Цвет крыльев красного дракона

Алые капли падают с дрожащих пальцев на холодную плитку туалета Четвертой. Македонский смотрит на них отрешенно, а в голове вертится только что-то о том, куда он положил тряпку и как убрать здесь все быстро и незаметно для остальной стаи. Его тело сотрясает очередной приступ кашля, и он прикусывает пальцы, стараясь сдержать все звуки. До крови прокусывает, но не замечает этого, во рту и так стоит металлический привкус. Несколько секунд Македонский действительно задыхается, скорчившись в углу, потому что в горле будто застревает что-то, не дает сделать ни единого вдоха. Потом это что-то все-таки падает ему на ладони, давая шанс отдышаться, и он отчаянно глотает ртом воздух, смаргивая с ресниц слезы. Бегония. Цвета крыльев красного дракона, и вся в такого же цвета крови. Целый бутон. Плохо. Значит осталось немного. *** Сегодня он вернулся с ужина очень рано, почти сразу после его начала. Табаки очень уж упрашивал его сбегать быстренько в их комнату за каким-то журналом, который Шакал давно обещал вернуть кому-то там из Крыс, и «этот мелкий гавнюк меня просто прирежет если сегодня же свою собственность не получит». Пришлось идти. Но войдя в спальню он нашел там не журнал Табаки. Сфинкс со Слепым, не почтившие сегодня своим присутствием ужин под предлогом каких-то там очень важных дел сейчас лежали на общей кровати и… целовались. При чем были так друг другом увлечены, что появление Македонского даже не заметили. А он стоял и смотрел несколько десятков секунд, не в силах отвести взгляд, хотя конечно стоило уйти сразу, а то увидят, а значит придется потом об этом говорить, да и вообще это ненормально— стоять и смотреть как твои состайники тут… но ему было не до правил приличия. Македонский чувствовал, как его сердце летит куда-то вниз, с каждой секундой все быстрее и быстрее, а потом разбивается на мелкие осколки. Только через еще пару мгновений он понял, что боль в груди совершенно реальная, физическая, готовая вылиться в приступ кашля, и только это заставляет его отступить в коридор, бесшумно закрыв за собой дверь. Он успел отойти достаточно далеко, почти до лестницы, когда понял, что больше не может. Легкие горели огнем пока он кашлял, жалея, что сейчас все в столовой и в коридоре слишком тихо, так что этот звук отражается от всех стен, усиливаясь кажется в сотню раз. Македонский вернулся в столовую только под конец обеда. Бледный и уставший, тяжело опустился на стул, объясняя налетевшему на него Табаки что журнал его не нашел, а после делал вид что слушает тираду на тему «именно ты будешь виноват в моей скоропостижной кончине от рук жалкого крысенка», тратя все оставшиеся силы на то, чтобы оставаться в сознании. *** Македонский не дурак. Он прекрасно знает что значат цветы в его легких, он прекрасно знает что может сейчас пойти в Могильник, сдаться на руки Паукам и выйти через недельку совершенно здоровым человеком. И ничего больше не чувствовать. Но кто в здравом уме на такое согласится? Добровольно отказаться от всех тех моментов, когда даже от привычного «спасибо за помощь, Мак» в животе поднимается обжигающая волна, к щекам кровь приливает, а руки начинают дрожать. От этого тепла, которое внутри разливается, когда его зеленые глаза на свету расцветают как первая весенняя трава, и от чувства полного, абсолютно счастья, когда он смеется искренне, и этот звук будто резонирует у Македонского где-то в душе, зажигая его тоже. Правда сейчас от мыслей об этом внутри тепло другое. Тепло горячей крови, наполняющей легкие. Но Македонский согласен, пусть так, пусть будет больно, он умеет терпеть, как никто другой умеет, и пусть он умрет, пусть, только не забирайте это. А с каждым днем становится хуже. Горбач подходит к нему и спрашивает, не заболел ли он. Македонский молча мотает головой, голову опускает, чтобы отросшая челка закрыла лицо, чтобы не показывать темные круги под глазами, впалые щеки и еще более бледную чем обычно кожу. Потому что тот единственный, чьего внимания он бы хотел, не спрашивает ни о чем. *** Македонский пытается встать, цепляясь окровавленными пальцами за край раковины, но ноги скользят по мокрому полу, и он падает обратно. Перед глазами пляшут цветные пятна, голова идет кругом, а в голове всплывает только бесконечный калейдоскоп картинок, звуков, воспоминаний. И все они только о Сфинксе. «Который сейчас наверняка тоже где-то со Слепым…» проносится в голове, и Македонский понимает, что то, что он считал сильной болью раньше, оказывается совсем ничего. Потому что вот сейчас его грудь будто раздирают когтями изнутри, а он не может сделать ни единого вдоха. И Македонскому страшно. Он думал, что смерти не боится, но сейчас, лежа на грязном полу туалета в полном одиночестве он дрожит, из последних сил пытаясь сделать вдох, хотя где-то на краю сознания уже понимает, что у него не выйдет. Из груди вырывается тихий вскрик, едва слышный, но видимо в комнату уже вернулись, потому что дверь в туалет распахивается. Сфинкс стоит в дверном проеме, смотрит шокировано несколько секунд, бросается вперед, крича его имя. И Македонский слабо улыбается, позволяя темноте забрать его.