***
Голова кружится невыносимо, стены и пол шатаются, искривляются, меняя очертания. И тусклый свет собственной ванной почему-то безумно давит на виски. Медленно рассеивающийся горячий пар, запотевшее зеркало, моток бинтов и пачка пластырей на полке перед ним, антисептики и обезболивающие таблетки, ставшие уже привычней витаминов, потому что Йошики пьёт их постоянно. А сам Хаяши с тяжёлым вздохом трогает синяк на щеке. Распухает, зараза. В большом зеркале он видит слегка размытое в полутьме собственное отражение. Хотя собственное ли? Оно такое жалкое, трясущееся и сломленное, просто отвратительное. Спутанные лохматые волосы, полные слёз красные глаза, распухшая скула, разбитые губы, подёрнутые коркой подсыхающей крови, тощее тело, всё в синяках, рёбра на пересчёт. В этом существе нет абсолютно ничего общего с элегантным, гордым, уверенным в себе лидером «X», который буквально несколько часов назад с невероятной скоростью стучал по барабанам, радостно носился по сцене в развевающемся белом кружевном костюме, разбрасывал в стороны охапки алых роз и держал за руки одногруппников с счастливой улыбкой — с одной стороны Хиде, с другой Тайджи. И Йошики от вида этого отражения невероятно противно. Скривившись, Хаяши прикладывает тонкую дрожащую ладонь к стеклу на секунду, тайком надеясь, что оно останется неподвижным. Но отражение тоже приподнимает руку, давая Йошики понять, что это всё-таки он, а не кто-то другой. Едва не сплюнув зло и завернувшись в толстое махровое полотенце, Йошики проходит в комнату и садится на диван. Закуривает, пощёлкав зажигалкой, и осматривает комнату пустым взглядом. Такой беспорядок. Множество разорванных нотных листов на полу, пустая банка из-под пива на журнальном столике, смятая сигаретная пачка рядом. Ветер колышет лёгкие занавески, издалека доносится шум несущихся по проспекту машин, а на тёмном фоне видны огоньки в окнах домов напротив. Когда Йошики остаётся в этой квартире один, ему ужасно неуютно. Так пусто. Тихо. Даже жутко. А Тайджи сегодня не вернётся домой. Хаяши в этом уверен. Опять будет шляться где-нибудь до утра. А значит, Йошики опять предстоит одинокая ночь на холодной постели. Савада, если ты ещё раз хоть пальцем его тронешь, я тебя прибью твоей же гитарой! Злой голос Хиде, прибежавшего в гримёрку на шум и узревшего великолепную картину, всё ещё звенит в ушах вместе с болью. Йошики кривится и прикрывает согнутой рукой лицо. Это Хиде привёз его домой. Хиде помог ему промыть антисептиком раны и намазать мазью синяки. И каждый раз он это делает — то, что, по идее, должен бы делать Савада. Хотя Йошики в эти моменты чуть не плачет от унижения — ему не хочется показываться в таком виде даже Хиде, которого Хаяши считает кем-то средним между ближайшим другом, братом по крови и, возможно, в некотором роде даже возлюбленным — и просит оставить его одного, Хидето не уходит, пока не убедится, что дальше Йошики и впрямь справится сам. Хиде всегда кидается защищать его при первом же намёке на опасность. Его преданность вызывает у Йошики трепет, Хиде готов кого угодно за своего лидера в клочья порвать. Они с Тайджи уже пару раз сцеплялись из-за этого. Вообще-то Хиде очень мирный, когда не пьяный; но, завидев синяки на лице Йошики и услышав его равнодушное: «Я просто упал, ерунда, я такой неуклюжий», он вспыхивал факелом и кидался на басиста с гневными выкриками: «Йо-чан упал, снова? Опять щекой на угол стола? Думаете, я в это, блять, поверю?! Твоя работа, наверняка!» Савада в долгу не оставался, огрызался, и не проходило и пары минут, как они уже орали друг на друга и могли даже начать толкаться. А замолкали они только после того, как Йошики, наблюдавший мрачно за потасовкой, ударял кулаком по столу и рявкал: «Заткнитесь оба, или валите нахрен из моей гримёрки!» Словом, отношения у них в последнее время и без того натянутые. Это странно, Хиде и Тайджи всегда так хорошо ладили… «Что же я за лидер такой, если сталкиваю лбами членов моей же группы? Похоже, я не справляюсь со своими обязанностями…» Затушив сигарету об пустую банку, Хаяши медленно сворачивается в клубочек. Что же такое случилось за последние несколько месяцев? Тайджи ведь не был таким раньше. Конечно, сколько Йошики помнит, Тайджи всегда отличался вспыльчивостью, своенравностью и упрямством. Ещё бы не помнить, ведь отчасти именно поэтому Йошики и прикипел к нему почти сразу — почувствовал родственную душу, свободную, ненавидящую рамки. И несмотря на то, что их отношения очень быстро перешли в разряд очень близких, эти отношения с самого начала с большим трудом можно было бы назвать идеальными. Йошики они напоминали американские горки с резкими подъёмами-спусками и крутыми поворотами: порой весело и захватывает дух, а порой переворачивает и подбрасывает так, что от этих виражей может и стошнить. Йошики и Тайджи могли спорить до хрипа на репетиции, обсуждая написанную лидером музыку. Могли откровенно заигрывать друг с другом во время концерта, на радость поклонникам: Савада подходил к барабанам, а Хаяши строил ему глазки и призывно облизывал губы. Могли уйти со сцены в обнимку. Могли напиться на вечеринке после того же концерта и, от души высказавшись на матерном японском, сладострастно подраться, причём Тайджи от Йошики прилетало куда чаще, чем наоборот. И могли буквально спустя пару часов, уже ночью, вернувшись домой на такси, раствориться друг в друге и ласкаться в постели до самого утра — пить пиво, раскуривать одну сигарету на двоих, целоваться до боли в губах и заниматься любовью, пока тела не скручивало болезненной судорогой. Да, всякое случалось. Но таким жестоким Тайджи не был. Да и в драку лез в основном в те моменты, когда напивался до поросячьего визга. Ну, или если его уж слишком разозлить. Теперь же Савада то и дело пребывает в плохом настроении и весьма охотно срывает его на окружающих. В особенности — на Йошики, потому что тот почти сутками напролёт рядом и с ним проще найти повод для ссоры. С Тайджи рядом становится почти невыносимо. Но и без него никак. Хаяши слишком привязан к нему; даже когда Тайджи нет рядом, мысли о нём занимают всю его рыжеволосую голову. И, как говорит Хиде, Йошики слишком упрям, чтобы освободиться.***
Йошики засыпает около двух ночи, в слезах, свернувшись в дрожащий клубок на кровати и обняв обеими руками подушку. Но спит Хаяши очень нервно, всхлипывает и кусает губы, жмурясь и чувствуя влагу на щеках. Скорее, даже просто лежит с закрытыми глазами. И через некоторое время открывает их, услышав из прихожей звуки поворачивающегося в замочной скважине ключа. У Йошики слух летучей мыши, он улавливает даже самое тихое шуршание. Осторожные шаги, возня в коридоре, поскрипывание снимаемой кожаной куртки. Вернулся. Йошики вжимается в подушку, судорожно кусая губу. Похоже, Тайджи за время ночных гуляний по улице остыл немного. Обычно по тому, как Савада раздевается в прихожей, его настроение можно вычислить: если Тайджи тихо выворачивается из верхней одежды и снимает ботинки, не ворчит и потом идёт в ванную — у них всё хорошо, но вот когда он с шумом швыряет кеды в разные стороны и разражается громкой нецензурной бранью, то тут следует натягивать бронебойную каску и отползать подальше, убьёт. И сейчас он ведёт себя тихо, явно стараясь остаться незамеченным, значит, успокоился хотя бы слегка. Вновь шаги, совсем рядом, Тайджи подходит к постели, наклоняется близко, так, что Йошики обнажённым плечом чувствует его дыхание. Но Савада не касается его, лишь смотрит. Вздыхает тяжело, поправляет одеяло. Прямо как мать, проверяющая, заснуло ли беспокойное дитятко. И отходит, а спустя пару минут из ванной доносится плеск воды и тихое пофыркивание. Ещё минута — и в квартире опять воцаряется зловещая тишина. Хаяши медленно выбирается из-под одеяла, выходит в прихожую и заглядывает в соседнюю комнату. Контуры предметов едва выхватываются из темноты, перед глазами всё по-прежнему расплывается. Но силуэт родного тела он видит сразу — Тайджи вытянулся на диване. Даже не переоделся, так и лежит в чёрной майке и узких джинсах, затянутых на талии ремнём. Непослушные каштановые вихры разметались по подушке, глаза закрыты, между бровями залегла морщинка, а губы сжаты. Йошики наклоняет набок голову. Садится на краешек дивана рядом, протягивает руку, чтобы дотронуться до лица и убрать с него пряди волос, но его запястье мгновенно перехватывают и сжимают. — Эй. Ты чего? — вскрикивает он. Савада открывает глаза, смотрит на него совсем не сонно и осознанно. Даже разочарованно и слегка сердито. — Хаяши, мне велено к тебе не притрагиваться даже пальцем, — хрипло, пьяно, — не хочу от Хиде-чана по башке получить. И ты меня не трогай, иди спать. Его пальцы ещё сильнее сжимаются на запястье, и Йошики кривится. — Тогда отпусти руку, мне больно. Что-то мелькает такое в его глазах; выдохнув сквозь стиснутые зубы, Тайджи медленно разжимает пальцы и, повернувшись, утыкается лицом в подушку. Всем своим видом показывает, что разговаривать ему не хочется. Хаяши всё-таки гладит его по волосам. После укладки и вылитого на них некоторое время назад лака они кажутся жёсткими и спутанными. И всё ещё обвиваются непослушными кольцами вокруг пальцев. — …Хиде-чана сейчас тут нет, — тихо произносит он. — А я ничего тебе не говорил про «не притрагиваться». Да и, думаю, он не это имел в виду. — Уйди, Йошики. Оставь меня в покое. Я не хочу больше делать тебе больно. Поэтому не беси меня, сделай одолжение. В голосе Тайджи звучит усталость и безнадёжность, он даже не поднимает головы. Йошики только вздыхает тяжело. — Ты делаешь мне больно своим поведением. Что с тобой, Тай? Ты сам не свой в последнее время. Чуть подрагивающие пальцы пианиста на его плечах, покрытых татуировками. Гладят едва уловимо, нежно, успокаивая, напоминая о тех моментах, что связывали их когда-то. И связывают до сих пор. Просто случилось что-то с этой связью. Тонкая светящаяся нить превратилась в цепь между двумя ошейниками. — …Мне не нравится то, что я делаю, — вдруг тихо бросает Савада. — На сцене. На Йошики словно выливают сверху ведро ледяной воды; покрывшись мурашками, он кусает губу. — Не понял, — голос лидера ощутимо подрагивает, в нём слышно раздражение. — Ты имеешь что-то против моей музыки? — Не твоей. Вообще такой музыки. Тайджи, поняв, видимо, что Хаяши от него не отстанет, с кряхтением садится и трёт ладонью лоб. — Слушай, — с тяжёлым вздохом говорит он, кусает губу и, не справившись с желанием, всё же поддевает легонько пальцами подбородок, — не прикидывайся придурком. У нас с тобой всегда взгляд на музыку расходился. Это ещё в самом начале было понятно. — Да, но это ведь нормально, — Йошики округляет глаза. — В музыке нет конкретных рамок, все её воспринимают по-разному… — Нет, Йошики, не нормально, — обрывает его Тайджи почти грубо и щурится. — Я надеялся, что это дерьмо рано или поздно пройдёт, но оно никуда не делось со временем. Наоборот, становится только хуже. Я тянусь к хэви-металлу, всё ещё, а ты в последнее время в этом плане сдаёшь, смягчаешься. Ну не хватает мне наших выступлений, чтобы все эмоции выплеснуть, смекаешь? И мне не нравится, что я начал срываться на тебе и остальных. Йошики невольно вздрагивает. Разногласия. Да, они были с самого начала. Тайджи уже один раз уходил из-за этого из «X». — И что? — делано равнодушно спрашивает Хаяши, скрестив на груди тонкие руки. — Ты хочешь уйти? Савада молчит, угрюмо глядя куда-то в сторону. Но едва он слышит следующие слова Йошики, его тёмные глаза мгновенно вспыхивают от гнева. — Хер тебе, не отпущу никуда. Что я буду делать без басиста? Йошики почти видит, как натягивается цепь между ними. И опускает ресницы, пытаясь сморгнуть неприятное видение. — Ты уйдёшь только тогда, когда этого захочу я, — холодно, почти зло добавляет Йошики и встаёт, — и уволю тебя. Считай это моей личной местью за всё. Теперь уже Тайджи цепляется за его руку и не отпускает. — Ты страшный человек, — констатирует он. Йошики улыбается и смотрит на него через плечо. — Я знаю, Тай. Не ты один мне это говоришь. Савада с силой дёргает его на себя, и Йошики, не удержавшись на ногах, падает обратно на диван. Секунда — и горячая крепкая рука ухватывает его за талию, пальцы сжимают резинку на пижамных брюках. Другой ладонью Тайджи зарывается в его волосы, хватает длинные рыжие прядки и с силой оттягивает; Хаяши утыкается носом в щёку любовника, его дыхание больно жжёт трещинки на разбитых им губах. — …И почему-то именно это мне в тебе безумно нравится, — успевает шепнуть Тайджи, прежде чем Йошики сам тянется к нему и прихватывает губы. Болезненный, жгучий поцелуй, отдающий привкусом крови. Но Хаяши чувствует, что если оторвётся от него сейчас, то в буквальном смысле сойдёт с ума. Прошло всего несколько часов, воспоминания всё ещё сидят у него в голове. И всё равно он успел соскучиться. — Так что, ты уверен, что хочешь остаться на диване, — Йошики шепчет прямо в его рот и, отстранившись буквально на пару миллиметров, почти змеиным жестом облизывает губы, — любимый?***
Йошики безвольно падает на постель, едва его почти пинками дотаскивают до неё и толкают. Кривится и отводит в сторону глаза, когда Тайджи нависает над ним, перехватывая за запястья дрожащие руки. Дышит тихонько, нервно глотая слюну. Йошики прекрасно знает, что с ним сделают. Знает, что Тайджи в очередной раз покажет ему небо в алмазах, так покажет, что Хаяши с утра не сможет встать с постели. Но готов принять это, как и свои синяки. Я не могу без тебя… Не могу, даже если ты делаешь больно. Савада целует грубо, оттягивая его голову за волосы. Придавливает запястье большим пальцем, поглаживает его с нажимом. И проводит подушечкой вверх, по дельте сходящихся синеватых вен, к ладони. Разбитые губы болят, опять начинают кровоточить. Йошики без конца трогает их языком, задевая им и губы любовника. Хаяши обнажён, запутан в собственных длинных рыжих волосах. А в дивных раскосых глазах опять стоят слёзы. — Любимый… Йошики опять повторяет это слово, улыбается ему краем рта сквозь слёзы. Но где-то в самом сокровенном уголке души теплится мысль о том, что Хаяши не может называть так ни Тайджи, ни себя. Потому что любят ли они — тот ещё сложный вопрос. Пальцы у Тайджи шершавые от струн гитары. Йошики целует их кончики, приложившиеся к его губам, оставляет на них следы крови. Подставляет грубым поцелуям горло, дрожащей рукой цепляется за каштановые волосы, царапает легонько худую спину. Вздрагивает, когда он ласкает шею языком, щекотно проводит его кончиком по соску и легонько дует на влажную дорожку. Тело у Йошики очень нежное и чувствительное, всё, целиком, словно даже кожей не покрыто, и Тайджи хорошо это знает. Но знает и конкретно, в каких местах надо прикасаться к нему и ласкать. Шея, ямочки под ушами, грудь, маленькая ложбинка под выпирающими рёбрами, живот, бёдра. А самая эрогенная зона — руки. На всех этих местах почти вечны следы поцелуев, которые Савада охотно оставляет на нём. Впрочем, не всегда это поцелуи… Йошики всхлипывает, чувствуя, как впиваются в нежную кожу зубы, как он захватывает её губами. Сильные пальцы всё ещё сжимают его ладонь, массируя её легонько, словно разминая перед выступлением. И Йошики безнадёжно сгибает собственные пальцы, пытаясь дотянуться до них. Вытягивая свою многострадальную шею до боли, целует его плечо, кончиком языка обводит контуры татуировок. Они нравятся ему; Хаяши кажется, что они придают Тайджи какой-то резкости, даже брутальности. И оттого рядом с ним Йошики ощущает себя ещё более хрупким и слабым. Не самое приятное ощущение. Но не тогда, когда они занимаются сексом. Потому что Йошики давно уже понял, что ему нравится разбиваться под тяжестью его тела, захлёбываться стонами и криками. Закрыв глаза, Йошики наощупь ведёт ладонью по его груди, по животу, вздрагивая от ощущения горячей кожи под подушечками. Надавив на поясницу, притягивает поближе к себе; Савада дёргается, когда он обхватывает пальцами их прижавшиеся друг к другу члены. — Хаяши… — он не успевает даже выдохнуть, Йошики опять тянется к приоткрытым губам за поцелуем. Зализывает жадно губы, а рукой гладит, ласкает и себя, и его. А грудью чувствует биение его сердца. Это так интимно, словно они соприкасаются напрямую душами, минуя все физические преграды, даже собственные тела. Дрожь прошибает обоих почти одновременно; капли смешавшейся спермы попадают на живот. Хватая губами воздух, Тайджи наклоняется к тяжело дышащему, раскрасневшемуся Йошики. Пальцами убирает в сторону длинные рыжие локоны и вдруг целует почти нежно в мокрый, горячий лоб. — Прости, — шепчет он мягко — Я больше не сделаю тебе больно, обещаю. — Не говори так… — Йошики вздрагивает и опускает влажные ресницы. — Не обещай мне того, что не можешь выполнить. И Хаяши приподнимает голову, опять ловя его губы своими. Секс с ним сам по себе боль. Поэтому больно Савада ему в любом случае сделает. Тайджи выпускает его запястье. Пальцы медленно сплетаются на подушке. Зацеловывая его губы, вновь скользя языком по шее, свободной рукой он тянется к столику, на котором дожидаются своей очереди почти пустой тюбик смазки и развороченная коробка с презервативами. …Больно. Сильно. Может ли любовь быть совсем без боли? Йошики не знает. И не хочет об этом думать. Ни сейчас, ни когда-либо ещё. Хаяши выгибается с громким криком, со всей силы цепляясь за ладонь любовника, и Тайджи быстро прижимается губами к нежной впадинке за его ухом, целует, успокаивает. Бесполезно, Йошики уже три раза кончил, живот покрывает подсохшая липкая плёнка, но Савада даже не собирается отпускать его, наоборот, словно становится всё более жадным и одержимым, упивается каждым его стоном, каждым судорожным всхлипом. Его движения медленные, дразнящие, но при этом резкие и даже жёсткие, всё мощнее с каждым толчком. И ослабевший, заплаканный Йошики дрожит под ним всем телом, чувствуя неминуемое приближение ещё одной разрядки. — Тай… — почти жалобно, уткнувшись губами в губы, ловя очередной болезненный поцелуй. — Любимый… — Прекрати повторять это, — Тайджи утыкается носом ему в щёку. Глаза у него горят, дыхание сбивается, мелкие капли срываются на кожу Йошики. — Раздражать начинает… — Но я хочу… — тянет Хаяши капризно. Савада улыбается краем рта и, слегка замедлившись, прикладывает к его губам кончики пальцев. — А я хочу, — мгновение, и пальцы нагло забираются в рот, а губы Йошики сами собой сжимаются и обхватывают их, — чтобы из этого ротика сейчас вылетали только стоны. Йошики жмурит глаза, сам остервенело толкается бёдрами навстречу, ускоряясь, буквально разрывая себя на части изнутри этими движениями. Близок, оба они близки, и Тайджи, изучивший любовника, видит это, ласкает его чуть подрагивающей рукой. Йошики в четвёртый раз кончает с ещё более громким и протяжным криком, и Тайджи живо затыкает ему рот поцелуем. И этого хватает, чтобы Хаяши окончательно разбился и растёкся в его руках.***
Наутро покрытое поцелуями тело так свербит, красные пятнышки и следы зубов болят сильнее, чем синяки. Под кожей щёк всё ещё тлеет жар. Йошики с трудом отрывает голову от подушки, щуря воспалённые, больные глаза. — Проснулась, принцесса? Тайджи, лежащий у него на спине, прижимается щекой к плечу. Трётся об него, так нежно, так ласково. Йошики подавляет судорожный вздох. Утром он каждый раз нежный. А к вечеру они уже могут опять поссориться и подраться. — Проснулся… — слабо, сиплым голосом. — Только пошевелиться не могу… Тайджи молчит секунду. Прикладывается губами к его острому плечу, прямо к красному следу от укуса. — Прости. Йошики слегка морщится. — Хватит повторять, раздражает, — сердито отзывается он в той же манере, что говорил ему ночью Савада. — За что ты извиняешься? — Ты знаешь, за что. Тайджи тянет его за волосы, заставляя повернуть голову. Целует быстро в приоткрытые губы, заглядывает в глаза, явно пытаясь увидеть в них его настоящие мысли. Но Йошики отвечает ему спокойным, почти холодным взглядом. — Не знаю. Увидев, как он вздрогнул, Хаяши дёргает слегка плечом и отворачивается, опять утыкается носом в подушку, чувствуя, как Тайджи зарывается лицом в его волосы, дышит тихонько. — …В том, что я в тебя влюбился, виноват только я сам.