сколько в вашей поэзии звуков?

Неторопливые улицы Москвы — явление нечастое, но очень приятное. Передвигаться свободно, а не пробиваясь через людской поток, хотя в этом есть и своя радость. Смотреть на лица, бывает увлекательно, читать каждую их эмоцию, пусть не получая от этого никакого личного отклика. Поэты — люди своеобразные, но как показывает история, с особой историей любви к кому-то или чему-то. К женщинам, к Родине, к вину, к играм, да мало-ли еще к чему! Мир — огромен, любить можно всё, но не всех. Это утверждение, Тамби вспоминает всегда, когда в его поэзии проскальзывает слово «любовь». Проблема в том, что оно никогда не всплывает рядом с каким-нибудь образом человека. Прекрасных женщин и мужчин, Масаев видал много, но чтобы сказать, что он любил кого-то из них — солгать. Ложью будет и то, что он жалеет о такой жизненной ситуации. Тамби — признанный поэт, светские мероприятия, удобная квартира и деньги, этого достаточно для комфортного существования вполне, а любовь, она приложится. Приложилась, с сильным внезапным ударом. Творческая встреча в небольшом Доме Культуры, под завязку забитом людьми, не заставляла волноваться Масаева совсем. Он сидит в кресле, принимая различные слова и фразы похвалы, вопросы, предложения. Самая обычная встреча, до того момента, как из толпы вытянулась рука: — А сколько звуков в вашей поэзии? — Звуков? — изумляется Тамби. Как понимать этот вопрос? С точки зрения фонетики или как? Вопрос ставит его в тупик, а ответа теперь ждёт не только задавший вопрос мужчина, но и целый зал. — Я не знаю, на самом деле. Поэзия не делится на звуки, разве нет? Могу предположить, что я чего-то не понимаю, подойдите пожалуйста после окончания вечера ко мне, познакомьте меня с таким понятием. Больше вопросов от данного гостя не поступало, но мозг был забит только этим. Он конечно слышал, что в поэзии Маяковского можно услышать лязг металла, но не уверен, что именно про такие звуки, его спросили. Какого было удивление Тамби, когда к нему подошёл не какой-нибудь чопорный критик, а обычный парень в серой толстовке. — Это я у вас про звуки спрашивал. — как-то смущенно улыбается он.

***

Тамби всегда веселит эта история, которая вспоминается каждый раз, когда он садится за рабочий стол. Слова не складываются, рифма не ложится, даже за имением хорошей базы. Раньше эти моменты, когда литература поворачивалась к нему боком, переживались особенно остро, но сейчас есть то, что всегда будет повернуто к нему лицом. — Что-то не получается? — осторожно спрашивает Рустам, проникая в спальню, что по совместительству являлась кабинетом Масаева. — Кажется мой стихотворный век изжил себя. — Тамби смеётся, но резко перестаёт. — Так, иди сюда. Рустам не понимает, чего от него хотят, но без сомнения идёт к столу. Он совсем не удивляется, когда его усаживают к себе на колени. Жизнь с творческим человеком, дело непредсказуемое, это он конечно знал, поэтому перестал удивляться чему-либо. — Ты выглядишь так, как в нашу первую встречу. — радостно хмыкает Тамби, без лишних слов начиная выводить на бумаге какие-то строчки, уследить за которыми не в силах даже сам поэт. Действительно, та самая серая толстовка, которая сильно выбивалась из общего дресс-кода, который состоял из пиджаков, рубашек, носилась с особой трепетностью, ведь когда-то Рустам, совершенно не понимая в литературе, решил посетить встречу с писателем, чей сборник стихов видел совсем недавно на полке у подруги, но не читая не единой строки. А вопрос про звуки, был задан не обдумавши, можно сказать, что он сам не знает. Зато ответ пришёл Тамби на ум позже. До появления Рустама в его жизни, все его стихи были громкими, громогласными, с толикой холода. Никаких лишних звуков, всё про ровному и чёткому факту. Но после того, как наконец-то в его повседневном словаре появилось хоть что-то про любовь, всё стало по другому. Объяснить это очень сложно, но теперь его поэзия присмирилась, былая шумность осела, словно при написании, Тамби старался даже ручкой водить потише, чтобы не разбудить спящего Рустама. Написанные стихи его личной эпохи новых чувств, так же издавались, поступали в продажу, ходили по рукам, получая приятные отзывы. Однако никто из его читателей не замечал, и никак не мог заметить многих мелочей, много скрытых мелочей.

А я к тебе со всей любовью С святою нежностью хранясь Никого не сторожась И не скрывая новой роли Спешу, с охапкою цветов.

Кто же может предположить, что эти строчки посвящены мужчине? Что Масаев давно бы раскрыл свою музу заветной лиры, если бы Рустам дал на это согласие? Никто. Никто не знает, и даже не задумывается. Никто из читателей не находит в его стихах тех самых звуков, про которые его ещё пару раз спрашивали в интернете. Шелест страниц, с тяжелыми вздохами, ведь Рустам совсем не любит литературу, но видя, как Тамби зачитывается вечерами, старается вникать в каждую фразу Достоевского, но начинает теряться на середине главы. Самое начало зимы. У него будет целых три месяца, чтобы прочитать несколько книг в трескучие морозы, лёжа в кровати, пока его Тамби будет посвящать ему очередный строчки.

Пока спешат все как в бреду Под злобным завываньем вьюги Мы словно верные супруги Ждём долгожданную весну И люди ждут того тепла А мне достаточно тебя.