Это так архаично

Николаевский вокзал обдаёт дымом и свистом. Мишка спрыгивает на станцию одним из последних и озирается. - Вот он, стольный отец-Петроград,- довольно щурясь, выдыхает в усы Земляника. Доехали без непрухи, весело и задорно, совмещая приятное с полезным. Лимончик, дабы убить время, учил мало́го отовариваться у вагоноуважаемых фраеров, чтобы не опухнуть. Мишка смотрел, улыбался в редкие усы, брал по кропалю; цель была отовариться, а не быть отоваренным самому. Ещё не было никакой мазы отбирать у Лимона погонялова главного кишкоблуда, а заодно и хорохориться- он и так уловил базар, что главшпан уже не столько в восторге, сколько в напряге от лихого фарта молодого бандита. Потому держал фасон, молчал в усы и в тряпочку. Рассудил, что успеет откусать своё в Петрограде. Рассудил справедливо. Петроград, оглушенный гражданской войной, выглядел потрёпанным, но пытающимся сохранять величие и авторитет. Как пижон, которого треснули по голове, а он продолжает держаться за дорогую шляпу. Мишка лицезрел столицу впервые, но главное о ней он уже знал: здесь наряду с жёстким надзором царит лютый кипиш и резня; здесь полно фараонов, ещё больше- морфия, брошенных денег, домов и детей. В общем, благодатная почва для промысла. Или, как сказал Земляника, господам революционерам стоит кланяться за их службу, но обязательно- за глаза. Земляника с основной блотью отправился прямиком на делюги к своему корешу, ради чего и затевалось всё мероприятие с причаливанием в столицу на пару деньков. Лишние уши были не нужны, а вот лавэ лишним никогда не бывает. Поэтому молодняк оказался благосклонно предоставлен сам себе, не считая приставленного к ним Самоката, который вызвался их пасти. Подкидыш ясно осознавал, сколь дорог такой подарок, как свобода: как сложен он в обиходе, и как сладок. Потому, едва обозначился расход, они с Осенью переглянулись и честно сказали Землянике, что не подведут. - Подкидыш фартовый щипач, криво не насадит,- усмехается Самокат, шлёпая юношу по плечу. - Главное, чтоб не приняли раньше времени,- цокнул Земляника, жестом отпуская парней на дневной промысел. Они разошлись со стаей, как в море корабли, растаяв в огромном котле из привокзальной толпы, звуков и вывесок. Подкидыш завернулся поглубже в ворот пиджака, но в ушах всё равно неприятно стояло это «раньше времени». Миша уже готов был в одиночку улизнуть за угол какой-нибудь улочки и отправиться в свободное плавание, но вовремя вспомнил про надзор Самоката. Они втроём стали на узком поребрике возле какого-то ателье. - Чё за кисляк? Не загоняйся,- шепнул Осень, намекая на его выражение табла, более хмурое, чем обычно. Он единственный знал и понимал его. По крайней мере, Миша до последнего на это рассчитывал. Больше ему просто не кого было считать своим другом. - Ну-с, какой расклад, братики?- потёр руки Самокат с видом экзаменатора. Подкидыш еле слышно вздохнул. - Давай я в соло, чтоб поменьше палева,- тут же предложил Родионов. Самокат предсказуемо вскинул брови- это стало повсеместной традицией с юным и быстро схватывающим жуликом, у которого на всё были свои идея и мнение. Миша готов был полезть в дипломатию, но тот сам опередил его: - А давай. Я ж не фуфлыжник, сказал за тебя уже. Так что смотри в оба теперь, не подкачай,- усмехнулся Вася, неспешно выуживая цыгарку,- а я так и быть, с Осенью прогуляюсь. Встречаемся в полдесятого у подвала на Марсовом поле, спросишь за дом гражданина Антонова. И да, подлатай пиджак. Подкидыш облегчённо кивнул, стараясь избегать осуждающего взгляда Осени, и, сойдя с поребрика, растворился в толпе. Едва убедившись, что хвоста за ним нет, он расправил плечи и замедлил шаг, уже менее воровато озираясь на возвышающиеся по сторонам барельефные стены домов и пестрящие вывески. Стоило приглядеться, чтобы понять, что многие из них закрашены или и вовсе сорваны. Земляника сказал, что огонь революции только в разгаре. Значит, омытый первым огнём и кровью Петроград должен ещё преобразиться до неузнаваемости. А все эти разбитые окна чиновничьих будок, престарелые княгини, сидящие на картонках в окружении разложенной у коленей никому больше не нужной бижутерии, расшатанные лавки и заколоченные окна- пока так, не больше, чем марафетные примочки. Он впервые в столице, и несмотря на все красные следы, она действительно впечатляет. Первым делом он естественно устроил себе персональную экскурсию. За свою недолгую жизнь Подкидыш больше всего насмотрелся на бараки, заброшки и подворотни Нижнего, и сейчас невольно пытался примерить образ столичного жителя. Он был наслышан о величии и лухарном духе столицы, но ещё лучше усвоил, что несмотря на весь её обычный кич, сейчас здесь как ни в одном другом городе необъятной опасно хоть сколько-нибудь костопыжиться. Их тема в столице- гаситься, а не гасить. Двигаться мерно и тихо, не привлекая и так обострённого до абсурда гражданского надзора. Не примерять на себя ни высших должностей, ни стёганых пальто- и за то и за другое быстро спросят жизнью. Потому ничего честно награбленного на себя не надевать, будь то кирзовые сапоги или малюсенькие пенсне- последнее вообще самая буржуйская вещица, что можно придумать. А привычно маскироваться под простого честного рабочего не только безопасно, но и нетрудно, когда ты юный беспризорный вор в законе, плоть от плоти своей новой страны. В эти лихие годы чтобы безболезненно показывать перья надо быть либо активистом, либо каким-нибудь новомодным горластым поэтом. И те, и другие привлекают излишнее внимание, и ни к тому, ни к другому Подкидыш никогда не относился, да и не смог бы. Его дорожка с самого детства шла по блату. А вот приобщиться к широким рядам пролетариев- за здрасьте. Миша слегка ёжится от встречного сквозняка, поплотнее укутывается в худой пиджак, заранее и далеко не специально прореженный шальными пулями. За такой шмот с бедного люмпена точно не спросят. А если кто и спросит- Миша найдет, как и что ответить. Столица всё же встретила его радушно. Родионов, при всём своём фарте, не рассчитывал, что первый разгульный день в Петрограде выйдет настолько рыбным. К закату он успел разнюхать насчёт местного лабаза и обуть достаточно фраеров, чтобы прийти на точку не с пустыми руками. В его холщовой котомке, чуть выпиравшей из-под полы пиджака, покоились новоприобретенные коцапеты наподобие штиблет, пара небольших лопат и одни неплохие, хоть и неработающие котлы, не считая мелочёвки. Он проторчал на блошином рынке с четверть часа, не дольше- товар быстро нашёл спрос. Особенно прибыльными оказались сапоги с бураками, за которые Миша наварил три рубля с копейками. Между делом отстегнул пару копеечек старичку-портному, дабы после всех операций забрать обновленный шмот. Нырнул в рукава и присвистнул- вышло так недурно, что без лишнего палева подкинул деду сверху на лёгкую руку. Уже подходя к обозначенному зданию, Миша замедлил шаг. Расспросив пару прохожих, Подкидыш узнал заранее о выбранном месте встречи. Упомянутый Самокатом дом кулака Антонова являлся ни чем иным, как известной берлогой уцелевшей интеллигенции- с подобием публичного дома и прочими прелестями. Подкидышу не пришлось долго кубатурить, чтобы прикинуть два расклада: либо Самокат хочет проверить их в самом пекле, либо пахнет жареным, и тогда небрежно брошенные фактически в спину слова Земляники играют новыми безрадостными красками. Миша мельком оглядывается на углу, выискивая знакомые жала. На всякий случай ощупывает спрятанный в кармане невзрачный бандяк с дневной выручкой, и ступает под фонари. - Мишка,- с улыбкой хлопает его по плечу невесть откуда взявшийся Осень. Улыбается дружелюбно и безобидно, как улыбается только он и только ему. Подкидыш выдыхает и перестаёт менжеваться. Стоящий позади Самокат жестом приглашает спуститься в подвал, и юноши бесшумно следуют за ним. - Стоп-машина,- вдруг перехватывает их на пороге старший. Вытягивает перед ними ладонь, на которой лежат два небольших аккуратных галстуха-бабочки, и подмигивает: - Дресс-код. И не лупитесь, как черти подзаборные. Едва переступив порог, Мишу оглушает обилие запахов и звуков. В розоватых пятнах и бликах ламп он замечает стройные ряды столиков, напичканных напомаженными фраерами, и ваз, утыканных багровыми цветами. В уши ликёром льётся какой-то заводной фокстрот. Воздух пропитан сигаретным дымом, сладковатой пудрой и духами. Миша по инерции выпрямляет спину, приглаживает белобрысую чёлку и рывком поправляет свой лухарский ошейник. - Это чё за лафа,- слышит он растерянный шёпот Осени, который тут же получает от Самоката шустрый тык в бочину, ибо к их троице уже с улыбкой до ушей семенит швейцар. - Любезный, нам осьмой столик по времени,- Васян соревнуется с лакеем в улыбчивости, пока Осень и Подкидыш пытаются смотреть прямо, а не впитывать окружающую атмосферу хотя бы глазами. - А это лафа и есть,- пониженным тоном гундосит Самокат, когда они с важными видами рассаживаются за своим столиком в дальнем левом углу, подальше от основной кутерьмы. Довольно ловит вопрощающие глаза щенков и наконец раскрывает карты: - Хоть вы уже без двух минут как не дети, Земляника решил вас порадовать. Показать на практике, как живёт народ с деньгами. Начислил на вас подгон авансом, так что расслабьте булки и прикройте пока свои кармашки. Миша изо всех сил отыгрывает скучающий вид, пока Самокат делает заказ на три рта, называя такие блюда, вид которых по одному названию Подкидыш не может себе представить; и понимает, что за день не пихал в себя ничего, кроме пары стащенных ещё на привокзальном базаре полузасушенных коврижек. Радостно улавливает про "три стакана" и неслышно сглатывает, исподлобья изучая обстановку. Стены заведеньица были плотно расклеены всевозможными плакатами и витиеватыми росписями. Больше было только картин самых разных сортов и расцветок- они стояли по всем углам, и в мишином котелке всё не укладывалось, как можно поглощать хавчик в галерее. Он залип на полотно, которое приметил ещё у входа- к самой его сердцевине глаза пригвождали большие белоснежные груди какой-то фигуристой галатеи, размахиващей над собой маской, как опахалом. Самую интересную и интимную деталь так соблазнительно и предательски скрывал глубокий вырез, едва справляющийся со своей миссией. От созерцания искусства его отвлёк только стук поставленного на стол подноса, на котором возвышался пузатый графин с беленькой и три расписные чекушки. Осень уже метнулся любезно поухаживать, но схлопотал новый тык, мол, жди закуску, не пали натуру и не позорься. Подкидыш вновь неслышно вдохнул, скрывая сожаление, и повернулся к соблазнительному графину затылком, с удвоенным интересом изучая интерьер. А поглазеть оставалось на что: он старался не притыкать зенки к местной публике, но и ослу понятно, что их скромные бабочки едва выдерживали конкуренцию со строгими нарядами краснолицых фраеров и их разодетых спутниц. Миша запоздало удивился тому факту, что такое местечко настолько праздно щеголяет деньгами в самый разгар гражданской войны, но удивление прошло так же быстро, как и возникло. Почти все они сидели за своими столиками, распивая тёмные вина или переливающееся искрами шампанское, держа изящные бокалы в своих не менее изящных белых ручках. Многие танцевали, да так задорно, что Родионов сам, чуть по привычке не засвистев, начал в такт отщёлкивать пальцами под столиком. Наконец запахло жареным, и Подкидыш впервые так радовался этому выражению в не переносном смысле. Самокат кивнул Осени, и тот, унимая дрожь предвкушения, разлил им первые стопки. Васька ухмыльнулся и поднял своё стекло: - ..Так что, корешки, угощайтесь. Вы главное не спешите, а лучше распробуйте хорошенько. Дабы запомнить вкус и натаскаться,- щерится Самокат,- сегодня празднуем, так сказать, на батькину нычку. А завтра- как повезёт, набарыжите себе на ещё один хороший обед и вечерок в приятной компании. А там и до послезавтра недалеко в том же темпе вальса. Ну, за здоровье! Миша вслед за братками закинул стопку и выдохнул, вмещая в этот выдох всю свою солидарность. Всё складывается на удивление фартово. Неужели можно перестать быть начеку и он действительно получил заслуженный- пусть и авансом- отдых? Водка дала в голову непривычно быстро и хорошо- сказалось, видимо, и качество спирта, и пустой желудок. А может, Миша так быстро захмелел от одних только приятных мыслей. Самым трудным оказалось даже не есть по всем правилам буржуйского этикета- который в их среде, ясное дело, не котировался- а не слопать всё в один присест, усердно изображая не шибко голодного. Осень это даже развеселило, а вот Мишка по большей части бесился от подобных реверансов над тарелкой.

***

Брошет из корюшки аля-какой-то-там и консоме на дичи он всё равно уничтожил до сожаления быстро, тут же утешившись твёрдым обещанием самому себе завтра прийти и повторить заказ. От ковыряний в ананасном фломбире, самому себе больше напоминавшими нелепые заигрывания с впервые виденным десертом, его отвлёк повышенный кипиш со стороны сцены. Тут заглох свет. Миша поднял голову и вслед за остальными посетителями приобщился к начавшемуся действу. На задымленную сцену в пятачок света с широко расставленными руками выплыл прилизанный фраерок. Он был похож на пингвина: в чёрном сюртуке, белоснежной рубашке, и с не менее белоснежной улыбкой длиннее угольно-чёрных усов. Отвесив поклон, объявил о начале представления с таким восторгом, будто у него родился первенец. Миша хлопал вместе со всеми, как зачарованный, с первых же аккордов весело громыхнувшего мини-оркестра. Пингвин громко обозначил первый номер и уплыл за кулисы, ни разу не отвернувшись от зрителей. Вместо него на мизансцену впорхнула череда едва одетых женщин. Они тоже напоминали птиц; не только обилием перьев, торчащих и в коротких убранных волосах, и на тонких набедренных повязках, но и плавными движениями, и сладкими глубокими голосами. Миша впитывал в себя каждый шаг, но взгляд не мог долго задержаться на одной, так как её место тут же сменяла другая. Они пели какие-то частушки, или, грамотнее сказать, романсы увеселительного характера, и Миша запоминал каждую строчку, тут же забывая. Вдруг галатеи начали хихикать больше обычного, закружились, образовав кольцо, заодно так ненавязчиво и откровенно предоставив на обозрение жадной публики свои аппетитно блестящие, словно спелые фрукты из вазочек, манжеты. Миша облизнул пересохшие губы. - Вот он, самый цимес,- восторженно выдохнул сидящий рядом Осень. Подкидыш согласно хмыкнул. Он ещё не знал, что может увидеть что-то слаще. Птички-трясогузки расступились, и в сердцевине хоровода оказался хорошенький юноша. Именно юноша- Родионов не уверен, был ли тот хотя бы его ровесником, но отчего-то всё же понадеялся. Парниша с ходу запел, подхватывая женский хор, складывая пухлые губы в яркий кружок. Его белое лицо обрамляли тёмные витые локоны. Он весь блестел- то ли от от пота, то ли от грима. Блестящие локоны, блестящие губы, лоснящиеся щёки; больше всего блестели глаза. Миша пытался уловить, что конкретно скрывается за этим блеском- голодная страсть или просто творческий азарт- пока не поймал себя на мысли, что буквально пытается встретиться с парнишей взглядами. Но тот смотрел на всех и ни на кого одновременно, и так же улыбался. Горацио- как мысленно окрестил его Подкидыш- пел с галатеями, и продолжил как ни в чем не бывало, оставшись на сцене один. Голос у него действительно был не плохой, глубокий; правда, пока тот не остался на сцене один, Миша с трудом отличал его от женского хора- возраст действительно выдавал в нём ещё недавнего шкета. Пел он какой-то романс на новый лад, причём о неразделённой любви; самым забавным Мише показались его карикатурно драматичные запрокидывания кудрявой головы и хватания за сердце белой ручкой. Допев на высокой ноте, тот поклонился с видом большого артиста, в одиночку отыгравшего сложный спектакль- Миша никогда раньше не был даже в подобиях театра, но догадывался, что в этом кабаке претенциозность зашкаливает. - Чё за певичка..- пробормотал Родионов под нос, незаметно для себя- вслух. - Которая из?- тут же весело подхватил Самокат. - А та, у которой волосы ещё покороче остальных,- Васян хохотнул с оригинальности мишкиного ответа, а тот мысленно порадовался своей изобретательности. - Ты про кучерявого? Местный атрибут, пацан с малолетства по кабакам выступает. Он у них за место символа и рекламы. Потому успел верхов нахвататься. И тут же склонился к Подкидышу, доверительно понизив голос: - Ты знаешь, богатеи такого не гнушаются; им подобного жанра увеселения наоборот в сладость. Прожжённые похотью и скукой господа, что с них взять!- шепотом прыснул Самокат с эдакой снисходительностью к причудам "высшего класса". Родионов коротко кивнул, будто понял. А сам по-прежнему не сводил глаз с "местного атрибута", благо, тот не только не ушел со сцены, но и успел переобуться в комика. Миша понял это только по участившимся взрывам хохота то за одним, то за другим столиком, хотя сам он юмора пока не выкупал. Зато он сразу приметил, как юноша украдкой теребит пуговички на белоснежной блузке, параллельно как ни в чем не бывало ведя свою шарманку. Родионов не был таким невинным, чтобы не догадаться, что рассказ- лишь ширма для основного представления. И был достаточно чист, чтобы испытать щемящую тесноту в груди от осознания того, ради чего конкретно собралась здешняя публика. - ... Известно, что наша скромная доля предопределена заранее силами свыше. И я с самого рождения твёрдо знал, где мой дом,- "Горацио" обвел руками стены полутемной залы, с сердечной улыбкой прикладывая их к уже полуобнажённой груди. Юный артист плавно вёл какой-то рассказ, что-то вроде истории о своей жизни, так же плавно перемещаясь по сцене. Рассказывал он живо и меж тем неспешно, будто повторял давно знакомую историю в кругу закадычных приятелей. Правда, никогда раньше Миша не видел, чтобы во время подобных рассказов хоть кто-то из его знакомых обнажался. - Едва я родился, все оказались потрясены моей фигурой,- сладкоголосый юноша внезапно сорвал с себя блузку, демонстрируя подтянутую грудь. Жемчужные бусины посыпались прямо в зрительный зал; их стук утонул в волне гогота и аплодисментов. На месте сосков юноши оказались маленькие глянцевые звёздочки, и Подкидыш испытал разочарование куда большее, чем от "недосказанности" картины при входе. - Однако- о, несчастье!..- Горацио горестно взмахнул рукой и прогнулся так сильно, что Миша испугался, как бы тот не упал. Он действительно упал, только куда изящнее, чем предполагалось, так что стало понятно, что всё это- продолжение шоу. Юноша сел прямо посреди сцены с широко раскинутыми ногами и таким видом, будто вся его жизнь- сплошное разочарование: - Ох..вот видите, спустился с небес на землю,- неловко улыбнулся он, ловя одобрительные смешки. - Так вот, о чём я?- с жаром продолжил он как ни в чём не бывало, сидя в той же позе,- Все восхитились моей фигурой, и..- он оглядел себя, будто что-то заметил: - Ах, да что же такое! Я порвал лосины, вот растяпа! Видимо, придётся их снять..- медленно проговорил он, лукаво щурясь прямо в зал. Миша сидел, как пригвожденный, пока уши резал одобрительный мужской гул, а роковой мальчик медленно стягивал с себя последнюю хоть сколько-нибудь приличную деталь одежды. - ..И папа́ так и сказал: нет, дорогая, посмотри на этот шёлк и бархат,- в этот момент красивый мальчик с лисьим взглядом проводил по своей обнаженной коже, прикусывая губу,- я не потяну его содержание!.. а эта растяжка!- не удержался он, с озорным смехом быстро садясь на шпагат. Миша сглотнул, хотя в горле пересохло, незаметно для всех и для себя скомкав в сжатых пальцах штанину возле предательски натянувшегося паха. Юный соблазнитель уже всплеснул руками на очередную волну смеха: - Думаете, это меня огорчило? Я-то сразу смирился: бедняки- полбеды. И тут я услышал самое страшное..- юноша встал на четвереньки, оттопырив округлый зад и заговорщически приложив палец к пухлым губам: -.. «Не дай бог он с такими данными попадёт в бурлеск!»- плаксивым повышенным тоном запричитал юноша, видно, изображая свою недалёкую мамашу. Тут же посерьёзнел и с торжествующим видом откинулся обратно, не забыв пошире расставить согнутые в коленях ноги: - И тут я понял, что пора делать ноги!- хихикнул полуголый Горацио, не забыв обрисовать в воздухе фигуру своими длинными обнаженными и до нереалистичного гладкими ногами. Миша стиснул ладонь, словно пытаясь ощутить под ней белоснежный бархат призывно блестящих манжетов, но под рукой была лишь грубая ткань заношенных штанов. Подкидыш мотнул головой, сгоняя наваждение, и заодно краем глаза убедился, что его кореша и не думают палить на него. Из-под светлых прядей по виску щекотно скатилась капелька пота. -...И что же вы думаете? Едва услыхав, что мама́ и папа́ оказались против моего призвания, я прямиком из родильного дома пулей помчался в наше кабаре! Дабы не тратить время на эти подростковые поиски призвания и, одним словом, не крутить петуху, чего не следует. И вот я здесь,- заливисто смеётся юноша, широко открывая рот, и зал смеётся вместе с ним, и Миша слегка смеётся тоже, хотя по правде говоря не видит в его рассказе ничего смешного. - Любезные, вы можете лицезреть диву, которая без капли преувеличения потратила всю жизнь на свой талант, и надо сказать, преуспела во многом,- тут он подмигнул куда-то в зал, и Миша почувствовал, что стало вконец душно, хоть впору раздеваться самому. - Вы только взгляните на эти ножки! Ну и куда мне с ними идти? Явно, не на Финский перевал, да простят меня господа офицеры,- тут Горацио прикрыл рот ладошкой, хихикая. Это внезапное смущение посреди бесстыдства явно имело удвоенный комический эффект. - Зато мы с радостью ждём Вас, господа защитники, на наших вечерних сеансах, где всё, начиная аперитивами и заканчивая моей фигурой, с радостью выразит вам всю благодарность за ваши подвиги! Кто-то начал аплодировать заранее. Аплодисменты участились, когда обнаженный юноша поднялся, как кошка, и мило улыбнулся, заканчивая самопредставление. Протяжную сольную скрипку перекрыл гул целого оркестра, и на сцену вновь впорхнула пёстрая череда нимф. Осень и Самокат, до этого ковырявшие свои тарелки, резво развернулись обратно. А Родионов сел в пол оборота, чтобы не слишком палиться, и щурил глаза вглубь сцены, где молодой певец, такой же разодетый- или, вернее, раздетый- как и его спутницы, слился с танцующим потоком девушек. И сколько Миша не старался, не смог разглядеть его вновь- улизнул за кулисы. - Ну и дела,- многозначительно хмыкнул Осень, до которого тоже дошло, что ранее подразумевал Самокат. - И штука в том, что на таких слащавых педиков всегда есть спрос,- цокнул Самокат,- сейчас таких малолеток, торгующих своими прелестями, особенно много повсплывало. Подкидыш молча разливал остатки водки. - Мишку, походу, не впечатлило,- прыснул Осень, хлопая Родионова по плечу. - Этот Горацио?.. Согласен, у такого из рабочего- только насос,- криво хмыкнул в усы Родионов, исподлобья глядя на загоготавших собутыльников,- А роток у него большой, под мой болт, может, и подошёл бы. Отчего бы и не дать в башню, не подсобить копеечкой.. Пока шутка не затянулась, а лица товарищей не вытянулись, тут же опрокинул стопку и почувствовал, как вместе с горелкой внутренний жар опалил нутро. - ..я в этом плане толерантен. Тут же закусил холодной бужениной и невозмутимо проморгался: - Васян, ты тут не впервой. Где тут уборная?

***

Шея уже болела от постоянных тщетных поворотов в сторону сцены. Миша плюнул и заказал ещё водки. Благо, никто не был против; Осень и Самокат во всю перились в продолжение шоу, где сверкающие улыбки и лоснящиеся жопы хаотично сменялись анекдотчиками всех сортов. Волосы ещё не до конца обсохли после ледяной воды, которой Миша заплескал лицо в уборной. Пришлось отдышаться и терпеливо убедиться, что член в брюках успокоился. Чего не скажешь о мыслях. Привести в чувство котелок у Подкидыша таким же шементом никак не получилось, поэтому он решил не менжеваться и подлечить башку самым действенным и понятным способом. Вспоминаешь тёмные кудри и широкую белоснежную улыбку — делаешь глоток. Пытаешься представить вкус красных губ, напоминающих спелую вишню — осушаешь горькую стопку до дна. Видишь перед собой бесстыдно разложенного ангела в чём мать родила — отодвигаешь стакан. Он догадался, что всё пошло по пизде, когда почти в соло осушил второй бутылёк. — Чё, Мишган, домой, — улыбается Осень, треплет его по затылку, —Мишка, походу с радости до кочерги насинячился. — Я не до кочерги.. — шмыгает Подкидыш, и вновь находится, — а вот шабить охота, аж уши пухнут. — Погодь, скоро пойдём. Здесь одна сига стоит с бутылку, — понимающе хмыкает Самокат. Мише не очень хочется курить. Ему очень хочется трахнуться с красивым кудрявым мальчиком. Главное, удержать мысли и стояк при себе. — А этот... — Миша никогда не проёбывался так быстро, — этот Горацио. Ты, Васёк, за него знаешь? — Не по моей части, — ведёт бровью Самокат, замечая допитый пузырь, — ни больше, ни меньше, чем остальные. Все эти ночные бабочки ж насквозь фальшивые, у каждой своя невыдуманная история и погоняло. Вон, этот даже свою правду про дом сирот переврал до низкопробного анекдота. — Хочешь сказать, он не брешет? — Свечку не держал, да и не собираюсь. Точно известно только что он, как и ты, подкидыш. Миша хмыкает, мол, интересно. Самое интересное, что ему действительно интересно. Невыносимо. Лучше уйти как можно скорее. Только он собирается вновь предложить выйти на перекур, как улавливает возню у сцены. Стройный ряд красавиц-галатей кланяется и стекается пёстрой россыпью, но не за кулисы, а по залу. Одни из них продолжают сладко тянуть ноты, аккомпанируя постепенно затихающему оркестру, другие вовсю демонстрируют свои прелести, лавируя между рядами; третьи, самые резвые, уже птичками осели за отдельными столиками, среди которых предсказуемо преобладали группки из солидных усачей в летах. В последний момент среди их пестрых тел Миша заметил и фигуру своего бесстыдного ангела. Красавчик-Горацио беззастенчиво льнул к одиночным столикам, и упитанные толстосумы тут же охотно наливали ему игристого. Вот он присаживается на самый краешек, виляя задом, пока, отставив мизинчик, осушает бокал. Делая вид, что не замечает, как они тут же впиваются взглядом в его подставленное тело. Делая вид, что он не делает ничего такого. Так просто, ненавязчиво, откровенно и бесстыдно. Миша едва не цыкнул на Самоката со странным колющим раздражением, что тот застолбил им местечко в такой жопе, но прикусил язык, вовремя опомнившись. — Что ж, мелюзга, на сегодня шоу для вас окончено, — хохотнул Самокат, поднимаясь, — ночь с галатеями в стоимость аванса не входит, кинете кости в нашей конуре. Осень недовольно бухтит, пока Миша первым срывается со стула, опережая не столько остальных, сколько свои догадки. Но дальше этого дело не заходит. Ноги вросли к полу, стоило признать, что одной выпивкой дело отнюдь не закончится. — Алё, Подкидыш, — цыкает Осень. Миша чувствует, как сначала что-то неприятно колет в его сердце, а потом щиплет в ладони — это Осень шикает на него, вскользь царапает ногтями и стискивает за руку, поторапливая за ушедшим вперёд них старшим. Подкидыш бросает последний взгляд в глубину зала. Кудрявый полуобнажённый ангел заливисто и непринуждённо смеётся, и Мише становится вконец паршиво. Невыносимо. Лучше уйти как можно скорее.

***

Он докуривает свою худую пачку по пути на хату. Потому стреляет у Осени, пока они вдвоем раскладываются в своей мелкой неприметной каморке. Самокат уходит в задымленную залу, где за круглым столом отчитывается перед Земляникой за их дневную работёнку и ночную гулянку. — Как ты, паря? — участливо интересуется главшпан, когда Миша со встрёпанной челкой возвращается с мрачного перекура в их с Осенью закуток. — Ништяк.

***

Подкидыш сверлит взглядом обшарпанную стену уже больше часа. Сильно больше — гул в зале давно стих, сменившись свистом и храпом старших братков. Ближе всех мерно сопел Осень, и Миша ни разу не обернулся, чтобы удостовериться, насколько крепко рыскания по Петрограду и хорошая водка в шумном кабаке разморили товарища. Миша уже смирился и не лечил себя пустой жеваниной, что он сам устал хоть на грамм меньше. Как смирился и с тем, что приплыл. Самое голимое, что он не мог уснуть, как бы не хотел. Напряжение слишком давило скрученной пружиной изнутри. И все его дневные шатания не шли в сравнение с тем особым напряжением в низу живота, что он испытал за один вечер. Подкидыш выдохнул и пообещал сам себе, что всё наверстает. Что не будет забивать бошку, а разрулит всё с рассветом. Сейчас у него оставалось совсем немного времени, которое он может провести со своей галатеей. Миша делает глубокий вдох и запускает руку в семейники. Оборачивает давно полувставший член рукой, и пальцы тут же промокают в густой смазке. Обводит пальцем головку, собирая натёкшие потоки. Всё это время из головы не выходил Горацио: его тёмные кудри и кукольно-синие глаза, белое гладкое тело, розовые щёки-персики и алые губы-вишни. Миша хотел бы попробовать его на вкус куда больше всего меню их заведения. Он уверен, что этот мальчик слаще ананасного фломбира; такой же белый и воздушный, и вовсе не холодный. Миша толкается себе в руку, усиленно представляя пухлые влажные губы заместо своих грубых мозолистых ладоней. Размеренно, протяжно дрочит, дабы оттянуть слишком близко накатившую разрядку. Без труда представляет нежные соски, свободные от дразнящих наклеек, и закусывает треснувшую губу. Туго сжимает у основания, надеясь, что не отвлёк корешей мышиной вознёй. Пульсация в члене становится нетерпеливо болезненной, и Миша ускоряет толчки. Шумно дышит через нос, прикрыв глаза и сведя брови; в какой-то момент в ушах тихим звоном мерещится тонкий всхлип Горацио. Как он должно быть стонет своим сладким голосом. Подкидыш сдаётся и отпускает себя, с хлюпом доходя до пика. Пару секунд скомкано дышит, выравнивая сердцебиение. Исподтишка вытирает руку о изнанку драной простыни и зарывается с головой в подушку, твёрдо пообещав себе с рассветом воплотить фантазии в реальность.