Останешься сегодня со мной?

      Снова долгая игра в гляделки. Он сдался первый. Кусок уже не лез в горло, поэтому Леоне ковырялся вилкой в тарелке, стараясь как можно реже поднимать взгляд. Но когда все же поднимал, видел кроткую мягкую улыбку в ответ. Ту, которую видит только Леоне. Ну, он надеялся на это.       Сейчас для него не существовало ни взбешенного Фуго, ни взвизгивающего Наранчи, ни бормочущего что-то Мисты, ни раздражающего Джорно. Никого. Лишь мгновение, а для Аббаккио мир останавливается. И так каждый чертов раз, когда Бруно удостаивает его вниманием. Он знал, что это только их. Только их игра в гляделки. Только их случайные касания ног под столом. Узнать было нетрудно — Леоне слишком активно поглядывал на капо, слишком сильно волновался о внимании к себе и к окружающим. Особенно, когда появился Джорно. В любом случае, осознание того, что Бруно мог позволить себе такие вольности с кем-то другим и прижаться бедром к бедру так плотно, что можно было почувствовать узор на его белье — сводили Леоне с ума.       Чем ближе Леоне подпускал его к себе с той встречи, тем больше сам тонул в этом омуте. Бруно располагал к себе, умел слушать в те редкие моменты, когда Леоне хотелось поговорить, мог сказать те слова, которые были необходимы. Даже тишина рядом с ним была успокаивающая, уносящая горькие воспоминания куда-то вглубь, открывая для Леоне возможность насладиться настоящим, забыть всю боль прошлого. Быть здесь и сейчас. А сейчас Бруно испытывает его терпение. Как и всегда. Его наивность в вопросе знаков внимания была столь очевидна, что, казалось бы, черствый и закрытый от внешнего мира Аббаккио, все же смог заметить это. И это подкупало.       Бруно кивнул в сторону выхода. — Ты что-то зачастил, Буччеллати, — не в упрек сказал Аббаккио, открывая пачку и протягивая ее перед собой, когда они вышли на улицу.       Бруно безмолвно взял сигарету, зажег, а затем глубоко затянулся, заполняя легкие горьким тяжелым смогом. Сигареты у Аббаккио крепкие и самые дешевые. Миста попросил их один раз и с пары затяжек, выкинул, мол, кошки в рот нассали. Но Бруно же свои никогда не покупал: брал его сигареты и никогда не жаловался, только невольно щурил нос на первой затяжке. Он медленно выдыхал, вглядываясь в причудливый танец узоров дыма, которые освещал теплый свет из окна ресторана. Легкое головокружение и тело обмякло, упираясь спиной о холодную каменную стену. — День тяжелый.       И правда. Слишком тяжелый. Аббаккио никогда бы не согласился оказаться на месте Бруно, чем и восхищался, как тот стойко выносит все препятствия, как уверенно двигается к своей цели, успевая при этом следить за внутренним состоянием их небольшой группы. Леоне казалось, что Бруно слишком много для всех остальных и слишком мало для него самого. Поэтому каждый миг, проведенный вдвоем, ощущается в тысячу раз острее. Каждое случайное прикосновение отдает по всему телу током и отпечатываясь в сознании. Аббаккио даже запомнил, когда Бруно вдруг стал позволять больше: не отстранялся, когда тот немного его приобнимет, когда устало кладет голову на плечо, когда случайно проводит пальцами по узкой талии. Он все помнил.       И Бруно тоже.       Они курили в тишине. Леоне надеялся на разговор, тактично выжидая, когда Бруно все же решится как-то продолжить беседа о тяжелом дне. Но тот молчал, крепче прижимая к лицу маску капо, которую снимал в известные только ему особенные моменты. Истинный мафиози — хладнокровный в бою, и до чертиков вежливый и отстраненный в жизни. Таким Буччеллати хотел казаться. Но только не тут. Не рядом с Леоне.       Тут его плечи осунулись, дежурная полуулыбка спала, а стеклянный взгляд стремился вдаль на закатное солнце. Бруно думает. Волнуется. Устал. И маска трещит по швам. Леоне аккуратно стоял рядом, еле касаясь чужого плеча своим. Всего лишь незначительное прикосновение. Маленький дружеский жест поддержки, говорящий: «Я рядом, Буччеллати», который отзывается мягким теплом по телу. Глаза опущены. Он смотрит на асфальт, но только не на Бруно. Только пять минут этого незначительного прикосновения. Когда от сигарет остался только фильтр, Леоне остался, продлевая мгновение еще на пару секунд. Больше нельзя.       И резко отстранился. Буччеллати осторожно остановил Леоне за руку, направляющегося обратно к ребятам, и полушепотом спросил: — Останешься сегодня у меня?       И спрашивать не надо было: Леоне всегда оставался.       Оставшиеся минут пятнадцать их неофициального собрания, Аббаккио продолжал ковыряться вилкой в тарелке, оставаясь безучастным, когда остальные обсуждали прошедшую миссию и планы на следующие несколько дней. Потом скучная поездка домой с Мистой, который тактично молчал рядом с Аббаккио, подвозя того до дома.       Еще пара часов перед тем, как он пойдет к Бруно.

***

      Леоне стоял под душем. Горячие капли падали на бледную кожу тонкими иглами, пронзая, заставляя гореть и задыхаться от жара. Он снова тонул без возможности выбраться из безграничного и глубокого океана глаз, которые представлял перед собой. Невыносимо. Невыносимо быть вдали и быть рядом. Невыносимо терпеть эту игру, продолжающуюся уже неизвестно сколько. Оба знали, оба понимали, но то ли отсутствие опыта у Бруно, то ли слишком осторожный Леоне застыли на месте. Жгучая ревность просто когда разговаривает с другими, когда смотрит не на него. А когда рядом, то боится неверного шага и так быстро сдается, вслушиваясь в размеренное дыхание и мягкий голос, убаюкивающий сознание. Бруно Буччеллати — это то самое сокровенное и священное, что Леоне хотел эгоистично осквернить своей грязной душой, хотел быть ближе, сломать, чтобы капо окончательно сорвать гребаную полуулыбку и показал себя, чтобы, наконец, отдался своим желаниям. Он сделал для Аббаккио все, чтобы тот чувствовал себя живым, а сам все больше зарывался в тревоге и переживаниях, изредка позволяя себе дольше обычного с теплотой смотреть на Леоне. Жить и делать что-то для себя стало для Бруно табу, но Аббаккио заметил тот взгляд. Вырвавшееся наружу желание отдаться, броситься в объятия, забыться. Леоне знал это взгляд, потому что сам так смотрел, сам желал, но трепетно ждал готовности Бруно самому открыться. Ему нужно было самому принять решение, справиться со своей внутренней борьбой неизвестно за что. По крайней мере, Леоне не совсем понимал, за что эта борьба. Глупо, со стороны Бруно, было запрещать себе то, что хочешь, и когда это так рядом. Потому что один зов и Леоне придет. Посвятит ему жизнь. Оставалось ждать — это единственное, что мог дать Аббаккио взамен за свою спасенную душу.       В своих раздумьях он опустился ниже, касаясь спиной холодной плитки ванны, борясь с желанием осушить ту чертову бутылку, что стояла у кровати.       Сдержался, потому что обещал. Привел себя в порядок, по сто раз развязывая и завязывая хвост, остановившись на собранных волосах. Темная помада, аккуратная шнуровка на пиджаке, парфюм, ни одного торчащего локона: все было почти идеально. Кроме мыслей.

***

      Два стука в дверь было достаточно, что бы Бруно распахнул дверь. В нос ударил аромат духов и свежего мыла, обволакивающего Леоне словно туман, в котором он бы хотел потеряться. Улыбка, слегка влажные волосы, собранные в привычную прическу, костюм открывающий взору грудь, тонкое кружево, дразняще выглядывающее из-под него. Все, как всегда, идеально. Только тень усталости под глазами, и легкое смущение выдавали, что Бруно тоже человек. Шаг вперед и весь мир остался позади. — Аббаккио, будь любезен… — не успел договорить Бруно, как Леоне открыл бутылку вина и услужливо разлил по бокалам.       Красное сухое. Как всегда. На столе были разные виды закусок к вину от сыра до аккуратно оформленных тостов и тарталеток. Бруно, видно, старался.       Они сели на диван перед распахнутым балконом, который представлял двоим вид на ночное небо Неаполя.       Диалог шел все по той же схеме из недели в неделю: сначала Буччеллати старался удостовериться, слушал ли Аббаккио на собрании хоть что-нибудь, задавая наводящие вопросы; потом с мягкой улыбкой плавно направлял диалог в повседневность — говорил о каждом из их банды, сначала ругал их, потом хвалил, подмечая мелкие детали поведения, а затем получал утвердительный кивок от Аббаккио, когда догадки были построены верно. Бруно, на самом деле, и так знал, что прав, потому что тонкости подмечал не хуже Аббаккио, но продолжал ждать кивок. Он любил это. Разгадывать загадки, играть в расследования человеческих душ, сплетничать, а затем удовлетворенно делать глоток из бокала, когда находился ответ. Точнее, Бруно сам задавал вопросы из разряда "Почему Миста сегодня такой неразговорчивый?", а потом сам же на него отвечал. Леоне же просто каждый раз наблюдал за движением кадыка в такие моменты. Удовлетворенный и уверенный в себе. Аббаккио выдыхает и осушает свой бокал, приятной терпкостью растекающегося внутри. Осторожное крохотное прикосновение чужого колена к бедру отозвалось ноющим чувством в груди.       Он не был готов в ту же секунду, когда оторвет свой взгляд от вина, столкнуться с бушующим океаном в радужке собеседника, который каждый раз представлял, как только закрывал глаза, опьяняющий сильнее, чем самое крепкое вино, что есть в Италии. — А что на счет тебя, Аббаккио?       О да. Снова эта игра. Легкий смешок в ответ, а внутри все сгорало от глаз, видящие душу насквозь. Буччеллати хотел и его разгадать, упустив тот момент, что Аббаккио уже давно открыт, и что сам знает все ответы, но все же продолжил: — Несколько дней встревожен и места себе не находишь. Я же вижу. И те бутылки в гостиной я тоже заметил.       Вступает в игру, разворачиваясь корпусом к Бруно: — Простая усталость. И место я себе нахожу, Буччеллати. — голос тихий и низкий с привычной прокуренной хрипотцой, — А что насчет тебя?       Корпус Леоне подался вперед, склоняясь немного к Бруно, внимательно рассматривая его лицо. Непонимание и легкая усмешка собеседника. Буччеллати не отводит взгляд, а только с новой силой напирает. — А что насчет меня? — Встревожен и места себе не находишь. У меня уже по две пачки в день уходит.       Леоне с кажущейся безразличностью сделал еще один глоток и откинулся на спинку дивана. Нужно было время. Улыбка и игривость Бруно сошли с лица. Он усмехнулся, но уже совсем не весело. — Простая усталость. И место я себе давно нашел. Ты прекрасно знаешь. — а это был упрек. Тон, с которым Бруно редко разговаривает. Леоне почувствовал бы вину, но это был шанс. Из тех немногих, что он уже не раз пропускал. — Бучелатти, ты не спрашивал моего мнения, но я скажу. Эти ночные распития вина раз в неделю превратились в почти ежедневные встречи. Эти… «случайные» касания под столом. — Аббаккио вздохнул и помедлил, прежде чем продолжить, — Я знаю, что ты чувствуешь, как никто другой. И мы оба знаем, что тебе нужно. И я здесь. С тобой. И тебе хоть раз надо сделать что-то для себя.       Терпеливое ожидание Леоне и выдержка Бруно разрушились тут. Им нужен был этот разговор уже очень давно.       Всего несколько фраз было достаточно, чтобы Бруно сдался. Все всё понимали. Все всё знали. И маска треснула с глубоким вздохом. «Как всегда в самую точку» — подумал Буччеллати, отворачиваясь.       Они молчали. Он научил Аббаккио жить настоящим, а сам не умел, прокручивая в голове из раза в раз свои волнения за других: за Наранчу, за Фуго, за Мисту, за Джорно. За Леоне. Даже когда они вдвоем, он не мог полностью насладиться присутствием самого близкого человека. Чего же он хотел? Всегда было какое-то но, останавливающее Бруно. «Ему хотелось, но…»: и длинный список из не самых удачных отговорок.       Аббаккио ждал. Как всегда. Только одному нужно было сломаться, чтобы признаться, а другому услышать.       Вот он, здесь, готовый на всё. Дающий ту поддержку, что так необходима. Тот, с кем чувствуешь себя минимум — расслабленно. Максимум — что находишься дома.       Тяжелый вздох и голова сама падает на крепкую грудь, а тонкие пальцы плавно стягивают тугую резинку с платиновых волос. — Тебе так больше идет.       Вызывающий мурашки полушепот раздается у самого уха. Волосы плавно опустились на спину и плечи, накрывая черные пряди. Мимолетный поцелуй. Почти невесомый и мягкий, как сам Бруно. Бруно сломался, а Аббаккио все услышал. — Останешься сегодня со мной? И спрашивать не надо было: Леоне всегда будет оставаться.