает его тоже и смущенно отбегает обратно в очередь, — прикиньте? Радости у него в голосе столько, будто подарили минимум пять тысяч рублей; он фотографирует «Милку» в Твиттер, кое-как отправляет фото, и только после этого они крошат плитку на кривые-косые обломки, грызут торопливо, чтобы успеть до проверки билетов; шоколад почти сразу тает в пальцах, так что приходится выпрашивать у людей влажные салфетки. Арсений каждый раз думает, что его уже не удивить: он был больше чем на тридцати, наверное, концертах, он — не визжащий пацан, впервые увидевший девочек и Стаса, но при виде Аниной улыбки сердце все равно взрывается, а Сашу Перевертайло, которую он называет не иначе как Сашенькой, он фотографирует, сразу же выкладывает в Твиттер; дурацкий неработающий интернет отправляет ее минут восемь. Когда выходит Стас, он первым делом скидывает в сеть очередной твит, написанный с кучей ошибок, и Шаст, сидящий через одного человека, ворчит, что нужно проникаться атмосферой, а не писать про каждый чих. — Для меня писать про каждый чих — это очень атмосферно, — парирует Арс, показывая ему язык через Эдово плечо, — мы разделяем эмоции… Гаус, сидящий за Сережей, молча протягивает руку, забирает у Арсения телефон и подмигивает Антону. Ребята тихо смеются, пряча лицо в ладонях, пока Шеминов рассказывает миллион раз услышанную речь про недопустимость съемки, настоящая ли импровизация и, конечно, что, если у актрис что-то не получается, в этом виноваты вы. А потом зал начинает считать от десяти до одного — и мир перестает существовать.

22.06.2020

Полночь настигает их прямо на улице; морской воздух все еще теплый, а погода, кажется, доходит до оптимальных температур, вот только чертовски хочется спать — и Арс не садится даже, а падает на скамейку на площади, даже в позднее время заполненной неспешно гуляющими людьми. Сережа с Антоном до хрипоты спорят о том, насколько сцены из зала интереснее кукол — или наоборот; Арсений слушает аргументы, но искренне считает, что выбирать между хуйней и хуйней — выше его сил, так что он просто сидит, тоскливо оглядываясь на фонтаны, в которых теперь уже нет воды. — Может, все-таки где-то поспим? — говорит Артем, копаясь в телефоне. — Тут все закрыто, а у нас электричка аж в шесть утра. — А где можно? — тут же отзывается Шевелев. Арсений приваливается к плечу Гауса, заглядывая в светящийся экран: тот копается в приложении с отелями, выставляет нужные требования — с заселением здесь и сейчас вариантов остается буквально два с половиной, но он все-таки дозванивается до какого-то хостела, администратор которого соглашается их заселить. Артем взмахивает ладонью, ведет их вперед, точно Гамельнский крысолов, и Арс, уставший и обессиленный, плетется следом; эмоции бьют через край, и его не хватает даже на тред с обобщенными мыслями о концерте — все смешивается в одно слово «охуенно», и то рассыпается в голове на буквы, будто он играет в виселицу. — У нас нет свободных мест, — сообщает владелец хостела, когда они всей толпой вваливаются на крохотный, заросший смородиной задний двор. «Так какого хрена?», хочется спросить Арсу, и примерно то же возмущение плещется в Антоновом взгляде, так что они смотрят друг на друга, синхронно вздыхают и очень пытаются не спорить. Усталость от перелета, от концерта, от прогулки по Анапе, где даже ходить становится в два раза сложнее из-за плотного горячего воздуха — все это сваливается на них комом, и Арсений готов убивать за простую человеческую кровать; ему плевать, даже если она будет одна на всех. — Погодите, — продолжает мужчина после того, как Сережа выдает тот же самый вопрос, но в более прилизанной и политкорректной форме, — у нас есть буквально соседний хостел, мы меняемся клиентами, когда случаются такие ситуации. Если хотите, я позвоню и отведу вас. — Ну… — мнется Арс, но деваться им, по сути, некуда, так что он выжимает из себя: — Давайте. Мужчина уходит; они топчутся во дворе, невольно вслушиваясь в орущее где-то за углом караоке, и на мгновение Арсений даже радуется, что все так: он бы не смог спать в таком шуме. А теперь — их действительно ведут куда-то по темной улице, и он по пути твитит, что они либо поспят, либо их изнасилуют и выкинут в кусты; но их все-таки пятеро, они умеют бегать, а Эд — драться чемоданом, так что бояться нечего. — Там и компания хорошая есть, если вы понимаете, о чем я, — подмигивает человек, чьего имени они так и не узнали, и смотрит почему-то прицельно на Шастуна, — развлекут в лучшем виде и недорого. — Нас уже развлекли, — бурчит Артем; Арс смеется, прикрывая ладонью рот. — У нас поезд в шесть утра, — вежливо отвечает Антон, — так что мы помыться, поспать — и все уже. Мужчина разочарованно вздыхает, но молчит — почти до самого хостела, и только у самых дверей зачем-то желает им удачи. Арсений успевает испугаться, но их тут же подхватывает другой — еще более загорелый, с кудрявыми черными волосами и улыбкой, ослепляющей настолько, что не пугает ни отдаленность района, ни отсутствие инфраструктуры. Им ведь и не нужно ничего — Эд еще успевает посидеть в Твиттере, пока ждет очередь в душ, а Арс отключается сразу, как только его голова касается подушки; последнее, что он видит — кудрявая челка Антона, развалившегося на соседней кровати.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

— Напомни, за коим хером мы сюда приехали? — спрашивает Эд, пока Артем почти безуспешно пытается закрыть дверь. — Оно закроется вообще? — Хер знает, — честно говорит Гаус, — мы же все уже спали, когда тот дядька рассказывал, че как. А ты ваще с Кридовским пиздел… о чем там? — О том, что было бы, если бы Даша была Доктором, а Аня — Ривер Сонг, но это неважно. — Ага, блять, спойлерс, — фыркает Арс. — Че там, закрывается? Мы на электричку опоздаем. — Не опоздаем, сорок минут еще, и такси едет. — Эд снова спотыкается о собственный чемодан, вынуждая Арсения закатить глаза. — Хотя привезли нас, конечно… — А тебе прям надо было тащить с собой это вот все? Арс, честно, рад, что Шевелев не выдерживает первым — легко подпинывает чемодан, и Эд смотрит на него с таким видом, будто тот — предатель; кажется, вот-вот прижмет чемодан к груди и начнет успокаивать его, как младенца. — Мне абсолютно все это необходимо! Там набор вещей на все случаи жизни. — А носишь один хрен единственную футболку, — все-таки говорит Арсений, — а она и в рюкзак бы… — Ты не понимаешь. Если я беру одну футболку, она обязательно пачкается и рвется, и приходится покупать что-то еще, а чемодан, сука, не железный… А если взять дохрена всего, то ничего не пригождается. Такой вот грустный выбор между двумя хуями. — А я, кстати, ничего и не взял почти, — влезает Шаст, поправляя висящий на плече тощий рюкзак, — и когда понадобилось, взял одежку у Эда. Ниче, кайф, удобно. — Не одежку, а трусы, — ворчит Выграновский. Арсений сонный, ленивый, как развалившийся на подоконнике кот; картинка в его голове складывается не сразу — но когда мозг подгружает информацию о том, что Антон, возможно, прямо сейчас стоит в Эдовых трусах, что-то внутри него вспыхивает — неприятно, почти болезненно. «У меня же тоже есть трусы, мог бы попросить», — хочется завопить ему, но это было бы совсем нелепо, так что он молчит, смотрит только в экран, где по схематично обозначенной дороге ползет нарисованная машинка такси — не признаваться же, что его взъебывает информация о чужом нижнем белье. Они загружаются в такси молча; водитель, судя по виду, заебанный не меньше, даже не спрашивает, кто на ком будет сидеть — Эд даже чемодан заталкивает в ноги на переднем пассажирском, и всю дорогу матерится, едва не прижимая колени к груди. Арсений по-нищенски усаживается напротив Антона у широкого столика — «Ласточка» в этом плане напоминает «Сапсан». Эд садится рядом, тут же — ну конечно! — достает ноутбук, распаковывает банку энергетика, наверняка купленную еще в аэропорту. Арс даже не спрашивает, откуда у него силы — давно подозревает, что Выграновский — не человек, а гребаный киборг с железным сердцем, но не настолько же, чтобы писать фанфик в половине шестого утра? Но поезд отправляется, и на сидячих местах Арсений не может спать, а на все прочие дела у него нет энергии. Так и сидит, уставившись в окно — и это даже нельзя назвать пыткой, потому что и неудобные сиденья, и недостаток места под столом напрочь стираются перед лицом моря — оно волнуется, бьется о берег с такой мощью, что кажется, будто волны стучатся прямо в окна поезда. У Арсения в наушниках — самая сопливая в мире песня про то, что море помнит все наизусть; под столом Антоново колено упирается ему в ногу, и, когда Шаст сползает ниже, пытаясь выпрямиться, смачно задевает его по яйцам — ноль романтики, но Арс все равно улыбается и выглядит в этот момент, наверное, как Гарольд, скрывающий боль. Благо, Антон, кажется, ничего не понимает — просто окидывает его извиняющимся взглядом и поворачивается на бок, укладываясь на плечо Шевелеву. Арсений думает: прогадал — нужно было садиться рядом. Гаус, сидящий через проход от них, листает что-то в телефоне, то и дело шипит, когда интернет пропадает или появляется снова, бухтит на дезинформацию после вчерашнего концерта: мол, кто-то пишет, что Аня с Сашей поцеловались, люди что, слепые и глухие, как можно было… Арсений слушает не особо — разве что ловит то, что проникает через неизолированные наушники; слишком ему спокойно, чтобы вникать. Он думает, что, наверное, хотел бы задержаться подольше; что море — само по себе умиротворяющее, особенно когда нет ни людей, ни пляжей, только советские еще потемневшие от времени волнорезы, тихий стук колес по рельсам и нужные люди рядом. Но самолет в Питер у него — на следующее утро, до которого, правда, еще целая жизнь.

12.07.2020

— Это в каком лесу что сдохло, если наконец столичная элита в Питер пожаловала? — фыркает Эд, падая прямо на камни. — Это сессия закрылась, а мосты разводные посмотреть хочется, — просто говорит Шаст. — А у вас прям принято на земле валяться? — Это не земля. — Арсений садится рядом, любовно поглаживает площадь. — На Дворцовой, наверное, чище всего в городе, и это официальное место для отдыха, а не просто часть города, понимаешь? Посмотри на людей, ты реально в меньшинстве. Артем сдается первым: кидает рюкзак и падает тоже. Арс прав: люди по всей площади усаживаются в косоватый, но узнаваемый полукруг, лицом к колонне; кто-то приносит пледы, но большая часть не заморачивается, сидит как есть. — А какое-то жертвоприношение будет, я один не в курсе? — спрашивает Антон. Арсений смешливо наблюдает, как он до последнего тормозит, зажимается, но разговаривать так сильно сверху вниз оказывается неудобно, и он садится, подложив под себя кусочек рюкзака. Этот кусок не помогает почти никак, настолько он крохотный, но если Антону так легче — ради бога, Арс не будет язвить. — Почти. Колмаков поет сегодня. — А он?.. — Шаст явно остается в замешательстве. — Выложил сторис, что будет в одиннадцать, сейчас — без пяти, так что… Арс пожимает плечами так, будто говорит самую очевидную вещь на свете, и молча двигается метров на пять вперед, машет ладонью — мол, догоняйте. Они оказываются почти в первом ряду — огромное, если подумать, везение, тем более, что поет Костя действительно хорошо — не чета большинству горе-певцов, которые и «Пачку сигарет» перепеть по-человечески не могут. — То есть мы оказались здесь не случайно? — спрашивает Артем; кто-то за его спиной тихо хихикает. — Ничего не бывает случайно. Колмаков поет про Крым — открывается с этой песни, и Арсений тут же думает, что скучает сразу по морю, по южному солнцу и даже по самолетам, хотя в моменте они не вызывают такого уж восторга. Он сам не замечает, как и сам сползает, ложится, упираясь затылком в камни — голову-то придется помыть, но, ради бога, кого это сейчас волнует? Гаус, по ощущениям, действительно впечатляется: слушает разве что не открыв рот, глаз с Кости не сводит — очень хочется шутить про влюбленных нищенок-геев, но рука не поднимается. Антон выглядит менее довольным — это и смущает, учитывая, что обычно у него на лице все эмоции мелькают бегущей строкой. Арс даже толкает его коленом, но тот только отмахивается и продолжает слушать. Люди выходят в центр стихийно образовавшегося круга, танцуют, подпевают известным песням; Арсений с первых нот узнает Сплинов, Ночных снайперов, а «катастрофически тебя не хватает мне» взвывает с таким отчаянием, что Эд косится на него с недоверием. Арс знает: у Выграновского в рюкзаке — вечный легкий ноутбук, с которым тот, кажется, даже спит, так что хорошо, что он хотя бы не пишет главу здесь и сейчас. В городе тепло; не жарко до такой степени, что хочется соскрести с себя кожу, а именно тепло — обволакивает до самого сердца, чуть мешая дышать. Небо над Эрмитажем неуловимо светлеет, и вот уже непонятно, закат впереди или рассвет — день растягивается до состояния вечности, и Арсений ощущает себя именно так — легко и свободно. Он даже стягивает тоненькую ветровку, надетую на случай «а вдруг холодно», и остается в черной футболке с крестом — настолько лимитированная шмотка, что в принципе существует в единственном экземпляре. — Каждую ночь есть два типа людей, — наконец говорит Арс — настолько прицельно в Антоново ухо, что это могло бы быть неловким. — Пьяные мужики, танцующие под Кино, и маленькие девочки, танцующие вообще под все; ни те, ни другие, просто ничего не стесняются. — Вон та, — кивает Антон на одну из девчушек, одетую в пышное розовое платье, — с рогом единорога на лбу. У нее че, праздник какой-то? — Да, какой-то, прям много вариантов же. — Арсений уже и сам не слушает музыку, шепот на ухо ему милее. — Хотя сейчас дети всегда так выглядят, будто у них каждый день Рождество. — Не то что мы, донашивали шмотки с дореволюционных времен. — Да, Тох, тебе наверняка пиздец как грустно без платья принцесски. Понимаю, не осуждаю. Антон с силой толкает его под бок; Арс дергается, бьется локтем о камень. Эд смотрит на них недовольно, шипит, мол, давайте-ка потише, и Арсений пристыженно возвращается на свое место — ненадолго, потому что вскоре Костя объявляет перерыв, народ начинает расползаться, и Артем предлагает уйти тоже. Они неспешно вышагивают по ночному уже Питеру; на каждом углу сияют дурацкие продавцы игрушек — этих светящихся палочек и обмотанных гирляндами шаров, себестоимость которых в двести раз ниже, чем финальная цена. Арс умело пробирается между ларьками, машинами с глинтвейном и еще десятком музыкантов, тут и там распиханных по набережной; спустя годы жизни здесь они все кажутся одинаковыми — от голоса до песен и единственных трех аккордов, которые умеют брать. Арсений — необъективный фанат, и вообще, выбирает сердцем, но Колмаков для него все-таки из этой шайки выделяется. Только он и выделяется, на самом деле, потому что остальные сплетаются в череду похожих друг на друга лиц. — Пипец там флексят, — говорит Гаус, когда они пробираются через толпу танцующих вокруг очередного музыканта людей. Этот поет не нежное и расслабленное, а что-то напряженное, но веселое — из девяностых, но Арс, как ни бьется, не может угадать исполнителя. Руки сами собой дергаются в подобии танца, а Антон — Арсений замечает это чисто случайно! — и вовсе покачивается в разные стороны, поднимает руки и, кажется, вот-вот будет крутиться, как танцовщик у шеста, но он просто кладет ладони на Сережины плечи и делает вид, что они танцуют уже паровозиком. Шевелев придерживает за плечи Артема, тот — Арса, а Арсений от безысходности придерживает Эда за талию, хотя знает, что тот наверняка закатывает глаза. — А когда людей станет меньше? — спрашивает наконец Антон. — В сентябре, — не задумываясь, кричит Арсений. Где-то сбоку от них смеется кто-то незнакомый, слышится нервное, но емкое «Жиза». — В сентябре их еще больше. — Эд почти кричит, чтобы быть услышанным. — Там же золотая осень, все дела. Думаю, когда навигация по Неве прекратится — тогда можно ожидать спада туристов. Но вы же не об этом? — Я вообще просто о том, чтобы об меня не обтерся весь город, — смеется Шаст. Арсений не сразу понимает, что делает Эд; они почти доходят до той части дороги, что идет сразу за Дворцовым мостом — здесь, в нишах на тротуаре, собирается большая часть людей, будто пройти еще на сто метров вправо — уже слишком сложно. Впрочем, набережные уже забиты до отказа, и Арс перестает осознавать, в какую сторону они движутся; спасибо, что в импровизированном танце в начале стоит именно Выграновский, прущий напролом и с таким знанием дела, что не хочется даже спрашивать. Пустой спуск к воде они замечают не сразу; вернее, Арс его замечает, только когда уже стоит на ступеньках, и прошагивает два лестничных пролета вниз, прежде чем упирается ногами — в воду. В буквальном смысле: Нева облизывает ему кроссовки, и он делает два резких шага назад, упираясь лопатками в набережную. — А че тут никого нет? — Сережа, кажется, задает самый логичный вопрос в мире; Арсу интересно тоже. — Вокруг вон, яблоку негде упасть. — А ты кричи громче, тогда и здесь будет негде, — осаждает его Эд. — Просто место неочевидное, народ обычно дальше уходит, тут же еще чтоб мост увидеть, нужно почти в воду ебнуться. Такое себе, короче, но… — Такое себе, — тут же говорит Шаст, — это на левом берегу Воронежа сидеть в грязи и говне, а с вами — кайф. И зыркает почему-то именно на Арсения — или это просто разыгрывается воображение, но Арс улыбается прежде, чем успевает сообразить, и чуть не трещит по швам, когда Антон садится рядом с ним — у самой воды, даже не подстилая ничего на гранитную лестницу. Артем с Сережей, подговоренные Эдом, сидят выше, чтобы не снесло течением. Выграновский фыркает, когда по Арсовым ногам уже через секунду проходится волна; кеды моментально становятся мокрыми, а при ходьбе наверняка будут по-дурацки хлюпать. Впрочем, Арсений скидывает обувь вместе с носками, вытягивается так, чтобы пятками почти доставать до воды. — От лета нужно брать все, — говорит довольно, будто невзначай опираясь на Антоново плечо. Эд выуживает из рюкзака бутылки; Арсений, до сих пор не обращавший внимания на его ношу, сейчас удивляется, но все-таки берет свою порцию — это оказывается не пиво и даже не тошнотворный дешевый коктейль, а просто лимонад, разлитый в стеклянную тару. — «Дюшес»? — спрашивает Антон. — А что, мы невзначай перетекли в разряд «двенадцать плюс»? — Во-во, и не говори, — поддакивает Сережа, — и как сосаться с друзьями по пьяни, если все трезвые? Эд едва заметно усмехается, а Шаста от этой шутки едва пополам не складывает — он упирается локтями в колени, смеется в голос, так что сверху на них, кажется, начинают смотреть перегибающиеся через ограждение люди. Кто-то даже заглядывает в их нишу, явно проверяя, свободно ли место, но, заметив вольготно расположившуюся компанию, тут же исчезает в толпе. — Ты сосешься с друзьями, потому что пьяный, я пью, чтобы сосаться с друзьями, мы неодинаковые, — говорит Антон, и Арс сам себя недолюбливает за подскочивший до горла пульс, но Антон добавляет быстро, будто извиняясь: — Это мем такой, мне Гаус вон скидывал. — Странно, Гаус у нас обычно самый нецелованный, — вклинивается Эд и, хочется верить, что случайно, пинает Арса коленом в бок. Арсений отмахивается; сейчас нет настроения ни слушать мерзкие шутки про их компанию, ни даже про Шастуна; он, конечно, всегда рад о нем поговорить, все-таки клеймо влюбленной нищенки расставляет все по местам, но Антон сидит рядом, и получить подколку от Эда — почти то же самое, что и услышать «О, так это тот мальчик, который тебе нравится?» от бабушки на утреннике в третьем классе: не катастрофа, но очевидно неловкая ситуация. Арсов мозг трещит по швам: с одной стороны, Шастун не может не замечать его очевидной симпатии, а значит, и говорить бессмысленно; хотел бы — давно бы что-нибудь сделал. С другой, как же глупо не обсуждать все словами, а делать выводы, исходя из своих фантазий, помноженных на страхи, появившиеся задолго до этого общения. А потом просыпается третья сторона, намекающая, что Антон, в общем, делает шаги ему навстречу тоже — но такие, что их можно расценивать двояко, и непонятно, это Арсений додумывает или Шаст оставляет себе пути к отступлению. Думать об этом не хочется, не думать — не получается; Арс сейчас не отказался бы хотя бы от бутылки пива, чтобы выключить накатывающую тревожность. Его накрывает так же, как гранитный спуск к воде накрывает волнами Невы: вода темная, мрачная, и кажется, будто оттуда вот-вот вынырнет русалка, оскалится — и утащит его на дно. Арсений докручивает эту мысль до той, где русалка всплывает, вся облепленная старыми тряпками и упаковками из-под сухариков, которыми доверху забита река, и смеется, видимо, невпопад, потому что Артем спрашивает: — Все нормально? — А всему классу рассказать? Вместе посмеемся, — добивает Шевелев. Арс качает головой, искренне пытается вникнуть в чужой диалог — получается это легко. С ребятами в принципе легко — везде и всегда, начиная от тупых и иногда аморальных шуток, за которые их наверняка выгнали бы из Твиттера, заканчивая серьезным обсуждением жизненных проблем. Арсений помнит, как кто-то — кажется, Горох? — впервые вкидывает полуобнаженные фото, кто-то другой делает комплимент, третий отвечает еще более консервативным кадром с собственной спиной. Арс тогда отправляет ключицы с россыпью родинок, на что получает вагон комплиментов вперемешку с «хочется укусить» — и это после того, как гендерные стереотипы ебут его в жопу, намекая, что нельзя быть слишком нежным, слишком умиляться, слишком громко смеяться, держать ложку не той рукой, спать головой на запад, чихать, спать… Парни появляются в его жизни внезапно — и так же внезапно становятся друзьями; Арсений даже не замечает этот момент, просто однажды, в стотысячной поездке из Питера в Москву, его осеняет, что в этом становится слишком много смысла и, что еще страннее, смысл этот не связан напрямую с девчонками с федерального канала. Они читают фанфики, разгоняют странные идеи, вкидывают особо соблазнительные фото Даши Мартыненко, подписывая их в духе «вот бы лизнуть ее бедро», — даже если в реальности никто из них этого бы не хотел. Они обсуждают детские травмы вперемешку с тем, кто на кого дрочил из девочек, и Арсу видится в этом акт доверия — просто потому что, ну, куда еще нести такие вопросы? А теперь есть куда — и про то, был ли у них в деревне интернет, и про вредных преподов, и про кризис ориентации, и про волосы на лобке. Все — в этот несчастный чат, который, как они шутят, пережил конец света уже раз триста; Арсений сам себя ловит на какой-то неземной нежности к их крохотному кусочку интернета. А потом в одном из обсуждений, когда Горох невзначай вкидывает тему, дрочил ли кто-то из чата друг на друга, Арс отвечает, что нет, хоть это и пиздеж — ну не признаваться же, что сдался еще в первые дни, когда Антон рассказывал про свой первый нелепый сексуальный опыт. Шастун, кажется, парится меньше, потому что говорит, что да, но не дает комментариев — затихает, пока остальные в шутку перекидываются эротическими снами. Арсений тогда вздыхает — и выкручивает громкость мыслей на минимум, чтобы не задохнуться; где-то внутри просыпается тупая и необоснованная ревность. Во-первых, дрочка — не измена, второй человек может даже не знать об этом, во-вторых — они ни о чем не договаривались, а стиль общения в компании таков, что ситуация даже не из ряда вон, в-третьих — это в принципе полный бред, так что Арс, конечно, никому ничего не говорит, но как-то тускнеет внутри, страдает по этому поводу ровно полтора дня, периодически включая плейлист для нытья, а потом жизнь подкидывает новые инфоповоды. И вот теперь это всплывает в голове. — Арсюх, о чем думаешь? — спрашивает Шастун тихо, будто пытаясь провернуть это втайне от остальных, хотя сидят они слишком близко друг к другу. «О том, на кого ты дрочишь», мрачно думает Арс, но, конечно, не озвучивает — только пожимает плечами и говорит извиняющимся тоном: — Выпал, извините. У меня ж долг на сессии, практика там, хуе-мое, мозг взрывается. — Если ты прослушал спойлеры к новому омегаверсу, я откушу тебе жопу, — просто говорит Эд, шутливо впивается ногтями ему в поясницу. Арсений смеется; думает: как же нелепо, что когда-то он пришел в фандом, чтобы отвлечься от проблем и быть искренним хотя бы в Твиттере, где его никто не знает, а теперь интернет вешает на него тонну социальных обязательств, и уже здесь появляются люди, с которыми связаны если не проблемы, то переживания, яркие настолько, что становится тяжело дышать. Он так сильно не хочет думать ни о чем романтическом, ни о чем сложном, из-за чего его сердце может разлететься вдребезги; пусть будут только друзья, близкие и прекрасные, рассказы про будущие тексты, а самой большой бедой будет спойлер из нового выпуска. Июльская ночь в Петербурге пахнет скошенной травой и морской солью. Арсений с удовольствием подставляет ступни беспокойным волнам, восхищенно вздыхает, когда мост все-таки разводят, пусть даже узнает он об этом из довольных воплей туристов где-то над головой. Артем тянется к нему, чокается своей бутылкой — о его, и Арс делает глоток лимонада, решает, что переживать эмоции можно и без допинга — самостоятельно. Он, как котенок из мема, обязательно с этим справится.

19.07.2020

— Арс, я знаю столько позорных подробностей о твоей жизни, что уже как-то тупо стесняться, че думаешь? — спрашивает Шаст. Арсений не в телевизоре, но ему хочется крикнуть «Протестую!»; одно дело — писать ерунду в чат, сидя дома с дурацким полотенцем с лисятами на голове, совершенно другое — видеться лично, глаза в глаза. В каком-то смысле чат делает все даже хуже: он кое-как выдерживает, когда с ним подходят поздороваться люди, благодарящие за написанное порно, но столкнуться с человеком, который знает о нем все, от смерти дедушки до любимых приемов в минете — нет, это уже слишком. «Но ты же здесь», мгновенно вскидывается подсознание с таким напором, будто у Арса— не единая личность, а как минимум раздвоение: милый домашний мальчик и язвительная мразь; а главное, с этим невозможно не согласиться. — Это как раз повод стесняться, — все-таки возражает он, но в комнату проходит — только чтобы позволить Антону захлопнуть дверь. — После всего, что мы там напиздели, уже непонятно, как вообще жить дальше. — Замечательно жить. — Твоя уверенность заразительна. — Главное, не заразиться ничем другим… — Шастун хихикает. — Извини, туалетный юмор — все еще наше все, но у меня и справка есть, так что не парься. — А мы что-то планируем из занятий, где нужна справка? — Арсений вскидывает брови в якобы притворном удивлении, хотя сердце предательски заходится сумасшедшим боем; еще не Новый год, но у него в груди уже выстукивают свой ритм куранты. — Если ты не хочешь идти в бассейн… — начинает Антон, привычно съезжающий с околосексуальных тем; Арс не впервые замечает, что флирт у него переходящий и в любой момент может отключиться, будто где-то в голове действительно вкручен рубильник: раз — и все. — Я даже не планирую устраиваться на работу, связанную с детьми! — А воспитывать детей? — Нет, и ехать в детский лагерь — тоже. — Блин, значит, не пригодится. — Антон с делано печальным видом качает головой, хлопает ладонью по месту на кровати рядом с собой. — Но я не шутил, реально, не ссы, мы слишком близки, чтобы ты боялся сесть ко мне на кровать. Хотя если ты не доверяешь общаге, в шкафу есть совсем новый плед. В нижнем ящике, не перепутай, в среднем лежит анальная пробка. Ну вот — не опять, а снова; Арсений делает вид, что не реагирует, все-таки плохие шутки про секс у них — в порядке вещей, но сейчас, когда они даже не в компании, а вдвоем, и планируют оставаться наедине еще несколько часов кряду, это выглядит совсем иначе. А главное, Арс, как ни старается, не может найти логического объяснения происходящему: ну что Шастуну, медом намазано, зачем обязательно упоминать свои гребаные секс-игрушки, когда не просят? Арсению теперь хочется открыть-таки этот самый ящик — из чистого любопытства, чтобы понять, где заканчивается юмор и начинаются шокирующие признания. — Я, если что, обсуждал это в чате, — говорит Шаст будто между делом, — думал, ты видел уже. Мне там даже советовали, какую лучше купить… Тьфу, блин, давай просто посмотрим фильм. «Просто посмотрим фильм» — это могло бы быть тупым и банальным эвфемизмом для секса, но они оба трезвые и поэтому, наверное, действительно смотрят фильм; благо, режиссерскую версию Грома оба видят впервые, синхронно визжат на невиданных ранее сценах и комментируют странное поведение персонажей, о чьих истинных мотивах уже знают из первого просмотра. Первые минут пятнадцать Арс думает, что так все и пройдет; прав был Сережа, когда писал, что в интернете они — отдельные личности, в жизни же — совсем другие. Гаус, написавший фанфик про Дашу, которая продает наркотики, в жизни ничего не употреблял, Эд, вопреки любимому тексту, не работал в эскорте, а Арс — пожалуйста, совсем не секс-бомба, даже если пишет про ярких и раскрепощенных персонажей. Почти весь его сексуальный опыт случается благодаря отключающему тормоза алкоголю, и теперь, когда он остается наедине с действительно симпатичным парнем, язык присыхает к небу, а пальцы сами собой сжимаются в кулаки от нервного напряжения, но ни звука так и не слетает с языка. — Арс, — говорит Антон после первого получаса фильма, когда ставит проигрыватель на паузу, чтобы сходить за чаем на общую кухню, — мы же договаривались все говорить? В первое мгновение Арсу кажется, что его сейчас будут ругать — как в детстве, а потом еще и поставят в угол, потому что он-то ничего не обсуждает. Был бы поумнее — поделился бы переживаниями, и, может, вместе они бы решили, что с этим делать, но Арсений — не идеальный персонаж из своих же текстов, а просто Арсений, в чьем сердце есть место страхам и сомнениям. — Тебе на самом деле не нравится Волков? — спрашивает Арс, давая тому последний шанс перевести все в шутку. — Ты считаешь, что фички Варнавы ублюдские? Ты шипперишь Дашу еще и с Сашей? У него в голове — чертовски много самых дурацких версий, и Арсений готов выплюнуть их одну за одной, только бы не знать правды; он ведь только этим и занимается в последние месяцы — избегает очевидное, потому что сказка может рухнуть так же быстро, как и выросла в его голове, а им с Антоном еще существовать вместе. — Я хочу тебя поцеловать, — говорит Антон вместо всего этого; Арс думает, что лучше бы он сказал про Варнаву. — Не смотри на меня так, ты первым лайкаешь твиты про активное согласие, хуе-мое, и персонажи твои так делают, и сосались мы уже сто тысяч раз, так что ты не можешь меня осуждать. — И не думал, — совершенно искренне, но все-таки ошалело отвечает Арсений. Ему, наверное, было бы проще, если бы продолжился фильм: смотри себе за бегающим по городу Громом и не отвлекайся на ненужные эмоции; но «проще» — не всегда значит «лучше», и Арс безусловно рад, что Антон поднимает эту тему. Рад и смущен, так что краснеет до кончиков ушей, а Антон его даже не касается. — Если ты не хочешь, ты можешь отказаться, — продолжает Шаст, которого, кажется, не слишком парит происходящее — либо он просто выглядит безмятежным, — я не обижусь, ты же знаешь. Ну, надеюсь, что знаешь. Просто по твоему поведению… Это прозвучит хуево, но мне не показалось, что тебя прям парит, с кем сосаться, а нам вроде обоим нравится, ну, мне-то точно, так что… — Ладно, — мнется Арс; ему непривычно настолько, что хочется сбежать, но он пересиливает себя спрашивает: — Можно я тогда сяду к тебе на колени? Чопорно, официально — настолько, что кажется, будто заявку на сидение на Антоновых коленях нужно подавать заранее и утверждать в четырех инстанциях. Но Шастун просто садится на кровать, вытягивая ноги, и приглашающе хлопает по бедру. Арсений усаживается сверху, проверяя, не пинает ли ноутбук — Шаст со своей стипендией в ближайшие годы вряд ли купит новый, хотя как отличник получает на пару тысяч больше обычного. Хочется спросить что-то еще — просто чтобы поддержать атмосферу, но слова рассыпаются внутри бесцветными буквами, и Арс решает: потом. Куда проще и приятнее вжаться губами в чужой рот, обвести языком — так широко, что почти лизнуть, как довольный пес облизывает хозяина. — Я скучал, — шепчет Антон в поцелуй, и от этого внутри остается какой-то противный осадок: кажется, будто скучал он исключительно по поцелуям. — Ты только сейчас решил это сказать? Арсений, честно, пытается словами через рот — пусть и получается чаще через жопу. Даже вопрос этот отдает дешевой манипуляцией, мол, и не думал ли ты сообщить пораньше, но он ощущает себя не злобным гением, а неуклюжим пингвиненком, кое-как шагающим по скользкому льду. Хотя у пингвинов, наверное, есть что-то, помогающее им держаться, а Арс просто шагает в пропасть, как Том в «Том и Джерри». — Ну как-то странно встречать тебя с порога сообщением о том, что я скучал, — говорит Шаст, и с Арсового сердца падает сразу десяток камней. — Тут как с тем, что ты красивый — это можно сказать, если мы оба пьяные, или если в контексте того, что у тебя жопа классная, но просто прийти и сказать, что мне нравится твой цвет глаз? Звучит как какая-то хуйня. — Ничего подобного! — слишком эмоционально возражает Арсений. — Мой личный интерес в комплиментах уже стал очевидным? — А ты прям скрывал? — Шаст опускает руки ему на талию, подтягивает еще ближе, так что они сплетаются уже на межатомном уровне. — А то я что-то заподозрил, когда ты согласился меня поцеловать. — А я что-то заподозрил, когда ты меня об этом спросил. Он мысленно продолжает, что, да, они оба что-то подозревают, но не говорят ничего определенного, и между ними почти нет воздуха, но есть пространство для додумывания, фантазий и идиотских теорий, замещающих прямой диалог. А главное, даже осуждать Антона не получается: как можно лицемерить и хотеть первого шага от другого, если у тебя самого от одной мысли об этом дрожат колени? Арсений сдается — целует снова, предпочитая это неуклюжим разговорам. Хоть они и не пили, происходящее отдает поистине алкогольной горечью, и Арс искренне пытается брать от этого вечера все. К черту весь мир, когда за окном светятся небоскребы, опускается столичный закат, а у них на двоих — часов пять до поезда. В последний московский день не хочется ничего, кроме Антона — и, видимо, это взаимно, потому что они отмазываются от ребят, сообщая, что проведут вечер в компании друг друга, и вот теперь Арсений вжимается в тело напротив, ощущая себя почти всесильным, елозит, точно непослушный ребенок; в Антоновых джинсах ощущается очевидная выпуклость — и Арс зависает, гадая, куда идти. Перед ним будто стоит придорожный камень: направо пойдешь — секс обломаешь, налево пойдешь — друга потеряешь, прямо пойдешь — везде обосрешься. Непонятно, куда именно должен теряться Шаст, но есть полное ощущение, что куда-то должен, так что Арсений замирает от этого осознания, вздрагивает — чертовы рассуждения страшнее реальной жизни. Антон истолковывает это по-своему. — Если что, ты же в курсе, что тебе необязательно с этим что-то делать? — спрашивает он, кивая куда-то вниз. — Типа, это возникает само собой, и если тебе неудобно, можем тормознуть, но… — Ты имеешь в виду эрекцию? — уточняет Арс с неизвестно откуда взявшейся смелостью; в ход идут навыки общения, почерпнутые из тех же фанфиков — пусть потом хоть одна сволочь скажет, что они не помогают в жизни. Антон смеется немного скованно. — Ага, ее. Арсений — настоящий вампир, в полумраке смелеет и оживает; теперь уже ему приходится напрягаться, чтобы в деталях рассмотреть выражение лица напротив, и он улыбается, обнажая клыки, и спрашивает в самые губы: — А если я хочу с этим что-нибудь сделать? — То я буду не против. Ситуация — сплошной анекдот: пока Антон, кажется, смущается, что у него стоит, Арс искренне переживает, что его собственный член даже не дергается. То ли он слишком нервничает, то ли отвлекается, то ли у него мерзнут ноги — хотя каким, черт возьми, образом, внутри общаги в разы холоднее, чем снаружи, но — все равно. Арсений решает проблему отточенным до совершенства методом: целует Антона, не пытаясь больше с ним говорить; только спрашивает, все ли хорошо, и уточняет, что они в любой момент могут затормозить, прежде чем бесцеремонно запустить ладонь ему в джинсы, пропуская мимо сразу и ткань трусов, и, кое-как выворачивая руку, погладить двумя пальцами головку. Одно слово, которым можно описать происходящее: неудобно. У Арса запястья сгибаются в другую сторону, едва не хрустит сустав, так что приходится сползти с коленей, сесть рядом, уложив подбородок на Антоново плечо, и все-таки расстегнуть ширинку. Тот елозит, помогая приспустить джинсы, и протестующе-расслабленно шипит, когда Арсений усиливает напор. — Сука… — выдыхает Антон, когда Арс, изловчившись, прокручивает потемневшую головку в ладони. — Ты все-таки читал то, что я вкидывал в чат? — Ага, а если верить твоим фичкам, то тебе пиздец как нравится еще и это. Арсений ведет носом по чужой щеке, целует в скулу и ниже, в изгиб шеи; мысль о том, что Антон в паре своих пвпшек написал ровно то, что хотел бы испытать в реальной жизни — рискованная, все-таки текст — есть текст, но речь ведь и не идет о чем-то невероятно мудреном. Если бы Шаст писал изнасилование в подворотне или какое-нибудь подвешивание на анальных крюках — да, это нужно было бы обсудить, но поцелуй? Причем, кажется, Арс все делает правильно, потому что Антон стекает еще ниже, откидывает голову, с тихим писком ударяясь о стену; общага — не самое подходящее место для таких дел, но в то же время — самое подходящее в мире. — А если нас слышат? — спрашивает Арсений, переходя на шепот. — Вполне вероятно, что нас слышат, — сбивчиво отвечает Шаст. — Ну что, прекратим? Арсений не отвечает — и, видимо, это что-то значит, потому что Шастун расплывается в улыбке. — Ты тащишься, да? — От чего? — Паблик кинк, да? — Антон закатывает глаза; это удивительным образом совпадает с тем, как Арсений, хмыкнув, проводит ладонью по всей длине члена, наслаждаясь ощущением суховатой горячей кожи под пальцами. — Тебе в кайф, когда тебя могут спалить, я об этом подумал еще тогда, в туалете. Ты знал, что кабинка была не заперта? У Арсения темнеет взгляд. — Правда? — спрашивает он с наигранной невинностью. — А что сейчас дверь тоже не закрыта? И в любой момент кто-то может… Арс затыкает его очередным поцелуем — просто чтобы не слушать; мозг и так полыхает, как дом той собаки из мема, только Арсений — нихрена не fine. Все происходит не то чтобы изящно, и это не романтическое свидание, а просто дрочка в общаге, но от одной мысли о том, что он сидит и запросто держит Антона за член, а тот плывет от одного касания, у него что-то внутри вспыхивает яркими фотовспышками, засвечивая весь остальной мир. — Плюс тебе за наблюдательность, конечно, — говорит он просто потому что не хочет оставлять тему открытой, — но скажи лучше, где лежит смазка, пока я тебе не стер все к хренам. — В прямом и переносном? — ржет Шаст, даже в такой ситуации оставаясь в первую очередь юмористом — черт бы его побрал. — Иди в жопу, — ворчит Арсений. — Я серьезно, надеюсь, ты не только в чатиках пиздишь, как важно смазывать в процессе, а еще и… — В столе посмотри. — В столе? — Это общага, у нас общий шкаф, а под подушкой постоянно проливается! — кажется, Антон жалуется искренне. — Убираю туда, где должно лежать что-то унылое, так что никто не лезет. Приходится оторваться, перегнуться, дотягиваясь до единственного закрытого ящика. Арс запускает руку внутрь, нащупывая единственную круглую бутылочку, и тихо присвистывает. — Кажись, она и тут пролилась. Надеюсь, эти листочки были не так важны? Он достает из ящика сначала смазку, после — черно-белые распечатки, по которым плывут липкие, пахнущие жвачкой разводы. Антон приподнимается, заглядывает ему через плечо и тихо матерится себе под нос. — Не то чтобы. Это анализ по правоведению, самая бесполезная хуйня в мире. Придется искать и печатать заново, чутка запарно, но не то чтобы. Хотя найти что-то на моем компе… — Мы будем оплакивать потерю или продолжим? — спрашивает Арсений с легкой улыбкой. — Если что, валидны оба варианта. — Продолжим. Антон улыбается — слишком мило для сложившейся ситуации, но Арсово сердце от этого плавится лишь сильнее. Арсений спрашивает разрешения, прежде чем спуститься ниже и заменить ладони языком — во-первых, рот устает меньше, во-вторых — ему субъективно приятнее делать минет; смешно, но это будто подразумевает большую степень близости. И он мерно покачивается, насаживаясь на Антонов член с таким энтузиазмом, что тот упирается в самое горло — на поражение, что ему делать с этой мишенью? — Почему мы раньше… этим не занимались, — наполовину шепчет, наполовину стонет Шастун, пальцами путает Арсовы волосы; губы у него пересыхают, и он по-рыбьи хлопает губами, облизывает, дышит чаще, а грудная клетка покачивается в такт. У Арсения есть примерно миллион разных ответов: потому что было не нужно, потому что он боялся, потому что они оба слишком тупили. Он с горечью думает, что, возможно, проблема в том, что он боится слишком привязаться — или уже привязался, потому что, когда Антон кончает ему в глотку, Арс ощущает не раздражение, не «Какого хера ты не спросил?», а чистое умиление — сродни тому, что бывает, когда видишь милого котенка. — Нужно будет впихнуть это в какой-нибудь фик, — говорит Антон, отдышавшись после оргазма. — Тебе не больно? С Арсовых губ капает на чужой живот сперма — он не может решить, как относится к этому, и определенно не хочет знать, как при этом выглядит; Шаст проводит пальцами по его подбородку, подбирая особенно крупную каплю, и тут же тянет ее в рот. — Не противно? — спрашивает Арсений больше под влиянием стереотипов. — Ты же пробовал свою сперму, почему мне должно быть противно? — Откуда ты… — Арс вздрагивает: гребаный чат. — Сука, как же непривычно это слышать. — Да, а еще я знаю, что ты любишь дрочить перед зеркалом, но тут нет зеркала, так что… Арсений краснеет, кажется, во всех местах сразу, но благоразумно не отвечает.

20.07.2020

— На следующий пул приедешь? — спрашивает Антон, когда они гордо вышагивают по бульвару; в яме на Чистых привычно собирается народ, поет под гитару песни, и Арсению даже жаль, что у него — поезд. Строго говоря, ему жаль не только поэтому, но все остальные переживания сжимаются до размеров крохотного комочка, оседают в глубине сердца, чтобы всплыть уже после расставания. Он сам просит Антона его проводить, сам предлагает идти пешком, потому что летняя ночь — слишком ценное время, чтобы провести ее в вагоне метро, и все это согревает так сильно, что искры почти вызывают пламя. Антон держит его за руку — крепко-крепко и, кажется, ни капли не боясь, что их могут заметить. — Да как сказать, — усмехается Арс, свободной рукой поправляя лямку рюкзака, — я вот вроде не собираюсь, не собираюсь, а потом одно неверное движение — и мы уже в поезде, Эд меня убивает каждый раз. — А ты, получается, перерождаешься. Как птица феникс. — Главное, что я не та птица, которая отличается умом и сообразительностью, — отмахивается Арсений между делом, но Антон с жаром комментирует, что это неправда; у Арсения горят уши. — И, типа, у Эда нет денег, у меня нет денег, но на это они почему-то всегда есть. — Потому что по любви. — Что? Видимо, мозг у Арса совсем плывет, потому что на одно короткое, невыносимо дурацкое мгновение он думает, что по любви — это про них самих; что Антон хочет, чтобы он приезжал, потому что скучает тоже — и не в том смысле, от которого спасает бесконечная болтовня в чатах. — По любви, говорю. Пиздец, просто начинаешь смотреть федеральный канал — и вот ты в болоте, носишь фирменные шмотки, а эти гребаные эфиры… Видел, Даша вчера была в костюме ведьмы? Как только фантазии хватает… — Когда бы я видел, если мы с тобой весь вечер… — Арсений спотыкается на полуслове. — Если мы были заняты? — А, — Антон, кажется, не замечает ничего странного, — я просто пока был в душе, глянул, еще потом перед сном, как ты уехал в свой хостел. Привычка, пока ленту до конца не долистаю, спать не могу. Хуевый план, особенно когда начинается срач — в каждую щель залезу, но выясню, в чем дело. — Я знаю, Тох. — Арс морщится. — Еще бы ты не приносил это все в чат… — А где еще крысить? — Нигде. Отпускать негатив и все такое. — Ага, ты пиздец как отпускаешь, когда полощешь какого-нибудь несчастного автора каждый раз, когда видишь. А тот фичок про психолога? — Это вообще другое, — категорично говорит Арсений. — Это просто ужасно неэтично, ни один врач никогда не допустил бы такого. Когда люди читают это, у них возникает неверное представление о работе специалиста, кто-то даже боится ходить на приемы после такого, потому что думает, что их обязательно соблазнят и выебут. Это разве нормально? — Ага, — начинает Шаст, и по одному этому слову понятно, каким скептицизмом будет пропитан остаток фразы, — а когда люди читают про маньяков, то сразу идут убивать людей. Или про проституток… — Это другое! — снова повторяет Арс и уже сам себе напоминает тот дурацкий мем. — Мы ведь говорим про фанфики. — А кто говорил, что фанфики — те же книги? — По затратам труда — безусловно, в некоторые фички вложено даже больше, чем в книги. Но у читателя возникает большая эмоциональная связь с героями, люди больше переживают… Думаешь, откуда прикол с метками? Когда ты читаешь книгу, то можешь не знать, что в конце кто-то умрет, но в фанфике — хочешь, потому что это очень условно, но знакомые тебе люди, и это цепляет сильнее. — Но ведь по факту они не знакомые тебе люди. Даже в реальности, все эти образы… — Человеческий мозг, — говорит Арсений с видом знатока, — принимает наши фантазии за настоящие воспоминания и даже генерирует фальшивые, думаешь, он не может представить, что незнакомые люди нам близки? Да весь фандом, по сути, на этом и строится. — Сейчас дойдем до того, что никто никого не знает по-настоящему. И девчонок мы не знаем, так что все наши фантазии — это просто попытки сложить мозаику из тех капель инфы, что у нас есть, и вообще, фандом — просто кривое зеркало, в котором отражается то, что мы хотели бы видеть. — А почему кривое? — Потому что видим каждый свое и всегда не то. Ты не замечал, сколько разных трактовок какой-нибудь Дашиной сторис? Причем видят пиздец разные вещи, буквально противоположные, и каждый уверен, что именно он прав. — Мне не нравится эта мысль, — просто говорит Арс. — А та сторис с хомяком? — продолжает Шастун. — Саша просто сфоткала хомяка, так народ и отсылки нашел, и кровную вражду придумал, а все почему? — Мы думаем не туда. Если продолжим, то снова станем скептиками и решим, что у Даши с Аней, может, ничего и нет, и мы просто проецируем, а моя менталка держится только на этом, так что завали свой рот и наслаждайся ночной Москвой. — Нет, Арс, Захареночки — это навсегда, такую любовь точно сыграть нельзя. Вот сначала они — а потом Ариана Гранде и кто там еще был, нихера не помню звук… — Он тихо смеется, перепрыгивая через ступеньки на Чистопрудном. — Но знаешь, что реально пугает меня еще сильнее? — М? — откликается Арс. — Что теперь я переживаю не только за девчонок с экрана, а еще и за вас. За фандомных, за чат этот, который, пиздец, как семья уже, хоть я и ненавижу эти пафосные фразочки. Переживаю — но даже вас не могу разгадать, хотя мы куда ближе друг к другу находимся. Прикинь, насколько ничтожны на самом деле наши познания? — Но мы-то — не Мартыненко со своими эфирами, можно спросить?.. — с надеждой уточняет Арсений, а у самого пальцы дрожат от нервов, будто сейчас по меньшей мере решается его судьба. Отчасти так и есть: если Антон не считает возможным обсуждать личные вещи, то и к нему, к Арсу, он не придет тоже, и это пугает до одури. Мало ли, что он может придумать и додумать, но так и не скажет вслух, а ведь Арсений всегда может его успокоить. «Или заебать своими чувствами», услужливо подсказывает подсознание, но Арс уверенно шлет его нахер. — Когда-нибудь мы все дойдем до той стадии дзена, чтобы все и всегда обсуждать сразу, — грустно улыбается Шаст, и Арсений только кивает.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Они доходят до вокзала ближе к полуночи — и это уже критично, учитывая, что поезд отходит без пяти двенадцать. Арсений по вокзалу не идет — бежит, а Антонова ладонь так и болтается в его, только это уже не имеет такого значения. Удивительно, как много вещей становятся неважными, когда пытаешься отыскать взглядом нужный путь на табло отправлений, параллельно расстегивая рюкзак и выуживая со дна паспорт. Паспорт, во всяком случае, в наличии — и это уже успокаивает, так что они доходят до вагона, а не доползают, как думалось Арсу, когда он смотрел на часы. Величественная и роскошная «Красная стрела» вызывает неожиданный всплеск восхищения; Арсений в принципе любит поезда, но этот — что-то особенное, наравне с «Сапсаном», а это уже показатель. — Пиздец ты роскошный, — говорит Шаст, разглядывая вагон; за окном купе виднеются ярко-красные фирменные сидения. — И богатый. — И со скидкой по студенческому. Иди обниматься. Гулкий механический голос сообщает, что фирменный поезд отправляется с какого-то там пути. Арсений оглядывается на проводницу, и та мельком качает головой в сторону двери, намекая, что пора бы заходить внутрь. Антон держит его крепко-крепко, и его руки, кажется, везде — ползут даже под футболку, но перрон переполнен, и приходится соблюдать нормы приличия. — А прикинь, если в этом поезде… — начинает Антон, и Арсу не нужно продолжение фразы, чтобы знать, о чем идет речь. — Вот и напиши об этом. — Фанфик? — Антон усмехается. — Или подробную историю о том, что бы я?.. Если мозг принимает воспоминания за правду, знал бы ты, сколько мы с тобой трахались. Арсения этой фразой припечатывает к перрону. Благо, Шаст понижает голос до едва слышного шепота, а людей вокруг так много, что их разговоры сливаются в нечитаемый гул, так что их наверняка никто не услышал, но все равно — зачем и нахера Антону понадобилось сообщать об этом сейчас? Зная его — скорее всего, просто смутить на прощание. Арсений эту Антонову особенность ненавидит и обожает. Прощаться приходится быстро — и это скорее плюс, учитывая, как много эмоций плещется у Арса внутри; того и гляди, прольются на землю «не мужскими» слезами — и это будет неуместно и глупо. Плакать можно, когда ты грустный и пьяный, а если ты счастлив — нет, сдержись как-нибудь, пожалуйста: и он держится — только сбегает быстрее положенного и находит силы выжать из себя улыбку, когда Антон, дурак, вжимается носом в вагон поезда, и тот едва не уезжает именно в этот момент. Арс мысленно ругает его за глупость, но и умиляется тоже. А потом, когда он уже залезает на свою верхнюю полку, а его соседка по купе, которая до сих пор болтала с друзьями из соседнего, все-таки приходит и зачем-то шумно вываливает на столик всю свою косметику, телефон, подключенный к долгожданной зарядке, вибрирует, оповещая о новом сообщении. Антонов контакт — так по-нищенски записанный с розовым крылатым сердечком, потому что, ну, ангел ведь. От этого гребаного сообщения он действительно становится фениксом — сгорает, но не возрождается. Потому что Антон — чертов глупый дурацкий провокатор! — присылает ему короткое: «Я хотел сейчас тебя поцеловать».

01.08.2020

— Мы теперь официально встречаемся! — кричит Заяц из телеграмного кружочка, но Арсу решительно непонятно, правда это — или они просто пьяные настолько, что не соображают, что происходит. Он сидит, укутавшись в одеяло, подъедает мороженое огромной ложкой из еще более огромной банки — ну чисто королева драмы; настроение сегодня именно такое. Тикток заболтиво подкидывает этот ужасный тренд про «Не могу я от вас отказаться, я вас сам выдумал, на вас же глядя» — от него и в лучшем состоянии хочется реветь в подушку, а сейчас Арс и вовсе прикусывает губу, чтобы не разрыдаться в голос; благо, комната Эда, в которую он переезжает на время ссылки самого Эда к родителям, пустует, и можно не бояться опозориться перед соседями. И все-таки — хотелось бы быть продуктивнее. Этого хочется всегда, но сегодня — особенно: Арсению нужно оправдать тот факт, что в Москву он не едет. Сам ведь отмахивается дедлайнами, которых у него действительно много — лето кажется самым подходящим временем для хоть какой-то подработки, а написание небольших статей плавно перетекает в заказ текста для целого сайта, причем клиент там — напрочь поехавший крышечкой; Арс слегка жалеет, что не отказался раньше, зато у него будут деньги на осенний импротур, на те же моторы и посиделки в барах, которые зачастую оказываются дороже всех поездов вместе взятых. А теперь — эти кружочки; он знал, что так будет — ребята всегда делятся своими посиделками, и это чаще вдохновляет, но сегодня хочется выть и бежать к карманному телепорту. Но телепорт если и есть, то у Даши, а у него нет нихрена, кроме открытого документа, в который третий час не прибавляется ни буковки, и Яндекс.Алисы, генерирующей песни из Эдова плейлиста. В одном из кружочков Антон напористо целуется с Позовым, после — комментирует, что это слишком мерзко, как брата поцеловать, и у Арса от этого необъяснимо — или вполне себе да — теплеет на душе. Потом крутится бутылочка, на заднем плане кто-то пищит, Димка кричит что-то про Максежу. Требуется секунда, чтобы расшифровать: эти дураки уже придумали новый пейринг, только на этот раз — про самих себя. У Арсения пишутся не тексты на сайт, а фанфики, причем все до единого — тошнотворно-печальные, про детские страдания и обиды. Аня у него получается инфантильной, Даша — истеричкой, Саша — роялем в кустах, тянущим сюжет, и он жалеет, что не может скинуть кусочек ни Эду, ни Шасту — глядишь, его бы похвалили, стало бы веселее жить. Но ребята заняты, а Антон — вот он, отплясывает под Physical, да так бодро, что Арсений догадывается о его трезвости чуть раньше, чем Гаус пишет в общий чат, что они вовсе не пили. Шастун приходит в личные сообщения прежде, чем Арс успевает мысленно съязвить, что трезвому Антону он не нужен — что, в сущности, полный бред, потому что их недоотношения получили продолжение как раз без участия алкоголя, но Арсений — взрослый самостоятельный человек, и если ему нужен повод пострадать, он выдумает его сам. «Скучаем по тебе пиздец», пишет Антон без единой ошибки, и от этого опущенного «мы» Арсу хочется смеяться и плакать. Будь он в лучшем настроении — спросил бы, о ком именно идет речь, но он просто пялится в экран, вздыхает; эмоциональные качели выматывают — пиздец, и у Арсения нет сил. Антон не то чтобы делает это специально — просто, наверное, не придает значения, так что ту дрочку они до сих пор не обсуждают; не заходит речь и о том, как жить дальше. Видимо, всем все понятно: жить как жилось до этого, ведь ничего необычного не случилось, а значит, зачем это комментировать. Арсений знает, что так нельзя, но все равно додумывает за Шаста его слова, реакцию, и вот это коронное: «У меня просто такой стиль общения с людьми». Какой именно стиль — неужели держаться за член и стонать в шею, — этого Арс не уточняет, только ворчит мысленно — и сворачивает диалог. За последнее время он устает сам от себя: желание везде успевать становится маниакальным, а события множатся с такой скоростью, что успеть за ними оказывается невозможно. Арс ездит на концерты, на съемки, и, в общем, бывает в большем количестве мест, чем подавляющая часть фандома — кроме тех потрясающих сумасшедших, что проезжают за девчонками весь тур, от Таганрога до Владивостока. Но есть девчонки из телевизора, а есть — друзья, за которыми тоже нужно поспеть, но спина уже болит от плацкартных полок, а голова раскалывается от запахов в вагонах. Арсений не успевает — катастрофически. Арсений, честно, тоже скучает по Антону, и это становится проблемой. Он пытается, что называется, не загоняться; он ведь не страдающая девица из самых нелепых дешевых романов, у него есть своя жизнь, друзья, увлечения, учеба и работа, на которые тоже уходит львиная доля часов в сутках. Арс живет нормально — только изредка, как сейчас, хочет оказаться в другой из столиц, чтобы посидеть на полу в съемной однушке Гауса, и ебаться не здесь с текстами, а там — с кем-нибудь, очень желательно — с Шастуном, и плевать даже, если это будет происходить в той же комнате. «Скучаем пиздец», пишет уже Матвиенко, и Арсений откликается, пишет короткое «Я тоже», хоть и непонятно, с чего вдруг Сережа переходит в личку — подавляющее большинство диалогов происходит в публичном пространстве. Через секунду от Матвиенко приходит внезапное «Ага, попался!!!» — и становится в разы понятнее. Арсений читает следующее безапелляционное «Зайди в личку» и, вздохнув, прется отвечать на сообщения Шастуну — вопросов о том, кто именно пишет, почему-то не возникает. Арсений с удовольствием обсудил бы тексты — свои или чужие, погоду за окном, здоровье собаки мамы Антона, сданную сессию и оставленные на осень долги, меню зарубежных «Макдональдсов», попутчиков в поездах, детские травмы — словом, почти что угодно в мире, кроме единственной запретной темы, но Антон, конечно, спрашивает именно это. «Мне кажется, у нас есть какое-то напряжение, а мы договаривались все обсуждать», — пишет Шаст, и это настолько разумно, что аж тошнит. — «Не хочешь это обсудить?» Арсу кажется, что он окончательно съезжает с катушек, но тут Эд присылает в соседний диалог: «Да поговори с пацаном, он мне весь мозг уже вытрахал, пытаясь понять, че не так». Арсений тут же спрашивает, откуда эта информация, и получает исчерпывающее «Тоха мне все сливает», а через секунду — еще более странное «Даже то, шо я не хотел бы знать». Эдово «шо», почти вычищенное из устной речи, но продолжающее жить в письменной, почему-то даже умиляет, но Арса слишком цепляет вся остальная информация, чтобы заострять на этом внимание. Тут же включается отрицание: мол, да не так уж все это и важно, и вообще, хотелось бы поговорить лично, чего там эти чаты — об этом он и пишет Антону, зная, что увидятся они в лучшем случае в сентябре — если, конечно, Арсений допишет этот гребаный текст для сайта. Антон звонит ему через пять минут, когда Арс уже прекращает гипнотизировать экран телефона и все-таки берется за работу. Звонит в телеграме, так что, стоит Арсу принять вызов, и на него выплескивается сразу видео — Антоновы кудряшки, лезущие в камеру, когда он слишком прижимается к телефону. Когда тот отодвигает мобильник, Арс замечает за его спиной крышку унитаза и краешек душевой кабины. — Ну, хотел говорить — давай поговорим, — говорит Шаст с помехами на фоне. — Я хотел лично. «А если честно — желательно, в следующем году». — Лично я тебе не могу обеспечить, но глаза в глаза — пожалуйста, разве что сосаться не сможем, но мы ж тут не за этим? Арсений думает: зря. Вот было бы проще, если можно было бы просто вжаться друг в друга, ну, по приколу, и ни о чем не думать. Но он один дома, мороженое в банке неумолимо тает, и он тащит огромную ложку в рот, широко облизывает языком. Антон на экране становится живым воплощением того самого интригующего смайлика, даже дышит, кажется, чаще — или это всего лишь помехи. — А зачем мы здесь? — спрашивает Арсений; косит под дурачка. — Потому что мне кажется, что ты меня избегаешь, а это пиздец как запарно, учитывая, что у нас компания. Компания, Арс. Вместе, помнишь? Арс морщится. Именно сейчас мысль об этом не просто причиняет неудобства, а прямо-таки ебет его без смазки, настолько становится тяжело. Он гадает, что будет, если у них с Антоном что-то пойдет не так — будут ли они достаточно рассудительными, чтобы остаться в хороших отношениях, или ребятам придется бесконечно метаться между двумя вообще-то любимыми людьми? — Помню, но не знаю, что тебе сказать. — Я знаю, что тебе сказать, — отмахивается Антон. — Такое ощущение, что ты всегда знаешь, что сказать. — Это не совсем так. Но я заметил, что что-то пошло по пизде после того, как мы… — Арсения Шастова заминка неожиданно бесит: неужели он не может даже вслух обозначить то, чем они занимались? — Помнишь, тот раз, когда мы случайно довели друг друга до оргазма? Я не срастил, но, кажется, че-то сломалось тогда? — Ага, блин, мой член, — не сдерживается Арсений. — Ты язвишь, значит, я попал в точку. — Антон прет с уверенностью небольшого танка. — И что именно пошло не так? Не спорь, я по глазам вижу. А еще я пролистал всю нашу переписку и выяснил, что ты именно тогда начал отвечать мне раз, сука, в четыре дня. — Но… — А я не против, типа, если у тебя дела какие, проблемы, хуе-мое, но нет. Ты сидишь в чатах, в Твиттер строчишь как угорелый, а в личку — хуй да нихуя. И ни хуя в том числе, если ты понимаешь, о чем я. Че мне надо было с этим делать? — Ты сумасшедший, — говорит Арс с неожиданно накатившей нежностью. Мысль о том, что Шастун анализировал их диалог, высчитывая даты ответов, отдает одновременно умилением и сумасшествием. Если бы так делал кто угодно еще, Арс бы решил, что его преследуют и насилуют эмоционально, но перед ним — на расстоянии шестисот километров — сидит Антон, улыбается виновато, будто заранее считает себя в чем-то неправым. — Арс, ты не хотел? — Хотел, — поспешно отвечает Арсений; еще не хватало, чтобы Шаст сомневался в его активном и безусловном согласии. — А что тогда? Я тебя обидел? Арсению приходится собрать все свое самообладание, смелость и решительность, чтобы не сбросить вызов прямо сейчас — потому что претензия у него есть, но она настолько бессмысленная, дурацкая и, по сути, не относящаяся лично к Антону, что хочется стукнуть самого себя по лбу. Он ведь не имеет права ни на какие обиды, ни на что-то еще в будущем — сам себе придумал, сам переживает, и дело не в Шастуне, а в чьих-то драматично рухнувших мечтах. — Никто меня не обижал, — тут же говорит Арс, нервно прикусывает язык, — и я не знаю, что сказать, чтобы ты не подумал, что проблема в тебе. — Я не подумаю, что проблема во мне. Говори. Арсений вздыхает только: ну, он предупредил, передал человеку его законную ответственность, а значит, дальше все — его дело. Не только, но в том числе его, хотя сбросить на Антона бомбу из собственных законсервированных комплексов и страхов все еще кажется подлостью, но хочется верить фанфикам, где говорить — всегда лучше, чем молча сидеть каждый в своем углу. А они и сидят каждый в своем углу: Арс — дома, Антон — в чужой квартире, а за стеной, кажется, даже слышатся звуки тусовки. Интересно, что он наплел, чтобы уйти так надолго? Или все-таки сказал правду? А что ему сказали ребята? — В общем, я тупо подумал, что я какой-то особенный. Ну, что между нами что-то есть, понимаешь? — Так между нами и есть… — Дай договорить. — Арсению почти физически необходимо выплюнуть колючие мысли, шипами взрезающие нутро. — Я не имею в виду чатиковую тусовку, где все друг с другом уже перетрахались, пересосались и это все. Понятно, что мы, блин, полиаморная хер пойми какая фигура, но вот прям мы. Он упрямо выделяет интонацией последнее слово, но все равно боится, что до Антона не дойдет; но тот понятливо кивает. — Да, я это и сказал. Мы — это ты и я. И, если тебе интересно, я ни с кем не перетрахался в этом чате. — Но вы… — Да-да, много пиздим, мало делаем, прямо как Шеминов. Давай пошутим все сразу и вернемся к серьезным вещам. Вопреки драматичности ситуации, Арсений смеется в голос. — Скажи еще, что ты хранил мне верность. — Да нет, конечно, какую верность, я не так давно в тебя влюбился. Просто как-то не складывалось — ну, знаешь, все на жопы друг друга пересмотрели, а как встретились, так только сидим, пьем сок. Пересосались — да, ну, это не так серьезно, а прям секс… А когда я осмелел, то понял, что меня на весь чат интересует только твоя жопа. — Пиздишь. А как же Заяц? — А Заяц все, ускакал. — Антон глупо хихикает. — Вон они там с Шевелевым уже поженились почти. — Еще немножко — и в биографию в Твиттере друг друга поставят. — Они уже. С колечками… Арсений закатывает глаза; диалог доходит до него как-то по кусочкам, отрывисто, будто подсознание бережет его от излишнего шока. Он улыбается этой мысли, хочет уже пошутить, что из их будущей оргии вот так просто исчезают два потенциальных участника, которых нужно отправлять трахаться в отдельную комнату — а потом его догоняет остаток фразы. — Ты сказал, что влюбился? — Я думал, ты сделал вид, что не услышал. — У Антона, кажется, телефон в руках дергается, падает, и он долго пыхтит и возится, возвращая его на место. — Да, именно это. Как-то так получилось, что в моем сердце для тебя оказалось чуть больше места, и оно все росло и росло, и я решил, что нужно с этим что-то делать, но весь романтик — это не трахнуть тебя пьяным и все-таки трахнуть тебя трезвым. Не очень, да? — Это ровно то, что мне нужно от людей, — наполовину шутит Арсений; на самом деле он хочет сказать не «от людей», а «от тебя». — Но не подумай, дело не только в этом. Помимо того, что ты охуительно сексуальный, у тебя еще секси мозг, с тобой классно обсуждать всякое, ты сам по себе интересный. У тебя в голове целая планета, реально, и то, как ты пишешь… — Классные фанфики — это тебе к Эду, — говорит Арс, хотя мозг уже плавится в желе. — И, кстати, ты выпил? — Мы не пили ни капли, — тут же отвечает Антон, и в голосе у него — сталь. — Хорош уже обесценивать то хорошее, что тебе говорят, и просто переводить стрелки. Я сказал, что ты хорошо пишешь, а не Эд, Варнава, Крид и хуй пойми кто еще. Мы говорим не о них, я тут тебе в чувствах признаюсь вообще-то, еблан. — А я не знаю, что на них отвечать! Арсений переходит не на крик, но на хрип; лицо у него горит огнем, и он даже рад, что плохая видеосвязь, помноженная на темноту в комнате, размывает его до сплошного темного пятна. — Правду? — Правда в том, что я привык думать, что у тебя со всеми такие отношения. Ты же, блять, социальный до пизды, тут всех любишь, там всех любишь, поди разберись, где ты шутишь, где полушутишь, а где говоришь серьезно. Я видел твои признания в любви тридцати двум людям за один день. Конечно, я решил, что я тоже просто один из них, типа, просто прикольно, и как-то нормально с этим жилось, пока я не понял… — Арсений спотыкается о собственную мысль. — …что с этим не живется нормально. — Получается, взаимно? Тихий Антонов смех пролетает от Москвы до Питера, как в дурацкой песне про поезда и вокзалы, и прошибает в самое сердце. Арсению срочно нужен «Сапсан» — вот сейчас он действительно себя ненавидит, потому что деньги можно заработать, а приехать к ребятам — бесценно, особенно если хочешь просидеть у одного из них на коленях миллион лет. Ладно, может, не ненавидит, но недолюбливает — точно. — И что с этим делать? — спрашивает он, улыбаясь уже смелее, и снова слизывает мороженое с ложки. — Я боюсь загадывать наперед… — Непонятно, то ли Антон на экране зависает, то ли Антон зависает в жизни, но говорит он по одному слову в десять секунд. — Короче, мы можем последовать примеру Макса и начать… встречаться? Звучит тупо, я знаю, как «ты мне нравишься» — детский сад, штаны на лямках. — Начинать встречаться — это не детский сад. — Ну, я в последний раз делал это в детском саду. Они глупо шутят, смеются синхронно — шутки про синхронный оргазм сами собой лезут в голову, и в этот раз Арс не может оправдаться даже пресловутым алкоголем. Весь мир замыкается на единственном человеке по ту сторону экрана, и все, что он хочет сделать, помимо удушающих объятий, — понять, не шутит ли Антон. «А с чего бы ему шутить?», язвительно вкидывает подсознание — и отключается, оставляя у пульта управления последнюю нервную клетку. — Ты имеешь в виду встречаться-встречаться? — спрашивает Арсений совсем уж глупо и получает энергичный кивок в ответ; челка у Антона кудрявится, раскачивается из стороны в сторону, и в нее чертовски сильно хочется запустить пальцы. — Слишком много нужно обсудить, прежде чем в это лезть, иначе кончится хуйней, инфа сотка. — Ну… — Шастун мнется. — Мы можем целоваться с другими людьми? Арс ищет в себе хоть крошечный отголосок ревности — и не находит. — Только из чата? — предлагает он в качестве компромисса, потому что, ну, действительно семья, хоть это и странно-неправильно. — Люди за пределами чата давно недостойны моего внимания. — И… — Арс соскребает последние остатки смелости. — И рассказывать об этом, ладно? Чтобы мы были в курсе. Я не слишком тебя ограничиваю? — Я вроде как пару минут назад согласился, чтобы ты меня ограничивал. — Антон смеется мягко и, кажется, не напряженно даже; Арсению хочется прижаться ухом к его груди, проверить сердцебиение — колотится ли оно так же тяжко? — Я согласен. — И флирт разрешен, — добавляет Арс: это уже больше по его части. — Без проблем. — И если что-то еще случится, ради бога, мы это обсудим, а не будем молчать, как ебланы, миллион тысяч лет, — просит Арсений отчаянно, хоть и знает, что это может не сработать — но без доверия здесь никуда. — Ладно. — И, и… Мы расскажем ребятам только когда встретимся все вместе. — Боишься, что в жизни я тебе не понравлюсь? — хихикает Шастун. — Да ну тебя. Просто… Не знаю, мне кажется, так будет правильно. — Если бы ты знал, — говорит Антон тихо, — как сильно мне хочется увидеть тебя прямо сейчас. Расстояние — та еще сука. Если бы ты сидел рядом… Арсений укладывает телефон на одеяло, обхватывает колени руками, едва не расцарапывая кожу от переизбытка чувств. Происходящее укладывается у него в голове с трудом, как вещи для недельного импротура — в один городской рюкзак; мысль о том, что он разговаривает не просто с Антоном, а со своим парнем, прошибает насквозь. — Мы сейчас скатимся в вирт, — фыркает Арс, не добавляя, что он бы, наверное, был бы не против, — а тебя там ждут ребята. Иди к ним, мне как раз нужно отдышаться и, блять, доработать, иначе хер мне, а не моторы. И хер мне, а не ты. Антон улыбается — и Арсению кажется, будто в комнате расцветает солнце, скачет по стенам яркими бликами. — Точно? — Точно. Главное мы уже обсудили, а я не вывезу пялиться на тебя еще хотя бы пять минут — сдохну, отвечаю. Мы договорим позже. И — все-таки отключается сам, пытается вернуться мыслями в гребаный продающий текст, но мозг буксует, как отцовская «девятка» в деревенской грязи. Это не игра, но Арсению сейчас хочется крикнуть «Протестую!». Через три минуты Антон скидывает ему фото из туалета с приподнятой футболкой, под которой виднеется не пресс, но красивое едва заметное пузико, и подписывает простым «Первый официальный нюдс для моего парня». Арсений жмурится, скатывается с кровати на пол — и прижимается щекой к прохладному паркету, надеясь, что это поможет ему охладиться. Антон умеет переключать его из режима драмы в непреходящее возбуждение за секунду. «Ну вот, идти дрочить вместо работы», пишет он наполовину шутливо, но уже не отвечает, когда Шаст с десятью вопросительными знаками уточняет, правда это или нет.

16.09.2020

— Да ладно тебе, Арс, че нам терять, — улыбается Антон с экрана мобильника, — давай попробуем? Арсений невольно улыбается; сердце само собой колотится так сильно, что пробивает до самого кадыка, и он любовно поглаживает экран, будто пытаясь стать ближе к Шастуну. Увы и ах — между ними все еще несколько сотен километров, и Арс с тоской думает, что ни разу не видел своего парня вживую. Антона — да, парня — нет, и хотя встреча должна случиться уже завтра, ему, как капризному ребенку, нужно здесь и сейчас. Здесь и сейчас никого нет; он сидит на кровати, привычно обложившись одеялом, как нахохлившийся птенчик в гнезде, а Антон заливается прямо-таки демоническим смехом; вот ведь чертенок. — Ну… — мнется Арсений; если бы его смущение было тем аттракционом, где нужно со всей дури бахнуть молотком по кнопке, чтобы получить больше баллов — у него был бы максимум, причем исторический. — Я знаю, тебя тоже пиздец кроет. Я видел твой стояк на том нюдсе из чата. — Конечно, видел, я его для этого туда и кидал! — И тебе, чтобы подрочить, нужно больше времени, это мы тоже обсуждали, так что у тебя наверняка в трусах сейчас взорвется ебаная водородная бомба, или я не прав? — Антон фыркает. — Или правильнее сказать — неебаная водородная бомба? — Есть такая вероятность, — уклончиво говорит Арс. Антон прав на все сто процентов: он действительно нетерпеливо елозит, пьяный от ощущений, от предвкушения завтрашней поездки, от вновь и вновь накрывающего осознания, что Шаст — его парень. Антоново фото открыто у него в ноутбуке, тот стоит на коленях, и Арс уже лезет ладонью в трусы, когда виновник всех бед звонит ему — и сразу с видео — и дрочку приходится отложить. — Я не прошу тебя ничего показывать, если ты вдруг не доверяешь мне настолько и боишься, что я, там, что-нибудь запишу. Это нормально, хотя я не собираюсь ничего такого делать. — Шастун напоминает ему игривого щеночка. — Я буду рад посмотреть просто на твое лицо, а взамен могу показать… Что ты хочешь? Ответа он не дожидается: камера ползет ниже, и Арс невольно проходится взглядом по чужой груди, по шее, ключицам — и снова по груди. Антона хочется распять за небрежное обращение с камерой — телефон в его руках дрожит, трясется, и, когда в кадре наконец мелькает пах, Арсений вздрагивает. Не то чтобы он раньше не видел членов — видел, конечно, и разные; и Антона видел — какие только фото не завалялись в общем чате, но теперь они, хоть и не рядом, все-таки остаются только вдвоем, и от этого осознания в мозгу зажигается искрящий бенгальский фонарь. Арсений, точно зачарованный, наблюдает, как Антонова ладонь проходится по бедрам, соскальзывает на член — вот так просто, без предисловий, без долгой раскачки, будто они — влюбленные дураки-подростки; а ведь так, в сущности, и есть. Арс снова ощущает себя шестнадцатилетним — именно тогда он, сгорая от приятного стыда, впервые влез в штаны пацану из соседней деревни, но тогда дело кончилось полнейшим фиаско: никаких трагедий, но и никаких оргазмов тоже. Сейчас он готов кончить от одного лишь открывшегося перед ним вида. — Скажи что-нибудь, — говорит Шаст, и камера вновь подскакивает к его лицу; Арсений готов протестовать. — Я слишком дурацкий, да? — Ты классный! — с жаром возражает Арсений. — Очень подходящее слово. В Антоновых словах слышится едва различимая нотка обиды — не настолько серьезная, чтобы прямо сейчас остановиться и пуститься в долгие обсуждения, но достаточно, чтобы Арс включился еще сильнее и выговорил совершенно искренне: — Охуенный. Я каждый раз не знаю, каких комплиментов тебе отсыпать, и даже не пишу, что именно я хотел бы с тобой сделать, потому что, по ощущениям, все. — Расскажи? Антон по ту сторону экрана тянется по-кошачьи и, видимо, перекладывает телефон из одной ладони в другую, а после — и вовсе фиксирует на какую-то подставку, потому что ладони остаются свободны, и он оглаживает свою шею, плавно переходя на грудь. Арсений думает: у него нет шансов. Не потому что Шастун намеренно давит — нет, просто он своим существованием сносит последние барьеры, отделяющие мягкого домашнего Арса от того, жаркого и бесстыдного, который может в деталях описывать, что сделает с человеком, по видеосвязи. — Я бы, наверное, попросил тебя надеть те чулки, помнишь, в которых ты присылал фотку? Черные, в крупную сетку. Сука, до сих пор помню каждый пиксель на этой фотке… — Правда? Могу надеть их для тебя в общаге, — улыбается Шаст так очевидно довольно, что у Арсения отказывают тормоза — да и нужны ли они? — Правда. — Арс невольно прикусывает губу — когда-то ему сказали, что это обозначает флирт. — Но если ты их наденешь, есть шанс, что им пизда… Если захочешь, я куплю тебе новые. — А еще? — А еще что-нибудь купить? Бейби, я местный шугар дэдди? — Арс! — У Антона получается тремя буквами окликнуть его, пристыдить и вернуть в реальность. — Что еще бы сделал? Очень внимательно слушаю. И, видимо, чтобы у Арсения не осталось сомнений, Антон сдвигается так, чтобы в камеру попадал низ живота, бедра и пах, обтянутый черными и, если верить камере, блестящими трусами. Арсу становится неиронично интересно, что это за ткань, как она ведет себя в руках, так что он выпаливает, не подумав: — Я бы погладил тебя по трусам… — Так? Антон не думает ни секунды — кладет ладонь поверх очевидной выпуклости, наглаживает, и очертания члена становятся еще более явными. Арс едва глаза не ломает, силясь разглядеть больше, чем может дать телефонная камера — но чуда не происходит, и приходится довольствоваться существующим качеством; правда, даже так он может разглядеть крупную головку, обтянутую тонким слоем ткани, — и то, как Шастун наглаживает ее кругами, царапает отросшими ногтями и зачем-то невесомо щиплет. Арсению слишком интересно, задевает ли он при этом кожу. — Я имел в виду ткань, — запоздало признается он, хотя тяжелое дыхание уже дает сбой, — но так тоже хорошо. — А потом? — А потом укусил бы тебя в живот, тут же облизал бы, — Арс действительно облизывает собственные пальцы, непонятно только зачем, — и перешел бы на грудь, изображая прелюдию, хотя, сдается мне, в первый раз мы оба будем настолько взмыленными, что оба захотим только задрочиться до смерти. — Да я уже… — тихо признается Антон. Арсений прикусывает губу снова — на этот раз не ради флирта, а в попытке удержать рвущийся из горла крик. Не стон даже — вопль отчаяния, потому что где он, а где Антон; но все-таки они сидят вместе, и Арс чуть отводит затекшую уже руку, кое-как ставит телефон на ноутбук, проверяя, чтоб не упал через секунду, и в кадр теперь попадает только кусочек груди и шеи. — Уже что? — спрашивает Арс. Антон честно пытается повторить все описанное: гладит живот, царапает, проходится по груди, поглаживая соски. Выглядит это суматошно, нервно, и Арсений готов поклясться, что у него от смущения так же горят щеки — но он продолжает. Арсений со своего ракурса видит, как он тянет пальцы наверх, после — возвращается к животу, и рука у него блестит от слюны; вспоминается разговор в чате, когда Шаст говорил, что дрочит со слюной, только когда совсем уже невтерпеж. Арсу приятно этим «невтерпеж» быть. — Можно? — уточняет Антон, уже оттягивая пальцами ткань — что это, черт возьми, за материал? — и тут же уточняет: — Вдруг ты все-таки не хочешь, а непрошеный дикпик — хуйня из-под коня, будь мы хоть десять лет женаты. Арсений расплывается от неожиданно накатившего умиления; каким же Шаст все-таки остается Шастом — даже перевозбужденный, нервный, думающий исключительно нижней частью тела, все равно находит время, чтобы спросить. А ведь какой-то дурак сказал, что такие вопросы убивают романтику. — Я буду не против увидеть твой член, — официально говорит Арс, — если ты тоже хочешь. Антон не отвечает: как-то резко спускает трусы, отчего налитый кровью член шлепает по животу, и тут же тянется, обхватывает ладонью ствол, выдыхает — это слышно даже через обычные для интернета помехи. Арсений зажимает рот свободной рукой и тут же получает ехидное: — Думаешь, твоей лапе нет лучшего применения? Арс на всякий случай проверяет камеру: там так и виднеется только кусок груди. — Откуда ты… — А что, нужно прям гадать, Шерлок? — Антон пытается разговаривать и дрочить одновременно, но получается откровенно плохо. — К тому же, я сто раз видел, как ты так делаешь, когда у тебя либо много эмоций, либо… — Он проходится пальцами по головке, откидывает голову; Арсу не видно лица, зато он видит откинутую назад шею. — Либо когда ты что-то хочешь, но не знаешь, нужно ли тебе это. Типа как выпить в баре… — Судорожный выдох. — Так что, какой вариант твой? — Оба, — признается Арсений. — Ты боишься меня или в принципе? — Поразительно, как ты одновременно дрочишь и ведешь сеанс психотерапии. — Арс цепляется за слова, будто только они тонкой нитью связывают его с реальностью; стоит замолчать — и он рухнет в пышущую огнем пропасть. — И я не… — А я — да, — совсем уж бесстыдно выстанывает Антон. Арсений видит; видит, пожалуй, даже больше, чем хотелось бы, и они не в Твиттере, где в ответ на любой эмоциональный контент можно послать человека нахуй, а тот воспримет это как комплимент. Антона тоже можно послать — но он, во-первых, не уйдет, во-вторых, еще и нашутит об этом столько, что секса захочется еще больше. И Арсений сдается. Он проверяет камеру, по миллиметрам высчитывая, сколько процентов тела выводится на экран, елозит — и все-таки запускает ладонь в трусы, гладит член, тяжело сжимает, отчего губы сами собой распахиваются в немом стоне. В воздухе повисает тягучая тишина: Антон по ту сторону телефона шумно пыхтит, дрочит быстро и рвано, и Арс сходу ловит его ритм, вот только искренне старается, что называется, не палиться, будто он — нашкодивший кот, которому нельзя теперь сунуть нос в комнату. — Арс, ты не можешь… — Антон тормозит на полузвуке, пальцами одной руки по очереди выкручивает соски настолько, что те темнеют до оттенка пьяной вишни. — Ты не можешь прятать от меня красоту, показывай давай. — Ты… — Арсений зачем-то хочет начать отмахиваться. — А ты не пизди, жопой чую, ты там дрочишь. И это не стыдно, сколько мы об этом в чате говорили… — Шастун напоминает канючащего ребенка. — Арс! Это работает; каким-то образом Антон остается сексуальным в любых формах и видах, а еще — голос у него тяжелеет, приобретает характерные стальные нотки, так что Арсению не остается ничего иного. Он отодвигает ноутбук вместе с телефоном подальше, чтобы почти целиком оказаться в кадре, и откидывает назад голову. Член в ладони сухой и горячий, Арс сейчас ощущает каждое сухожилие — и на мгновение представляет, что это он дрочит Антону, а тот говорит через секунду: — Прикинь, если мы движемся в одном темпе, то это как будто у меня в руке твой член, а у тебя — мой. Арсу не хочется даже шутить про миндальную связь и одну извилину на двоих. — Прикинул, — усмехается он, стараясь придерживаться заданного Антоном ритма; из-за отсутствия смазки получается грубовато, на грани боли и удовольствия. — Насколько позорно признаться, что я в таком ритме долго не продержусь? Он действительно ощущает себя подростком — сразу во всех сферах, потому что тренировки на выносливость, все эти «edging challenge», вбитые в поисковую строку «Порнхаба», не имеют сейчас никакой власти. Его просто сносит волной ощущений — наполовину физически, наполовину — морально, когда Шастун на экране выгибается, точно от удара током, и кладет вторую руку на яйца, перекатывая и сжимая их в ладони. — А мы и не марафон бежим, — отвечает Антон секунд через десять. «А дышишь ты как на марафоне», мысленно цепляется Арс, но сказать уже ничего не может — только выстанывает что-то, подозрительно напоминающее «Я сейчас» — и кончает, заливая и свежевыстиранное постельное белье, и любимые трусы. Антон держится совсем недолго, прежде чем, судя по ракурсу, наклонить голову в экран и кончить следом. Одна капля спермы попадает на фронтальную камеру — и Шастун для Арсения пропадает; от этого почему-то становится смешно. Они хихикают оба, прямо так, на расстоянии сотен километров, а потом смеяться не хочется вовсе: Антон протирает камеру и слизывает оставшуюся жидкость с пальцев. — Пиздец, — резюмирует Арс. В послеоргазменной неге у него снова включаются остатки стыда, но глядя на то, как резво Антон обтирается явно заготовленными заранее салфетками, Арсений успокаивается будто, принимает комплименты, будто он — не онлайн-дрочер, а какой-нибудь известный актер после громкой премьеры. А потом Антон переходит на привычное «Прикинь, там за это время в чате…» — и становится совсем хорошо. — Знаешь, — улыбается он в экран, — хер знает, как бы я смог замутить с кем-то не из чата. Это же не объяснишь. Антон довольно фыркает. — Классно, что у тебя нет такой необходимости.

19.09.2020

Вечерний автобус до улицы Девятьсот пятого года ощущается домашним и теплым — как вечерние посиделки у камина, бабушкин свитер или тот дождливый день, когда тебе никуда не нужно, и можно просто наблюдать, как люди за окном возятся с зонтами, пытаясь не промокнуть. Арсений вытягивает затекшие от долгого мотора ноги, по-свойски кладет голову на Антоново плечо, и сидящий рядом Эд закатывает глаза. С момента, когда они, смущаясь, подтупливая и перебивая друг друга, все-таки говорят ребятам, что теперь встречаются, проходит почти двое суток. Арсений считает именно так: в часах, минутах и секундах, потому что даже секунда без подъеба от Выграновского — уже успех. Вот и сейчас он максимально показательно фыркает, но все-таки утыкается в телефон — наверняка пишет новый текст. Арс может его понять; после каждого мотора желание писать не просто фанфик, а импрореал, прорастает в нем с новой силой, сцены сами множатся в голове, идеально ложась на происходящее на съемочной площадке. Это даже смешно: Саша так не любит «эти ваши идиотские фанфики», но, сама того не зная, вдохновляет на них же невероятно. Жаль, что Арсений на телефоне писать не может — зато прекрасно разгоняет в мыслях все новые и новые сцены, скидывает себе в сохраненные сообщения — только бы не забыть разобрать позже! — и шепчет на ухо Шастуну, а тот и рад — поддакивает, предлагает свои варианты развития событий, улыбается на особенно милых моментах. Арс думает: они могли бы быть идеальными соавторами. Арс думает: зато сейчас они — уже идеальная пара. Хотя на самом деле, как пел Рома Зверь, идеальных не бывает — но они очень стараются; настолько, что Позов, с которым они на время пула снимают одну квартиру на троих, то и дело ворчит, закатывает глаза и просит не так громко стонать при совместном приеме душа. Арсений обещает потише — и каждый раз забывается, и не потому что они с Антоном делают что-то особенное — просто ему нравится давать обратную связь на любое, даже самое незначительное воздействие. «Потому что если ты будешь тихим, как мышенька, Арс, как я должен врубиться, куда мне двигаться?». — Видели, там уже все перепиздели, — шепчет сидящий с другого краю сиденья Гаус, цитирует что-то из Твиттера, где, видимо, кто-то из присутствующих на моторе услышал не то и не так. — Я в это не лезу, — отмахивается Арсений, — память не позволяет. — В смысле? — Сам нихрена не помню точно, поэтому ничего и не пишу. Это тебе вот сюда. — Арс тыкает пальцем в плечо Эда. — У него наверняка уже весь выпуск на аккаунте переписан. — Я как всегда могу сказать только, что Даша охуительно красивая, — вклинивается Антон. — Да ты-то чисто осел из Шрека, — смеется Артем. — Если мир рухнет, Антон Шастун еще десять минут будет лежать на обломках вселенной и кричать, что Мартыненко красивая. — Он медлит секунду. — Классная мысль, нужно твитнуть. — А я твитну, что Даша красивая, — говорит Шаст и действительно достает телефон. «Дорогой дедушка Мороз, хочу на Новый год закрыть сессию и чтобы меня трахнула Дашенька Мартыненко», читает Арс через минуту во всплывающем уведомлении и даже не комментирует вслух, но пишет в реплаи: «До Нового года еще как до пизды». — Ну, буквально, — ржет Антон ему в плечо, — но мы сняли новогодний выпуск, значит, уже Новый год, не я придумываю правила. Джингл белс, епта. Арсения по непонятным причинам пришибает к земле накатывающей нежностью. Они вываливаются из автобуса все впятером — они с Антоном, вжавшиеся друг в друга до состояния диффузии, Эд, Гаус и Шевелев. Позов, записавшийся по ошибке на утро, отсыпается в квартире — «потому что хоть так будет без педиков, а я — гомофоб». Арсений шутит, что, будь Димка гомофобом, не смотрел бы «Импровизацию». Так же впятером приходят в бар — благо, столик у них заказан заранее, иначе в центре Москвы было бы не протолкнуться. Антон в красках описывает в Твиттер, как они сели в поезд, едущий не в ту сторону, после — бежали через весь перрон, проехали три лишних станции и наконец вышли не на том переходе, так что до бара на Чистых плелись еще минут двадцать, пока Шевелев за спиной бухтел, что бар, вообще-то, на Красных воротах, если бы кто-то умел читать карту. — Да умею я читать твою карту, — отмахивается Эд, усаживаясь в самый дальний угол, — но я люблю Чистые. А потом уеду — и хер вернусь же, так что дай посмотреть на родные места. — Родные тебе только трущобы Девяткинские, — беззлобно ворчит Гаус. — Всю жопу из-за тебя отморозил. — Иди, согрею. Эд непредусмотрительно хлопает рукой по коленям — и Артем, не выказывая ни тени сомнений, плюхается на подставленные ладони — те идеально ложатся на ягодицы. — Че, получается, только мы с тобой остались? — спрашивает Гаус через секунду, и Выграновский вопросительно щурится. — Ну, Заяц с Серегой мутят, эти двое, — кивает он больше на Антона, — тоже спелись, а мы с тобой… — Не хочу рушить твою идиллию, — вклинивается Шевелев, — но мы с Максом расстались. Не смотрите так, ноль драмы, просто решили, что дружить нам лучше. Да и кого это ебет, мы как были братанами, так и остались, это ведь самое главное? — Это поэтому он пошел на утро? — Нет, у него там работа, он же писал. — Сережа отмахивается, одним взмахом руки просит у официанта барную карту. — Ну и Позову составил компанию, получается. Могу представить, как они сейчас сосут лапу, что не попали на новогодний мотор. — А я хочу знать, — говорит Арс, — что уже слили в Твиттер, а что нет. Было бы круто, если бы получился сюрприз, и один раз в жизни все бы послушали Стаса и не слили бы вообще ничего. — Да щас. — Антон ведет плечом, тянется к телефону, но тут же откладывает его в сторону. — Короче, я уверен, что все уже все знают, в этом фандоме нет секретов. — Он выдерживает паузу. — Зато дохера совпадений, но вы еще не готовы к этому разговору. — А я предлагаю сделать так, — начинает Гаус, забирает телефон из Антоновых рук и складывает в самый угол стола, сверху кладет свой и Сережин, до которого тоже может дотянуться. — Хоть один вечер проведем в реальной жизни, а не в этих ваших интернетах. Тем более, на повестке дня новогодний мотор, а мы его уже видели. — И что, даже не узнаем, была ли там Варнава? Сережа смеется; наверняка Антон рассказал ему про тот случай с ногтями, но сейчас вспоминать об этом не хочется. Арсений пыхтит для вида, но все-таки добровольно передает свой телефон, чтобы Артем уложил его в стопку; свой мобильник Гаус кладет последним — и довольно рассматривает творение своих рук, пока Сережа, как самый быстрый, уже делает заказ. Арсений думает: повезло. Людям — если верить им — с ним, ему — с людьми, и им всем — найтись в бесконечном почти интернете. Он легко позволяет Антону закинуть на него ногу, усаживается так, чтобы упереться затылком в Сережино плечо, и лениво листает меню, пока официантка приносит первые заказанные сеты. Верхний телефон в стопке загорается, призывно мигает экраном, но Арсу неинтересно: у него люди из Твиттера перетекают в реальную жизнь, тем самым вытряхивая его в эту самую жизнь и заставляя наконец-то чувствовать себя лучше. — Че, Арсюх, опять спизданешь, что не поедешь на зимний пул, а потом — вот они мы, морозим жопы в метро? — ехидно спрашивает Гаус, и Арсений даже не спешит спорить. В кои-то веки ему кажется, что он на своем месте — и задержится здесь надолго.