Зубы Пустоты

1. — Он совершенно нам не подходит, — говорит эстетический коадьютор Райе Хасам, и два его помощника согласно кивают. Старший набирающий инструктор Пехет Нга смотрит на мальчика, словно на раздавленную мышь, всё ещё дёргающую лапками. — Попробуйте ещё раз оказать магическое воздействие. — Какое? — Любое. Желательно самое интенсивное, какое можете. Багровея от напряжения, эстетический коадьютор Райе Хасам посылает перед собой такую волну, что стул, за спинку которого мальчик держится, обугливается — как и оборванное платье, как и сандали… но сам мальчик остаётся цел. Более того, наглец щерит зубы — довольно ровные — и совершает жест, считающийся у горцев неприличным. — Вполне сносно, — заключает старший инструктор Пехет Нга. — Но у него же кшанская кровь! И рост… только посмотрите на его рост… — Он кшанец и не маг. Этого достаточно. Всё остальное сделает воспитание. Хасам! Заплатите этим муравьешакалам, сколько они просят. Этого мы берём точно. Пехет Нга уходит, не желая слушать, как проходят торги. Из пятнадцати предложенных ему подростков он купил троих, и это ещё неплохо. Часто он не берёт никого, но за тех, кто всё-таки ему нравится, платит щедро. Эта деревня сможет протянуть ещё год. 2. Имя у мальчишки не спрашивают, да и кому какая разница, как там его звали? Работорговцы прижали каких-то кшанских беженцев или остатки семей сепаратистов, которых Империя активно вешала в прошлом году — эка невидаль. Его новое имя — хиран Тсе, что значит «Счастливчик Седьмой». Такое имя получает тот, кто попал в Дом Двадцати и Семи Окон выше второго этажа. Позже, если Тсе выживет на обучении, ему дадут другое имя. Настоящее. То, с которым он выйдет в свет. Но сейчас он — один из хиранов, что станут служить Империи по-своему. Тсе не хочет никому служить, но сбежать слишком сложно. Хиран Зут и хиран Стцо — его соседи по койке. Зут — сын разбойника, типичный агья-имперец, глаза чёрные, волосы прямые, скуластое лицо и губы-нитка, а тело гибкое, как у обезьяны; Стцо — откуда-то с побережья, у него глаза серые, и волосы серые, и кожа серебристая, а тело — словно выточено из кедра. Сам Тсе — горец-полукровка и нарушает их однообразие. Волосы у него чёрные, кожа — цвета молока с корицей, а глаза почти до желтизны зелёные. Его мать — чародейка-воин из степи, а отец — жрец Пустоты из Кшана, да только оба мертвы давным-давно. Зут и Стцо своих родителей тоже помнят плохо. Все трое слишком голодны и измотаны, чтобы считать этот вечер плохим. Да, их купили — но дали поесть, нарекли именами, не стали приковывать и не высекли. Значит, у них появилась ценность, а это уже кое-что. В Доме Двадцати и Семи Окон их подбирают по цветам, по способностям и по чертам лица; всё это Тсе узнает позже, а пока что — смотрит, и запоминает, и не портит другим жизни, и пытается понять слова незнакомого языка. Они довольно простые. 3. — Он же ужасен, — говорит наставник Фабахья, учащий и девиц, и юношей движениям, что позже станут основой как танца, так и боевого стиля. — Низок ростом, а эти ноги… — Вы обучите его всему, чему сможете. Ноги, если нужно, сломаете и нарастите. Он будет представлен как кандидат через положенное время и если провалится, то вам придётся платить полную цену за его обучение, — говорит Пехет Нга. И Фабахья, как всякий не-гражданин, склоняет голову. Ноги Тсе ломают в тот же день — и он неделю лежит, одурманенный зельями, пока жрицы вытягивают и переделывают ему кости. Им очень тяжело, потому что мальчик не реагирует ни на какую магию, только на травы и зелья, а это едва ли помогает. Потом он месяц ходит, спотыкаясь, и получает палкой за любое неловкое движение — потому бёдра и спина у него становятся сплошным чёрным синяком. Позже Тсе молчит и повторяет то, что его просят делать. Крутится в танце, играет на музыкальных инструментах, зазубривает наизусть стихи классических трактатов, проводит церемонии заваривания священного ройбуша и церемонии поклонения предкам, учится ходить в длинных одеяниях, спать в них, есть и драться. На тренировках по боевым искусствам он получает палкой больше других: наставник никогда не доволен им, потому что Тсе словно не желает работать в полную силу. Он пробует бить его, дразнить его, даже натравливать на него юношей старше, но Тсе всегда уходит от конфликта, а когда наставник пытается притянуть и принудить его разум, то натыкается на Пустоту. Тсе смотрит на него своими желто-зелёными глазами, и в них ничего не отражается. Он — совершенство невосприятия. Полный магический ноль. 4. Маги никогда не правили миром, но часто оказывались близки, каждый раз выплачивая высочайшую цену. Сама эта способность вполне обычна; каждый наделён ей в той или иной степени и каждый уязвим к способностям других, что немного уравновешивает мир. Нанося удар, будь готов к противодействию. Тех, кто не способен творить чары, почти не существует; а если появляется такой человек, то быстро погибает. Империя, которую создал на Большой Равнине Ур-Шалаим три сотни лет назад, сломала порядок вещей, потому что анксеон Ур-Шалаима был в том, чтобы приручить магию и возвести в высокое искусство, чтобы простолюдины позабыли о том, как использовали её более свободно. Теперь Имперцы чтят магию, но лишь дозволенных форм — и с их помощью побеждают. Люди приручают всё: огонь, молнию, воду, животных… они приручили магию, но для этого выделили её из себя так же, как молнию можно отделить от неба. И первым делом Имперцы попытались уничтожить Кшан — древнее государство высоко в горах, полное монастырей и древних хранилищ магии. Теперь горцев преследуют, загоняют вглубь древних пещерных городов или убивают, если те не отказываются от своих воззрений, слишком широких, чтобы быть Империи удобными. Но люди Кшана выносливы и терпеливы. Кшанцы чтят анксеон, как и все люди. Анксеон переводится на имперский как следование внутреннему пути, непротиворечивость чувств и поступков. Они верят, что мир — это гобелен, который ткут Мать-время и Отец-испытание. Если ты — кусочек нити, то лишь от тебя зависит яркость и незапутанность всего узора. Иначе тебя выдернут. Есть люди, которые не могут сопротивляться анксеону и совершают как добрые, так и злые поступки — но от их дел мир расцветает сложными узорами. А еще некоторые кусочки желают, чтобы их цветом и нитью делался весь узор, но забывают, что гобелен очень большой. Искореняя всех стихийных магов, не обтёсанных под их представления, Имперцы создают условия для того, чтобы все, кто сталкиваются с ними, могли проверить себя на прочность. Когда-нибудь проверят и их самих. 5. — Господин выбирает: Тсе Рин, — называет распорядитель, и Тсе Рин улыбается так, как научился — мягко, не скалясь, сохраняя почтение и загадку. Его первую ночь покупает господин Дахрам Цинава, императорский маг, для своего старшего сына, которому пока что рано думать о женитьбе — и платит за покупку три синих жемчужины. Тсе, который теперь — Тсе Рин, — даже позволяет себе усмешку, когда оказывается в паланкине один на дороге к дому мага. Дахрам Цинава — один из величайших людей Империи! Дом Двадцати и Семи Окон научился рассказывать о своих сокровищах так, что на них обращают внимание. Уже два года Тсе развлекал магов своим обществом, но ещë не был тронут. Зута продали на год в семью старшего звездочëта, Стцо стал наложником повелителя Серой Башни. Новостей, конечно, нет. Теперь его очередь. Сын Дахрама оказывается самым обычным молодым магом, только что вернувшимся из монастыря Шола, в котором учился чарам разрушения. Там, в монастыре, всю энергию учеников контролируют, но в городе им нужно справляться самим. В том числе с желаниями, которые могут стать проблемой. — Отец, зачем ты привел кшанца? — морщится юноша, оглядывая покупку. — Я предпочел бы горцу любую портовую девку! — Женщин, невосприимчивых к магии, ещë меньше, чем мужчин, а этот — глухая стена. Ты будешь использовать те пути, которыми прилично идти юноше твоего рода. Спорить с отцом — грешить даже против анксеона, потому Ллотра и не спорит. Делает с кшанцем то, зачем его купили, и довольно быстро входит во вкус: нет магии, нет резонанса, нет возможности ощутить чужие эмоции. Нет нужды быть осторожным. Под конец третьего дня Тсе Рин едва стоит на ногах, но присутствует на вечерних трапезах, где должен принести усладу глазам и ушам хозяев дома. Вывернутая рука у него невыносимо болит, и он пару раз ошибается, играя на чиййо. Ллотра грубо смеëтся, поднимается и уходит, сказав, что не нуждается в нëм больше. Но Тсе Рин не желает быть тем, кого отшвыривают, словно надоевший инструмент. Он делает то, чему его научили, исполняя гимн Алому Владыке столь безупречно, что Ллотра возвращается. Проходит месяц и ещë один. Тсе Рин ничего не чувствует, потому что его научили и этому, но когда его не видят слуги и тем более господа, выкладывает из зерна или благовоний священную спираль своей старой веры и беззвучно повторяет молитву, что слышал еще от матери. В богов он не верит, но хочет сохранить хотя бы что-то, что принадлежит только ему. В день, когда Ллотра особенно невоздержан и жесток, сам господин Дахрам приходит в купальню, где юный хиран пытается залечить ушибы и привести себя в порядок. Тсе Рин смущëн, что его видят раздетым, с неуложенными волосами и несовершенным телом, испещренным кровоподтеками, но господин Дахрам ничего не говорит об этом. Он добавляет к трем жемчужинам ещë три и велит заняться и своим младшим сыном. Потом он спрашивает, знает ли Тсе Рин, кто такой Ранха Сахеи? Тсе Рин отвечает, что Ранха Сахей, чародей-опустошитель — единственный кшанец при дворе Императора, но об этом болтают все, а большее хирану знать не положено. Когда господин Дахрам уходит, то Тсе Рин замечает на одном из полотенец крохотную фигурку богини Ашут, которую чтят горцы. Откуда она у господина, почему он её оставил, ведь вера кшанцев под запретом всюду, кроме тех пещер, из которых Империя еще не выкурила последних мятежников? Внутри фигурки, в тайничке, где должна храниться молитвенная формула — совсем другая записка. Когда Тсе Рин возвращается в Дом Двадцати и Семи Окон, он уже знает, что трижды три синих жемчужины — это для него не предел. Это начало, и следующие «заказы» идут рекой, принося монеты, жемчужины и славу, и вскоре Церин перебирается этажом выше, а потом ещё выше… Год за годом он становится известнее и приносит Дому всё больше почёта и денег, а тайне, на которой положена печать богини Ашут — новые глубины. Потом господин Дархам приходит к нему сам. 6. Тсе Рин подводит брови совершенно не по правилам, но белит лицо лучшей краской — эстетический коадьютор Райе Хасам был бы доволен. Допускается не более двух нарушений канона, чтобы сделать свою внешность отличающейся. Господин Дахрам — большой человек. Великий. Принадлежать ему — честь, ведь наложники любой крови не попадают под указы о запрете межрасовых отношений. У них с Тсе Рином много общих дел, но кое-что удобнее было бы объяснить интимной заинтересованностью… За маской из белой краски и безукоризненных манер Тсе Рин нервничает. Он танцует безупречно, прикрываясь веером и создавая ощущение полёта, потом играет вечернюю рагу и поёт слова мудреца Хирази, так что его чарующий голос заставляет даже птиц в саду смолкнуть. Ему и хочется, и страшно намекнуть, что он ждал господина Дахрама — наложники не имеют права ни на какие надежды и ни на какие вопросы. Их берут, потом возвращают, потом берут снова — и их цена растёт в зависимости от того, сколько было добавлено к последней уплаченной за утехи сумме. Иногда нужно лишь танцевать, петь, рассуждать обо всём на свете или развлекать всем этим чужих жён, пока мужья ведут переговоры. Иногда нужно терпеть все причуды клиента. Иногда — в очень редких случаях, но тех, ради которых Дом и существует — клиента нужно убить, потому что его враги оставили Дому щедрое… пожелание. Все знают, что могут умереть в Доме Двадцати и Семи Окон — и все ходят туда, потому что нигде больше не найти любовников, которые глухи к магии и не смогут подслушать твои мысли, тайны и секреты, не подсадят в магический поток паразита и не переплетутся с ним так, что потом проще умереть, чем разделить свои и чужие плети. Странно, что господин Дахрам пришёл сюда только на пятом десятке лет. Тсе Рин — Церин, как зовëт его распорядитель на имперский манер, когда в хорошем настроении — хранит фигурку богини Ашут до сих пор. Металл, из которого она сделана, стал совсем отполированным, потому что Церин почти не выпускает её из рук. Дорого бы он дал сам, чтобы узнать, почему Дахрам тогда ни в чём не сомневался и принёс её! А ещë дороже — чтобы обращаться к нему так, Дахрам. Без «господин». Разница в возрасте Церина только заводит, но он старается этого не показывать. Распорядитель Фабахья говорит, что эмоции — стеклянный песок, от которого только кровь идёт внутри, но что делать, если от каждого взгляда на господина Дахрама бежит по коже электрический разряд?.. Нарушая правила, Церин поднимает глаза снова, и ободряющая улыбка, которую бросает господин Дахрам, обжигает ему сердце. Ободрять — его! Того, кого закалил Дом Двадцати и Семи… неужели господин сомневается, что Церин обучен достойно и что-то умеет? Раздавленные лепестки роз и инстерий пахнут ярко, топят в аромате всю комнату — но Церин снимает с господина платье и вместо того, чтобы отступить, почтительно ожидая его желаний, сам подаётся вперёд, касается лицом кожи и вдыхает лучший аромат на свете — запах его тела, слабый, но естественный, а не перебитый притираниями. Господин Дахрам перехватывает его под подбородок, и Церин ждёт наказания. — Я не хочу, чтобы ты вёл себя, как положено хирану, — вместо этого говорит господин. — Ты не невинен и ты кшанец. Покорность тебе не идëт.Ты знаешь, кто я?.. — Вы — вторая рука Императора, господин. Лучший боевой маг на земле и небе. — Я — тот, кто пытался сравнять горы с землёй, кшанец. И тот, кто не смог устоять перед тобой, их уроженцем. Помнишь ты что-нибудь о них? — Нам запрещено помнить, господин. — Если ты со мной будешь вести себя так, как вас учат в этом змеином гнезде, я вырву из твоей груди воздух. — Как прикажете, господин, — склонятся Церин, внутренне ликуя. Его лицо спокойно, но тайная, запрещённая личность пускается в пляс, неизящный, деревенский, буйный. — Господин Дахрам хочет… — …чтобы тебе было проще. Дахрам берёт воду, приготовленную для омовения пальцев, и смывает с лица хирана всю краску, а потом завязывает ему глаза шёлковой лентой. Уже ясно, что он ничего не будет говорить вслух о письмах-узелках, которые иногда путешествуют через одного кшанца к другим безо всяких объяснений, звеном какой цепи он является. Повязка на глазах вызывает у Церина лёгкое головокружение и довольно тяжкую панику, но он смиряется. Господин Дахрам любит поиграть, что ж, ролевые игры — не то, что должно пугать хирана. Хочет получить «дикого кочевника» — и это Церин может ему дать. Обучен быть более самим собой, что он есть. Если это проверка, на неë есть, чем ответить: господин Дахрам был дознавателем в свое время, Церин узнал об этом. Если нет… Они оба уже распалены, но сдерживаются. Страсть приличествует проявлять крестьянам или животным; такие, как господин Дахрам, должны копить её, чтобы творить великие чары, и не расходовать попусту. А такие, как Церин… должны уметь сыграть любой оттенок, но неудачное «естественное» движение может стоить жизни. Церин делает то, чему его учили и что научился исполнять, не получая от господина Фабахья палками по пяткам: раскидывается на подушках в нужной позе, совершает порывистые движения, говорит порывистые слова… Господин Дахрам отвешивает ему пощёчину. Церин смеётся — низким, зовущим, неприятным голосом, от которого господина Фабахья бы хватил удар. Тогда господин Дахрам целует его. Молчание и стон скрепляют этот договор: что не названо, то не существует. Больше Церин не сдерживает себя, не заботится, как красиво лежат его волосы и не издаёт ли тело странных звуков; не изгибается наилучшим из двадцати пяти разрешённых способов, не стонет в одобренной тональности… в его жизни будут только Дом и клиенты, пока он не заболеет или не состарится, тогда там будут — Дом и клиенты, но уже с другой стороны. Он сможет учить новых хиранов играть на чиййо, например… или как воткнуть иглу под кожу так, чтобы кровь сама донесла её до сердца. У господина Дахрама появляются следы от укусов на коже, царапины на спине и бёдрах, синяки там, где Церин смог ухватить, лёжа на спине с широко разведёнными ногами. Раньше он всегда предпочитал физическому служению обычный томный вечер с разговорами о поэзии, хотя хиран не имеет права выбирать или предпочитать — но теперь… В его жизни будут только Дом и клиенты, но он может выбирать, как чувствовать, хотя бы сегодня. Жаль, что всё имеет своё завершение. Встает нежный, словно соцветия звездопёрок, рассвет, господин Дахрам уходит, а Церин ещё долго не может прийти в себя, бессильно скребя ногтями по подушкам и не позволяя прислужникам войти в комнату. Аура господина Дахрама больше не озаряет это место, и приходит приторное чувство подмены, словно хотел выпить освежающего сока ягод чи, а хлебнул стакан сахара… Не могло случиться ничего хуже: Церин желает теперь господина мага, который, может быть, и не вернётся больше, а ведь тоска и неутолëнное желание влияют на состояние и цену хирана в худшую сторону. Неидеальный хиран может упасть до первого этажа и даже подвала очень быстро, потому Церин берёт себя в руки и приказывает маске забыть о визите. Там, под ней, он будет ждать воссоединения, и время не помеха. Господин придёт снова — если не желание, то дело приведёт его.