Глазами Жозефа

      Жозеф Буке знал театр как свои пять пальцев. Что неудивительно, он отдал двадцать лет этому месту. Считай, заслуженный деятель искусства.       Дядя привёл его сюда ещё совсем зелёным юнцом, крепким, бестолковым, без гроша за душой и в кармане. Пристроил, так сказать, племянничка. Вручил в руки месье Полиньи, с которым сам был знаком чёрт знает сколько лет. Вот он, мол, племянничек, Жозеф. Пристройте кем-нибудь, хоть разнорабочим. Пристроили. Парень он оказался ловкий и, что самое гла      вное, рукастый, поэтому освоился и снискал уважение коллег быстро. Особенно любил впечатлить тем, что по стропилам лазил, как обезьяна. Даже тогда, когда и нужды в этом особой не было. Жозеф, ну вот же лестница, ну куда по канату то?       Один раз он решил впечатлить товарищей тем, что преодолел весь периметр театра сверху, с помощью многочисленных конструкций, будучи категорически пьяным. Было это после ежегодного маскарада, когда щедрой барской рукой хорошее пойло разливалось по кровотоку театра. Не только господа знали толк в качественной выпивке. Жозеф тоже не дурак был сивухой давится, подавай хороший ром, коньяк, вино. Бывало, что и шампанским горло смачивал. И вот, осушив всё это примерно в таком порядке, полез на тот момент ещё юный и сильный Жозеф покорять высоты. Мужики ставили последние гроши, что навернётся молодец, свернув шею. А не навернулся, гляди-ка! Видать, удача любит молодых да отчаянных. После этого авторитет Буке вырос в театре до невиданных размеров. Как среди рабочих, так и среди впечатлительных певичек и балеринок, охочих до закулисных историй.       Можно смело сказать, что первые лет десять головокружительной карьеры заслуженного деятеля искусств Жозефа Буке в театре прошли успешно, без всякой чертовщины, тихой сапою, так сказать. Среди доброй работы, хорошей компании и выпивки время от времени. В умеренных количествах, конечно же. Повторять тот новогодний подвиг Жозеф так и не решился. А потом приключилась вся эта истерия с Призраком.       Нет, начиналось то всё вполне себе мило и безобидно! Просто особо впечатлительные барышни призрака видеть начали. Ну как призрака. Шмыгнет мужик какой в чёрном балахоне, а они и рады сказки рассказывать. А если пудреница у кого пропадёт, всё, считай нечистая сила в театре завелась! И всё бы ничего, но потом фигуру начали видеть и коллеги по цеху. Матёрая тётка-швея, родившая семерых и шестерых похоронившая, это вам не кисейная барышня. И столяр с могучими руками, которыми он в молодости сломал шею быку, это вам не балеринка обморочная. Такой народец сказками не напугать, а гляди-ка, зашушукались, начали через плечо оглядываться. Что же касается самого Буке, то течение последних лет он нет-нет, да и видел призрачную рожу. Как правило чаще всего таинственный оперный дух бродил не посреди сцены, и не в пустынных коридорах, и даже не в спальне балерин, а среди стропил и декораций. В самом сердце рабочего процесса, так сказать. И это правильно, потому что искусство, по мнению его заслуженного деятеля Жозефа Буке, оно не там, где мужики в трико скачут и не в кабинете директора или директоров. Оно тут, среди верёвок, рычагов, станков, конюшен. Пахнет крепким потом и ещё более крепким ромом. Пока не вдохнёшь его, не пропитаешься, считай, в театре не был. Так что первое время Жозеф Призрака Оперы вполне себе даже уважал. Мужик нормальным делом занят, рабочим процессом. Если бы кто-то рассказал Жозефу, что Призрак ещё и панталоны у балерин ворует, уважению месье Буке вообще предела не было бы!       А потом всё как-то начало идти по наклонной. И хрен разберёшь, вниз или вверх! Новый директор, пришедший на смену Дебьену и Полиньи, вдруг начал ходить с таинственным и нервным видом, постоянно одергивая фрак и оглядываюсь по сторонам. И каждый раз, когда от него требовалось конкретное решение по какому-либо вопросу, месье Лефевр выделял себе вечерок-другой на раздумья. Вот что там думать? Поставьте Буке директором театра, он вам на все эти вопросы ответит без содержимого насморочного носа. Вот например: начинаем сезон с оперы или балета? На что декорации есть, с того и начнём!       Ставить Буке директором никто почему-то не предлагал, поэтому получалась престранная картина. Вот есть месье Лефевр, весь такой разумный, статный, в сюртуке по фигуре. Сидит в кабинете, бумажки перебирает. А по факту, как что-то нужно решить, так сидим ждём благословения то ли с небес, то ли из подвалов театра. И разбери теперь, в какой момент Призрак Оперы стал здесь, по сути, новым хозяином. Но, как у любого хозяина, у него появилось доверенное лицо.       Стареющая стерва вдруг начала вести себя как урождённая графиня, высокомерно раздавая указания. Это потом уже Жозеф узнал, что ей было доверено, цаца какая, корреспонденцию от Призрака передавать. Возвысилась дамочка быстро, начав стучать тростью не только на балерин, но и на большую часть работников театра. А ведь Джозеф помнил мадам ещё молоденькой. Ну не так, чтобы совсем свежачок. Но вполне себе красивой дамочкой. Мадам Жири тогда ещё только вернулась из России, где жила со своим покойным мужем. Молодая вдова была совсем не против компании сильного высокого мужчины, коим считал себя Джозеф Буке. Нет ничего такого мадам Жири себе не позволяла! Но перекинуться парой слов с разнорабочим вполне могла. Да и над шуткой могла посмеяться, не изысканной какой, а простой работягской шуткой, скабрезненькой малость такой. А сейчас — попробуй пошути рядом с мадам! В лучшем случае подожмёт тонкие губы и посмотрит, как на пропойцу последнего, валяющегося в луже собственных нечистот.       Жозеф Буке знал театр как свои пять пальцев. Но понять откуда приходил и куда исчезал таинственный Призрак Оперы он так и не смог. Видел несколько раз, как тёмная высока фигура быстрой тенью преодолевает рабочее пространства театра, а поймать, схватив за краешек длинного плаща, не мог, хоть ты тресни. Очень уж ловким оказалось местное привидение. И азартным. Раз не упускал шанса порой подразнить рабочих театра, позволив им заметить себя. Заметить. Но не рассмотреть. Нутром Жозеф чуял, что обитает призрак где-то в подвалах, что в общем то и пристало любому порядочному привидению. Подозрения разнорабочего подтверждались тем, что пресловутая мадам Жири частенько ошивалась около этих самых подвалов. В один день Жозеф не выдержал, сцапал дамочку за острый локоток, да прямо в лоб и спросил, откуда письмишки достаёт от господина Призрака. Реакция мадам его удивила. Вместо того, чтобы отпираться и ломаться, как конфетная фабрика, она гордо выпятила грудь и спокойно ответила, что письма находит на своём рабочем столе. А как они туда попадают, это только хозяину театра известно.       Эдак! Хозяину театра!       Про подвал, кстати, ловко умолчала тогда, старая перечница.       То, что Призрак действительно сделался полноценным хозяином театра, Жозеф скоро понял и прочувствовал на собственной шкуре. И не только он.       Месье Лефевр, не желая ронять лица перед работниками, некоторые из которых ещё при прошлых директорах работали, поначалу пытался не обращать внимания на излишне назойливые рекомендации Призрака. Кое-когда, бывает, прислушается, а кое когда и по-своему поступит. А сидеть на двух стулья мало у кого долго получается. Вот и желание директора отстаивать собственный авторитет резко пропало после одного случая.       Это случилось во время генерального прогона, на котором добрая часть всего рабочего состава присутствовала. В зале, где шла репетиция, вдруг полностью погас свет. Зимняя тьма и холод наполнили зал в одно мгновение, стирая налёт цивилизации и безопасности, бросая людям в лицо первобытные страхи, знакомые с детства и связанные с темнотой, в которой способны укрыться самые опасные чудовища. Как так получилось, что не только все свечи потухли в одно мгновение, но и электрические лампочки светить перестали, объяснить не смог никто. Списывать это на недостатки русского изобретения, славившегося своей недолговечностью, опять же никто не захотел. А когда каждый (каждый, мать его!) из присутствующих услышал такой тихий, но вполне себе разборчивый шёпот прямо возле уха (каждый, мать его, возле собственного уха!), вздыхающий над тем, что директор театра совсем не ценит труд честных рабочих, обеспечивающих театр бесперебойным освещением, то вопрос с тем, кто в этом театре главный, больше не стоял.              Не стоял потому, что абсолютно всем в этот вечер стало страшно. А ещё, потому что голос как будто ввёл всех в состояние транса. Буке за все годы работы в оперном театре ни разу не слышал такого красивого голоса. Будь словарный запас разнорабочего побольше, он бы назвал голос бархатным, но в силу суровой мужской профессии гордо заключил, что голос был просто «ну вот охренительно такой красивый!».       Кстати, обсуждать ситуацию никто и никак не стал. Услышали, приняли, поняли. Теперь слово Призрака было в театре законом.       Именно он считался негласным хозяином. Вот засеменит Мадам каблуками по паркету, прижав к груди заветное письмецо, в кабинет месье Лефевра, а у всех ушки на макушке уже. Директор выйдет к честному народу, да и огласит барскую волю, так мол и так, спектакля не будет. Спокойно, господа и дамы, никто нас не закрывает! Просто Il Muto перед Рождеством давать, как говорится, моветон. Так что будем балет ставить! Репетируем в поте физиономии, дамочки, лишние килограммы до премьеры сбрасываем! И нечего так смотреть, синьор Пьянджи, будут вам ещё оперы, но потом, потом. А работники то не дураки, понимают, чья это воля. И как будто чувствуют, рядом хозяин, всех видит, всё слышит. Спрятался где-то в нутре театра, меж всех этих портьер и занавесов, и оглядывает свои владения. Балет, так балет. Что заготавливать, макет дворца для Саломея или искусственные кущи для Лебединого Озера? Да, денежные средства в размере двадцати тысяч франков уже списали на срочные, неотложные нужды в виде закупок швабр, вёдер и мётел. В ложе номер пять порядок навели, хотите, даже программку с биноклем положим?       Жозеф Буке знал театр как свои пять пальцев. Но понять, когда всё пошло под откос, сумел только непосредственно перед своей трагической и такой неуместной смертью. Всё рухнуло не тогда, когда Директор начал получать письма. И не тогда, когда ушёл в отставку, пригласив на своё место двух чудиков. И не в момент, когда стерва Мадам начала считать себя выше остальных сотрудников и глядеть на них, как на грязь под ногтями, даже на собственную дочурку порой смотрела как на что-то неправильное, мешающее. И даже не тогда, когда каждый из присутствующих на репетиции услышал голос. То хозяин театра лишь дал понять, вот он я, ваш единственный начальник, господа работнички! Получите, распишитесь.       Всё пошло под откос, когда Кристина Даае впервые прижала к груди розу, перетянутую чёрной лентой.       В какой-то момент своей головокружительной карьеры Жозеф Буке получил ответственное задание от, на тот момент ещё не охреневшей, мадам Жири: посмотреть, чтобы никто из рабочих около часовни не ошивался. Сложного тут ничего не было, все пути-дорожки к часовне Буке знал, посему приступил к выполнению сразу и без задней мысли. Ну, мало ли для чего Мадам в часовню. Может, свидание у неё там. То, что никто из рабочих около часовни не ошивался, не значит, что сам Буке за ней не наблюдал. Впрочем, его ожидало разочарование. Часовню просто посетила одна из учениц, Кристина Даае, кудрявая девочка, которая пользовалась каким-то повышенным вниманием со стороны Мадам Жири, видимо в силу того, что осталась круглой сиротой. Малышка провела в часовне без малого час. Как ребёнок может так долго просидеть в сыроватой, неуютной часовне, непонятно.       Вообще, маленькая Даае частенько бегала молиться. И если поначалу Буке мог это спокойно списать на тоску по почившим родственникам, то столкнувшись спустя пару лет с ней в коридоре, практически нос к носу, понял: Кристина Даае была определённо сумасшедшей! Потому что ни у одной девочки подростка не может быть такого одухотворённо-отрешённого лица, будто явление Христа застала. Сделав мысленно пометку в голове держаться от чокнутой то ли балерины, то ли начинающей певуньи подальше, Буке продолжал издалека присматривать, чтобы территория около часовни в определённое время была пустой. Опять же, по настоянию на тот момент ещё не охреневшей мадам Жири. Зачем это было надо, непонятно, никто кроме Кристины в часовню не входил и выходил. Разве что это Мадам решила так обезопасить остальной персонал театра от сумасшедшей религиозной девицы. Как говорила бабушка Жозефа, заставь дурака молиться, он себе и лоб расшибёт.       И когда она начала покидать часовню, прижимая к ещё совсем плоской груди алую розу, перевязанную чёрной ленточкой, Буке и понял, что всё. Финита, как любит поговаривать синьора Гуидичелли, недавно появившаяся в театре прима. А финита хотя бы потому, что заходила Кристина в часовню без гербария.       Розы появлялись не часто, но стабильно. В количестве одной штуки и с траурной ленточкой. Кто мог приносить их Кристине, Буке почему-то не сомневался. Тут семи пядей во лбу, как говорила любимая бабуля, быть не надо. В часовню привела Кристину Мадам, любезно выполняющая роль не только балетмейстера, но и секретаря Призрака Оперы. Заходила мадемуазель Даае туда в гордом одиночестве, выходила тоже. А таинственный поклонник, который мог бы заранее оставить там цветы, вряд ли смог бы спрятать их так, чтобы Жозеф не нашёл. А он искал! Приходил и обыскивал часовню на наличие красных роз с чёрными ленточками. Не было их там, не было!       Однажды Мадам застала его за обыском часовни и сказала, чтобы он успокоился. Всё равно не найдёт. «Сама искать, что ли, пыталась?!», не удержался Буке. Балетмейстер театра даже отнекиваться не стала, честно призналась, что всю часовню перерыла. «На кладбище он их, что ли, собирает», не удержался Жозеф, намекая на специфические вкусы Призрака Оперы.       Он убедился окончательно, что Призрак к Кристинке неровно дышит, раз цветы таскает, да ещё и двух сотрудников театра приставил обеспечивать нерушимость их с Кристиной свиданий. Его и Мадам.       Жозеф Буке знал театр как свои пять пальцев. Но вот чего он не знал, так это причины, по которой балетмейстер театра вела себя так, словно это Кристина была её дочерью, а не белокурый ангелочек Мег. Таскалась с кудрявой шведкой, как с торбой писаной. А своя дочь как собачонка бегала, выпрашивая материнскую ласку. Ну, это ничего. Побегает, поймёт, что дело-труба, и пойдёт у кого другого ласки искать. Буке таких знал, он на тот момент уже шестнадцать лет театру отдал, видел, как из гадких утят превращаются сперва в прекрасных лебедей, а потом в побитых сорок. А Мег явно превратится, может и ненадолго, в лебедя. С такой-то мамашей. Под сорок бабе, а гляди как, и стать ещё не потеряла, и не расплылась как корова.       В какой-то момент, за пару лет до смерти, тридцативосьмилетний Жозеф Буке, давно уже не мальчик, а пропахший потом и ромом мужик, задумался, а как это вышло, что жизнь его прошла мало того, что в театре, так ещё и в театре, где все головой повредились? Где хозяином был Призрак, который никакой не призрак, а простой мужик с покорёженной физиономией, прикрытой белой полумаской. Видел, успел ухватиться острым взглядом за фарфор на лице. В театре, где экзальтированная балетмейстер носит от этого призрака-непризрака письма директору с видом будто на собрание масонов собирается. А директор уже как будто бы и смирился, что он тут так на побегушках. Буке даже задумался, а кто кому из них на самом деле платит.       Вот кстати, зачем привидению зарплата?! Да ещё и в двадцать тысяч франков?! Видимо, не на кладбище розы собирал, а в цветочной лавке.       Почему в театре одна-единственная примадонна, в свободное время мотающая нервы окружающих в клубок?! Казалось бы, поставь дублёршу, так глядишь, итальянка успокоится и перестанет истерики закатывать, трепля нервы всем вокруг. Нет же, одна единственная звезда на весь театр. Ну как, звезда. Если бы Жозефу кто-то практически все семь лет не то, что намекал, а практически указывал на дверь из театра, периодически роняя декорации на голову, он бы думать не стал, собрал бы вещички, да уехал. Примадонна не соображала. То ли потому, что знаменательную сцену с голосом (мать вашу!) ещё не застала, то ли оттого, что сердобольный тенор Пьянджи вокруг любовницы организовал чуть ли не тепличные условия, где не было месту беседам о призраках.       Призрак! Циркач, как пить дать! Фокусник, развёл месье Лефевра, как девку! А то, что голос все слышали, так на ярмарке цыгане такие трюки проделывают, что господи помилуй. Вот его кузен Жорж сказывал, как бывал в цирке, где дитя дьявола показывали, и что с того?       Буке даже сперва думал, что Призрак Оперы это один из бывших директоров, Дебьен или Полиньи тот же, старый приятель ныне покойного дядюшки. Но быстро понял, что ну никак не могли директора, даже самые причудливые, быть Призраком Оперы. Ему, Жозефу, посчастливилось видеть, как месье Призрак за каких-то несколько секунд преодолел расстояние от нижнего строительного яруса декораций до верхнего, а потом прогулялся по узким доскам походкой канатоходца, исчезнув в темноте где-то возле одного из служебных входов. Только полы плаща и видели. Директора, просиживающие задницы в кабинетах, на половине пути уже шеи бы посворачивали. А Призрак вспорхнул, как хищная птица. Вспорхнул, но не взлетел. Какой, стало быть, он призрак? Человек, пускай и наделённый небывалой ловкостью.       И Жозеф готов был поставить последнюю бутылку отменного пойла, что увидеть променад этот ему удалось не оттого, что Призрак Оперы забыл о конспирации, а потому что он знал, никого кроме заслуженного деятеля искусств Буке в это время и в этом месте нет. То ли считал он Жозефа своим, позволяя хоть чутка рассмотреть начальника. Смотри, мол, вот он я! Живой, сильный, да ловкий. Не призрачный дух, а крепкий мужик, который по театру получше тебя ещё лазает. Да, да, Жозеф, тебе можно смотреть, ты у нас тут особенный.       То ли дразнил он его, смотри, Жозеф, какой я сильный да ловкий. Получше тебя театр знаю, побыстрее буду. А ты смотри, смотри! Всё равно, кому побежишь рассказывать? Жены у тебя нет, родственников не осталось, друзей ты тут и не нажил толком, так, пару приятелей, с которыми распиваешь сивуху. Разве что балеринам твои сказки нужны. Кстати, о балеринах. Ему, Жозефу, вход в их мёрзлые спартанские покои всегда открыт. Так что извольте подвинуться, господин Призрак! Кто другой сюда сунется, визгу будет! А его, Буке, как родного встречают, гляди-ка! Любят девчата послушать истории о привидениях. А кому их знать, как не разнорабочему дядьке Буке, человеку, не раз и не два видевшему таинственного Призрака Оперы среди канатов, стропил и декораций. Так что пускают его в свои мёрзлые покои балеринки и хористочки театра только так.       Слушают его, девчата, раскрыв свои ротики. Даже самые маленькие, которым лет и двенадцати нет ещё, порой жмутся ближе к дядюшке Буке. А те, что постарше, не брезгуют порой и на коленях посидеть, после одной-двух порций рома, который приносит им старина Жозеф. Ишь ты, на сцене как царевны вышагивают, кажется, на пьяной козе не подъедешь. А в гримёрку загляни-так вот эти царевны, бегают, полуголые, парочка вино прямо из горла хлещет, не стыдятся, завидев кого из разнорабочих, подглядывающих за ними. Есть конечно и скромницы, вроде той же Кристины, но к ней Буке и сам бы подходить побоялся.       Истории о Призраке Оперы в исполнении Жозефа приобретают всё больше деталей. Про дыру вместо носа и кожу, жёлтую как пергамент. Девчата пугаются, жмутся друг к дружке поближе.       Мадам Жири его выгоняет, шипит как старая кошка. Что шипишь, Антуанетта, блюстительница порядка? Я ж твоих двух ангелочков не трогаю, вот и кроватки у них в дальнем углу стоят, от дядюшки Буке подальше. И вообще, давно ли такой чёрствой сделалась? Не помнишь разве, как лет семь назад сама в темноте губами ловила, прижимала к гибкому телу, льнула к мужчине? Вдова, с ребёнком, а всё одно баба, ласки охочущая. Помнишь, ладошкою рот затыкала, чтоб молчал? Думал ещё, причуды у бабы, чтобы безмолвно. Другие вон, ушами любят, а этой в тишине, да в темноте. Да ты не кривись, я и сейчас хорош, а тогда вообще красавец был, стройный, сильный, высо…       Пощёчина обжигает щёку. Больше к этой теме они с Мадам не возвращаются. Да и не к чему возвращаться, большего, чем те поцелуи, и не было. Кто-то из работников рядом зашумел, так Антуанетта сама испуганной тенью выскользнула, скрылась в коридорах театра.       Тридцативосьмилетний Буке чувствует, что головокружительная карьера может и на спад пойти. Вот вроде тебе почёт и уважение, а как будто сквозняком повеяло. За часовней приглядывать больше не просят, но он всё равно приглядывает. Будто выслуживается, непонятно зачем. Рабочие уважительно себя ведут, но за советом лишний раз не лезут, будто умные, сами всё знают. А самое противное, что пара молодчиков повторили его давний подвиг, пьяными преодолев многочисленные препятствия театра. Это ж только с виду театр-вестибюль с картинами, да буфет. А нутро его, рабочее, тяжёлое и грязное, со сваленными декорациями, канатами, станками, конюшнями. И если раньше нутро это, кроме Призрака, только Буке познать вдоль и поперёк довелось, то сейчас вон новые молодчики объявились. Словно напомнили, а вы, месье Буке, сколько лет тут уже? Сколько-сколько? Тю, да Призрак наш меньше тут годков провёл.       А ведь Призрак, точнее тот, кто себя за него выдаёт, и правда тут меньше Жозефа обитает. Интересно, сколько лет мужику? Явно не старик, раз такой ловкий малый. «Видели бы вы, увальни, как он тут карабкался, не стали бы выпендриваться. Нам всем до него как пешком до…до…хрен его знает, я дальше Парижа родного и не был нигде!». Жозеф с какой-то грустью понимает, что и не был нигде. Вроде пришёл вчера ещё в театр молодым да красивым, а гляди-ка, уже и седина первая появилась, да и брюшко выглядывает. Семьи так и не завёл, выходные проводил преимущественно в кабаке, заглядывал порой в бордель, где сотрудницы менялись чаще, чем простыни. Раньше, бывало, бабулю навещал, по хозяйству помогал. Года три назад померла бабуля, оставив любимому внуку маленькую квартирку, да сорок тысяч франков. Дядя тоже помер, года два назад, от чахотки. Кузен Жорж в Париже объявлялся пару раз в году, тогда они с Жозефом выбирались и в магазины, и на ярмарки, словно пытаясь впитать за короткое время как можно больше, наверстать проходящую под носом жизнь. Жорж любил слушать истории про театр, особенно про местное привидение. Говорил, что приятель у него есть, журналист, всё обещал прислать к ним, расследование вести. Так и не прислал.       Почти половину жизни скоротал Жозеф Буке в театре, который знал как свои пять пальцев. Оттого и было обидно ощущение возможной ненужности, которое усилилось после того, как одна их хористок на очередную безобидную, пускай и малость пошленькую шутку назвала его старикашкой. Буке помнил жар в области шеи, обиду, горче той, что нанесла Мадам Жири своими пощёчинами. Старик. Старый. Слабый. Пьяный. Ненужный. Вынесут тебя, Жозеф, как старый хлам на мусорку.       Желание доказать свою нужность ударило в голову как шампанское. Заслуженный деятель искусства принял решение, что он всем им докажет, что никакой он не старикашка. Он-Жозеф Буке. И он поймает Призрака Оперы.       Он сперва думал через Мадам, к тому моменту окончательно охреневшую, Призрака ловить. Пытался ходить за ней чуть ли не по пятам. После пары недель такого хождения нервы начали сдавать, а ноги побаливать. Да и руководство неожиданно вспомнила, что у разнорабочего Буке есть свои прямые обязанности, которые надо выполнять. Пришлось временно оставить слежку.       Следующей целью Буке была проклятая ложа номер пять, которую занимал Призрак. Занимать-то он её, занимал, но никто его пока там не видел. Тем не менее Жозеф чуть ли не каждый раз, когда давали оперу или балет, наворачивал круги вокруг ложи. Ничего. Вообще, ничегошеньки. Кроме выволочки от Леферва. «У нас люди спрашивают, почему возле лож какой-то здоровенный мужик разгуливает! Я им что сказать должен, что это такое современное искусство? Если хочешь послушать оперу, как человек, так подойти, скажи, я тебе билет дам! У нас их, знаешь, сколько остаётся? Ну не надо господ пугать, Буке, и оставь ты уже пятую ложу в покое!», примерно такой разговор состоялся с директором. После этого ловлю призрака пришлось приостановить, потому как работы ему выдали на год вперёд, а ещё и билеты на спектакли, чтобы и в свободное время приобщался к культуре. Жозеф даже сходил пару раз посмотреть балет со зрительского места. На оперу не пошёл, не нравилось ему. Не танцуют там, а громко петь он и сам умеет.       А потом произошло событие, ясно давшее понять, не Мадам ключ к Призраку Оперы. А маленькая шведка.       На тот момент в театре возникла острая нехватка кадров среди певуний. Искать новую девушку никто на стороне не хотел, поэтому решили сделать Кристину Даае постоянной хористкой. Она иногда заменяла кого-то из девушек, ссылаясь на прошлые уроки пения и в принципе неплохой голос, поэтому месье Рейе спокойно доверил ей стоять в ряду таких же одинаково тянущих ноты барышень. Устроило это всех кроме, пожалуй, Карлотты, которой юная мадемуазель Даае сразу не по нраву пришлась. В чём была причина такой нелюбви, Буке понять не мог. Ну ещё одна безликая хористка. Красотой тоже, по его скромному мнению, Кристина не отличалась. Тощая, с копной непослушных волос, бледная. На фоне синьоры Гуидичелли, пускай уже не очень-то молодой, но весьма аппетитной, шведка выглядела сиротливым мышонком.       Однако мнение Буке разделили далеко не все. Один из новеньких, художник декораций, пафосно заявил, что новенькая хористка уже скоро упадёт в его объятия. По мнению Буке упасть она туда могла разве что он голода. Пока остальные рабочие гоготали, отпуская шуточки, Жозеф честно пытался предупредить дуралея не лезть к Даае. Сперва намекал, что Кристина постоянно молиться ходит, верующая очень, в часовне лоб уже не раз расшибала, пока билась им об пол в приступе любви к божественному. Явно до свадьбы ни-ни, грех это у них, у набожных. Потом пробовал взывать к совести художника напоминанием о том, что она круглая сирота, а сироток обижать грех. Ещё топиться пойдёт в ближайшего луже. Однако художник был настроен решительно.       Поздним вечером несостоявшегося героя-любовника нашли трясущемся, бледным, как смерть, раскачивающегося взад-вперёд. Сперва решили, что запил. Но характерного запаха рома не наблюдалось.       Когда юноша пришёл в себя, удалось выяснить, что никаких призраков несчастный не встречал. Но пока шёл по коридору, по обычному освещённому коридору, что-то обвилось вокруг шеи. Быстро и хлёстко, перекрывая доступ к кислороду. Барахтаясь и пытаясь скинуть удавку, он услышал голос. Спокойный и будто даже мелодичный. Голос прошептал-пропел ему на ухо: «Никогда больше не появляйся здесь. Никогда». А потом в глазах потемнело и он потерял сознание. Пришёл в себя уже под вечер, чувствуя, как саднит горло, причиняя боль каждый раз, стоит ему лишь попытаться сглотнуть слюну. Всё это не было сном.       Декоратора выпроводили даже не на следующий день, а сразу, пообещав уладить вопрос с месье Лефевром. Всем было ясно, даже самому декоратору, кто стоит за этим. Единственное, чего не понимали, чем именно несчастный декоратор не угодил Призраку Оперы. Это не понимал никто, кроме Жозефа и Мадам Жири, узнавшей о случившемся уже утром.       При иных обстоятельствах Буке радовался бы, что приказы хозяина театра так беспрекословно выполняются. Но теперь, когда он считал своим долгом поймать Призрака, это был вызов. Ну, ясно как день, что не будет привидение человека душить, пусть и волшебной какой-то верёвкой (волшебной, потому что след на шее декоратора был тонким и едва заметным, никто так и не смог понять, чем именно его душили). Человек это, человек, возомнивший себя тут над всеми хозяином, в том числе и над ним, над Жозефом Буке!       Жозеф Буке знал театр как свои пять пальцев, и он был одним из первых кто узнал о грядущей отставке месье Лефевра. Нервы последнего не были сделаны из железа, работа на эксцентричного призрака подпортила здоровье, да и по карману била. Все знали, жалование у Призрака Оперы приличное, двадцать тысяч франков. Вынь, да положь. Правда и сам месье тоже неплохо зарабатывал, раз накопил деньжат на таинственную далёкую Австралию, куда и засобирался после отставки.       Как бы то ни было, театр ждали перемены. К лучшему или худшему, поди разбери. Вроде на место одного Лефевра сразу двое нашлось, Андре и Фирмен. Нашлись и новые спонсоры, братья де Шаньи. Старшего Буке видел не раз, граф Филипп был охоч до главной балерины, Ла Сорелли. Красивая итальянка отличалась от своей негласной конкурентки, Карлотты, более смирным характером и более хрупким телосложением. Конкурентками они были конечно только со слов рабочих. Прима балерине и ведущей сопрано театра нечего было делить на сцене. А вот за её пределами, это да. Любовники знатные были и у одной, и у другой.       Что касается младшего де Шаньи, то его никто в глаза не видел до знакомства с новыми директорами. Поговаривали, что он моряк, часто в экспедициях пропаДаает. Моряк, это хорошо, пить, значит, умеет и с простым народом общаться! Так думал Буке пока не увидел молодого виконта воочию. Лучше бы не видел. Смазливый, как девка, источающий любезности направо и налево, виконт был Жозефу однозначно противен. Такому в море не то, что делать нечего, опасно появляться. Чтоб с бабой не спутали!       Новые директора тоже впечатление произвели странное. Чудики, другого слова ни у кого не нашлось. Одна радость, такое начальство в нутро театра нос не сунет. Будут бегать по сцене как ужаленные (что сейчас и делал Жиль Андре), с умным видом ус крутить (Ришар Фирмен вон какие отрастил!), балеринам под юбки заглядывать (уже!). Правда, как такие с хозяином общий язык найдут, вопрос открытый.       Вопрос был открытым недолго. Никак. Потому что новыми директорами назначили конченных кретинов.       Один усиленно изображал нувориша, который тут враз всех работать научит, если не придётся возвращать деньги за билеты. Второй делал вид, что он прямо знаток искусства, цитируя имена композиторов и названия произведений к месту и не к месту. Где Лефевр их только откопал и, главное, зачем?! Не успели зайти, так давай порядки наводить, не понимая и не желая разобраться, что к чему. То, что вас поставили управляющими, ещё не означает, что вас все слушаться тут будут. Тем более после того, как вы прямо с порога начали излучать неуважение к местным порядкам. Как говорила бабушка Жозефа Буке, со своим уставом в чужой монастырь не прутся! Ничего, жизнь в лице Карлотты сейчас научит их уважать чужие порядки.       Впервые в жизни Жозеф был рад наличию этой дамочки в театре. Какой бы стервой не была, а своя. Вот и решила сразу Андре с Фирменом показать, что они тут, по сути, такие же работнички. Думаете, самые главные? А ну как, не буду сегодня петь, что сделаете? Сами споёте или балериночек попросите?       Смотреть, как директора пресмыкаются перед дивой, было приятно. Слушать её пение-не очень. Спасибо Призраку за вовремя сброшенный задник. Кажется, благодарили его мысленно в этот момент все. Естественно, после такого фиаско Карлотта решила покинуть театр. Навсегда, конечно же. То, что у неё, как и любого работника, есть контракт, никого не беспокоит. Директора начали бегать по сцене, спрашивая, а что им делать и вернётся ли примадонна. Месье Рейе оказался молодцом, решил не портить интригу и посему лишь невразумительно пожал плечами. Всё равно свои все знали, что Карлотта обожает так делать накануне спектакля. Сорвёт репетицию, возьмёт собачку подмышку, да и поедет домой, благо ехать недалеко. Вечером, часа за полтора перед оперой, вернётся, милостиво разрешит поцеловать ручки, да и пойдёт в гримёрку прихорашиваться и наряжаться. Все всё знали, но перед новыми директорами усиленно валяли дурака.       И тут посреди всего этого хаоса на сцену вылезла мадам Жири с письмом от Хозяина. Новые директора порвали письмо от Призрака Оперы, даже не потрудившись узнать, а кто это, собственно говоря, такой, и почему его письма считаются здесь чем-то обыденным. Ещё и возмущаться начали. Ну разве не идиоты, что даже не задались вопросом, а почему предыдущий директор каждый месяц день в день зарплату для Призрака в конвертик складывал?       Будь они чуть внимательнее, заметили бы, как все, кто стоял в этот момент на сцене и за её пределами, увидев такое пренебрежение к Призраку Оперы, затихли. Всем было понятно, что меры со стороны Хозяина последуют в ближайшее время. Никто не смел проявлять к нему неуважение. И не только к нему, ко всем здесь присутствующим, если уж на то пошло. Буке сразу после падения задника предупредил их о Призраке, и никто, даже Карлотта возражать не стал. А Фирмен с Андре на него как на дурака посмотрели. Ну, время покажет, кто тут дурак, когда он, Жозеф, сам им этого призрака приведёт. Они про него, Жозефа, ещё узнают, они про него заговорят!       Пока Фирмен с Андре устраивали панику относительного полного провала, Мадам Жири предложила им послушать пение Кристины Даае. Буке решил, что это очередной укол в самолюбие нового руководства. Не послушались нас, без примы остались? Ну, ничего, давайте вместо неё хористку поставим. А что, все так делают, вы не знали?       А дальше произошло что-то за гранью понимания Жозефа Буке. Кристина запела. Или это был ангел? Высокий, чистый голос, он как будто заполнил собой всё пространство. За все двадцать лет работы в театре Жозефу не доводилось слышать подобного сопрано.       Так вот что он в тебе нашёл, шведский соловей? Не молодость, не красоту, и не тонкие балетные ножки? Конечно, это всё у многих тут есть. У кого-то даже и побольше, чем у Кристины Даае. А вот Голос. Такой голос мог пленить любого. Окутать собой, завлечь, а потом хоть в рай вознести, хоть камнем кинуть в геенну огненную. Бабушка рассказывала Жозефу про Сирен, чьё пение губит моряков. Эх, виконт, в море русалок не встретили, так вот на суше, на худеньких ножках стоит, в чём душа держится, поёт так, что моряки гибнуть будут, рвать рубашки на груди, погружаясь в бездну, и моряки, и виконты, и заслуженные деятели театра…       Выступление Даае было феноменальным. Она даже превзошла свой фурор на репетиции. Будто нашла у себя запасное дыхание. Последнюю ноту так высоко и чисто взяла, как ни одной из прошлых прим, которых Жозефу посчастливилось тут застать, и не снилось. Да и не нужно было слышать многих, чтобы понять, насколько хороший у Кристины голос. Талант — вещь, которая должна быть понятна каждому. Если для того, чтобы оценить красоту картины, требуется ознакомиться с историей искусства и всеми его жанрами, то хреновая это картина!       Всё, Карлотта, финита тебе! Интересно, когда и как она узнала, что не дождались её тут, нашли замену, поставили на место примадонны, разрешения не спросив. Пакуйте вещи, синьора, кто теперь вас слушать-то захочет? Кристина вдруг вся расцвела как будто. Стояла на сцене, окутанная светом и магией. На такую смотришь, и даже шутить не станешь скабрезненько, а хватать и не подумаешь. Тут только любоваться, будто ангелом.       Буке сам себя не узнавал в своих мыслях. Каким ещё ангелом? Вот же она, ниточка его путеводная, к Призраку ведущая! Он же ей года три уже как пить дать цветы таскает, а то и больше. С детства чокнутая шведка в часовню к нему бегает, как собачка к хозяину. Может, и не верующая она никакая, а просто девка, пускай и наделённая божественным голосом, которая нашла себя могучего покровителя. И Буке был уверен, что сегодня у Кристины наверняка состоится свидание с Призраком Оперы! И он даже догадывался, где!       Оправдания Буке наполовину подтвердились, а на другую половину упали в лужу. Кристина Даае определённо носила на себе хозяйскую метку, будучи неразрывно связанной с Призраком. Сразу после выступления она направилась в часовню. Буке не сомневался к кому она туда направилась, явно не к Господу Богу. Он занял наблюдательный пост, готовый ворваться в часовенку, застигнуть полюбовничков врасплох. Уж вряд ли Призрак будет вооружён волшебной верёвкой на свидании со своей девочкой. Планы Жозефа были нарушены маленькой Мег Жири, которая хвостиком шмыгнула за подружкой. Вот что ей там понадобилось? И почему именно сегодня? Что-то раньше малышке Мег особой набожностью не отличалась.       Решив не терять надежды, Буке пробрался как можно ближе к злосчастной часовне. О чём болтали девицы, слышно не было, но (о, чудо!) неожиданно они решили выйти. И вот тут Буке готов был благословить женскую любовь к трепанию языками! Его догадки подтвердились, Кристина Даае была одержима идеей Призраком, который, с её слов, постоянно рядом, смотрит на неё, чуть ли не следует за каждым шагом. Ну, не так уж она и ошибается, если вспомнить историю с декоратором. Да и не верил Жозеф, что она вся такая бедная и напуганная дамочка в беде. А потом Кристина начала нести какую-то ересь про Ангела Музыки.       То ли девка точно головой повредилась, то ли врать умела как дышать! Потому что такой ахинеи Жозеф за всю жизнь не слышал!       Чтобы взрослая девица, регулярно получающая сперва розы, а потом и главную роль в опере на блюдечке с каёмочкой, верила в то, что ей помогает Ангел-нет уж, увольте! Но говорила весь этот бред шведка с таким пылом, что аж раскраснелась вся, а северный акцент неожиданно прорезался в девичьей речи. А как и правда, безумная она? Гении они ж часто блаженными оказываются. Вот Призрак и подобрал её, горемычную. Решил, так сказать, помочь сиротке людям талант открыть. На благо искусству.       Жозеф точно знал, что Призрак связан с Кристиной как ни с кем другим в этом театре. Через неё вернее всего поймать его можно!       Осталось лишь выждать момент.       Жозеф Буке знал театр как свои пять пальцев, и он знал, что Кристина до сих пор спит в общей спальне балерин. Осталось лишь дождаться её там. Посмотрим, мадемуазель Даае, действительно ли вы сумасшедшая или так, дурочку валяете.       Планы Жозефу рухнули второй раз за сутки. Даае не пришла ночевать. И он готов поклясться, что знает, знает, где шляется девчонка! Жмётся к любовничку, благодаря за такую возможность, стать примадонной оперного театра. Призрак то живой мужик, из плоти и крови, значит не обделён простыми желаниями женского тела. А что рожу фарфором прикрыл, тю, это ж разве помеха кому? Многим бабам даже понравится. Раскрывать свои карты Буке не стал. Тем более, что Мадам разошлась не на шутку, влепив ему пощёчину прямо перед всеми балеринками. Держи руку на уровне глаз! Зачем, скажите на милость?       Девица Даае объявилась на следующий день, устроив настоящий переполох в театре. Карлотта неожиданно вспомнила, что это она примадонна, обвинила Кристину во всех смертных грехах, включая связь с виконтом де Шаньи (видать, от того, что старший из братьев уже был занят Ла Сорелли!) и как-то ловко сделала Фирмена и Андре по всем фронтам виноватыми. Виконт, который был тут вроде как источником денежных средств, поначалу пытался защищать мадемуазель Даае и даже скромно пропищал: «А Вы, синьора Гуидичелли, где вчера были?». Отвечать ему никто не стал.       Буке мог допустить, что молоденькому де Шаньи Кристина могла и приглянуться. Но то, что любовником он ей быть не мог, это как пить дать. Ну какая баба, пускай и на голову ушибленная, выберет вот этого мямлю, когда есть Хозяин театра?       Если бы Жозеф был покровителем, заместо смешного виконтика, он бы даже выслушивать синьору Гуидичелли не стал. Однако ставить Буке покровителем оперного театра никто почему-то не хотел, поэтому было принято решение отдать главную роль в ближайшем спектакле Карлотте, а Кристине доверить играть пажа. Немого. Где тут была логика, Буке понять так и не смог.       Это было не единственным решением руководства. Всё-таки, решив не забывать о чудесном голосе Даае, её всё-таки решили перевести из рядовой хористки в сольные исполнительницы. Прибавили зарплату (явно с подачи виконта) и выделили отдельную комнату (явно с подачи Призрака). План Буке стал ещё более тяжело выполнимым.             Ошиваться вокруг комнаты Кристины не хотелось. Поэтому следующие дни он караулил её возле часовни. Однако посещать её Кристина не торопилась. Видать, нашла новое местечко для свиданий с полюбовником. Буке уже думал подсторожить Даае возле её комнаты, но, как назло, виконт де Шаньи вспомнил, что он мужик и должен с девками хороводиться. Поэтому начал настойчиво провожать мадемуазель Даае до её покоев. Внутрь она виконта не пускала, Жозеф сам проследил.       Если наглого декоратора, вздумавшего проявить к любимице Хозяина повышенный интерес, ждала угроза, пускай и весьма жестокая, то виконт Рауль де Шаньи явно был претендентом в покойники. Жозеф уже подумывал ставки начать делать, когда Призрак недопокровителя прикончит.       Незадолго до премьеры Il Muto, надежды Буке оправдались, и ему удалось застать Кристину Даае в гордом одиночестве.       Она возвращалась после репетиции, явно чем-то расстроенная, поэтому пребывала в рассеянности. Впрочем, некое отсутствующее выражение лица у мадемуазель Даае отмечали не единожды. В театре шутили, что она спит с открытыми глазами. Сегодня рассеянность девушки была Жозефу на руку. Дождавшись, когда она достигнет лестницы, ведущей наверх (ей выделили комнату почти на чердаке, под самой крышей театра), он обогнал её, юркнув вдоль перил, и зажал девушку возле стены, преградив пути отступления своими могучими руками. Словно проснувшись, она подняла на него свои красивые синие глаза, огромные как у куклы. Сейчас, такая худенькая и бледная, она даже вызывала у него оттенок жалости. Но воспоминания об Ангеле Музыки, о розах, которые она регулярно прижимает уже не к плоской груди, и художнике декораций, не помнящего себя от ужаса, заставили Жозефа откинуть неуместную жалость.       — Где он прячется, красавица?       Он ожидал от неё блеяния в духе «Кто, он?», «Я не понимаю, о ком выговорите», и уже приготовился хорошенько хлопнуть ладонью возле кудрявой головы, но тут Кристина Даае окончательно разрушила его планы:       — В подвалах театра.       Буке смотрел на неё. Она смотрела на Буке. Потом повернула голову в сторону его могучих ладоней, намекая, чтобы он её пропустил. Как бы не так, он уже на эти штучки не поведётся, как много лет назад с мадам Жири!       — Ты мне это! Не это самое! Говори, как найти его.       Девчонка захлопала глазами, словно удивившись, почему первого ответа назойливому рабочему было недостаточно. Жозеф вновь приготовился выбивать из неё признания. И она вновь сломала все его представления о том, как должна вести себя сумасшедшая подружка Призрака.       — Месье Буке, я не смогу найти его. И вы не сможете. И не надо искать. Пожалуйста. А то он сам вас найдёт.       Вот те раз. Кинула в лицо, словно грош нищему. Вот тебе и твоё место, Жозеф Буке, в страхе перед Хозяином театра. Куда тебе, самого Призрака Оперы ловить? Сиди себе и не высовывайся. Только Кристина не Мадам, нет у неё защиты в виде трости и возраста, перед которым Буке нет-нет, да и приклонял голову. Соплячка, возомнила себя выше всех тут. У Жозефа было мало опыта общения с женщинами, выходившим за рамки постельных утех, шуточек и грызни с мадам Жири. Поэтому в ситуации с несговорчивой, но такой нужной ему сейчас Кристиной, он повёл себя так, как считал единственно верным. Схватил за кудри и начал кричать, чтобы она немедленно выдала ему Призрака:       — Давай зови его, сучка, зови своего любовничка! Кого пугать вздумала, стерва?! Да я заслуженный деятель искусства!       Она явно не привыкла, чтобы кто-то проявлял к ней грубую силу. Сразу закричала, заплакала, обмякла и начали звать на помощь то мадам Жири, то Мег, то какого-то Эрика, то Рауля. Буке не ослабил хватки, знал, не хватит её надолго, потому и начал трясти ещё как куклу. Покалечить он так её не сможет, а напугать-запросто. Кристина скулила как побитая собачонка. Буке подумал даже, пусть хоть сам Призрак на её вопли явится! Жозеф готов, у старины Жозефа добротный нож в сапоге припрятан. Пугать им глупую Кристину он пока не хотел, но если так и дальше пойдёт…       Неожиданно, девчонка извернулась и пребольно укусила его за руку. Да так, что до крови!       От неожиданности и боли Жозеф отпустил каштановые кудри, чем Кристина тут же воспользовалась, вырвавшись и кинувшись к себе в комнату, крича как безумная:       — Только тронь ещё!       И такая злость была в её голосе, что все сомнения у Жозефа враз отпали. Никакая она не безумная, а хитрая стерва, заманившая Призрака Оперы с свою ловушку меж балетных ног. Пусть теперь другим пыль в глаза кидает, глазами хлопает и в церковь ходит. Он то видел её настоящую, способную скинуть маску убогой сиротки и вцепиться зубами в плоть.       Бежать за ней следом он не стал. Одно дело, на лестнице, а в спальню вломишься, виконт тотчас жандармов созовёт. Тут надо быть хитрее. Девица явно наябедничает своему поклоннику. И на директоров, не давших главную роль, и на вредную Карлотту, а теперь и на Буке. Остаётся ждать, когда чудовищу выползет наружу. Соваться в подвал самому Жозеф не рискнул. Во-первых, там потеряться, раз плюнуть. Во-вторых, раз никто до сих пор там Призрака не обнаружил, значит последний так глубоко заполз, что только самому дьяволу его там достать можно.       Следующие два дня до премьеры Il Muto Жозеф передвигался по театру короткими перебежками. Тут надо начеку быть, чтобы самого первым не схватили. Однако чуйка подсказывала, что явится Призрак на премьеру, в излюбленную ложу номер пять. А учитывая, что последнее время всё в театре идёт по детородному органу, есть высокая вероятность повторения его фокусов с голосом. Так что во время спектакля Жозеф будет начеку!       А на премьере выяснилось, что не только новые директора были полными кретинами, но и графья де Шаньи. Не нашли ничего лучше, чем занять хозяйскую ложу. Вам что, места мало? Ну не верите вы в Призрака, так зачем остальной народ дразнить, усадив задницы на его излюбленное место. Особенно раздражал младший из братьев, Рауль. В отличие от своего мужественного и, насколько он слышал, весёлого брата, виконт ходил с выражением лица «я тут прекрасный принц, кого спасать?». Ну, уж явно не Кристинку, она сама тебя спасёт, ежели что. Кстати, о ней.       Жозеф решил наблюдать внимательно за передвижениями мадемуазель Даае, нисколько не сомневаясь, что Призрак Оперы от неё далеко не отходит. Заняв наблюдательный пост, он принялся ждать. Будто почувствовав его взгляд, шведка вскинула кудрявую голову. На её лице застыло непередаваемое выражение чистой ненависти. Сейчас, такая злая, в мужском наряде, с волосами, собранными лентой в хвост, она казалось Жозефу красивой. Будто проступило что-то хищное, опасное и настоящее. То ли в раскрасневшихся щеках дело было, то ли в бриджах, неприлично обтягивающих ноги. Но более всего приковывали к себе огромные, синие глаза. Взгляд их пророчил мучительную смерть. Видел бы виконтик вас сейчас, мадемуазель Даае! От невинного ангелочка и следа не осталось, сразу видать, палец в рот не клади.       Рука Жозефа, кстати, всё ещё хранила следы зубов. Не удержавшись, он послал Кристине воздушный поцелуй. И был уверен, что от брани мадемуазель Даае останавливало только наличие мадам Жири за спиной. Да, детка, нельзя ронять лицо, пусть остальные думают, что ты у нас невинный младенчик.       Младенчик отвернулся и направился на сцену. А Жозеф продолжил блюсти пост. И не зря! В какой-то момент его глаз выхватил то, что подтвердило все его догадки. Рука, затянутая в чёрную перчатку, взяла флакон Карлотты, в котором примадонна хранила зелье для своего горла. Рука, которая могла бы принадлежать кому-то из сотрудников театра, вот только что-то не припоминал Жозеф, чтобы сотрудники носили такие хорошие перчатки, облегающие руку как вторая кожа. Он не успел рассмотреть того, кто так ловко заменил флакон Карлотты абсолютно идентичным, но решил в данный процесс не вмешиваться. Во-первых, нельзя было спугнуть Призрака. Во-вторых, Жозефу было интересно, что же такого Призрак придумал.       Дальнейшая слежка осложнялась тем, что в кой то веки нормальную оперу поставили. Не Ганнибала какого-то или Фауста, где все только завывают непонятно зачем. А сегодня вам и шутки-прибаутки, и хватание служанок пониже спины, а то глядишь, какой-нибудь балеринке и юбку задерут. Непонятно, правда, почему немого пажа играет весьма горластая девица, но это, наверное, режиссёрская задумка.       Определённо, Il Muto была любимой оперой заслуженного деятеля искусств Жозефа Буке!       И всё же оперу пришлось прервать.       — Я же велел, оставить пятую ложу пустой.       Пускай Жозеф и был готов к чему-то неожиданному, но услышать этот голос после стольких лет было равносильно нырнуть в прошлое, когда холод и первобытный страх разлились по венам. Теперь не только сотрудники театра могли слышать своего невидимого хозяина, но и все присутствующие в зале. Утром газетчики будут предлагать самые разные версии объяснения трагических событий в Опера Популер, но никто из них не узнает всей правды. Правды, что каждый сотрудник этого театра так или иначе причастен к событиям, кто-то непосредственно, как Жозеф Буке, кто-то косвенно. Все они повязаны тайной, тайной Призрака Оперы. Все они продали ему души, вручив власть тому, чьего лица никогда не видели. Все они смолчали, когда Призрак едва не задушил несчастного декоратора, все они послушно внемнили ему, когда он указывал, каким балетом или оперой открывать новый сезон, все они осуждающе смотрели в сторону семейства де Шаньи, расположившегося в его ложе. Потому что все они давно в душе определились с тем, кто их настоящий хозяин.       Призрак умел произвести впечатления. Бедняжка Мег Жири, которая знала про волшебный голос лишь из историй, рассказываемых здесь из уст в уста, пропищала, что это Призрак Оперы. Глупенькая, да мы и без тебя догадались. Слава богу, расслышать Мег смогли только члены труппы, непосредственно стоявшие около сцены и на ней. Кристину Даае это, видимо, не устроило.       Её шёпот оповестил всех о том, что он здесь. Кто «он» объяснять не пришлось. А Жозеф лишний раз удивился девчонке, как умела она управлять своим голосом, заставляя всех слышать свой как будто бы случайной вырвавшийся вздох. Её фразу «он здесь» услышали даже на самых дальних рядах. И ни у кого из зрителей и тени сомнения не закралось, что девушка была так напугана, что не смогла совладать с собой. И никого из них не удивило, с какой нежностью Кристина произнесла эту фразу.       Первой в себя пришла, как ни парадоксально, Карлотта. Эта дамочка умела вовремя взять себя в руки. Кто бы что ни говорил о ней, но она была профессионалом, и при желании могла бы спеть даже во время битвы под Ватерлоо.       Обозвав Кристину жабой, она решительно велела продолжать. Причём в отличие от Кристины, Карлотта произнесла свою фразу нарочито громко, чтобы все расслышали. Будто показывая, не только ты тут голосом владеешь, деточка, вон смотри, я тоже могу и без блаженного вида. Сопли в кулак собрала и давай работай.       Решив позаботиться о своём драгоценном горле, а заодно потомить зал ожиданием, синьора Гуидичелли направилась к ассистентке, которая любезно побрызгала ей в рот зельем из флакона. Распевшись, явно демонстративно, Карлотта вернулась к исполнению арии графини.       Следующее событие Буке в принципе не удивило. Из горла примадонны донеслось кваканье.       «Ну а что ты хотела, милая, когда хозяйского приказа ослушалась? Он же велел тебе не петь партии, выделенные для Кристины, сама на весь театр его письмо читала», думал Жозеф, пока ноги несли его в сторону служебного входа недалеко от ложи номер пять. Он успел ухватить силуэт, мелькнувший возле заветной двери. Сомнений нет, это Призрак Оперы! И сейчас он, Жозеф Буке, заслуженный деятель искусства, его поймает.       Он чувствовал себя охотником. Азарт подогревался ромом, который он имел привычку вливать в себя на работе. Не ради пьянства, дамы и господа, ради ощущения бешеной силы и молодости. Вот он я, Жозеф, закидываю за воротник и бесстрашно лазаю по канатам и стропилам. А вам, месье моралист, и трезвому такого не сделать!       Жозеф знал, Призрак где-то рядом. Чуйка не подводила, никогда, Буке будто всегда знал, на какую ступеньку нельзя ставить ногу, а какой канат его выдержит, всегда чувствовал, какую проститутку нельзя выбирать, если не хочешь остаться без носа, всегда понимал, в какой коридор не соваться, чтобы не попасться на глаза руководству театра, будучи подшофе.       Вот и сейчас, он словно интуитивно знал, куда идти.       Иллюзия разрушается сразу же, как он видит белую полумаску. Фигура, высокая, сильная, нависающая над Жозефом хищной птицей, никак не производит впечатление загнанной добычи. Буке хватает секунды, чтобы рассмотреть Призрака Оперы, почувствовать запах его парфюма, отдающего специями, ощутить величие человека, застывшего перед ним. То, что это был именно человек, а не призрак, сомнений не было. Вот только легче не стало. Призраки не смотрят так жестоко, призраки не носят с собой удавку, призраки не убивают за попытку посягнуть на самое святое, на девочку с глазами-озёрами и голосом ангела. А люди убивают.       Это не Жозеф Буке преследовал Призрака Оперы. Это Призрак играл с Жозефом, как кот, загоняя разнорабочего в западню, заставляя выбиться из сил, петляя среди канатов, стропил и декораций. Жозеф Буке знал театр как свои пять пальцев. Но он забыл, что на руках их десять.       Жозефу Буке хватило секунды чтобы рассмотреть Призрака. На вторую он срывается и бежит.       Его преследователь идёт за ним как будто бы и спокойно. Знает, что Буке никуда не убежать. Сегодня Жозеф Буке умрёт. Слишком долго позволял себе вольности, дёргая тигра за усы. И можно было бы и простить ему это, старому работяги его оперного театра, которого он даже мысленно в шутку успел окрестить заслуженным деятелем искусства. Но Жозеф Буке совершил главную ошибку, прикоснувшись к Кристине Даае.       Когда Жозеф понимает, что бежать ему некуда и смерть уже дышит в затылок, остаётся только бояться. Умирать страшно. Умирать от петли, оружия, которое он видит в руках, затянутых в кожаные добротные перчатки, страшно вдвойне. До одури хочется жить. Жить, гуляя по Парижу, рассказывая истории балеринам, а хоть бы и не видеть больше этих балерин, жить, просто жить!       Закинув страшное оружие убийства на шею Буке, Призрак шипит ему своим невозможно красивым голосом, красивым даже в такой страшный момент:       — Волшебная верёвка называется пенджабское лассо.       Пенджабское лассо может сломать шею в одно мгновение, если нападающий хорошо им владеет. Призрак владеет пенджабским лассо в совершенстве.       Но смерть Жозефа Буке всё равно была мучительной. Он задыхался, причём полное лишение воздуха наступило не сразу, петля затягивалась на шее постепенно. Последним, что он видел, была балетная пачка танцовщицы, на которую он смотрел, свисая головой с декораций. Будто в насмешку-на, мол, любуйся.       Тело Жозефа Буке свисает над сценой.       Когда его хоронили, пришло столько людей, сколько не каждый раз придёт проводить в последний путь известного дирижёра или примадонну. А на похороны простого разнорабочего собирается, пожалуй, весь театр. Месье Рейе, несмотря на немолодой возраст, вызвался нести гроб. Разнорабочие стоят, будто осиротев без старины Буке, верного товарища, первого проползшего под потолком будучи в стельку пьяным. Балетная труппа театра плачет, словно хоронят их родного дядюшку. Да, дядюшку, порой позволявшего себе слишком многое, но ведь родного. Мадам Жири пытается быть сильной, но чувствует, что нервы сдают, не выдерживают, что теперь она одна одинёшенька в доверенных лицах у Хозяина ходит. Её дочь, Мег, выглядит так, будто прямо сейчас соберёт революцию, пойдёт свергать невидимого диктатора.       Кристина Даае выглядит рассеянной и будто печальней обычного, но её мысли заняты самыми рациональными вещами, впервые в жизни она думает, что правильно, страсть, заставляющая плавиться как воск, или надёжное, крепкое, пуская и скучное общество виконта, любезно подставляющего плечо. Виконт тоже здесь, не из-за Буке, которого и не знал почти, а ради неё, Кристины, которую он так отчаянно утешал на крыше в ту роковую ночь. Её счастливая улыбка не покидала его головы до похорон. Но сейчас, глядя на тело разнорабочего, он задумался, а как получилось, что милая северная девочка позволила поцеловать себя после того, как на её глазах умер человек?       Его старший брат Филипп тоже был здесь. Пришёл поддержать Ла Сорелли, тихо плачущую рядом с Карлоттой Гуидичелли. Две примы, недолюбливающие друг друга, сейчас казались сёстрами, объединёнными общим горем.       Убальдо Пьянджи, который тоже вызвался нести гроб, плакал открыто, не стыдясь своих мужских слёз. Он знал синьора Буке пятнадцать лет.       Директора театра, Фирмен и Андре, мнутся здесь будто из вежливости. Они почти не знали заслуженного деятеля искусства Жозефа Буке, но чувствуют, что не прийти на похороны было бы плевком в сторону труппы, в сторону покровителей, пришедших пусть и ради своих женщин, но пришедших, плевком в сторону месье Лефевра, приславшего письмо с соболезнованиями сегодня утром.       Когда Кристина Даае впервые прижала к себе красную розу, она и подумать не могла, что траурная лента будет здесь весьма символична. Потому что именно тогда запустился механизм, который спустя полгода приведёт к пожару в Опера Популер. Жозеф Буке поступал недальновидно, преследуя Призрака Оперы. Призрака, который был полноправным хозяином оперного театра. Но он забыл, что есть вещи, которые не прощаются. Убив Буке, он убил одного из своих. Человека, на похороны которого собралось больше людей, чем на похороны иной знаменитости. Жозеф Буке не был знаменит. Он не был талантлив или умён. И заслуженным деятелем искусства он не был. Но он был своим.       Когда разъярённая толпа кинется в подземелья, они будут искать не Кристину Даае, даму, попавшую в руки чудовища. И они не будут желать растерзать чудовище лишь за то, что его лицо настолько обезображено, что он вынужден закрывать его маской. И они не будут мстить за годы правления, поскольку жилось при Призраке не так-то уж и плохо. Они будут мстить за Жозефа Буке, разнорабочего, знавшего театр как свои пять пальцев. За Жозефа Буке, заслуженного деятеля искусства.