Что-нибудь изменится

– Вы с Джорджем стали практически монополистами после того, как выкупили «Зонко» и продлили контракт с Отделом игр и спорта, – терпеливо объясняет Драко, наматывая на руку гирлянду остролиста. – Не всем это нравится, Уизли. Кое-кто в Министерстве собирается протолкнуть закон об ужесточении правил ввоза сырья из Африки и Южной Америки. Увы, говоря «кое-кто», я имею в виду не одного человека, а целую… скажем так, целую группу заинтересованных лиц. Она бездонная, правда? – Драко точным движением палочки отсекает часть гирлянды, и заглядывает внутрь бочки. Невянущий, пахнущий морозом остролист все так же наполняет ее до краев. – Заклятие незримого расширения, – кивает Рон. – Так я и думал. Держи, – Драко сгружает ему в протянутые руки моток гирлянды и принимается отматывать новый. Какое-то время они работают молча. Драко – сосредоточенно склонившись над бочкой, Рон – прохаживаясь вдоль высоченных полок и приставных лестниц, взмахами палочки закрепляя гирлянды там, где подсказывает ему если не вкус, то хотя бы здравый смысл – лепи туда, куда можно прилепить. И без того пестрый, плотно набитый товарами, словно огромный рождественский носок, магазин становится еще наряднее. Драко думает, что когда утром Рон распахнет витрины, внутренние залы магазина в их строгом геометрическом обрамлении будут похожи на открытки – из тех, какими торгуют маглы в привокзальных киосках. – Так что там с законом? – Рон, откашлявшись, прерывает загустевшую тишину. – Ну, в смысле, что ты планируешь делать? – Ничего, – Драко пожимает плечами. – Ничего? – У тебя со слухом проблемы, Уизли? – Нет, я просто… Драко разгибает спину и неспешно поворачивается в сторону Рона, прижимая к груди ворох остролиста. Щурится от яркого света десятков свечей, вставленных в потолочные люстры, и объясняет терпеливо и снисходительно: – Все, что я могу – это предупредить. Помешать принятию закона я не в силах. Мне пока еще, – он отчетливо выделяет голосом последние два слова, – не хватает влияния. Придется вам с Джорджем довольствоваться тем, что есть. – А что есть? – Информация, – Драко склоняет голову к плечу и борется с желанием закатить глаза. – Я думаю, что вам следует пустить всю рождественскую выручку на заказ и оплату новых партий скользких пузырчаток, брякающих тамарисков и… что еще вы там мешаете в свои ворожейники и прыщевыводители? – Плотоядные крестовники. – Именно, – коротко кивнув, Драко отпускает гирлянду на пол и подчиняет ее движениям палочки, заставляя извиваться змеей. Гирлянда ползет и оборачивается вдоль перил лестницы, ведущей на второй уровень магазина. – Рассмотрение закона назначено на пятнадцатое января. Скорее всего, тогда же его и примут, но… – Драко замолкает на секунду, оценивая расстояния между витками гирлянды – одинаковы ли?, – а затем продолжает: – Но на заказы, сделанные до нового года, закон распространяться не будет. Так что вам надо будет поторопиться. – Значит, это то, что ты посоветовал Джорджу? – Значит, Уизли. – И что он сказал? – Рон проходит мимо Драко и садится на ступени лестницы. Они смотрят друг другу в лицо, но Рон первым отводит глаза. – Сказал, что должен обсудить это с тобой. – О. Рон кивает сам себе и ерошит волосы, обнаруживая этим жестом свою неуверенность и свое облегчение. «Это магазин Уизли», – может сказать Драко, потому что действительно так считает. – «Твой и Джорджа. Я не собираюсь отнимать у тебя место в нем». Но ничего не говорит – он не настолько великодушен. – В общем, думайте. До Рождества всего ничего осталось. А там – посмотрим. Может, мне удастся оставить в законе парочку лазеек. Кто знает? – Драко пожимает плечами. Кто-то, наверное, знает. Он – нет. Им больше нечего друг другу сказать. Магазин украшен, от обилия остролиста в глазах всё зеленит, от покачивающихся – даже без ветра – разноцветных волшебных фонариков всё мерцает. Драко закрывает бочку и прячет палочку в карман мантии. Рон встает и неловко топчется на месте. Помедлив, спускается вниз и оглядывается – то ли что-то ищет, то ли что-то забыл и пытается вспомнить. Драко все равно, потому что Рон, которого он не всегда понимает, – загадка неинтересная. – Нормально вроде? – Рон все еще медлит. Рассеянно обводит взглядом полки, разглядывает потолок. – Более чем. – Тогда… до завтра? – Увидимся, Уизли. Рон не уходит. Все-таки он что-то забыл. Мнется, открывает и закрывает рот выброшенной на берег рыбой. Драко не торопит его словами, но делает шаг вверх по лестнице, еще один, и еще. «Если хочешь мне что-то сказать – говори сейчас». – Рождество, – выдыхает, наконец, Рон. – Рождество в Норе. Потрясающее красноречие. Обиднее всего то, что Драко моментально понимает, к чему неловко и нервно клонит Рон, и от этого во рту становится кисло. – Я не притащусь в Нору под руку с Джорджем, Уизли. Не в это Рождество и не в следующее. А дальше – к чему загадывать? – Джордж хотел бы. – Но я – не хочу. К чести Рона, тот не спрашивает «почему?». Не угадать заранее ответа на этот вопрос было бы слишком даже для него и его не слишком соображающей головы. – Мама была бы рада узнать, что у Джорджа... кто-то есть. Тем более она, кажется, и так догадывается. – Ваша… Молли, – Драко кладет ладонь на перила, в просвет между листьями остролиста, и кривит губы в невеселой полуулыбке. Пристально смотрит на Рона через плечо. – С ума сойдет от счастья, когда увидит меня. Ага. – Ну… – Рон мучительно медленно подбирает слова, – в нашей семье… знаешь… всем тощим и белобрысым туго приходится первое время. Но мама отходчивая. И очень любит Джорджа. – Верю тебе на слово, Уизли, и все-таки я не буду тем, кто рискнет проверить границы этой любви. – Ужасные вещи говоришь, – Рон вздыхает – не слишком уж тяжело. Драко, почти против воли, улыбается ему мягче и искреннее. Иногда в моменты, подобные этому, он ловит себя на мысли, что Рон совсем не такой простак, каким кажется, – или хотел бы казаться. Его прямота раздражает и в то же время обезоруживает: сказать бы что-нибудь хлесткое и остроумное в ответ, но не получается. Потому что такого Рона – свято верящего во все, о чем говорит, – ничем не проймешь и ничем не уязвишь. Драко немного ему завидует, – Рону не не нужно бить и не нужно защищаться, – но не настолько, чтобы отказаться от проверенного набора приёмов и уловок, позволяющих манипулировать и играть на чужих слабостях. Он помнит, что мир не состоит из сплошных ронов уизли. Впрочем – и слава Мерлину. – Значит, ты не придешь? – Нет, Уизли. Я не приду, чтобы осчастливить всю твою семью. – А Джорджа? Драко больше не улыбается и ничего не отвечает. До побелевших костяшек сжимает ладонью перила. Рон не бьет, – ему ведь не нужно, – но все равно попадает в то глухое, больное, скрученное то ли змеиным клубком, то ли дьявольскими силками глубоко внутри Драко. Нечестно и несправедливо. Драко смотрит на Рона, растерянно и зло, и невежливые, горячие слова стучат у него в голове: «Катись к черту, Уизли!». Может быть, он произносит их вслух, потому что Рон краснеет, робко взмахивает рукой, прощаясь, и аппарирует с громким хлопком. «Туда тебе и дорога». * Когда долго болит, то в конце концов привыкаешь к боли. Учишься с ней жить, удивляясь, что получается. Драко разжимает пальцы, злое и кипучее отпускает его, позволяя дышать и двигаться. Давно его не скручивало так, но перед Рождеством и новым годом наваливается много всего – по работе и вне ее, – так что контролировать себя становится сложнее. Свое тело. Свои мысли. Драко плотнее стягивает на шее воротник мантии – собирает себя. Он поднимается вверх – сперва по лестницам, потом – по лесенке. Узкой, со скрипящими крутыми ступенями. Она ведет в квартирку под самой крышей магазина – маленькую и нелепую. Драко до сих пор не привык к ее неправильным углам и скошенным стенам. Он входит в комнату, которая служит гостиной, спальней, кабинетом – всем сразу в зависимости от времени суток и желания хозяина. Джордж сидит за столом у круглого пыльного окна и пишет, низко склонившись к обрывкам пергамента. Локтем он едва не задевает колбу с остатками свернувшегося зелья. Она стоит ближе всех, но вокруг на столе теснятся другие, и все с остатками, разводами, следами гари. Если подойти ближе, от них можно ощутить сладковатый запах гнили. Когда-то он раздражал Драко, теперь успокаивает. Джордж экспериментирует, а значит – все в порядке. – Рон уже ушел? – Джордж поднимает голову и улыбается отражению Драко в тусклом стекле. – Да. Мы закончили с украшениями. – Спасибо, что помог ему. Я планировал спуститься к вам, но, похоже, слишком увлекся. – Чумовым взрывателем Уизли? – Драко кивает на стол, бумаги, колбы. – Им самым. Думал, успею доделать к Рождеству… Теперь бы к новому году управиться. Нестабильная получается штука. Джордж откидывается на стуле, отрывая его передние ножки от пола, и свешивает голову назад. Рыжая челка падает со лба, открывая свежий росчерк царапины вдоль виска и подпалину на левой брови. Джордж, перевернутый и смешной, вцепившийся в край стола самыми кончиками пальцев и балансирующий на стуле, смотрит на Драко и улыбается – совсем по-мальчишески. – Хочешь, я помогу? – Драко подходит к нему и упирается в спинку стула там, где она выступает по обе стороны от плеч Джорджа. Толкает ее вперед, возвращая стул на все четыре ножки. Они снова видят друг друга в круглом зрачке окна. Драко улыбается, надеясь, что его улыбка никому – особенно Джорджу – не напомнит о том, каким мальчишкой он когда-то был. – Хочу. – Я предложил из вежливости. – Знаю. – Но я могу прислать домовика, чтобы прибрался тут. – Мне нравится, когда бардак. Драко хмыкает. – От тебя остролистом пахнет, – сообщает Джордж. – А от тебя… «Болотом. Тем самым, которое вы с братом разлили в коридоре школы перед тем, как покинуть ее». – Чем же? – Протухшим тыквенным соком. Драко мимолетно гладит Джорджа по плечу и отступает в полумрак второй половины комнаты. Отворачивается к распахнутому шкафу, придвинутому к наклоненной под углом стене, и разглядывает висящие в нем мантии и костюмы. У Джорджа много красивых и дорогих вещей. Некоторые из них, пожалуй, слишком красивые. Джордж называет их экстравагантными, Драко – вычурными (но про себя). Ни к чему устраивать ссору на пустом месте, если Джордж все равно не носит большую часть своего гардероба. Ему приелась его пестрота или скучно быть экстравагантным в одиночку? Драко одергивает руку, которую занес было, чтобы дотронуться до слегка старомодного пиджака из драконьей кожи. Да что с ним сегодня такое? Вспоминает то, чего не хотел вспоминать, и думает о том, кого никогда не знал и никогда не любил. – Это все твой брат, – выдыхает Драко, не оборачиваясь. – Это все Уизли. – Рон? – Сказал, что я был бы отличным рождественским подарком для твоей… Молли. – Я просил его не говорить с тобой про Рождество. Прости. Мне надо было… быть более убедительным. Джордж торопливо встает из-за стола и подходит к нему, сгребая в решительное объятие. Ему приходится неудобно согнуть ноги в коленях, чтобы устроить подбородок на плече Драко. Забывшись, он прижимается к его щеке той стороной головы, где на месте ушной раковины зияет обведенная выпуклым красноватым шрамом дыра, но тут же спохватывается и вздрагивает. – Нет, – Драко вскидывает ладонь и прижимает к его затылку, не позволяя отстраниться. Так они и стоят – переплетаясь руками, неловко и неустойчиво цепляясь друг за друга. Драко расслабляет плечи и горбит спину, которую с самого утра держал неестественно прямо. Джордж слегка поворачивает голову и целует его куда-то между носом и подбородком, задевая уголок рта. – На самом деле, – говорит Драко, – я хотел бы пойти с тобой. На Рождество. В Нору. Признание дается мучительно, но Джордж рядом. Джордж, у которого прямота и благородство – фамильные черты, и который никогда не воспользуется его откровенностью, чтобы сделать больнее, чем есть. Если Драко не скажет ему сейчас – потом уже не решится. Он выталкивает слова, одно за другим: – Я очень хотел бы, но я... не пойду. Потому что я все еще… Я все еще не считаю себя достойным. – Достойным чего? – Всего. Когда война закончилась, – Гарри выжил, Воландеморт рассыпался в прах, – Драко ждал наказания, а получил прощение. И едва сумел его вынести. Никто не схватил его и не бросил в Азкабан. Никто не проклинал его и никто не судил. Ему пришлось делать это самому – каждую ночь вызывать в памяти все, что он совершил, и встречаться лицом к лицу со своей трусостью, своей подлостью, своей виной. Прошло почти десять лет. Некоторые воспоминания поблекли; слова, жесты, детали – стерлись из памяти. Кое-что теперь кажется не таким уж страшным грехом, каким казалось раньше. Некоторые поступки, по здравому размышлению, отнесены к категории «я все равно не мог иначе». Драко излечился от бессонницы, прожевал и выплюнул чужое мнение, строит свою жизнь на происхождении, власти и золоте – так, как планировал с самой юности. Но... возмездие, которое так и не пришло, все еще висит над его головой, словно готовый разить меч Гриффиндора. Драко не верит в чужое прощение. И сам себя до конца не простил. Так, может, и Джордж?.. Терзать себя догадками – нелепое и горькое занятие, но иначе не получается. – Ты много об этом думал, да? – негромко спрашивает Джордж. – Больше, чем ты можешь себе представить. Они никогда не говорили о прошлом – ни словами, ни взглядами. Встретившись в Отделе регулирования магической торговли внутри страны, – узком министерском коридоре с десятком дверей по обе его стороны, – они познакомились заново. Это были другой Джордж и другой Драко. Но разве не прошлое сделало их теми, кто они есть? Джордж разрывает затянувшееся объятие, но не отступает, не уходит. Чувствовать его присутствие – все равно что сидеть у растопленного камина в холодный зимний вечер. Драко тянется за его теплом, поворачивается к нему, смотрит снизу вверх. – Расскажи мне, – просит Джордж. Это большая просьба, потому что говорить Драко придется много, долго, мучительно. И, в конце концов, в комнате станет тесно и трудно дышать из-за призраков прошлого, которые поднимутся из его рассказов. Драко расскажет, и все изменится. Может, даже сломается, и никаким заклятием, никаким зельем не починишь и не исправишь. Джордж берет его за руку. А может, все только надломится, а потом – срастется и станет крепче. – Я расскажу, – обещает Драко. – Если ты тоже расскажешь. * Скоро рассветет. Кусочек неба за круглым окном светлеет, на крыши соседних домов опускается густой туман. Они, одетые, лежат на нерасстеленной узкой кровати – плечом к плечу – и касаются друг друга кончиками пальцев. Они уже лежали так целую ночь напролет целую вечность назад, когда Драко впервые согласился подняться в маленькую квартирку, чтобы быть одинокими вместе. Теперь – чтобы просто быть. Вместе. И, странное дело, – только это и изменилось. – Мне пора уходить, – говорит Драко. – Прямо сейчас, иначе не успею переодеться и придется идти на работу в несвежей мантии. – А опоздать? – Нельзя. – А отпарить заклинанием? – Я все равно буду знать, что она несвежая. – Тогда иди, – Джордж улыбается. Драко поворачивает голову и встречается с ним взглядами. Так уж у них выходит: примагничиваться друг к другу, притягиваться, прирастать – каждой минутой, проведенной рядом. Страшно подумать, к чему это приведет. Страшно – и весело. Глаза у Джорджа тоже улыбаются. Он легонько дует Драко в лицо, заставляя его зажмуриться, и добавляет: – Только возвращайся. Какое ребячество. «Что угодно, если это сделает тебя счастливее». Драко улыбается ему в ответ. Джордж дурачится, а значит – все в порядке. В естественном утреннем свете он снова выглядит на свой возраст. Вокруг глаз у него морщинки. Царапина на виске затянулась тонкой корочкой. Сколько их будет еще, таких морщинок и таких царапин? Драко думает о том, что с годами Джордж все меньше и меньше будет походить на своего брата – тот навсегда останется юным и целым. Он мысленно произносит имя: «Фред». Он назовет его вслух, когда будет готов. И пускай это получится естественно и непринужденно, и ничего внутри не вздрогнет, и Джордж – улыбнется, как улыбается сейчас. Вставая с кровати и расправляя складки мантии, Драко прислушивается к себе. Ну что ж, действительно – мало что изменилось. То, что болело, так и болит. Болит за себя и болит за Джорджа. Но призраки были – и сгинули, и дышать стало легче. Не все можно исправить волшебством, но кое-что можно – словами. Это Рождество Драко проведет во Франции у матери, а следующее… Загадывать не хочется, но если они с Джорджем все еще будут вместе, то может быть, черпая силы в его благородстве и его смелости, Драко решится.