Рождественское желание Софи

***

      Я отпила глоток вина из бокала и обвела взглядом просторный зал.       Рождественская вечеринка была в самом разгаре, и, мне кажется, все выглядело весьма неплохо. Возможно, вечер мог получиться еще лучше, если бы во время его подготовки Миллер не закидывала меня новыми заданиями, от которых голова шла кругом. Я все больше боялась чего-то упустить, в особенности, когда столько вещей шло наперекосяк: кейтеринг отказался от выполнения заказа в последний момент, сославшись на отсутствие нужных ингредиентов; мишуру и гирлянды привезли в неправильной расцветке; на защите одной из квалификационных работ на факультете обнаружили наглый плагиат; а Фрэнк и вовсе умудрился угодить на прием к ветеринару, когда изволил распробовать комплект свежераспакованных свечей (слава богу, с ним все обошлось, за что стоит сказать спасибо Митчу, который вовремя поделился полезным контактом).       Как бы там ни было, сегодняшнее мероприятие мне нравилось. Кругом царила атмосфера волшебного праздника, а это именно тот эффект, которого я стремилась добиться. Гости довольно улыбались, забавно шутили и расточали настоящее рождественское веселье. Среди толпы я поймала взглядом Бенедикта Рида и почувствовала, как сердце мгновенно отреагировало, хотя Бенедикт находился на почтительном расстоянии от меня. Было ли дело в его элегантном, сшитом по фигуре смокинге, или же в том глупом наивном желании, которое пришло мне вчера перед сном — не знаю. Просто…       Я не могу передать на бумаге всех тех чувств, которые испытываю к Риду. Эх, Софи, тебе-то с твоей кандидатской не уметь выражать свои мысли! Но что поделать, если, пытаясь разобраться в себе, я только больше запутываюсь. Нравится ли мне Бенедикт как человек? Как коллега? Или как мужчина? Вероятно, все вместе взятое.       Я действительно люблю наблюдать за радужными бликами в линзах его очков или за развевающемся за спиной горчичным тренчем. Мне нравится слушать его рассуждения о книгах, которые часто идут вразрез с устоявшимися в мире литературы мнениями. И я не без удовольствия наблюдаю за тем, как уважительно он выслушивает каждого участника нашего литературного клуба, давая возможность высказать свою точку зрения даже в том случае, если она сильно расходится с его.       Будто услышав мои мысли, Рид повернул голову в мою сторону и улыбнулся. Я едва не разлила оставшееся вино в бокале от одного этого его действия. Вот как-то так он и действует на меня. Просто смотрит, а я уже таю, как снежинка в теплой руке.       Хоть я и пытаюсь убедить себя, что его внимание ко мне ничем не отличается от того, которое он оказывает всем остальным в кампусе, но мне иногда (ладно, всегда) нравится думать, что это не так. И чем больше я об этом размышляла, тем все более нестандартные мысли захватывали мое сознание. Я то мечтала о том, как мы случайно столкнемся в тесном коридоре университета, то представляла, как останемся вдвоем в библиотеке, когда большинство учеников уже покинут корпус. Или как…       Словом, ситуаций я напридумывала множество, только вот толку… Я так и продолжала жить какими-то далекими несбыточными грезами о нем, но вчера, когда зимняя сказка белоснежным пушистым пледом укрыла город, я неожиданно пообещала самой себе следующее: если на рождественском вечере я останусь наедине с Бенедиктом, то непременно дам ему знать, что он мне небезразличен. Ничего такого, правда. Лишь буду держать зрительный контакт (что для меня обычно пытка, а в случае с Бенедиктом — особенно, потому что смущение буквально завладевает мной, не желая отпускать), открыто улыбаться и, может быть, даже решусь дотронуться до него во время разговора (ведь так должны поступать девушки, чтобы показать, что им нравится мужчина?).       Стоило только воплотить в сознании весь этот кошмар интроверта, как меня тут же одолела новая порция смущения, и я сделала новый глоток. Для храбрости.       Ну, давай же, Софи. Ты сможешь. Ты ведь обещала себе, не так ли? Вот же он, прямо перед тобой. Просто подойди к нему и заговори. Сейчас же Рождество, время чудес. Значит, есть прекрасный повод. Ты справишься.       Бенедикт снова посмотрел на меня, и я мужественно не отвела взгляд, что стоило мне титанических усилий. Только вот пока я собиралась с духом и проговаривала про себя заготовленную речь, рядом со мной без предупреждения материализовалась моя начальница.       — Престон! — рявкнула она, отчего я вздрогнула.       — Д-да, мисс Миллер? — к своему стыду, заикнулась я.       — Ты что, не видишь, что происходит?       Она посмотрела на меня выжидающе, будто я понимала, о чем идет речь. По позвоночнику тут же пробежал холодок. Что я сделала не так? Что на этот раз могло случиться?       — Я не совсем понимаю…       — Какой это цвет, Престон? — Миллер подняла перед моими глазами одну из салфеток, которую мы заказывали к празднику.       — Синий? — пытаясь уловить ход ее мыслей, предположила я.       — Это васильковый! — едва не срываясь на крик, поправила она. — Васильковый, понимаешь?       Я не смогла даже найтись, что ответить. Васильковый ведь тоже синий?       — А я просила королевский синий! Королевский!       Миллер даже не пыталась сдерживаться, а я лишь пялилась на какую-то салфетку и краем глаза подмечала, как на нас начинают оборачиваться люди. Я чувствовала их осуждающие взгляды, отчего мне захотелось провалиться под пол. Миллер не стеснялась в выражениях, а мне вдруг стало настолько нестерпимо больно и обидно, что все мысли о Бенедикте в мгновение испарились. Но я ведь так старалась, чтобы все было идеально! А меня отчитывают перед всем залом из-за какой-то никому ненужной салфетки?       — Так и знала, что тебе ничего нельзя доверить! — закончила свою тираду она, вонзив в меня свою последнюю ядовитую иглу. — В следующий раз я не подпущу тебя к организации.       Я не успела даже что-то сказать в свою защиту, как Миллер развернулась на каблуках и маршем отправилась куда-то прочь. Люди продолжили смотреть на меня, но это было невыносимо. Я почувствовала, как глаза защипало, и поняла, что не могу оставаться в этом помещении, если не хочу окончательно опозориться. Стараясь не подавать виду, что я вот-вот разревусь, я направилась к выходу из зала, на улицу.       Оказавшись снаружи даже без верхней одежды, я обняла себя руками и постаралась успокоиться. Рядом падал снег, который помогал немного охладиться и все обдумать, но я благоразумно решила остаться под козырьком, чтобы со стороны не казаться совсем умалишенной.       Это нечестно. Я же знаю, что все сделала хорошо. Неужели нельзя хотя бы похвалить меня за что-то? Нет, надо было прицепиться к этим дурацким салфеткам. Они ведь синие! Не желтые, не зеленые, не серо-бурмалиновые. Они синие! Как она и заказывала. Еще и отстранила меня от будущих мероприятий. А мне ведь даже понравилось выступать в роли организатора. Я писала поставщикам, составляла графики, следила за корректностью документов и даже на ходу выдумывала те или иные дизайнерские решения. Хотя последние как раз-таки меня и сгубили.       — Мне жаль.       Я едва не подпрыгнула, услышав бархатистый голос рядом с собой.       — Я слышал ваш разговор с Миллер, — поспешил объясниться Бенедикт.       Я не знала, что сказать. Меньше всего я ожидала, что он выйдет за мной из зала. А по правде говоря, и вовсе об этом не думала.       — Все слышали, — стараясь скрыть в голосе обиду на Миллер, ответила я.       Бенедикт молча снял пиджак и набросил его мне на плечи. Я невольно отметила, что классический жест из любовных романов в реальной жизни очень даже действенный и, чего греха таить, на редкость приятный.       — Не думаю, что остальные обратят на это хоть какое-то внимание. Праздник получился незабываемым, а в этом только твоя заслуга.       Я так отчаянно нуждалась в похвале, что слова Бенедикта согрели меня словно чашечка горячего шоколадного молока.       — Правда? — сдержав всхлип, спросила я. Факт того, что меня в ту минуту поддерживал именно Рид, помогал быстрее позабыть об инциденте с Миллер.       — Разумеется. Миллер просто раздражена, что не вписала свое имя в список организаторов.       Миллер? Не отчиталась о мероприятии и не приписала его к своим заслугам? Неужели думала, что я все провалю? Вот ведь гадина.       — А сегодня один из лучших вечеров, что когда-либо был в стенах нашего университета, — добавил Рид.       Еще немного, и я точно засветилась бы от счастья и гордости. Забавно, как мало иногда нужно человеку.       — Спасибо, — я почувствовала, как уголки рта сами поднимаются, формируя искреннюю улыбку.       — Не за что, Софи. Ты большая молодец.       До чего же приятно.       Я благодарно поднимаю на него глаза и замечаю, что над козырьком как раз расположился пучок рождественской омелы, отчего я вновь вспоминаю о своем абсурдном желании. Я прикрываю веки, стараясь взвесить принятое решение. А что если?.. Нет… Но то ли выпитый бокал дал о себе знать, то ли моя благодарность Риду взяла надо мной верх, то ли его близость вкупе с витающей в воздухе магией окончательно лишили меня здравого смысла, но я наконец решилась на крайние меры.       Сейчас или никогда, Софи.       Надо только досчитать до трех, чтобы набраться смелости. Раз… Дв…       Не успеваю я закончить, как губы Рида вдруг первые коснулись моих. Сперва аккуратно и бережно, словно спрашивая разрешения, но когда я, после небольшой заминки, ответила на его немое предложение, поцелуй раскрылся с новой силой. Бенедикт поначалу будто сам удивился тому, что я так легко поддалась (в свою защиту скажу, что я просто слишком долго этого ждала), но возражать не стал, лишь с возросшей страстностью продолжил целовать меня. Его руки легли мне на талию и притянули к себе ближе, а я, почувствовав его разгоряченное тело под хлопковой рубашкой, беззвучно вздохнула и обняла его за шею, встав на носочки. Мой подбородок царапался о его щетину, а сам Бенедикт почти полностью лишил меня моей алой помады, но это та жертва, которую я без оглядки готова была принести. Нас двоих обдувал прохладный ветер, но нам становилось жарко. Лишь спустя несколько минут мы оторвались друг от друга, синхронно почувствовав нечто, сродни неуверенности.       — Омела, — поправив смятый воротник, указал Бенедикт. — Человека, оказавшегося под омелой, полагается целовать.       Он произнес это так, словно именно это оправдание он заготовил заранее (видимо, на случай, если я оттолкну его), отчего сейчас оно прозвучало почти неуместно, хотя и невероятно трогательно.       Мне захотелось рассмеяться от одного его вида: одновременно потерянного и возбужденного. Он смотрел на меня и явно пытался проанализировать, не перешел ли он грань дозволенного, или же он может повторить.       — Ну, раз так, — не скрывая улыбки, откликнулась я, — значит, не будем отступать от традиций.       И теперь уже я припадаю губами к его, вновь увлекая его в омут рождественской романтики, которую, как оказалось, мы ждали вместе.       Вдыхая аромат его тела, смешавшийся с бодрящей свежестью заснеженного кампуса, и пока его губы продолжали пламенно касаться моих, я поняла одно.       Кажется, желание, которое я загадала вчера, сбылось даже лучше, чем я себе представляла.