Напутствие

Паше предсказывали судьбу три раза. В первый — самый значительный — плачущему от досады мальчику сказали, что его ждет великая судьба, большая жизнь и невероятные свершения. Просто пока еще никто его не понимает — но однажды у него все получится, только надо быть смелым, сильным и не плакать больше, не показывать своих слез обидчикам никогда. Взрослые еще не врут, поэтому Паша забывает, кто сказал ему это, но сами слова запоминает так глубоко, что к тому возрасту, когда сам уже считает себя взрослым, думает, что всегда был в этом убежден. Во второй — карты разложила одноклассница. За косящий глаз Вику дразнили бабой Ягой и ведьмой; она заслужила Пашино уважение тем, что насмешки превратила в страх, плюнув в лицо заводиле её травли и наслав на неё ужасные прыщи, а потом еще и подзаработала на этом. Свита прыщавой королевы класса покупала у Вики вишневый сок с крапивой и грязью в качестве всяческих отваров, как в песочнице в пять лет, только меняла не на листочки, а на настоящие карманные деньги — еще и верила, что эта дрянь точно заставит влюбиться в неё Васюпетюсашу, или от злости опухнуть подружку. Но за предсказания будущего Вика денег не брала принципиально. — Паш, ну ты только не злись, — она постучала обкусанными ногтями по столу, — ничего тебе карты хорошего не обещают. Ни денег, ни великой славы, только одни тяготы — казенный дом ещё, Паш, я думала, хоть ты из наших не сядешь — но есть какая-то загвоздка. Пока Вика пялилась в пространство, устанавливая связь с космосом, Паша успевает выкурить половину сигареты. Они сидят на трибуне у стадиона весенним утром, на скамейке освобожденных-забывших форму-забивших на физру — и приходится постоянно оглядываться, чтобы физрук не спалил, вдруг оторвавшись от футбола. Неизвестно, до чего еще докопается больше — до «азартных игр в школе» или карт. — Что там? — спрашивает Паша в нетерпении, — Ну хоть любовь мне нагадай, а. — Вот в любви у тебя, — она останавливается, машинально тасует колоду и смотрит куда-то ему за плечо, — знаешь, будет у тебя такая большая любовь, что ты даже и не знаешь сейчас, что так можно чувствовать. Никогда ты в лицо не узнаешь свою любовь, поймешь всё слишком поздно — а когда её и след простыл, начнутся, — она хлопает по железной скамейке пиковым тузом — твои грандиозные свершения. Викин взгляд задерживается еще на пару секунд где-то на далеких невидимых мирах. Паша смеется и благодарит за оптимистичный прогноз. Сигарету приходится быстро тушить о железные перила, напутствие — забывается, ведь рассказы про казенный дом, тоскливую жизнь и прочие неприятности Паша слышит и так каждый день. На тот момент всем выпускникам интерната прочат одну и ту же судьбу. В третий раз Павел перебирал в кармане мятый полтос и десятку, взвешивая, настолько ли сильно он замерз на полдороге домой, чтобы прямо сейчас зайти в какое-нибудь, хоть какое кафе, взять себе чаю и отогреться. На внезапно нагрянувшие — да и на любые — морозы у него только шерстяное пальто, продуваемое всеми ветрами, а идти еще полчаса. Под вывеской в кафе «Райдо» колени начинают ныть от холода, и Павел сдается. Внутри пахнет дорогим кофе, сладко и тонко, с примесью каких-то специй — корицы, гвоздики, чего-то еще; надежды на чай за тридцать рублей готовы рухнуть, но меню он не видит, как и кассира за стойкой. Подойдя к кассе, Павел пытается углядеть на увешанных всякой всячиной стенах хоть что-нибудь, слишком долго, когда из-за неприметной двери появляется рыжая женщина в очках, с улыбкой спрашивает «вам что-нибудь подсказать?» и лист с написанными от руки названиями оказывается прямо перед его носом. Глупо. — Мне, кхм, вот, имбирный чай — он указывает пальцем на строчку, — и всё. — Я принесу, — женщина прищуривается, глядя на него, — садитесь пока. Вывалив монеты на прилавок, Павел отваливается в самый дальний угол. Тут приятно — место практически личное, так наполнено характером владелицы, что сразу понятно: это для своих, знающих. Ему бы хотелось приходить в такие места и чувствовать себя, как дома — чтоб его ждали, помнили, какой он любит чай, а посетителями были бы его приятели, приветствующие его и возвращающиеся к своим делам. Сейчас все более подобающе — пустое кафе, дешевый чай, пятнадцать минут на согреться и уйти, собираться еще полгода заглянуть разок и забыть совсем. — Держите, — женщина прерывает поток его мыслей, поставив на стол прозрачный высокий френч-пресс, в котором плавало гораздо больше, чем только имбирь, и белую чашку, — вы не против, я с вами посижу? Вечер совсем мертвый, все по домам сидят. — Конечно, — он пожимает плечами, — почему нет. — Я Уля, — она протягивает ему широкую ладонь, унизанную кольцами, — приятно, что вы зашли в гости. — Спасибо, — он мягко пожимает руку, — Павел. Повисает неловкое молчание; женщина смотрит на него пристально поверх очков, пока он давит на поршень френч-пресса и поднимает его, заставляя взвиться в янтарной воде чаинки. Чай пьют молча — он из своей безликой белой чашки, пытаясь разобрать. что же заварено; она — из, кажется, супницы, притворяющейся цветастой чашкой из толстой керамики. — Знаете, — вдруг говорит Уля, и Паша от неожиданности звенит по блюдцу, — мне кажется, я вам должна сегодня что-то важное рассказать. — Я слушаю? — он изображает вежливое недоумение. Не очень хочется, чтобы ему начали, например проповедовать. — Вы же допили? Дайте-ка мне, — он послушно отдает чашку, сдерживая желание насмешливо скривиться, когда Уля начинает рассматривать прилипшие ко дну травинки, — ага, точно. Павел, вам нужно быть осторожным с тем, кому вы доверяете. Вас попытаются обмануть. — В смысле, мошенники какие-то? — он поднимает брови, — Денег у меня нет, так что пусть пытаются, ловить нечего. — Нет, не совсем, — она поднимает на него взгляд, и отчего-то хочется выпрямить спину, — у вас есть кое-что, что обманщик ценит гораздо больше. А вы — нет. Вы от этого только страдаете. И рискуете не заметить сплетающуюся вокруг вас ложь. — То есть, что у меня есть, кроме несуществующих денег — и то отнимут, — плечи опускаются, и Павел раздосадовано поджимает губы, — здорово. Спасибо. — Я не хотела вас обидеть, только предупредить, — Уля тянет к нему руку, но не касается, кладет на стол рядом, — не расстраивайтесь. Скоро в вашу жизнь придет — сам придет, искать не будете — особенный человек. Он будет на вас смотреть так, как вам всегда хотелось, чтобы смотрел весь мир. — Вы не посмотрели в мою чашку, — Павел откидывается назад, — говорите мне это только для того, чтобы утешить после дурных вестей. — Какие-то вещи видят не глазами, — Уля складывает пальцы домиком. — у вас для этого, кстати, задатки есть, только дремлющие глубоко. Может быть, — задумчиво протягивает она, — вы начнете видеть раньше и распутаете множество судеб еще до того, как узел затянется. А тут, — она заглядывает на дно, — только анис прилип. Уля оставляет его в смешанных чувствах — вроде как и наговорили много, но никакой конкретики, забава да и только; а внутри тянет и ноет, как будто по тому человеку он уже заскучал. Допив вторую чашку, Павел уходит быстро, укутавшись в шарф, но совсем не замерзнув по пути — и не ощутив пристального взгляда хозяйки себе в спину.