Till Death Do Us Part

Марко было шестнадцать, и он твердо намеревался заставить в ближайшем будущем весь Гранд Лайн трепетать от одного звука его имени. По ночам его все еще одолевала тоска по дому, по доброй, слабой, нежной матери, умолявшей его остаться и жить спокойной жизнью фермера. Но Марко был непреклонен: он пойдет по стопам отца-пирата, сложившего голову где-то на Гранд Лайн. Отец наведывался домой редко - раз в два-три года, - и в его нечастые приезды Марко таскался за ним веревочкой, восхищенно внимая рассказам об удивительных приключениях, благоговейно трогая глубокие шрамы и выпрашивая разрешения пострелять из отцовских пистолетов. Отец привозил с собой невиданные сокровища: истертые монеты с надписями на непонятных языках; нежно-розовые, просвечивающие на солнце раковины, в которых слышался шум далеких морей; причудливые статуэтки диковинных зверей; украшения для мамы из жемчуга и драгоценных каменьев; роскошные ткани - тяжелые, плотные, бархатистые и прозрачные, переливающиеся, завораживающе шелестящие. И о чем же еще мог возмечтать восторженный мальчишка, как не об участи пирата? И он вышел в море, вооруженный старыми отцовскими пистолетами и непоколебимой уверенностью в том, что однажды завоюет мир. Тогда-то он и встретил Эдварда Ньюгейта. На две головы превосходивший Марко ростом пират со снисходительной усмешкой выслушал похвальбу желторотого мальчишки, все еще не отучившегося меряться силами с каждым встречным, одной оплеухой опрокинул его на пол, а затем... - Эй, щенок. Будешь моим сыном? Сначала Марко подумал, что ослышался. Пират терпеливо повторил: - Пойдешь ко мне в команду? Всех, кто ходит под моим началом, я называю своими сыновьями. Хочешь быть моим сыном? - У меня уже есть отец, и другого мне не надо! - вскинулся Марко, потирая саднящую макушку. - Да и вообще, кто ты такой, чтобы я пошел к тебе на службу? - Не на службу. В сыновья. А зовут меня Эдвард Ньюгейт, и на будущее я дам тебе совет, сынок: сперва разузнай, кого вызываешь на бой, а то как бы не пришлось потом пожалеть. Вот тут Марко побледнел: имя Эдварда Ньюгейта, человека, во власти которого было уничтожать целые острова, известно было всему Гранд Лайну. Притом что стоявший перед ним вовсе не выглядел чудовищем из страшилок, которые вот уже год-два ходили по Гранд Лайну: длинные светлые волосы, черная бандана, распахнутая потрепанная безрукавка... уверенная улыбка сильного человека, знающего свою силу и не привыкшего ею разбрасываться. Почему-то от одного взгляда на эту улыбку Марко захотелось пойти за этим человеком на край света и дальше. - У меня свой путь, и твое покровительство мне не нужно! Я соберу свою команду, пройду Гранд Лайн до конца и прославлю мое имя во всех пяти морях! - странное дело, Марко много раз говорил эти слова - не только другим, но и самому себе: ложась спать, и встречая новый день, и покачиваясь на волнах в своей лодочке, и вызывая на бой очередного соперника. Но сейчас... сейчас он почему-то сам себе не верил. Его драгоценная мечта вдруг потеряла свой блеск, заслоненная фигурой этого человека, который приглашал его, Марко, идти в легенду. Рядом с собой. Марко, чувствуя, что теряет решимость, упрямо мотнул головой. - Ну, как знаешь, - Ньюгейт поднялся - каждое его движение было исполнено невероятной внутренней силы: силы мощного тренированного тела, силы могучего духа, привыкшего пролагать перед собой путь, не считаясь с препятствиями. Положил на стол несколько бумажек, махнул подбежавшему хозяину таверны: сдачи, мол, не надо, - и вышел, кивнув Марко на прощание. На мгновение силуэт Ньюгейта полностью загородил дверной проем. Марко хмуро заплатил за себя и поднялся в снятую на вечер комнатушку. Почему-то его не покидало ощущение того, что он сделал большую ошибку. "Надо было послушаться того мужика", - пронеслось у Марко в голове, пока он сплевывал кровь из разбитого рта. Пират, с которым он ввязался в драку на этот раз, неторопливо подошел к валяющемуся у стены Марко, пнул его в бок. - Ну, будешь еще лезть не в свои дела, щенок? Будешь? Пинки становились все сильнее. Ребра Марко трещали. Перепуганная служанка, потрепанная, с разорванной блузой, всхлипывала за барной стойкой. А ведь от того мужика слово "щенок" звучало совсем по-другому, подумалось Марко отчего-то. - Ба, кого я вижу, - громыхнуло в темной таверне. Пираты, как один, повернулись к распахнувшейся двери. Марко попытался приоткрыть глаза - он был наполовину уверен, что ему померещилось. В самом деле, откуда в этом задрипанном городишке возьмется... - Эдвард Ньюгейт!!! - перепуганные пираты кинулись наутек. - Говорил же я тебе, думай, с кем связываешься... щенок, - Марко скорее почувствовал, а не увидел, как его подняли с заплеванного пола и усадили на скамью, прислонив к стене. - На этот раз... у меня... не было выбора, - еле выговорил Марко разбитыми губами. - Вот, значит, как, - хмыкнул невидимый собеседник и спросил: - Так что, пойдешь ко мне в сыновья? Марко хотел ответить, но его сознание поглотила тьма. Очнулся он в незнакомой каюте. - Где я? - непослушный язык с трудом ворочался во рту. - На корабле пиратов Ньюгейта, друг. С сегодняшнего дня ты наш новый накама! - широко улыбнулся ему высокий пират с до жути длинными черными усами. - Эй, я не говорил, что согласен! - слабо запротестовал Марко. - Вслух - нет. Я вижу всех своих сыновей насквозь, Марко, - раздался в каюте звучный голос. Спорить отчего-то не хотелось. Марко осторожно, чтобы не помять ноющие ребра, повернулся на другой бок и снова заснул. - Эй, Батя, вот твоя безрукавка. Надоело, честное слово, - на ней уже заплатки негде ставить, йой! Неужели нельзя поменьше соваться под мечи? - Да ладно тебе, Марко, сам вон весь продырявленный, а на Батю гонишь, - хохотнул Джил, пихнув Марко в бок. Марко зашипел и схватился за пострадавшее место. - Марко, а Марко, где ты всему научился? И готовить умеешь, и стирать, и шить, и даже вязать... - поинтересовался Харута, подперев голову ладонями. Марко раздраженно отвернулся, пряча пылающие уши. После того как он подарил Бате на день рождения собственноручно связанные теплые носки, команда недели две не давала ему проходу своими подколками. Впрочем, когда Марко вспоминал, как Батя тогда улыбнулся и потрепал его по голове, ему казалось, что подарить те злополучные носки было не такой уж плохой идеей. Дома сверстники, бывало, дразнили его маменькиным сыночком. Он и вправду часто отирался подле мамы - на кухне, на огороде, в комнате, когда мама садилась за рукоделие, - и незаметно для себя перенял умения, традиционно считавшиеся женскими. Странное дело - его товарищи никогда не жаловались, если он готовил ужин или штопал изодранную в бою одежду, но за дружеской беседой эта тема почему-то непременно всплывала первой, и тогда Марко служил мишенью для упражнений в остроумии всей команды. - Наш Марко - как заботливая женушка. Его бы обрядить в юбку, да дать в руки половник, да чтобы на юбке с пяток детишек висело... - задумчиво проговорил Бленхайм. - Вы-ы-ы!!! - взвыл Марко. - Вы когда-нибудь прекратите нести эту чушь?! - А Марко и есть наша хозяюшка, только передника с рюшиками не хватает. Эй, Марко, что ж ты так - всех обшиваешь, а тут недоглядел? Чтоб завтра был в переднике, а то ведь нам придется пойти по магазинам, - скалил зубы Джил. Марко не выдержал и вылетел из каюты, оглушительно хлопнув дверью. Весь вечер он хранил гордое молчание, не отзываясь на пристыженные оклики товарищей, а на рассвете выбрался из каюты, стараясь не разбудить спящих накама, и бесшумно прокрался на кухню. Нагрел воды, взбил пену... поглядел в зеркало, прощаясь с буйной пшеничной копной у себя на голове, и решительно занес ножницы. Утром товарищи встретили его, мягко говоря, с удивлением. - Марко, ты че, тронулся? - поперхнулся Джил. - Совершенно не элегантно, - покачал головой Виста, подкручивая ус. - Марко, ты чего? Что тебе в голову взбрело? - озабоченно спросил Бленхайм. - Да ничего! Надеюсь, теперь вам будет ясно, что я не похож на девицу! - взорвался Марко. - Ты - на девицу? Не смеши людей с утра пораньше. Ты себя в зеркале-то видел? - раздался у них за спинами громоподобный голос. Вся команда немедленно подтянулась; многие будто только сейчас проснулись по-настоящему. - Эй, слушайте все! То, что Марко умеет шить и готовить, не значит, что он баба. А вот какие из вас мужики, если вы даже шмотки себе заштопать не можете? - прогромыхал Батя. Заалевший Марко уставился на свои сандалии. Батя опустил тяжелую руку на бритую макушку и благосклонно проронил: - А что, выглядит не так уж страшно. Хотя, конечно, хоть кустик волос не помешал бы, - и провел рукой по собственным молодым усам. Когда Марко добыл себе фрукт, товарищи, конечно, поздравляли его и даже устроили по этому поводу попойку, но сами втихомолку посмеивались в кулаки. Наконец доведенный до белого каления Марко отловил Тича и потребовал от него ответа, что такого смешного нашли пираты Белоуса во фрукте старшего помощника. Тич, примирительно подняв руки с зажатыми в них кусками вишневого пирога, ответил: - Видишь ли, ты у нас все время возишься с новичками, больными, ранеными - прямо как курица с цыплятами... Иногда кажется, ты вот-вот начнешь кормить их из клюва. Мы и прозвали тебя наседкой. А теперь оказалось, что даже фрукт тебе попался птичий. Ну, мы и... Марко и впрямь всякий раз, когда возникала нужда, добровольно брал на себя обязанности гида, няньки или сестры милосердия: помогал новичкам привыкнуть, объяснял им, что к чему, выхаживал заболевших, приглядывал за корабельным хозяйством. Спустя много лет Тич, увидев, как Марко кормит основательно отделанного в бою Тэтча с ложечки, припомнил этот их разговор и усмехнулся. Никто не удивился, когда Марко взял покровительство над зверенышем, которого Белоус звал к себе в сыновья. Звереныш то и дело покушался на Батю, а Марко носил ему обеды - есть вместе со всеми тот отказывался, - делился сухой одеждой, когда Тэтч в очередной раз выуживал горе-убийцу из моря, и рассказывал ему о команде. Однажды они с Эйсом сидели на палубе вдвоем, смотрели на закат и говорили о своем детстве. Марко рассказывал о приездах отца домой - казалось, это было только вчера, даже не верится, что столько воды утекло с тех пор, - о своей милой матери - сколько же лет он ее не видел, надо бы наведаться... Эйс слушал, кивая, когда Марко переводил взгляд с закатного солнца на его лицо, а потом рассказал ему о своем брате. Марко никогда прежде не видел на лице Эйса такой счастливой улыбки. Они беседовали далеко за полночь. В конце концов Эйс захрапел, и Марко, покачав головой, укрыл его припасенным заранее пледом. Зевнул, поднялся, собираясь уходить... За его спиной стоял Батя. Он переводил взгляд с застывшего от неожиданности Марко на спящего Эйса; лицо его было непроницаемо. Наконец, когда Марко немного пришел в себя и открыл рот, собираясь заговорить, Батя тихо, чтобы не разбудить спящего, сказал: - Хорошо, что теперь у тебя есть о ком заботиться. Марко непонимающе открывал и закрывал рот. Батя опустил ладонь на чуб Марко, взъерошил: - Ты уж пригляди за ним, а то ему прежде несладко пришлось. Марко улыбнулся, бессознательно потянулся за чужой рукой: - Не волнуйся, Батя. Сделаем в лучшем виде, йой! Марко стоит подле высокого белого камня, на котором выбито: ЭДВАРД НЬЮГЕЙТ 1450-1522 Рядом - камень поменьше, на котором вырезано другое имя: ПОРТГАС Д. ЭЙС 1502-1522 Над большим камнем развевается испещренный прорехами от пуль и мечей плащ, над которым реет изорванное знамя. На маленьком - каким-то чудом уцелевшая шляпа и красное ожерелье. Оба камня утопают в цветах. Прости, Эйс. Не уберег я тебя. Видно, кровь Роджера и впрямь проклята. Сколько боли его сын причинил своим накама, и представить невозможно. Сколько радости он умел дарить. Как умел улыбаться. Как умел любить. Вот только жить не умел. А Марко - да все они, и накама Эйса, и Мугивара, его младший брат - пытались его научить, да не получилось. Прости, Батя. Прости за то, что ты умер, а я живу. Я заслонял тебя своей грудью, но, видимо, этого было недостаточно. Судьбе никогда не бывает достаточно. Эйс был для Марко... наверное, тем же, кем для Эйса был Луффи. Младшим братом, которого надо оберегать и лелеять. Эдвард Ньюгейт был для Марко... даже самому себе Марко никогда не скажет, кем и чем был для него Эдвард Ньюгейт. Больше, чем капитан. Больше, чем вождь. Больше, чем отец. Марко медленно идет прочь от двух белых камней. Резкий ветер бьет в глаза, и они начинают слезиться. Единственное, о чем он жалеет сейчас, - это о том, что фениксы бессмертны.