пляшущее пламя его глаз.

Томливая глубина зияющей луны, лоск которой обволакивал пляшущее пламя твоих глаз, служила болезненным напоминанием. Людское слабосилие, абсолютно мною порицаемое, тебе виделось иначе. — Сильные защищают слабых, — находясь в отдалении говорил столп пламени, растерянно разглядывая ночную гладь, что озаряла своей безмятежностью. — Слабость вызывает у меня отвращение. Ты можешь стать демоном, имея в своём распоряжении сотни лет. И ты не умрёшь, Кёджуро, — вторила ему высшая луна с неизменной усмешкой на устах. — В этом ценность человеческой жизни, в её мимолётной скоротечности, — опираясь о ствол дерева мягко проговорил Ренгоку. — Твоя жизнь изменчива, быстротечна, недолговечна и, наконец, полна тлена… Поднявшись и замешкавшись на пару мгновений, Аказа приблизился к человеку, протянув ладонь к его лицу, не касаясь, с благострастной нежностью проводя по воздуху, имитируя прикосновение. Завидев бы со стороны свою пантомиму — демон нашёл бы себя нелепым. — А жизнь демона не кажется тебе тленной? Едва отпрянувший Ренгоку воззрился на него, но решившись прижался щекой к чужой напряжённой ладони, медленно потираясь. Ответный, выраженный акт нежности которого ошеломлял и потрясал. — Ты разрешил коснуться себя, — истерично протянул демон, чья дрожащая улыбка выдавала настроение. Заворожённо проведя по линиям лица, усмехнувшись про себя в очередной раз из-за безумного взгляда носителя столь запоминающихся глаз, Аказа прильнул к его лбу. Кёджуро не шелохнулся, лишь холодящий ветер развивал его яркие пряди, разлохмачивая — придавая естественности и живости моменту. В молчании теснились так, смущаясь этим коротким, упоительно-волнующим мгновеньям, что делало их похожими на любую, иную влюблённую пару. Вздохнув, Ренгоку стиснул в объятиях высшую луну. Аказа, заметивший липкую испарину, медленно соскальзывающую с его лба, напрягся. Ведь неспроста недосягаемый своей строгостью столп пламени столь мил сейчас? — Холодный, — неловко жмурясь проговорил человек, уткнувшись в подставленное плечо. С нажимом поглаживая крепкий затылок, прикрывшего от усталости глаза Ренгоку, Аказа прижал того к себе, словно пытаясь выразить что-то, что не мог словами. Расцвет чувств напоминал даже не бурное стихийное бедствие, а скорее взрыв двух небольших вселенных. Ренгоку был тем, кто сейчас заставлял демона сомневаться. — Кёджуро, стань демоном, я прошу тебя, — взмолился он, принюхиваясь к сладостному аромату тела, что было полно жизни и закрывая от наслаждения глаза. — Мои товарищи отдали и продолжают отдавать свои жизни за сражение с демонами. Совершенно непростительно, что я… что мы… — ответивший разжал длительные объятия и развалился на земле, расплоставшись, зазывая застывшего присоединиться. — Ты предпочтёшь умереть от этих рук? — спрашивал демон, уже нависая над человеком, расстёгивая пуговицы формы дрожащими пальцами и давя нервную улыбку. Положив ладони поверх чужих, Ренгоку кропотливо их погладил, успокаивая, помогая расстегнуть отделяющие их, мешающие пуговицы. Мгновения, минуты, когда на них волной накатывали: страх, нежность, сомнение, влюблённость, нерешительность и все разом, разрушая что-то цепко спрятанное глубоко внутри. Аказа понимал, чего хочет Ренгоку. Через чур ясно это осознавал, поскольку желания упрямца были столь банальны. — Я не могу убить тебя, — не выдержал наконец Аказа, зарываясь головой в чужую одежду, — Не проси меня об этом. — Ты ведь уже убивал. Сотни, тысячи. И столпов, — быстро вырвавшемуся ответу не удалось скрыться за карканьем пролетающей птицы. — Столпов пламени не было! — в злости демон ударил кулаком по земле, отчего обоих чуть откинуло. Перекатившись, Кёджуро упираясь широко распахнутыми глазами в лицо напротив засмеялся, стоически обнимая его шею. Ощущая на себе неоправданно умильные прикосновения столп долго надрывался со смеху, выступившие слезинки жгли глаза, застилая взор. Притихший демон лишь понимающе покачивал тело над собой, чувствуя как тот, словно обессилев сжимал его предплечья. — Ты заставляешь меня чувствовать злость, — наконец хрипло выдавил подуспокоившийся Ренгоку, принимая ласки. Аказа принял сидячее положение, пока Кёджуро, нервно ёрзающий, мимолётно окидывал того скользящим взглядом. Демон перед ним не всегда был таковым, ведь даже в нём остались несчастные крупицы от, вероятно, незавидной прошлой жизни. Он не употреблял в пищу и не вредил юным девицам. Густо покраснев, человек разозлился: почему сейчас находятся оправдания для того, кто собой больше не является? Будь они оба людьми, то было бы многим проще… — Отпусти меня, демон, — рванул Кёджуро, обнажая клинок. — Какой ты темпераментный, столп пламени, — отпихнутый демон, словно подымая на смех протянул свою руку, готовясь к удару. Распалённый, с распахнутой рубашкой Ренгоку молниеносно отреагировал, отсекая часть тела демона, что вмиг регенирировала, предельно демонстрируя силу. Принимая удары взбешённого человека, демон не отвечал на них, позволяя другому вылить свою агрессию. Гневаясь на то, что демон не воспринимает его всерьёз, Ренгоку вонзает свой клинок в его горло, но тут же падает на колени с мыслями, что этой ночи не суждено запомниться смирной и умиротворённой. — Прими мою кровь, Кёджуро. Стань демоном, — не вынимая клинок возразил демон. Застыв, Ренгоку подумал о преступных чувствах по отношению к… Опускаясь рядом с человеком Аказа взял его руки в свои, утешительно взирая. Вырвав же свои ладони, тот вытянул клинок из чужого горла и был придавлен к земле весом чужого тела. — Не смотри так, словно ты понимаешь, — спокойно проговорил Ренгоку, глядя на простирающуюся ночную гладь, что в последнее время являлась отдушиной. — Ты не должен винить себя в собственных чувствах, даже если они направлены на меня, — ответил Аказа, ткнувшись своими губами в район уха лежавшего под ним. Успокоенно лёжа на холодной земле, Ренгоку вспоминал усопшую матушку и понимал, что ему до безобразия стыдно. Стремясь к защите слабых, как учила мать, он совсем опешил, когда тепло разливалось в нём от хитрого прищура розовых глаз. Аказа в это время расстёгивал чужой ремень, проходясь языком по разгорячённому телу, пробуя на вкус посредством лёгких покусываний. Кёджуро с громким стоном поддался вперед, едва коснувшись чужих губ, облизав их и уже отстраняясь заприметил, как хищно сглотнул демон. — У людей есть лишь мгновение, это и есть вся ваша жизнь. Доволен ли ты этим, Кёджуро? — напрягаясь проговорил он, помогая перевернуться человеку под собой, упираясь налившимся местом. — Я… — начал было человек, но ответ затерялся в тихом вскрике. Глубокий вдох, выдох с придыханием, и снова тяжёлый вдох. До приятной судороги. В обольстительной близости чужого тела. Резкие, напряжённые движения в ночном безмолвии, где звуки отчётливо приобретали явные формы. Сжимающиеся мышцы, отзывающиеся болью. Податливое тело, позволяющее любопытно исследовать. Страстные, полные знойной пылкости, мокрые стоны. Запредельная слепота ночи, смиренно любующейся ими. Близость, являющаяся запретной, однако столь сладостной, что прервать её казалось неосуществимым. — Пожалуйста! — воскликнул Ренгоку, не открывая глаз, морщась. Аказа, увлечённый чужой мимикой, надкусил притягательную плоть и наклоняясь послушно протянул руку, на долю секунды задрожавшую. Лихорадочно выкрикнув имя демона, Ренгоку забила болезненная дрожь. Дёрнув рукой, втыкая в мягкие мышцы живота, задевая кишки, кулак вошёл с противно-хлюпающим звуком. Режущая боль, которая по началу не чувствовалась от шока, сейчас мешала даже вздохнуть. Кёджуро благодарно взглянул на Аказу своими яркими широко распахнутыми, блестящими глазами, которые густо налились кровью. Съёжившись и прижавшись к своему убийце он зашептал что-то, пока из его рта монотонно капала кровь, пачкая совсем недавно бывшее их любовным ложем место. Аказа, разочарованно прижимал к себе чужую голову, живо похлопывая по спине, словно в успокоении, однако пытаясь успокоить скорее себя. — Не плачь, демон, не плачь. Ты ведь отринул в себе всё человеческое, — раздался ещё не ослабший голос. — Кёджуро… — борясь с едким чувством он так и не нашёлся, что сказать. — Гулять с тобой под солнечным светом, ведь ночи сильно мне приелись. В эпоху без существования демонов… — на последнем издыхании шептал Ренгоку, чья улыбка оставляла после себя брешь, потому как являлась последней. Быстро, но отчётливо глаза наполнялись безжизненным блеском, пока сам он заходился в кашле, отхаркивая комья крови и наконец не застыл. Искажённый жуткой гримасой, словно инородной маской, придя в себя спустя время и увидя, что кожа лежащего потеряла свой цвет, Аказа в озлоблении завыл. Он мог против чужой воли сделать того демоном, но всё же некоторые яркие чувства его одолевавшие, не позволили сделать этого. Ведь это было решение и выбор Ренгоку, против которого он пойти не смог. Ведь любить — значит, не пытаться перестроить кого-то? Хотя что в этом должен понимать демон, не помнящий свою жизнь. И пометавшись, склонился над телом, вдыхая запах, пытаясь его запомнить, запечатлеть в памяти. Саднящее чувство, казалось, въелось под самую его кожу, от него не избавиться и его не забыть. Немного погодя, Кёджуро был окутан в объятия и унесён в темноту ночи, чью равнодушность он не в силах был вынести. Впоследствии Аказа вспоминал о том дне, как о давно ушедшем, даже перед смертью. Обычный человек, столп пламени показал ему, что слабость, которую Аказа ненавидел и от которой бежал, была его собственной чертой. Когда-то он не смог уберечь никого, не смог спасти и защитить, хотя обещал. И даже жизнь буйствовавшего и бесчинствовавшего демона, казавшаяся превосходством, не позволила ему защитить близкого сердцу человека. А понял это он, когда горечь утраты прошлой жизни вернулась к нему и груз от жизни нынешней, как прутьями, сдавил сердце тисками.