Шпионские страсти

Тут пахло пылью и нафталином ― видимо, Филч не гнушался маггловской химией. Гермиона чихнула. И еще раз, согнувшись почти пополам и ударившись лбом о какую-то полку, а задом… по крайней мере, там было мягко. Сзади раздалось кряхтение. Вот бы отбить ему яйца, тогда не придется… С другой стороны, глупо мечтать о несбыточном. Лавры профессора Снейпа вдруг показались пропахшими кислой горечью рвоты. Шпион должен быть небрезглив. Хмыкнув, она обернулась: ― Раздевайся, раз уж пришли. Гойл за спиной запыхтел, переступил с ноги на ногу и раздавил что-то с хрустом и писком. В замке водились мыши. Хорошо, что в чулане для метел было темно, а маленький трупик, слежавшийся мусор и пыль на полу уже закрывала черная мантия с бело-зеленым гербом. Дверь со стуком закрылась, отрезав остатки света. ― Ну, что? Давай, начинай, ― показная бравада, то ли чтобы он не догадался, как ей страшно, то ли чтобы поменьше бояться самой. Это была ее идея – свой человек в Эскадроне Эмиссаров Умбридж ― как всегда, блестящая, но на этот раз ей пришлось поплатиться за инициативу. Рона тошнило от одной мысли расшаркиваться перед этими гадами и преданно заглядывать жабе в глаза, честные гриффиндорцы не очень умели шпионить, вот и пришлось ― самой. Гойл за спиной шуршал и кряхтел, толкаясь, вжимаясь в нее то боком, то брюхом, сшибая метлы. ― Будь добр, подними, а то неудобно будет. ― Грязнокровка. Не буду. ―А трахать меня будешь, герой? Он засопел и прижался к ней твердым членом. Кажется, на нем не было даже трусов. Гермиона уткнулась лбом в шершавую дверь. ― Ты носишь трусы, Гойл? ― Что? ― Трусы, говорю. Магглы носят трусы. Знаешь? ― Нет. Раздевайся давай, ― он вставил колено ей между ног и заерзал членом в ложбинке задницы. По спине пробежал липкий холодок настоящего ужаса. ― Уверен? А может, просто задрать мантию? Как ни смешно, слизеринцы ее терпели, даже звали на вечеринки, правда, там она больше сидела в углу и делала вид, что молчит из уважения к чистокровным. Игра в «правду и вызов» застала ее врасплох. Нет, гриффиндорцы в нее тоже играли, но уровень и масштаб были не те. К сожалению, для шпиона вариант «правда» вообще не годился: Паркинсон запаслась зельем правды из личных запасов декана, а Гермиона узнала об этом, только когда все уже сидели в кругу, плотоядно щурясь, и встать и уйти означало, что ее больше не позовут и будут меньше при ней болтать. Кажется, сука Пэнси вовсю веселилась, глядя в ее расширенные от страха глаза и лицо в красных пятнах. ― Грейнджер, твоя очередь. Правда или вызов? ― фальшиво-ласковый тон, рука на плече. Ее заранее затошнило. Побольше наглости в голос: ―Вызов, ― и хищный огонь предвкушения в блестящих глазах в слизеринском круге. Они сбились в кучу и совещались шепотом, а потом Пэнси пропела: ― Трахнуться с Гойлом в чулане для метел. И все. В голове ― эхо и тишина, шорох испуганных мыслей, и только одна – в центре, во всей красе: «они ведь ни за что не поменяют задание? Лучше и не просить?» ― Ладно. Сейчас? ― А когда еще, милочка? Долги чести надо платить сразу. И хохот и визг, от которого задергалось пламя шипящих факелов, по стенам заметались тени. Ей еще удалось поднять уголки закушенных губ, но кажется, Гойлу пришлось тащить ее к двери за шкирку. ― Может, возьмешь меня на руки, мой герой? А чулан – чулан был почти уютным, в нем было темно и воняло разнообразной гадостью, поэтому запах немытого тела Гойла сливался в один тошнотворный коктейль с мышиным дерьмом и вонючей химией Филча. Она попыталась уменьшить контакт с его членом, сжала задницу и подалась вперед, но отодвигаться было просто некуда, она и так стояла, почти прислонившись к двери. Гойл навалился сзади и задышал ей в ухо, потом заелозил влажным носом по шее: ― Волосы, грязнокровка. Лезут в рот, ― сплюнул, одной рукой обхватил ее поперек живота, прижался еще теснее, толкнулся коленом выше: ― Ноги. Расставь, говорю, ― потянул ее мантию вверх и провел рукой по бедру, по шершавой ткани юбки. ― Это, давай, задери. Она вспомнила, как это было с Роном. После первого раза, который случился, потому что так делали все, и чтобы было, что вспомнить, который совсем не хотелось потом вспоминать ― ей стало неинтересно. Холодные руки на животе, на груди, и собственный голос: «Рон, давай не будем, давай в другой раз». Он злился, но уходил, а сейчас ей даже стало смешно. «Гойл, давай в другой раз, а Пэнси скажем, что было?» Не выйдет. Ей было жалко себя и профессора Снейпа. При мысли о нем стало легче. Если представить, что приходится делать ему… Гойл был спокоен и деловит, и непохож на маньяка, ну а секс – с кем не бывает, мы в одной лодке, профессор, правда? От щиколоток до колен ноги заледенели, бедра мелко тряслись то ли от холода, то ли от страха. Кажется, она слишком молода для таких подвигов. От ощущения Гойловых теплых влажных рук между ног она только дернулась, сжать ноги не давало его колено. В задницу ткнулся горячий член, скользя по тонкой ткани трусов вдоль ложбинки. Какой он большой. Гермиона стояла, одной рукой упираясь в дверь, другой прижимая к трепещущему животу складки юбки, толстые руки мяли ее задницу сначала поверх трусов, потом под трусами. Она опять инстинктивно сжалась, но пальцы раскрыли ее ягодицы, а потом, оттянув снизу и вбок трусы, впустили член. От страха Гермиона сжалась сильнее; член не скользил вдоль ложбинки, а только неловко и больно терся. ― Не так, ― Гойл навалился на нее животом, вжимая в дверь, и сунул пальцы с запахом мускуса и горечи ей под нос: ― оближи. ― Что? ― она задохнулась. ― Не буду, ― Сжала губы и отвернулась. Еще не хватало, грязные пальцы Гойла, которые только что трогали его член и ее – там, под трусами. Ее замутило, но он упорно толкал пальцы ей в рот. ― Лижи, ты. Давай. А ни все ли равно? Снявши голову… или приготовившись снять, по волосам не плачут. Она приоткрыла рот. Горечь и соль, а впрочем, если не думать, что это и откуда, можно подумать об ингредиентах для зелий и успокоить судороги в животе. А может, это огромные слизняки-людоеды Хагрида. Или те, которыми на втором курсе давился Рон. Ничего страшного. Она провела по ним языком, ощупывая неровные, обгрызенные края ногтей и заусеницы. Пальцы, сразу четыре, толкнулись глубже, и Гермиона дернулась головой назад, ее чуть не вырвало, а Гойл вытащил их и довольно хрюкнул ― много слюны. Он опять залез ей в трусы, и смазанный член заскользил по ложбинке между ягодиц, вдоль спины опять пробежала дрожь, а между ног стало жарко. Гойл подхватил ее под живот и потянул на себя для лучшего доступа к заднице, почмокал губами и тяжело задышал над ухом: ― Вот так. Хорошая девочка, бля. Его член будто стал еще больше. Гермиона подумала ― хорошо, что темно, она его не увидит, хотя к страху и отвращению примешивалось странное любопытство. Она хотела знать, как он выглядит, какой он на ощупь. С Роном она не решилась. А впрочем, сейчас хваленое любопытство отличницы и шпионки лучше держать в узде. Липкие руки легли ей на бедра и потянули трусы вниз; Гермиона машинально присела, чтобы не дать их снять. ― Ы? ― Гойл отступил на шаг и надавил ей на плечи, так что пришлось встать на колени, потом развернул к себе. Холодные плиты пола врезались в кожу. ― Ладно, давай, ― ей в лицо ткнулось что-то мокрое и вонючее, она отвернулась, но ее жестко схватили за волосы и вдавили лбом в волосатый живот, в губы уперлась гладкая горячая головка члена. ― Соси! «Бойтесь своих желаний». Ей хотелось только посмотреть, может, пальцем потрогать, а это… Гермиона скривилась от ужаса и омерзения. Рон никогда… Ее крепко держали за волосы на затылке, двигаться было некуда, а Гойл все сильнее давил на губы. ― Ну, не ломайся, открывай рот! Ну и что? Там уже были его вонючие пальцы, потом можно будет всю ночь чистить зубы и полоскать рот, а сейчас ― не драться же с ним? Хотя бы вонять так не будет. Она отпустила юбку, поерзала на полу, устраивая колени, и положила ладонь на член, отпихивая его руку. «Мерлин, какой толстый и шелковистый». Чуть отстранилась: ― Не дави, я сама, ― и впустила его в рот. Хорошо, что ее рука не позволяла засунуть больше, чем на головку. Тот же противный, соленый, чуть горьковатый вкус, на кончике – вязкая горько-соленая смазка. Лизать его не хотелось, хотелось сплюнуть и вытереть губы, но это было не очень возможно с толстым членом во рту. Гойл нервно дергал ее за волосы, пытаясь засунуть поглубже. «А интересно, сколько его влезет?» ― Соси! Просто соси, сука! Черт, забавно ― так даже можно дышать. Сопение над головой участилось, Гойл тихонько завыл, начал толкаться сильнее, сбрасывая ее руки, прижав затылком к стене. Она подавилась, на глаза навернулись слезы, живот скрутило, и ее чуть не вырвало, во рту появился гадкий кислый вкус. Кашляя, она чуть мазнула зубами по члену. ― Блядь, ― он отшвырнул ее на кучу метел. ― Блядь, грязнокровка, больно, ― отступил на шаг, кажется, задев локтем щетки в углу, они рассыпались с сухим стуком. ― Хватит, ложись. Она попыталась устроиться на его брошенной мантии, но метлы и швабры мешали, цеплялись за волосы, давили спину и ребра, царапали шею. А еще не хотелось лежать на дохлой раздавленной мыши. Гермиона приподнялась на коленях, пытаясь расчистить место, но в темноте с нетерпеливо сопящим Гойлом метлы только снова падали, одна, кажется, задела его, вызвав невнятную ругань, а потом вдруг стало очень тесно – Гойл опустился на пол. Ее снова схватили вдоль живота, вжали спиной в мягкость толстого брюха, в задницу снова уперся его твердый член, а вторая рука зашарила по груди, забираясь под мантию и под рубашку, долго, со вкусом ощупывая соски. Гермиона резко и глубоко вздохнула, и вздрогнула, когда на шею упала капля слюны. Толстые пальцы Гойла опять полезли под юбку, нетерпеливо комкая ткань, пришлось подхватить ее и задрать почти на спину. В мантии было жарко, Гермиона стянула ее через голову и подстелила под ноющие колени. Распахнутая рубашка совсем не скрывала грудь, и Гойл мял то одну, то другую, пощипывая соски, пыхтел и пытался тереться членом об ее задницу, но ему мешал живот. Он подался чуть-чуть назад, почти сажая ее к себе на колени, и надавил на плечи, вынуждая нагнуться и упереться в стену рукой, чтобы уберечь голову. Было почти удобно лежать лбом на руке, пока Гойл хлестко шлепал ее по попе и бормотал: ― Мягкая грязнокровка, ― тычась членом в промежность, а потом опять тяжело навалился брюхом и потянулся пальцами в рот: ― теплая. Оближи. Мускусный запах, знакомый соленый вкус. Ее бы даже не затошнило, если бы он не толкнулся пальцами так глубоко. Она инстинктивно, судорожно, чуть-чуть сжала зубы, и почувствовала, как его пальцы сдавили сосок. ― Сука, ― он скрутил его почти до боли, вытащил мокрые пальцы и подвигал рукой по члену. Потом потянулся опять: ― лижи. В рот толкнулись три пальца, один из них большой, неприятно растянув губы, она постаралась их облизать поскорее. Член скользил то вверх и вниз по ложбинке вдоль ягодиц, то между бедер, тыкаясь в складки, и ей захотелось сильнее расставить ноги, чтобы он достал до клитора. «Гермиона-а, что же ты делаешь-то, а? ― Исполняю долг чести». Она усмехнулась вокруг его пальцев и еще раз провела по ним языком, Гойл вздрогнул и сильней надавил в нее членом, и только усилием воли ей удалось сдержать движение бедер ему навстречу. Скользкие пальцы толкнулись ей между ног и внутрь ― сразу два, другая рука оставила ее грудь, шлепнула между лопаток и придавила ниже, лицом почти в пол. Гермиона вздохнула и улеглась носом на руки, отстраненно замечая пыль, ставшие более сильными мерзкие запахи и что-то еще, крошащееся под слоями мятых и пыльных мантий. А потом почувствовала, как два его пальца ритмично движутся в ней, а большой кружит вокруг и разминает анус. Черт. Это было стыдно, приятно и обжигающе страшно. Рон никогда бы… от страха зашевелились крохотные волоски на шее. Она попыталась дернуться, но огромная рука на спине держала крепко, у нее получилось только вскинуть бедра, и Гойл, кажется, одобрительно замычал. Большой палец толкнулся внутрь. Закричать? А что толку? Чулан в подземельях: в лучшем случае вломятся Панси с Малфоем и будут давать советы, в худшем… она не могла понять, что хуже, профессор Снейп или малыши-слизеринцы. Лучше уж потерпеть, к тому же, было почти не больно, только ужасно стыдно. Она изо всех сил зажмурилась и постаралась расслабиться и принять странно-приятные ощущения, когда ее трахают толстыми пальцами одновременно в две дырки. Когда он сжимал их, страшно хотелось поддернуть бедрами. Она не заметила, как начала ритмично встречать его руку и тонко, чуть слышно стонать, кусая ладонь и запястье. Его влажный горячий член терся о ее бедро, и она прижалась к нему сильнее. «Давай, Гойл, давай!» ― кажется, ей удалось не сказать это вслух, но воздух сгустился, и Гермиона, плюнув на все, изо всех сил подалась назад, насаживаясь на его пальцы. Анус саднило, его неровные ногти и заусенцы царапали, и явно кончилась смазка. Было так мало места, что ему пришлось приподнять ее зад, чтобы плюнуть два раза, пальцем собрать и размазать слюну по растянутой дырке и сунуть его обратно. Да, так было лучше. Ее бросило в дрожь и озноб, пальцы ног поджались в предвкушении, когда он вытащил руку и снова пихнул два пальца ей в рот, кислых от ее собственной смазки. Откуда она взялась? А еще эта тяжесть и жар между ног, и ощущение болезненной пустоты. ― Вкусно? ― грубый и хриплый голос казался заботливым. Гермиона попыталась понять, как это ― мерзко или нормально ― жалеть о его руке, когда те же два пальца вернулись в нее, собрали побольше смазки и резко толкнулись в анус. Она, кажется, все-таки вскрикнула, было больно. И одновременно толстый горячий член заполнил ее, непривычно растягивая. «Рон-Рон-Рон, у тебя член был меньше…» ― Больно, Гойл, ― она попыталась сжать бедра, податься за ним, чтобы уменьшить трение, когда он вытащил член и толкнулся обратно. ― Тише. Стой. Дай мне минуту, ― ее жгло, как огнем, но чувство наполненности было странно приятно. ― Подожди. Пальцы в ней шевельнулись, сгибаясь, растягивая, дразня. Он пыхтел и капал холодной то ли слюной, то ли потом ей на спину, и мелко двигался в ней, все еще прижимая к полу, растирая ладонью влагу между лопаток. Жжение и боль в заднице и между ног уходило, и почему-то очень хотелось его вернуть. Гермиона дернулась, и он будто понял, и начал толкаться в нее, сопя и убыстряя темп. Вместо двух пальцев в заднице опять был один, он скользнул, как домой, добавляя жара и странного чувства, что одного ей там мало. ― Гойл… ― Полувсхлип. И он ответил, долбясь в нее так, что пришлось изо всех сил напрягать руки, чтобы не стукаться головой. Толстый Гойл. Сжимая свободными пальцами задницу так, что, наверное, останутся синяки. Она сильнее расставила ноги, прогнулась, пытаясь усилить контакт его шлепающих яиц с клитором, но это не получалось. ― Черт побери. Давай же! С Роном все было не так, с ним было скучно и больно, а тут она разрывалась между желанием, чтобы оно не кончалось, и жгучим желанием кончить. Может, даже не раз, только рук не хватало, чтобы начать теребить клитор. Ну и пусть это Гойл ― у шпионов, помимо обычных забот, связанных с постоянной угрозой жизни и пыток, ― правда, профессор Снейп? ― и стыдных до отвращения к себе ситуаций, как выяснялось, бывают и странные радости. Хорошо, что тут темно и у нее закрыты глаза ― можно представить, что это не Гойл. Или лучше не стоит? Может, именно то, что это Гойл, придает всему легкий пикантный налет восхитительной грязи? Без которой отличница, староста Гермиона не может расслабиться, плюнуть на все и отдаться воле самца? ― Гойл, помоги… ― она не узнала своего хриплого голоса. И, знаком последнего поражения – тихая просьба, со стоном: ― Потрогай клитор. Пожалуйста, Гойл. ―Что? ― он не понял. Только сильнее толкался в нее, убрав липкую ладонь со спины, вздернув ее бедра повыше и изменив угол. Так было даже лучше, но клитору все еще не хватало контакта, с досады она почти до крови укусила себя за руку, чтобы не заорать. Его пальцы зарылись в потный треугольник ее волос на лобке и сжались, один скользнул в мокрые складки. ― Да, так, ― Гермиона качнула бедрами, чтобы сильнее потереться о палец, его почти неподвижность была мучительнее первых минут, когда Гойл засунул ей между ног влажные лапы, когда по-хозяйски облапал грудь – даже Рону такого не позволялось, – когда засунул ей в рот свой вонючий член. Все это можно было стерпеть, жизнь – не сахар, но это… ― Гойл, блин! Давай… ну пожа-луйста, ― что это, всхлип? Она задыхалась, напрягая в последнем усилии мышцы, которые от изнеможения почти отказывались служить, на глазах выступили злые беспомощные слезы, шептала: ― Еще чуть-чуть. Я хочу… ― горек шпионский хлеб. Гойл хрипло и громко пыхтел и покряхтывал в такт толчкам, все движение ― только член, пальцы обеих рук крепко сжимают бедра, в ушах отдаются шлепки потной плоти о плоть и хныканье Гермионы. Еще чуть-чуть. Видимо, не судьба. Он напрягся, не застонал ― захрипел, как раненый бык, и несколько раз судорожно толкнулся в нее, глубоко, будто пытался достать до дна. Замер, а она все пыталась двигать бедрами, чтобы сильнее потереться об него клитором, потом наконец смогла оторвать руку от пола и… не судьба. Он звонко шлепнул ее по попе и выскользнул, по ногам потекла теплая сперма. ― Грейнджер, вставай. Мне нужна моя мантия, ― Гойл скучно и деловито отпихнул ее к стенке, повозился и вытащил из-под нее мятую черную тряпку. Воздух наполнился затхлой вонючей пылью и запахом нафталина. ― Ну, ты идешь? Она тихо сидела в углу, пока он одевался. ― Нет. Я попозже. ― Будешь сегодня еще играть? ― Нет, ― она усмехнулась, тонко и хищно, как злобный профессор Снейп. Хорошо, что темно, и Гойл не увидит. ― А потом? Потом? Ну, а что остается? Горек шпионский хлеб. А потом, может, в другой раз, с другим слизеринцем будет не так противно. Не так досадно. Не так хорошо. ― Буду.