Правильно

«Господи, когда же это все закончится?» – думала Швецова, сбрасывая очередной звонок от Олега. - Мария Сергеевна, все в порядке? - Ну, если считать, что от меня требуют внимания сразу трое мужчин, это в порядке, то да, вполне, - ответила она подошедшему сзади Кораблеву. Она устала. Устала от этих нескончаемых претензий в свой адрес. Устала от чувства вины перед всеми своими ухажерами. Как же ей сейчас хочется завернуться уж если не в объятья человека, который просто будет подставлять свою грудь для слез, то уж хотя бы в теплый плед. - Я смотрю, вы устали, - хотя, чему удивляться, Машу уже давно поражает умение Кораблева читать ее мысли, - съездите домой, отдохните, я тут сам все закончу. - Правда? - Правда. - Нет, Лёнечка, у тебя у самого дел невпроворот. Ты, вон, тоже не огурцом выглядишь. Быстрее вместе сделаем, быстрее отдохнем. Ты сам то как? Семейная жизнь утомляет? - Раньше вы меня подкалывали, когда в холостяках был, теперь, когда жена есть? - Ну, ладно, не дуйся. Я же вижу, что ты тоже какой-то усталый. - Что есть, то есть, спорить не буду. Сложная штука – эти женщины. Сразу ведь ей говорил, что работа трудная, и ее никогда не бывает мало. Помните, когда-то вам сказал, что от вас муж уйдет, потому что жена должна быть в первую очередь женой, а не незаменимым работником? - Помню. - Так вот теперь ваша очередь говорить мне тоже самое. - Да, Лёнь, сложная эта семейная жизнь. - Голубки! А я что-то не понял, Кораблев, ты вроде женат, чего там с Манюней воркуешь? Давайте-ка сюда, оба! Кое-что интересное вам покажу, – заорал из кустов дорогой и всеми любимый Панов. - Идем! – крикнули одновременно оперативник и следователь, желая еще хотя чуточку посидеть на упавшем дереве, и побыть вдали от всех этих жизненных комедий и драм. Оперативник, уставший от жизни с не той женщиной, и следователь, уставшая от бесконечных ненастоящих и душных мужчин.

***

- Я могу все исправить! - Ну мне то не ври! Швецова резко вышла из машины Олега, и хлопнула дверью так, что сама вздрогнула. В голову отказывались лезть какие-либо мысли, хотелось просто рыдать. Да, такая, казалось бы, твердая снаружи следователь, для которой вскрытые трупы уже как что-то будничное, просто хочет рыдать. Удивительно, но как оказывается в современном мире это сложно сделать без посторонних глаз. Кораблев, когда увидел, как Маша, еле сдерживая слезы, вбежала в комитет, наспех поставил машину на сигнализацию, и поплелся следом. Казалось, прошло вот уже 20 лет, но ей еще ни разу не удалось скрыть от него слезы. Поднявшись в кабинет, Маша немного успокоилась, и просто стояла, глядя в окно на первые пролетающие снежинки. Кораблев же, понимая, что ей надо немного времени, минут 20 стоял около ее двери, прежде чем постучался. - Да. - Марь Сергеевна, можно? - Ленечка, это точно ты? Когда ты стал спрашивать разрешение? - Сейчас не до шуток. Что случилось? - С чего ты взял, что что-то случилось? - Вы же знаете, спинным мозгом чувствую. Кораблев не стал говорить ничего больше, просто сел на диван, в упор смотря в спину своей прекрасной начальнице. Пройдет еще 10, 15 лет, а он никогда не перестанет замечать за ней все. Абсолютно все. С недавних пор у нее новый кабинет. Оглядывая его, становится невыносимо тоскливо. Банальный флаг, герб рядом с креслом. Большой дубовый стол, визитки, синие ручки, протоколы. Раньше все было иначе, уютнее что ли. Даже рамка с фотографией мужа смотрелась лучше, чем все это. Из всего, что было раньше, у Машки остался только этот вдумчивый взгляд, смотрящий куда-то сквозь душу. Взгляд, который Лёне так хотелось вобрать в себя весь, без остатка. Чего он так и не смог сделать. Сейчас при взгляде на нее уже нет внутри у Кораблева чего-то всепоглощающего, нет вспышек, ослепляющих глаза. Остыл тот мальчишка, который жил у него внутри, пока жила та девочка в Швецовой. Нет их больше, и уже не будет, наверное. Сейчас внутри только что-то колюще-режущее. Давно Леня поклялся себе больше не тревожить старые раны. Не получилось. Кораблев сам не понял, как оказался рядом с ее плечом, будто беря с нее пример, смотря с предельной внимательностью в окно. - Знаешь, мне кажется, что я никогда никого не любила, - резко нарушил гробовую, но такую умиротворенную тишину, голос Маши. - Любила, только признаваться себе в этом не хочешь, - неожиданно для себя, сказал Кораблев. Ему показалось, что сейчас именно тот самый момент, когда нужно открыть руг другу то, что было спрятано так глубоко в обоих. - Я не знаю, Лень. Я запуталась, понимаешь? - Понимаю. В ответ лишь молчание. - Знаешь, иногда нужно просто отпустить человека. Ты не перестанешь его любить, просто станет чуточку легче. Не так больно будет. - Откуда ты все это знаешь? - Ну, я же тоже человек. Сам когда-то отпустил. Сначала, конечно, больно было. Никогда не думал, что смогу выдержать столько боли. - У меня было похожее. Лет 20 назад. Я тогда еще замужем за Переваловым была. Думала, забуду, а нет. Парадокс какой-то. То люди не могут сказать слова, которые изменят всю их жизнь, годами, то они говорят все в раз, как будто это само собой разумеющееся. Когда изменить уже ничего нельзя. - Мы ведь сейчас про друг друга говорим? Не то спрашивая, не то утверждая, срывающимся голосом шепчет Швецовой Кораблев прямо над ухом. - Может, так правильно? Леня не сразу понимает смысл этого вопроса. Лишь завороженно смотрит ей в глаза, когда она поворачивается к нему лицом, едва не столкнувшись носом. - Как? Маша резко прижимается к его губам своими, наплевав на все эти принципы, субординации, которые так долго мешали ей жить его волосами, его голосом, его изумрудными глазами. Леня обхватывает ее талию и прижимает к себе так сильно, что Швецовой становится тяжело дышать. Они отрываются друг от друга, находясь в просто немыслимой эйфории от счастья. Его зрачки так давно не были такими огромными, а ее руки так давно не ощущали тепла этих пухлых щек. - Вот так. Кораблев хватает ее за бедра, и усаживает на подоконник, целуя так, что губы уже начали опухать. Где-то вдалеке скрипнула дверь, но теперь для них это не имело никакого значения. Швецова скинула с него пиджак, задыхаясь и оживая одновременно. Прилив чувств был такой, что она впервые не думала абсолютно ни о чем. Вся жизнь и весь мир стали такими неважными после поцелуев ее мужчины, и ей не казалось это неправильным, скорее наоборот, единственно правильным. Пока он пытается расстегнуть сзади пуговицу на ее бежевой блузке, она уже скользит по его груди руками. Кораблев спускается на ее бледную шею, целуя каждый участок кожи, перебирая ее волосы. Маша возбужденно стонет, наплевав на звукоизоляцию и соседей-начальников. Чувствует, как дрожат его пальцы, обхватывает его лицо ладонями, ощущая едва ощутимую щетину на коже. Боже, какой же он… Леня вновь подхватывает Швецову на руки, и прижимает к противоположной стене, оставляя ее юбку где-то на пол пути. Его ремень покорно поддался ее рукам. Они снова жарко целуются, испытывая то, чего не испытывали никогда. Страсть, любовь, холод, дрожь… Вот ее бюстгальтер уже оказывается у них под ногами. Кораблев, немедля ни секунды, целует ее выпирающие ключицы. Маша запрокидывает голову от безумного удовольствия, выгибаясь ему навстречу. Леня прижимает Швецову еще сильнее к стене и входит в нее, просто теряя голову от происходящего. Да, с Ритой все это уже было, но сейчас он готов отдать этой женщине все, готов предавать за эти мгновения раз за разом, готов ждать еще пару десятков лет, только бы вновь увидеть в ее глазах эту любовь, которую он отдал, казалось, безвозвратно. Маша впивалась в его плечи ногтями, оставляя глубокие порезы, стонала ему в губы, думая лишь об одном. «Только бы было правдой». Постепенно ускоряя темп, Кораблев сжимал ее бедра, получая нескончаемое наслаждение. - Лень… - прошептала Швецова, за мгновение до их последнего стона. Она мгновенно обмякла в его руках, уткнувшись головой в его шею, зная уже тогда, что теперь не отпустит его ни при каких обстоятельствах.