Дорога в ад

      Иногда Минхо ненавидел это. Возвращаться с работы. Заходил он тогда обыкновенно только после пары потушенных о бордюр сигарет.       И как обычно - Чан ждал его. Когда Минхо только начинает отворять дверь, он успевает заметить монотонное движение пухлых губ. Прикусывая большой палец, Чан смотрит вперед неподвижными глазами, пока не появляется знакомый носок высоких кед. Он сидит, скрестив ноги на коврике прихожей, с растрепанными волосами, стоящими торчком, в растянутой майке и спортивных шароварах.       - Брат пришел, - мелкие морщинки счастливой россыпью облепляют его глаза.       Минхо подходит и тянет короткие прямые пряди на себя, больно царапая кожу. Чан терпит. Минхо тянет сильнее, но он все равно терпит и смотрит пристально-пристально, ослепительная улыбка не угасает ни на миг. Одна лямка майки лениво спала на плечо, оголяя упругий розовый сосок крепкой груди. От светлой кожи тянет материнским молоком и Минхо тошнит. Он швыряет сумку в сторону и едва добегает до унитаза, выпуская наружу все то немногое, что смог запихнуть в себя за день.       - Мы не сможем увидеться на это Рождество, я должен рабо…       - Я так больше не могу. – Джисон передергивает плечом. – Либо он, либо я.       Минхо равнодушно водит ложкой, превращая паннакоту в бесформенную кашеобразную массу. Ему нет до этого всего дела. Только стоит перед глазами слабоумный старший брат, выглядывающий из-за угла, пока он на гуляющей ходуном кровати трахает своего парня. Джисон скорее плачет, чем стонет - руки захвачены под локти, не в силах коснуться истекающего смазкой члена - Минхо нравилось смотреть, как от стимуляции в заднице тот лезет на стенку, задыхаясь в околооргазменных хрипах.       Чан не раз заставал его за этим, но смотрит каждый раз как в первый. Большие карие глаза хлопают глупо, непонимающе, ресницы по углам, слипшиеся со сна, все не размыкаются и он сильно трет их запястьем. Минхо подается назад и грубо входит в Джисона до основания, заставляя сорваться на крик. А сам не может отвести взгляда. Изогнутый член Чана крупным калибром выпирает сквозь ткань шорт – и он не прекращает тянуться к нему, почесывая рядом, переступая ногами так, словно сильно хочет в туалет.       Минхо давит, переворачивает, заставляет Джисона прижаться влажной от пота спиной к кровати. Джисон лезет дрожащими руками в ткани, зарываясь в них как в спасательный круг. С красных, от шлепков другого тела, ягодиц стекает каплями сперма – Минхо хочет собрать ее и размазать по лицу. Не Джисона, Чана. Смотреть, как он будет облизывать испачканные полные губы, как кот, слизывающий с морды сливки. И он будет продолжать улыбаться, просить еще, и снова и снова пробовать на язык сперму собственного брата.       Минхо сладко стонет, прикусывая губу и кончает ярче чем в первом раунде, гул в ушах пробкой перекрывает расплывчатое пространство.       - Блять, какого хуя?! – Джисон едва не падает с кровати, стоит ему увидеть крупную тень у двери в комнату. Мгновенно замотавшись в несколько кругов одеялом, он собирает вещи и вылетает в коридор, прижимаясь к стене, чтобы быть от Чана как можно дальше.       Минхо бежит за ним следом. А потом они снова несколько часов ругаются в коридоре. Чан крутится поодаль, нетерпеливо покачиваясь стукается руками, сведенными за спиной, о стену. Стоит Джисону увидеть как он двигает бедрами взад вперед, будто имитируя поступательные движения – ему сносит крышу и он вылетает за дверь, едва успев натянуть джинсы и джемпер, хлопая ею так, что штукатурка ссыпается с потолка серой пылью.       Вчера, двадцать третьего декабря они расстались в кафе, где впервые когда-то встретились. Это уже пятое расставание Минхо, хотя он надеялся, что с Джисоном все сложится иначе – тот был похож на подарок судьбы: родственная душа и самый лучший рот, когда-либо принимавший его член.       Но он так устал обманывать и других и себя. Его душа не могла разорваться на крестражи, иначе он сделал бы это давно, раз за разом убивая себя за хладнокровно разбитые им сердца.       - Это тебе, хен. – Минхо бросает на стол небольшой сверток. Упаковочную бумагу перевернули изнанкой, не со зла – Минхо не стал мучать продавца бранью за то, что тот упаковал двести подарков в канун Рождества, вместо того чтобы быть дома с семьей, и немного ошибся на двести первом.       Чан сначала осторожно трогает цветастую бумагу пальцем. Незнакомые предметы он принимал с опаской, даже если они были от Минхо. Яркая обертка красиво блестит, бликами отражаясь в любопытных глазах. Дверца холодильника распахивается, выпуская холодный воздух, Минхо опускается на полупустую полку подбородком и пытается унять тупую боль, пульсирующую в висках. Короткое «ой» заставляет его повернуться.       - Что? – Холодильник закрывается хлопком.       Чан выставляет вперед растопыренной звездой ладонь.       - Больно, - на подушечке указательного пальца алая капля: слишком маленькая, чтобы упасть, слишком большая, чтобы Чан выбрал обтереть ее об одежду. Он знал – Минхо очень чистоплотен и не любит когда он пачкается. Чан иногда видит по утрам, что белье его мокро, и тогда бесконечно стыдливо бормочет, что не виноват, хотя Минхо знает это и так, хрипло массируя горло, проторенное членом под покровом ночи.       Пальцы обводят край стола, подбираясь ближе. Минхо резким движением подносит руку к своему лицу, проводит языком по ранке, а затем облизывает фалангу.       - Щекотно, - Чан тихо смеется, касаясь шеи.       Минхо не сводит с него глаз, положив палец на выставленный напоказ язык. Чан смотрит долго, крутит головой по сторонам, будто ищет предметно ответ, а затем толкает палец дальше. Минхо закрывает рот, облизывает внутри и выпускает с хлюпом наружу, слизывая слюну с уголков губ. Молчит с минуту и крепко отвешивает себе оплеуху, как делает практически всякий раз стоит ему распустить руки. Его брат тут же подскакивает, прикладывает ладонь с влажным горячим пальцем к красной щеке, грустно сводя брови.       - Не надо. Минхо больно. – Он прижимается лицом к лицу, ластясь кошкой. – Я неправ, я неправ, я неправ, я неправ.       - Ты такой тупой. - Минхо хочется ударить его. Но вместо этого лишь отталкивает Чана и уходит к себе в комнату, стягивая на ходу толстовку. Закрывая дверь, он бросает только один взгляд на старшего, который растерянно продолжает смотреть в его сторону. Будто это он виноват в том что родился таким, как и в том что Минхо должен был положить всю свою жизнь на заботу о нем.       Вместо рождественской ели – хвойная ветка в старой запыленной вазе. Вместо новогоднего стола – таблетки Чана и десятки бутылок.       - Сдохни. Сдохни. ПРОСТО СДОХНИ! – Минхо надрывает голос, в пьяном угаре сжимая нежные щеки до красных пятен. – ПОЖАЛУЙСТА!       А Чан все смотрит на него, непонимающе моргая. И Минхо падает на колени, скручивая узлами футболку сгибается до пола в отчаянном крике. Чан сидит на кровати и пусто смотрит, а после протягивает руки и привычно гладит по голове – ему нравится трогать эти каштановые бархатистые волосы, чувствовать щекотку под подушечками пальцев. Спина вытягивается обратно по позвонку – Минхо дышит тяжело, по венам вместо крови у него яд, иного у демонов не водится. Он изверг, он сатана, он знает – он только что пожелал своему слабоумному брату смерти в канун Рождества, будь прокляты все эти святые.       Дрожащие пальцы опираются на сильные как у скаковой лошади бедра. Опухшие от слез глаза застилает пелена, Минхо стреляет в брата ненавистью, плюется ею, подбираясь ближе, карабкаясь цепкой хваткой вдоль тела. А потом рассыпается – в глазах Чана столько тепла, что хватит обнять мир – и Минхо прижимается к нему, целует губы в сдавленном всхлипе, руками нежно обхватывая лицо как драгоценность. Чан не делает ничего, только открывает рот шире, позволяя языкам соединиться, складывая руки вокруг талии младшего. Во рту полыхает огнем, Минхо отрывается только когда начинает задыхаться, едва касаясь напоследок мягких покрасневших губ.       - Гадость, - Чан быстро моргает, тяжело выдыхая. – Брат соврал. Ты сказал. Больше не куришь.       И все же руки сжимаются сильнее. Минхо нарочно елозит сидя верхом, касаясь промежностью уже заметного возбуждения. Его снова тошнит от самого себя. Но он стерпит, он забудет утром, а если не забудет, то уже давно знает – дорога в ад идет по кругу, не зная конца, повторяя все снова и снова в бесконечной бездне.       Минхо часто представлял - как они могли бы встретиться и прожить иную жизнь в других вселенных. Чан мог бы быть стриптизером в элитном клубе, его плотное сексуальное тело смотрелось бы невероятно под софитами, покрытое блестящим гелем. А он бы пришел туда вип-клиентом, или наоборот – невинным студентом, которого на совершеннолетие друзья вытолкали вдруг прямиком к сцене с пачкой денег для приватного танца. А может они оба были бы супергероями, вечными напарниками, которые в короткой тишине спасенного ими мира дружески чокаются на вершине небоскреба стаканами с булькающим на дне односолодовым виски. А может Минхо крепко сжимал бы пистолет, гоняясь за самым разыскиваемым преступником с пепельно-желтыми волосами и татуировками, который, как в глупом сериале, на самом деле подставлен кем-то из мафии, ступающей за обоими по пятам.       Но они родились братьями от разных матерей и одного поганого отца. И в этой гребаной серой и унылой беспросветной жизни Чан был слабоумным, а Минхо - проклятым до конца дней, с тех пор как умерли их родители. Нет. С тех пор как он обнаружил, что мыть старшего изо дня в день стало пыткой. Что плечи его становятся шире, икры крепче, а член такой большой, что хочется впустить его в себя даже без смазки.       - Блять, блять!       Нет, едва хватило трети тюбика, чтобы налитая красным толстая головка смогла войти в Минхо. Чан истуканом замер, лежа под ним, робко оглаживая рукой напряженный подтянутый торс с поперечным шрамом. Минхо перехватил его руку, протягивая выше.       - Здесь, - он положил ее на выпуклую грудь, стискивая зубы от боли в пояснице. – Потрогай здесь. Давай, хен, помоги мне.       И Чан послушно исполняет любую его прихоть. Сминает пальцами чувствительную кожу сосков, царапает дорожку кожи над дрожащим кадыком, трет, надавливает на уретру, заставляя Минхо запрокидывать голову во влажном вздохе.       Минхо никому не позволял брать его сзади. Он заглушал каждый уголок своей черной дрянной души, но не мог позволить показать свою слабость другому. Так и не смог. Опутанный цепью фиолетовых вен член погрузился только наполовину, приподнимая оседлавшее Чана тело в болезненном трепете.       Чан широко обводит языком нижнюю губу, жмурясь.       - Брат, тесно….       - Потерпи немного…       Но Чан забывает - и так каждый раз - сдавливает ребра, резко усаживая Минхо до основания. Крик эхом проносится по комнате. Минхо хочет вцепиться брату в лицо, но тот уже смотрит испуганно, едва не дрожит под оболочкой спартанского тела, и младший ложится к нему на грудь, дожидаясь пока пульсация внутри перестанет быть невыносимо острой.       - Еще не хочешь в туалет?       Чан долго думает и мотает головой. Минхо ухмыляется, по-собачьи быстро лижет кончик носа и укладывается обратно, рисуя на прессе круги.       - Это хорошо. Сегодня я хочу, чтобы ты терпел как можно дольше.       Спустя время он пробует приподнять ягодицы, чтобы затем плавно опуститься обратно, медленно набирая амплитуду сантиметр за сантиметром. И чем дальше – тем слаще лицо Чана, такое расклеившееся, покрытое густым румянцем вплоть до ушей. Минхо хочется бросить все на полпути и прямо сейчас трахнуть его рот, ободок из мягких губ которого словно создан для того, чтобы сосать его…       - Ах! – Минхо мелко трясется до кончиков пальцев, когда Чан неожиданно резко толкается в тугое тепло.       Минхо казалось, что верить в бога – удел убогих, которым в минуты страдания больше некого звать на помощь. Ведь он сам когда-то был таким, исступленно зовущим любое из его воплощений каждый день. Но никто никогда не отвечал. И тогда он обратился к дьяволу, что ответил сразу.       Минхо стонет громче Чана, взмывая голосом ввысь, почти срывая, когда сильные руки вжимают его талию в кровать. Чан всегда занимался с ним сексом, основываясь на животных инстинктах, иного он не знал. От хлопков мошонки по коже хотелось выть, Минхо обернулся через плечо – прекраснее всего для него было видеть перекосившееся от жажды тела лицо брата. Глаза зверем смотрят из-под нависших век и Минхо прожигает насквозь – в такие моменты ему кажется, что он видит взрослого, настоящего Чана, запертого в разуме маленького ребенка. Он стонет протяжно, растягивая звуки, и Чан не выдерживает долго, вбиваясь так сильно, что в глазах искрит. Минхо в тисках стальных рук чувствует себя на своем месте, пот переливается между лопаток отсветом крыльев.       - Ах! Еще! – Минхо готов хоть сейчас воспарить, чтобы затем упасть далеко вниз - он так хорошо обучил Чана трахать своего младшего отвратительного брата. – Глубже..а-ах! Чан!       От жалобных ответных стонов старшего - внизу невыносимо. Еле удерживаясь на месте, Минхо просовывает под себя руку и дико закатывает глаза – член от толчков позади вдоль простаты скользит маслом в руке и Минхо крепко сжимает его основание, чтобы не кончить в ту же секунду.       - Брат…хха… - Чан склоняется, опираясь по бокам на локти, сбавляя от усталости темп. Влажная косма волос опустилась на дрожащий изгиб шеи. – Хочется…брат, очень хочется… Можно?       Вместо ответа Минхо подмахивает торчащей вверх задницей. Во рту сухо, невыносимая жажда. Чан слизывает капли вдоль ложбинки спины, пробираясь к лицу Минхо, и тот открывает рот, готовый дать ему желаемое. Но прежде чем они успели коснуться губами, оргазм накрывает Чана. Едва ощутив крупные хаотичные содрогания, Минхо несколько раз жестко двигает рукой и кончает на полу крике от остроты чувств. Руки с клубками набухших вен веревкой оплетают его тело, выжимая в него все без остатка.       Минхо так хорошо. Он полон настолько, что почти не чувствует пустоту, рвущую его на части каждый день. Чан рядом с ним смотрит на брата влюбленными, поплывшими в неге глазами, и даже если спустя секунду он снова вернется обратно в мир детских грез – Минхо наплевать.       Чан ищет днем звезды, а ночью солнце. Не притрагивается к сладкому, но обожает ананасовый сок. Его танцы смешнее любого комедийного шоу. Он знает о своем брате все: молчит если Минхо зол, а если ему грустно – болтает без умолку о совершенной ерунде вроде бабочки на стене, которую он же сам воспроизводит тенью рук. Чан любит Минхо так сильно, что плачет навзрыд каждое утро, когда тот уходит на работу. А Минхо любит, когда тот подбрасывает его на своих руках невесомым пухом и ловит обратно в объятия. И тогда младший слышит, как бьются их сердца в унисон с птицами за окном, и дышит почти свободно, чувствуя каждой порой на коже - как прекрасен в это мгновение мир.       Слезы горячими дорожками стекают по щекам, падая на подушку. Минхо покрывает отрывистыми нежными поцелуями широкие кисти, сжимающие его в объятиях.       - Даже в аду я твой.       Чан во сне морщится и улыбается. Минхо тоже. На столе в приоткрытой подарочной упаковке лежит книга в мягком переплете: маленький принц на обложке бережно кутает лиса в свой длинный шарф.