***
Не сосчитать уже, сколько они пережили за то короткое время, что пробыли вместе. Полумёртвая наёмница и человек без тени — оба умерли, оба вернулись волею случайности. Два безумца. Два наивных мечтателя на одно тело. Неподатливая система в мозгу ломалась, искрилась, пытаясь сохранить ясность двух сознаний. Ви могла с уверенностью сказать, что проигрывает своему же телу. Извилистые тропы чужого сознания завлекали безумно, но девушка понимала: чем больше она хочет увидеть жизнь и точнее понять эмоции конструкта, тем сильнее она ускоряет работу биочипа. Опасное желание с доро́гой в один конец, но оно так часто посещало наёмницу, что она начала поддаваться. И оно безвозвратно её погубит, она знает, была уверена, но каждый раз погружалась, хватала руками и рассматривала со всех сторон. Это мания, которой она добровольно сдалась.***
Следующий день они разрешили себе сидеть дома и проминать кровать. Листать бесполезные журналы, ловить зайчиков бутылкой ни-колы, курить в окно и есть пиццу из дрянной доставки. — Башня, ави, киберпсихи! — говорят они одновременно, выбрасывая из кулака команды. У Джонни — «Башня», у Ви — «киберпсихи». — Ну, так не честно! Ты можешь копаться в моей башке! — упрямится девушка. На кону стоит выбор фильма, который они будут смотреть. — Так ты тоже, — он самодовольно хмыкает. — Кто быстрее — того и фильм, так что вырубай своих ссаных «корпоратов», будем смотреть «Бусидо». Ви совсем не против. Ведут себя так, будто и вправду сидят рядом в рассветающем саду, как старые знакомые. Девушка иногда замечает взгляд Джонни, что зорко цепляет самые красивые ломтики чипсов, и сама поддевает их. Вместе смеются с глупости событий фильма, размахивают бутылками с синтопивом, ярко жестикулируя. Рука проходит сквозь энграмму, стоит девушке отвлечься. Строить домик из карт — ужасно сложно. Глянцевые картонки ловят отблески восходящего солнца, что игриво скачут по пальцам. Сильверхенд сначала смотрит на получающуюся конструкцию, а потом подносит руку и делает короткий щелчок — этого достаточно, чтобы она повторила его движение, и карты с шелестом рассыпались. Ви давится возмущением, переводит на него грозный взгляд, но оступается и… Тонет. Игра, где она обязательно проиграет, но тем самым выиграет нечто намного большее. Рука тянется вперёд, к блестящему холодному металлу чужого запястья, пальцы легко щекочет. Ладонь неловко разъезжается на скользких картах, заставляя их обоих опустить взгляд. — Ничего, — Ви отдёргивает руку. Мужчина вскидывает брови. — Даже не вздумай это говорить. Под рёбрами что-то резко колет на вдохе и затихает на выдохе. Перекатывается терпким ворохом глубже. — Ничего, — Ви закрывает глаза и качает головой. — Ничего.***
Ви с трудом отлепляет себя от подушки и смотрит на время. Ровно сорок минут до встречи с Ханако. Девушка переводит взгляд на Джонни, что сидит на диване спиной к ней и молчит. — А ты думала, я ласково разбужу тебя и скажу, что время встречаться с фарфоровой сукой? — он даже не повернулся. — Не, это как-нибудь без меня. Наёмница ещё минут пять смотрела на чёрную макушку, прежде чем встала. Поток её мыслей был настолько беспорядочный, что мужчина даже не пытался выловить хоть что-то связное. Пистолет на предохранителе, магазины для него, таблетки, «самурайка» Джонни на плечах и ключи от машины — и вот она готова сорваться в город на очередные глупости. Девушка замирает у двери, задумывается, краем глаза ловит нетерпеливый взгляд мужчины у стены. Она тихо смеётся и сползает на пол, опираясь спиной о дверь. — Я. Никуда. Не пойду, — говорит она с довольной улыбкой и смеётся громче. Дрожащими руками стягивает куртку. В смех врезается очередная боль, заставляя поёжиться и перейти на кашель. Она сгребает себя с пола и тащится к окну, открывает его настежь. Дышит глубоко полуденным нагретым воздухом, улыбается, и каждый вздох отдаётся дикой болью изнутри. Кровь из носа затекает в рот, скатывается по шее. И вкус у неё иной, будто со сладостью, и Ви становится ещё смешнее. — Синяя или красная? — она смотрит на его ошарашенное выражение лица. — Синяя. Я бы забил на фарфоровую суку, сказал Бестии время и место и пошёл на Арасаку. Я сдержу слово, мы вытащим тебя, — сказал без тени сомнений. — Да? Тогда возьми, — она кидает в окно рыжий пузырёк и смотрит ему вслед. — Ты с ума сошла?! — Сильверхенд подскакивает к ней и ищет глазами улетающую банку. — Пожалуй… Да, — срывается с губ небрежно. Из руки выскользает второй пузырёк и, спотыкаясь о выступы здания, так же неизбежно падает. — Блять! — мужчина беспомощно бьёт рукой по раме. — Ты с самого начала никуда не собиралась, — она одобрительно хмыкает и стирает ладонью кровь. Жидкость кажется розоватой в свете солнца. Он разворачивает её к себе грубо за локоть, смотрит в помутневшие глаза. Та стоит, пошатываясь, улыбается странно и дышит глубоко, будто что-то душит. А он рассматривает её в упор, ищет, за что зацепиться. Что-то не складывается, не встаёт на место, но он упорно не понимает, что же именно. Ви делает короткий шаг вперёд и медленно поднимает руку, пытаясь коснуться пальцами каждого выступа на его коже. Тыльной стороной проводит по небритой щеке, чувствует щетину. На мгновение кажется, будто её кровь остаётся на нём. Она замирает, столкнувшись с серьёзным взглядом. — Ты права. Тебе нужны совсем другие таблетки, но тоже для головы, — он уходит от прикосновения, которое даже не ощущает, и пропадает в ворохе синих искр. Ленивый белый свет легко тронул обнажённые плечи, перескочил на ладонь, вымазанную в алый. Ви осторожно повертела рукой, пытаясь вспомнить прикосновение. Ей отозвалась только засохшая кровь, что стягивала кожу. — Поздно, Джонни. Уже слишком поздно. Как же это странно — всегда быть вместе, и при этом никогда. Что ей рассветы, если они её не согреют? Внутри цветут сады из крови и эмоций, врезаются в измученную плоть, вырывают чувства. Невыносимо горит, ломает кости, и воздуха не хватает критично. И уже нельзя не верить в то, что мучит тебя непреодолимым влечением и болью. Так ли… не умирает красота? Куполом вновь отрывает от мира, топит в спасительной тишине. Мельком кажется, будто на горизонте горят леса огромных башен.***
В комнату льётся беспечное зарево, что совсем не греет. Ветер лает в открытое настежь окно, спотыкается о разбросанные коробки из-под еды и бутылки, путается в волосах. Жалюзи бьются от нестройных потоков. Ви лежит на полу, в ушах старые наушники. Она на полной громкости слушает любимую песню, постоянно подпевая заученным наизусть словам. — Ви. Ногтями отбивает ритм, качает плечами, забываясь в мелодии. — Лежала в отключке почти сутки, теперь без перерыва слушаешь одну и ту же песню. Сколько часов, по-твоему, это уже продолжается? Перекричать голос в голове всё равно не сможет ни она, ни певица. Ви переворачивается на бок и устало смотрит на конструкт. Джонни сидит напротив, глядит напряжённо из-под чёрных очков. Неужели она так долго лежала, что у него кончились сигареты? — Пять часов. Пять ёбаных часов ты без остановки слушаешь свою блядскую музыку и валяешься на полу. Ви вновь перекатывается на спину, морщится от боли, и, против всего, потягивается, разминая тело. Он говорит ей одно и то же. — Сколько раз тебе уже звонили? Джуди, Мисти, Панам, Такемура? Да чёрт возьми, даже твой риппер, фиксеры, Керри и тот стрёмный коп, блять! — девушка зевает. — Сколько, твою мать?! — Сильверхенд срывается с места и появляется рядом, ударяя кулаком возле её лица. Как же ей неинтересен счётчик пропущенных сообщений, когда напротив… Наёмница медленно переводит на него взгляд, долго смотрит в горящие глаза напротив. Поднимает руку и осторожно ведёт вверх, к его лицу. Ладонь легко щекочет от соприкосновения, конструкт идёт яркой рябью. Джонни морщится и отбрасывает её руку прочь, и та падает, больно ударяясь костяшками о пол. Ви смотрит на подрагивающие пальцы. Так иронично, что только конструкту под силу касаться её. Прогретый палящим солнцем пол тёплый, но она так продрогла, что любой контакт с ним обжигает. Но Ви так плевать — и на залетающие листки через окно, и на шум перестрелки и вой мигалок под домом, и на дикий холод, и на то, что уши уже болят от громкой музыки. — Сколько это будет продолжаться? Девушка через силу поднимается с пола, придерживая рукой ноющий от боли бок. Когда же стало так тяжело дышать? Она подходит к полкам у зеркала и ищет какое-нибудь обезболивающее, трясёт пустыми пузырьками, а после зло кидает их на пол. А когда находит пластинку с парочкой таблеток, то быстро выпивает сразу несколько. — Тебе нужно к рипперу, идиотка. Толк с того, что ты пьёшь колёса пачками? — он чувствует её ноющую боль уже много часов, и ему это ужасно не нравится. — Живым быть так грустно, да? — она смотрит на своё отражение. Глаза впалые и опухшие, несвежий макияж мешается с синяками, кожа почти прозрачная. Вся в ссадинах, грязных бинтах и пластырях. Интересно, а её дорогая оптика «кироси» — так же отражает её чувства, как настоящие глаза? — Ты решила сдаться, Ви? После всего, что мы с тобой прошли, что пришлось сделать и пережить?! — появляется так же резко рядом и грубо разворачивает её к себе, а сам ходит беспокойно, бьётся, как загнанный зверь. — Джонни, я уже умерла, — и смотрит на него, обречённо улыбаясь. Боль потихоньку утихает. Он отступает на шаг и гнёт чёрные брови, тяжело дышит от переполняющих эмоций. Внутри целый калейдоскоп из возмущения, отвращения и замешательства. Сколько бы он ни говорил, сколько бы ни кричал на неё и ни метался — всё разбивается о её мрачное спокойствие. Он ощущает себя немым актёром на огромной сцене, где ему не дали роли. — Джонни, какие цветы тебе нравятся? Мужчина исчезает, так же не давая ей никаких ответов.***
Холодная пустота слишком дружелюбно держит в своих объятиях. Залезает под майку ледяными ладонями, прижимается необъятным телом, шепчет на ухо замысловатые сны. Томная чернота настойчиво говорит, что только здесь ей рады, навязчиво тянет на самое дно, где её не достанет ни один безмозглый ветерок и шальная пуля. И Ви почти верит, но елейная бездна проговорилась — у девушки уже и так ничего нет, и та сама шальная пуля была бы очень желанна. В виски забивается противная пищащая трель, заставляя расцепить объятия с темнотой. Она морщит глаза и подтягивает ноги к груди, совершенно не желая возвращаться к свету. Тело прошибает короткими волнами дрожь. Ненавистный звук вновь повторяется и девушка чуть не рычит, пытаясь заблокировать уведомления, но те по-прежнему отключены. Только стук в дверь. И ещё раз, и так по кругу. — Ви? Это Джуди. Наёмница с трудом сползает с кровати, укутываясь покрепче в одеяло. Хмуро смотрит на дверь, за которой стоит возмутитель спокойствия. Послать бы её куда подальше или погрозить пистолетом, да только открывать кому-либо не хочется. И девушке, в целом, неинтересно откуда Альварес узнала её адрес. Стук повторяется ещё несколько раз. Ви встаёт босыми ногами на пол и медленно шлёпает к двери. Всё ещё думает, скрепя сонными мыслями — говорить ли с незваной гостьей или нет. — Джуди? — звучит Ви после небольшого молчания. Хотелось бы ей, чтобы та уже ушла. — Ви, наконец-то! Я думала… В общем, ты не отвечала несколько дней, и я забеспокоилась. Откроешь? — боязливо. — Не-а, — Ви зевает и шарится в поисках сигарет. — Дверь заклинило. Но всё нормально, я… — Ты — неплохой нетранер, я видела, как ты работаешь. Ни за что не поверю, что у тебя могут быть проблемы с открытием какой-то двери. — Тогда придумай что-нибудь сама, — Ви сползает по стене рядом с выходом на пол и наконец закуривает. День медленно катится к закату, бьёт в глаза светом сгорающего небосвода. Девушка ёжится, прячет заспанное лицо в пропахшем табаком одеяле. Она не особо понимает: это пол такой тёплый, или она так промёрзла. Джуди вздыхает и молчит некоторое время. Ви почти захотела предложить ей закурить. — Не хочешь открывать? В ответ ей тишина. — Знаешь, Ви… То, что ты мне рассказала… Это ужасно, и я не могу даже представить, что ты сейчас чувствуешь… — Давай сразу к короткой версии, — наёмница скривилась от обилия ненужного сочувствия в голосе собеседницы. — Да, конечно… В общем, если тебе что-то нужно будет, любая помощь, ты сообщи, хорошо? Что угодно, Ви. — Угу, — наёмница тихо соглашается и сильнее кутается. А потом отправляет фотографию из своей квартиры Джуди, чтобы окончательно усыпить беспокойство. Или жалость. От того и другого Ви тошнит. — Хорошо, — Ви представляет, как та несмело кивает сама себе. Ничего не хорошо, но сделать больше Альварес не в силах. — Тогда до связи, — в голосе различима натянутая улыбка. Вместо ответа наемница шлёт ей смайлик в сообщениях. Шаги за дверью стихают, вновь оставляя девушку одну. — Любая помощь, Ви, абсолютно любая, — Джонни появляется совсем рядом и елейно тянет слова Джуди. — Совершенно искренняя, а потом можете перейти в её комнату и… — Прекрати, — она тихо шипит ему в ответ и не желает дослушивать. — Она же с самыми чистыми намерениями, да и ты уже согласилась. Будешь обманывать её мечтательные надежды? — он улыбается, а в глазах плещется холодное отвращение. — О, чу-де-сно! — она кривляется и чересчур сильно сжимает фильтр сигареты. — Какие мы заботливые! Ведь правда, всё, что мне сейчас нужно — это подруга-лесбиянка, на глазах которой я умру через пару дней, и совесть в лице мёртвого террориста! — Говори это себе каждый раз, когда в фантазиях трахаешься со мной, — он сбавляет тон и говорит ей это на самое ухо. Девушка поджимает губы, чувствуя себя пойманной за руку. Пепел прожигает одеяло и бесформенными кучами проваливается в складки. Ви тянется к пепельнице, чтобы затушить истлевшую сигарету. Та быстро теряется в кучке окурков, и нестройная горка выпускает на пол несколько бычков, провожая их лентой из пепла.***
Ви увлечённо копается у раковины с разными пузырьками, что-то смешивает, иногда приподнимая плод своих экспериментов выше. Потом кивает сама себе и идёт к окну, потряхивая небольшую ёмкость в руке. Сильверхенд стоит у стены, привычно опирается на неё плечом и курит свою несуществующую сигарету. Ему бы и не хотелось знать, что чокнутая наёмница делала, но связанные сознания волей-неволей заставляли смотреть на мир её глазами. Ви кладёт руку на раму и долго смотрит вперёд, в переливающиеся неоновые тропинки города. Они петляют по узким тёмными улочками, резко сворачивают на автострадах и ползут по стенам вверх, выше всяких мегабашен. Из соседней квартиры доносятся обрывки ссоры. Лицо обнимает закатный ветер и холодит мокрые руки. Девушка раскручивает крышку небольшой емкости и вытаскивает палочку с круглым отверстием. Набирает воздуха и аккуратно дует, пуская мыльные пузыри. Джонни невольно вздрагивает, когда один блестящий шарик лопается будто от его присутствия. — Когда-то в детстве я обожала мыльные пузыри. Постоянно с собой таскала. А может и потому, что денег на нормальные игрушки не было. Прозрачные глянцевые пузыри всегда интриговали юное сознание — лёгкие, свободные, горящие всеми огнями, за которые могли ухватиться. Словно детские мечты — недостижимые, всегда летящие только одной им ве́домой доро́гой. И донельзя хрупкие, стоит лишь неосторожно потянуться. Как и сейчас — идеально круглые, летят по неведомым дорожкам в ночи вперёд. И горят, как не может гореть ни один экран или неоновая вывеска — словно пёстрый калейдоскоп рассыпали внутри маленького шарика. Глаза невольно впитывают каждый игривый всполох света на пузыре, особенно в тот момент, когда он лопается. Хрустальный шар подмигивает мыльной каплей внутри, светится самыми яркими цветами и безвозвратно исчезает. У них столько общего. Рождены лишь для того, чтобы навсегда потухнуть. — Разве может нравиться то, что почти никогда не видел? — Джонни так же смотрит на пузыри и иногда пытается проткнуть их сигаретой, если те подлетают слишком близко. — Из настоящих цветов видел только гвоздики. Будто помятая бумага на облезлой проволоке. Нелепые и пахнут смертью. Ви думает, что это бесконечно грустно — видеть цветы только на могилах. Она ловит взгляд Джонни и вместе с ним тянется к одному пузырю, чтобы его погасить. Шарик лопается, отражаясь коротким довольством в чужих глазах. Ноги невольно подкашиваются, и наёмница неаккуратно стекает на пол. Как странно — голова кружится от нескольких минут выдувания пузырей. Дышать всё сложнее, и открытое настежь окно не помогает. Она тяжело пропускает через себя воздух, руками хватается за живот и грудь, сминает одежду дрожащими пальцами. Взглядом мутным шарится по комнате, ищет единственного собеседника. Тот хмурит брови и что-то ей говорит, но она не может различить ни слова — в ушах вата, в груди что-то ломает кости и выворачивает внутренности, выцарапывая из глотки первый крик. — Поговори со мной, Джонни… Боль заключает в нестерпимые оковы. Девушка съёживается на полу, притягивает к животу колени, пытаясь укрыться, лишь бы пытка прекратилась. Грудь прошибает кашель, и из глотки вырывается алая кровь вперемешку с синими лепестками. Больно, ужасно больно, и трясёт до безобразия, разрывает изнутри. Ви пытается привстать, но руки и тело не слушаются. Горло скребёт очередной надрывный крик, что смешивается с кровью и слезами. — Не молчи! Не молчи, не молчи, не молчи! Не оставляй меня одну! Дрожащими руками тянет волосы и бьётся на полу, царапает шею поломанными ногтями и пытается вдохнуть, лишь бы выбить ком из глотки. Перед глазами мельтешат чёрные мошки и круги, чьи-то руки, и щёки упираются в холодный пол. Пальцы скользят на собственной крови и разлитой жидкости от мыльных пузырей, с криком продираются наружу редкие лепестки. Вдох, выдох. Волна дрожи от резкой колющей боли. Вдох, выдох, опять удушливый кашель, выбивающий остатки сил. И ещё, и ещё, пока сил плакать и кричать не остаётся. — Смотри на меня. Вдох, выдох, не глубоко, — Сильверхенд сидит напротив неё и сам дышит в такт словам. — Вдох, выдох. Не говори ничего. Ви с трудом концентрирует на нём внимание и с ещё бо́льшим трудом повторяет. Её всю трясёт, прошибает холодным потом, тело хочет вновь зайтись кашлем, но что-то сопротивляется вместе с ней. Наверное, именно то, что помогло ей перевернуться на живот и не захлебнуться собственной кровью. Именно тот. — Блять, ну и напугала ты меня, — Сильверхенд привстанет, опирается спиной о стену, и затягивается, когда девушка вновь дышит нормально. Она невольно сама смотрит на сигареты, но стоит ей подумать, что она вдыхает спасительный дым, то внутри всё противно скручивается, вызывая приступ тошноты. — Хуёвая идея, — Ви коротко кивает и переворачивается на спину, переводя взгляд вверх. Вентилятор под потолком всё так же наматывает круги. Всё так же. — Эй, не отключайся, — знакомый голос скрипит где-то над ухом. — Ви!..***
Тело погружено в ванную с розоватой водой. Она оглядывается, и не находит ничего кроме безликих теней по углам. Так странно — пусто, тихо, ледяные волны лижут кожу, но ей совсем не одиноко и не холодно. Будто так и должно быть, будто она и должна лежать здесь, совсем одна, слушать тишину и водить пальцами по безмолвной глади. Девушка складывает ладони лодочкой и поднимает, чтобы поближе рассмотреть поблескивающую воду. Быстрыми ручьями она выскользает из рук мыльными пузырями и рассыпается калейдоскопом на полу. Взгляд цепляется за следы обуви на белой плитке, и девушка пытается понять, кому же они могут принадлежать. Смотрит и влево, и вправо, и хочет встать, чтобы пойти по влажной дорожке, но чьи-то руки давят ей на плечи и держат, заставляя задохнуться в непроглядных водах. — Ви, просыпайся! Перед глазами маячит Джонни, а в дверь кто-то ломится. Ей бы понять, где она, не говоря уже об остальном мире. На оптику выводятся разные ошибки, сбои, таблицы с отчётами, но она задвигает их куда подальше. Всё подёрнуто розоватой дымкой, в теле приятная лёгкость. Серебряная рука перед носом тонет в разноцветных бликах. — Мисс Ви, это полиция! Откройте дверь, иначе мы применим силу! Это последнее предупреждение! Наёмница с вопросом смотрит на выход и Джонни, но всё же поднимается. — Вытри морду, ты вся в крови, — мужчина морщит лоб и смотрит на неё устало. Ви быстро, борясь с зевотой, смывает с себя последствия очередного приступа. Отражение в зеркале блестит в ответ потерянным взглядом. Под стук девушка натягивает на себя первую попавшуюся куртку и открывает дверь. — Мисс Ви… — она перебивает их своим появлением. — На вас обратились с жалобой ваши соседи, сказали, что слышали какие-то крики. — Ну ещё бы, на следующий день после диких оров. Можно уже и тела бы было закопать в пустошах. Старая добрая полиция Найт-Сити, — едко отзывается Сильверхенд. — Крики? О, нет, я довольно долго спала и ничего не слышала, — она даже не пытается изображать актёрскую игру. — Может, вы ошиблись квартирой? — Оптика Ви загорается, а на счёт визитёров переходит приличная сумма. — Я, кажется, слышала, как в квартире этажом выше, где-то правее, вчера кто-то скандалил. Вдруг соседям нужна помощь? — и невинно улыбается. Конструкт громко усмехается от нелепости ситуации. — Простите за беспокойство, мисс. И спасибо за информацию, мы проверим, — и они кивают друг другу, прощаясь на мирной ноте. — Копов город так не финансирует, как ты сейчас их одарила. Решила заняться благоустройством помойки из своей коробки? — Я лишь хотела, чтобы они ушли. Не хочу с утра махать пистолетом. — Слышишь? — Джонни прикладывает палец к губам, призывая прислушаться. Ви думает, что, наверное, это безумно красиво, когда серебряная рука оставляет на его коже яркие отблески. — Это едет твоя крыша. И только что ты сама заплатила, чтобы её увезли ещё дальше. Девушка наклоняет голову, не до конца понимая значение его слов. Розовая дымка сливается с догорающим закатным заревом и совсем не помогает. Сильверхенд вздыхает и трёт переносицу под очками. — Мне не нужны деньги. А так от меня отстанут. Теперь потерял значение чужих слов Джонни. — Может, ты уже хоть что-нибудь мне объяснишь? Что происходит, Ви? Какого хуя у тебя кровь разноцветная, а в ней лепестки? — Что?.. По спине проходится мерзкий холодок, и замёрзшие пальцы вдруг ощущаются сильнее обычного. В висках бьёт набатом «кровь-лепестки-блестки». Она знала. Знала, что это может случиться. Знала и несколько дней назад, но только сейчас, когда её ткнули в произошедшее, она в полной мере осознала. Сложила последний недостающий пазл и поморщилась от вышедшей картины. В ней ни одного тёплого оттенка. Голова ватная, хоть и лёгкая, но кружится. Ви путается в ногах, пытаясь осторожно дойти до кровати. Удивительно, как пару минут назад она бодро взлетела к двери. Джонни неотрывно смотрит за неловкими движениями. — Это случилось четыре года назад, — помолчав, начала она. — В Найт-Сити завезли новую дурь из Японии. На неё облизывались все кому не лень. Рассказывали, что она как рыба фугу — опасная до одури, но при правильном приготовлении ловишь с неё такой кайф, что и во сне не привидится, — она подтянула замёрзшие ноги на кровать, руками сминала простынь. — Но есть проблема — неправильная доза пустит в тебе цветы. Звучит смешно, да? — она невесело улыбнулась мужчине, но ему было совсем не до смеха. Между ними тихо тлела его сигарета. — Я тоже не верила, пока не увидела торчка, у которого из глотки лезли цветы. На-сто-я-щие, — она с неприкрытым ужасом посмотрела тому в глаза, но вскоре отвернулась. — Так и было задумано: партии складывались в коробки из-под таблеток, в коробках — пластинки с капсулами. Их перевозили как медицинские товары, а потом передавали местным дилерам. Одна такая капсула — одна доза. И в каждой пачке была одна неправильная доза, — девушка прикусила губу. — Приход с неё такой же, но от неё ты обязательно сдохнешь. Чёртов «Ханахаки». Квартира показалась непривычно чужой. И все книги на полках, и блестящие дешевизной пластиковые стены, и море безделушек. Почерневшие лепестки в засохшей бурой крови ярким вычурным пятном были намазаны поверх хрупкой картинки мира и без того умирающей наёмницы. — Примерно тогда умерла моя мать, и я подсела на наркотики. Денег не было, ума тоже. А помимо всего хотелось иметь какой-то вес, авторитет. И я…смогла достать «Ханахаки». Он дорого́й, он опасный, и нет ничего лучше, чем прославиться после пробы новой дури. Он стоил бешеных денег, но многие, кто уже купил, отказывались в последний момент и перепродавали за бесценок. И вот я, счастливая, бегу на знакомую улицу, где договорились встретиться с чумбами, несу почти пустую пластинку дикой дури. Дура, какая же дура… Но тогда я считала себя самой умной — смогла достать несколько таблеток за сотню эдди. Как я потом узнала, один из наших вообще выбросил свою дозу. Не смог. А я хлебнула первая и отрывалась до следующего вечера, не помня себя. Очнулась только когда увидела торчка с цветами в глотке, того самого. Как рукой сняло. Веришь — ни разу потом ничего не употребляла. Испугалась, что задохнусь так же в переулке. Она прикрыла глаза, пытаясь уйти от навязчивых воспоминаний. Из головы не выходи́ла картина, как она, с дрожащими коленками стоит у стены, не может двинуться и отвести взгляда от парня, что катается по земле и хрипит, сплёвывая лепестки и целые бутоны цветов. Вместо слов из его глотки вырывается приглушённый кашель, малиновая кровь капает на землю, насмешливо отражая мучения. Такая же малиновая, какую она видела во сне. Почти такая же, что вчера мелькала перед глазами и пачкала руки. — Пиздец, — Ви кивает чужим словам как болванчик в её машине. — Я узнавала потом о «Ханахаки», цеплялась за всю информацию, что находила. Совсем скоро он кончился и его больше не завозили. Торчки насмотрелись на «цветущих» людей, спрос просел, став вещью для единиц. Хуже всего то, что это просто болезнь из манги; это почти всё, что было в сети. Позже я узнала, что в пачке не неправильная доза, а истинная. Из-за одной такой таблетки наркота и стала так называться. Истинный «Ханахаки» реагирует на… определённые гормоны и начинает прорастать. Смесь из адреналина, серотонина и ещё кучи других. И я попыталась оградить себя от любых ярких эмоций, толком не разобравшись. Проверяла себя кучей диагностик, анализов, но ничего. Рипперы тоже ничего не видели. И на налёт на Компэки я согласилась, чтобы точно проверить, сидит ли во мне эта хрень ещё. Потому что это первый крупный заказ, и всё внутри точно бы подскочило, и, как я думала, мы с Джеки выберемся, будем радоваться, и я точно проверю все триггеры. И если что будут деньги, и я, наверное, смогу сделать хоть что-нибудь. Надоело жить в страхе. — Но заказ провалился, Джеки умер, и не было никаких денег, — закончил Сильверхенд. Дополнить ей было нечего. — А потом на борту появился ты. Я успела забыться, отвлечься, искала, как выжить… и увлеклась тобой. И поняла, на что реагирует «Ханахаки», — она пристально посмотрела на мужчину. — На влюблённость, как в историях. Только вечно у меня всё не как у нормальных людей, — она криво улыбнулась. — Ты влюбилась, как последняя дура, и ебучие цветы начали цвести. — Какой же ты самонадеянный ублюдок, — она откинулась назад, ложась спиной на кровать. Сильверхенд задумчиво на неё смотрел. — Я столько лет никого не подпускала к себе, боялась. А потом появляется кто-то, кто своё имя пишет поперёк всех мыслей. Ты ещё не понял? Я помешалась, Джонни, и из-за чипа я не могу думать ни о чём другом, — плечи затряслись от истеричного смеха, а глаза защипали от слёз. — И я ничего, вообще ничего не могу с этим сделать. Ни с тобой, ни с собой, ни с цветами, — внутри под стать словам кольнула новая ветвь. Единственное, что ей оставалось, это ломать руки от бессилия. — Две бомбы с таймером по цене одной, — он сидит рядом, но смотрит в окно. — Я бы была не против, если одна из них меня трахнула, но та, что может, делает это крайне больно, — она смеётся сквозь слёзы и боль. — Если голова варит о таких вещах, тогда какого чёрта ты не позвонишь своему рипперу и не сделаешь с этим что-нибудь? — в его голосе проскальзывает сталь осуждения. — У меня рвёт крышу, я почти не помню, что говорю с тобой. И вообще не помню, что делаю. Этот «Ханахаки»… Он вместе с чипом выжигает мои мозги. Я уже просто не дойду никуда… — Хватит жалеть себя, идиотка! Мы на краю мира, у нас времени — хватит в карман положить! И ты хочешь просрать всё, что мы выгрызали зубами? Он перед ней без привычных чёрных очков. — Ни одна операция по удалению «Ханахаки» не была удачной, — она улыбается ему так же обречённо, как три дня назад. — Если он прорастает — это равносильно смерти. Он сплетается с нервной системой, поражает мозг, питается кровью и превращает её во что-то мёртвое. Малиновая кровь, что вчера пачкала руки. — Так что заткнись со своими нравоучениями, чокнутый фанатик, и без тебя умные нашлись, — улыбка превращается в оскал, голос срывается на злой рык, полный ненависти. — Знаешь, доверяться мёртвым — не лучшая твоя идея,— он едко усмехается. — Заткнись. — Я могу ещё послушать сказок о твоей жизни, но так ли оно надо? — Выметайся, ублюдок! Замолчи! — она пробует кинуть в него подушкой и закрывает уши ладонями, жмурится. Мир вновь затягивается розовой дымкой под её всхлипы. — Теперь уж ты точно сможешь исчезнуть. — Одни цветы, — дымка стала туманом и заволокла мечущийся разум, превратила слёзы от боли в смех. — Яркие, каких больше никогда не увидишь. Как алые цветы над Арасака Тауэр, да? Сильверхенд скривился. Он довёл Ви до очередной истерики и беспамятства, а её искажённое сознание вывернуло нечто худшее из его памяти. Цветы, что расцветут для него лишь раз. Чтобы своим цветением ознаменовать смерть.***
Смотреть, что же там в чужой голове — это не просмотр фильма на большом экране, не брейн с сюжетом. Это ворох самых разных сцен, звуков, что не всегда удаётся сложить в единую картину. Океаны битого стекла, где каждый осколок — частица личных воспоминаний, но никто не говорил, что даже в своей голове всё будет правдой. Что-то затирается со временем, что-то упорно заменяется, что-то перевирается. Джонни был почти уверен, что биочип работает неправильно. Нет, он переписывал сознание наёмницы как и велит программа, но он уже заранее дал энграмме доступ к чужому мозгу и воспоминаниям. И, как говорилось в старых пословицах: «чужая душа — потёмки» — самое верное описание. Программа искрилась в попытках исполнить свою основную роль, ломала её мозг. Мысли, воспоминания с течением времени путались и переплетались все больше. Единственное развлечение Сильверхенда помимо бесед с Ви — это попытка разобраться в её же воспоминаниях. Поначалу всё было гладко, картинки хорошо складывались в сны, можно было проследить полноценные жизненные этапы. Но чем дальше… тем сложнее было понять чужие воспоминания. Они обрушились бесформенной грудой, и если сама Ви могла легко копаться в этом, то посторонний человек просто-напросто увязал в беспорядочности. Когда Ви перестала бороться и решила сойти с дистанции на жизнь, Джонни, казалось, и сам растерялся. Даже будучи невероятно вспыльчивым, он всегда понимал, что он — не благодетель и не герой, он не будет тащить чью-то шкуру ради мнимых наград. Когда девушка отказалась — естественно, он вспылил, ведь он и сам хотел… а что он хотел? Перестать быть конченым мудаком? Он обещал, что вытащит её — и это не пустые слова. В этом он был уверен. И вспылил он не потому, что его планы геройств были разрушены. Было больно осознавать, что один из единственных близких людей вдруг пасует перед самым финишем. Но, начав своё знакомство, они уже поняли, что им, в целом, нечего терять. Поэтому Джонни довольно быстро отступил, оставляя Ви наедине со своим выбором. Он ощущал, что её сознание гаснет в ужасной агонии. Если она так хочет, то он позволит ей сделать этот выбор. Даже если он идёт поперёк всех его понятий.Проще сказать, чем сделать.
А сидеть запертым со своим последним человеком — совсем другое. Какая ирония — на краю мира доживать бесследно мгновения, ощущая лишь дикий холод и пустоту. Одиночество облизывает беспощадным пламенем, дымом разбивается на лепестки в бессильных руках. Наверное, так ощущается разложение. В уши забивается чужой отчаянный крик. Не раз, не два, и от него не уйти и не спрятаться. Никогда он не думал, что будет сам позорно просить выпить блокаторы. И, ожидаемо, не получать никакого спасения. Он жмётся в другой конец комнаты, закрывает уши, жмурит глаза, но истеричный смех и крик заглушить не выходит. Он заперт в четырёх стенах с умирающим зверем, и он совершенно ничего не может с этим сделать. Видишь ли ты? Смотря глазами мутными, можешь ли ты заметить? Не коснуться, не прижаться. Не поговорить. Когда у Ви сознание сохраняло ясность, Джонни мог контролировать своё присутствие рядом, легко понимал чужие мысли. Но сейчас, когда каждый виток разрозненных дум был лишь вспышкой в сгорающем мозгу, он был бессилен. Искрящийся чип будто вытеснил его наружу, заставляя наблюдать за каждым болезненным движением Ви. И, смотря на него в упор, она не могла увидеть. — Джонни, поговори со мной… Руки дрожат от злости, перетекающей в отчаяние. Загнанным зверем он мечется по углам, кричит, вторя Ви. Он до отвратительного хорошо чувствует всю её боль. Каждую новую ветку, что колет под рёбрами, каждый лепесток, что щекочет глотку до рвоты. — Pressure on my lips, I’d die for just one kiss... — Ви?.. — собственные слова скребут по глотке. Противоречивость своих же ощущений ломает мироощущение. — Ты же слышишь меня? — она постоянно напевает эту песню, когда приходит в себя. — Wake, I can’t resist; could I be dreaming this? За окном беспроглядная чернота. Отзвуки улицы не долетают до этого маленького уголка. В малиновых разводах крови колышутся лепестки и свежие бутоны. — Бессмысленно. Как забавно, что она ещё может его ощущать. Не слышать, не видеть — чувствовать. Ощущать, как он слабо пытается перехватить контроль, и как нескончаемая боль выкидывает его обратно. Или она. Не видит, не слышит, но чувствует. И в это чувство вкладывает последнее желание, последний вздох. Поёт лишь для него, отдаваясь отчаянному порыву без остатка. — You’re in my heart, in my heart, in my head! Сейчас бы дорожку из лиловых звёзд, или что там порочит город мечтаний? Да только нет никакой мистики, все звёзды уже раскуплены, а лиловые лишь синяки и вены вдоль слабеющих рук. И дорога осталась одна — в бесконечное ничего. Всё, как говорилось мелкими буквами в предложениях города обещаний. Звучные похороненные имена забываются среди маджентовых бликов. С беззвучным хлопком разбиваются мечты в мыльных пузырях. — Ты же хотела, чтобы я ушёл с тобой? — You’re in my heart, in my heart, in my head! Сколько бы понадобилось бутылок текилы, чтобы убить Ханахаки? Ви кричит что есть мочи. Срывает голос, кричит, пока не выбивает весь воздух из лёгких. И кричит надрывно, отчаянно, как когда режут наживую. Только её не режет, её нестерпимо разрывает, и она не помнит себя, пока жуткая боль калечит тело. Вода уже давно не лезет в горло. И только жуткий крик до хрипоты и крови и безостановочные слёзы могли как-то притупить приступы. — You’re in my heart, in my heart, in my head! И покончить с этим. Хрип с малиновыми брызгами врезался в припев. Полураскрытый бутон скатился по щеке и упал на пол, забрав с собой весь воздух из лёгких. Пара тяжёлых вздохов вперемешку с лепестками. Мир перед глазами вновь замельтешил неравномерными кучками цветов и помехами. И смотреть донельзя больно, и отвести взгляд не в силах. Тонкие синеватые листики колебались в лужах блестящей крови. Потухшие глаза живо впитывали звон несмелого рассвета. — You’re in my heart, in my heart, in my…