Kiss me with your fist it's all right

На съёмочной площадке Нисон едва ли не единственный, кто не теряет голову после n-ного количества выпитого алкоголя. Мягкая улыбка и по-детски добродушный взгляд для каждого желающего, кто уже порядком перебрал, и для тех, кто только добрался до заветной бутылки с горячительным. Лиам ходит из одного угла в другой, скользя поверхностным взглядом по макушкам голов коллег по площадке и съемочной группе, и отстраненно думает о том, что всё больше напоминает себе какого-то всеотца. Ему вовсе не нужно приглядывать за ними, — взрослые люди, в конце концов — но он почему-то продолжает это делать, сжимая бокал с вином чуть крепче. Раскрасневшийся друг в другом конце комнаты неуклюже жмётся к какой-то девице из массовки — многие сегодня мечтают оказаться на её месте, заведомо предвкушая, как после короткого флирта последует продолжение, и только один Нисон знает наверняка, что никакого продолжения не будет. Не потому, что Файнс выпил так много, что с трудом стоит на ногах, а потому, что у Лиама имеются свои планы относительно столь красноречивой ситуации. Рэйф — бомба замедленного действия. Каждый из присутствующих помнит первое появление этого человека на площадке: вальяжная походка, хитрый блеск в голубых глазах, идеально сидящая форма вермахта, будто бы он в ней родился. Нисон слишком много думает о новоиспеченном друге, который поленился сменить одежду на повседневный вариант для такого вечера, хоть и сам частично остается в вещах Оскара, небрежно бросив где-то в трейлере идеально выглаженный и щедро надушенный пиджак. Они оба слишком спешили со съемок, но Лиам не видит в этом оправданий для внешнего вида Файнса, ощущая под кожей голодное желание. Ему приходится приложить немало усилий, чтобы пересечь комнату, лавируя меж шумной толпой полупьяных девиц и мужчин, — кто-то то и дело пытается ухватиться за него руками, — однако, успевает почти вовремя. Файнс, что уже было собирался сопроводить очередную красавицу в свои «хоромы», так и остаётся на месте, ощущая стальную хватку пальцев на воротнике белоснежной рубашки. Ему даже не нужно оборачиваться, чтобы знать наверняка, кто в очередной раз хочет помешать ему провести вечер, как положено мужчине, что не особо разборчив в половых связях. Его подружка хмурится и отступает, прожигая Нисона полным ненависти взглядом, и удаляется в центр толпы, бормоча что-то возмутительное в адрес двух мужчин. Лиам не обращает на неё никакого внимания, слишком уж увлекаясь ощущением немой покорности друга, который не спешит отстраниться и будто чего-то ждёт. Нисон знает наверняка, почему Файнс молчит и медлит; ему, поганцу, до одури нравится ощущение чужого контроля, но подобное никогда не будет озвучено вслух. В конце концов он ослабляет хватку, пальцы привычно скользят по форменному кителю, спускаясь ниже. Останавливаются на пояснице, и в этот момент Рэйф не выдерживает и оборачивается, пьяный затуманенный взгляд встречается с чужим. Кристально трезвым. Лиам усмехается и кивает в дальний угол комнаты, указывая на балкон, который не привлекает ничьё внимание. Файнсу достаточно трудно идти самому, поэтому Лиам поддерживает друга за локоть и одаривает всех женщин, что встречаются на пути, высокомерной ухмылкой, крепче сжимая чужую руку. Они, умницы, всё понимают, но никому ничего не скажут. На балконе в самом деле никого. Рэйф рвётся на свежий воздух, словно утопающий, что пытается зацепиться замерзшими пальцами за спасительный кусок обшивки капитанской каюты, наваливается на перила и едва ли не подвергает себя опасности, но Нисон вновь приходит на помощь, удерживая непутёвого коллегу всё за ту же рубашку. Они никогда об этом не разговаривают, потому что Файнс не из тех, кто с утра на трезвую голову бежит выяснять отношения. Напротив. Он молча закрывается ото всех расспросов наспех возведённой стеной, игнорируя Нисона какое-то время, молчит и не задаёт вопросов даже во время репетиций, на которых предпочитает не оставаться с глазу на глаз со своим коллегой. Как будто боится столкнуться с реальностью, списывает всё на мимолётное увлечение, продолжает врать самому себе, глядя в зеркало, сваливает ответственность за собственное безрассудство на то, что слишком вжился в роль. Потому что когда мужчина до ужаса пьян и едва стоит на ногах, он перестаёт видеть перед собой просто Лиама. Файнс видит Оскара Шиндлера, что протягивает к нему свои руки и открывает сердце, в котором найдётся место для каждого обездоленного. А именно таким Рэйф себя и ощущает, когда одежды Амона Гёта плотно обвивают его тело. Он задыхается, не в состоянии выбраться, и делает шаг навстречу, чтобы найти повод жалеть себя утром. Он целует его первый, первый шепчет в чужие губы неразборчивое имя, что всё меньше напоминает «Лиам», но всё больше похоже на «Оскар». Нисон правила игры принимает без возражений, кусаясь до выступающей крови, сжимая бёдра до синих отметин. Шиндлер бы так не поступил, но на то он и маска, которую можно отбросить, когда заблагорассудится. Он всего лишь оболочка, к которой так тянется Рэйф, — или Амон? — податливый материал в опытных руках мастера. Лиаму всё кажется правильным: заставить друга опуститься на колени, расстегнуть этот чёртов китель, содрать и отбросить рубашку в сторону, не жалея выдранных с мясом пуговиц. Ему кажется правильным схватить чужой подбородок, может, ударить по лицу. Подчинить и отметить, чтобы видели другие, кому на самом деле принадлежит манерный англичанин со смешным немецким акцентом. Рэйфу кажется правильным схватиться за чужие бёдра и покорно приоткрыть опухшие от поцелуев губы, предвкушая нечто большее. Он любит красивых женщин, безусловно, но ни одна из них не даст ему то, чего на самом деле так жаждет внутренний демон. Ради сладкого запретного плода можно отправить принципы и гордость на задворки. Шиндлер бы скривился от одной мысли о чём-то настолько грязном, Гёт бы схватился за винтовку и, не долго думая, оборвал бы несколько человеческих жизней. Файнс бы так не поступил, да и Нисон тоже. Но на то они и маски, которые можно отбросить, когда заблагорассудится. Однако Рэйф, будучи смертельно пьяным, всё больше напоминает Амона, так старательно вживается в роль, что Лиам с трудом отделяет границу наигранного безумства с реальным положением дел. Одновременно трудно и совершенно легко поверить в то, что гауптштурмфюрер СС готов покорно опуститься на колени по первой же просьбе. Или по второй. Потому что Файнс, очевидно, готов, да и без чужого желания с радостью опускается сам, не обращая внимание на разбившийся вдребезги бокал у чужих ног, что Нисон так неосторожно выпускает из рук, стоит другу вцепиться пальцами в пряжку его ремня. Лиама ведёт от ощущения собственной власти и чужой покорности, но он отталкивает чужие руки, после чего и самого мужчину, позволяя Рэйфу растянуться на холодном бетонном полу. Тот, кажется, сильно ударяется головой, но внимания не обращает, лишь улыбается пьяной довольной улыбкой и звонко смеётся, теряя остатки достоинства. Внутренний Оскар Шиндлер испытывает диссонанс и желание сплюнуть куда-то в сторону, Оскара воротит от одного только вида жалкого австрийца, но Нисону вполне себе нравится. Лиам наслаждается, хоть и понимает, что застань их кто-нибудь в подобном виде — скандал неизбежен. Нужно поднять Файнса на ноги, увести куда подальше, затолкнуть в трейлер и закрыть до утра, чтобы ни одна живая душа не заметила столь печального зрелища. Можно бросить его здесь и надеяться на то, что кто-нибудь из съемочной группы решится привести его в чувства прежде, чем он замерзнет. Можно надеяться на то, что обезумевший в край мужчина осознает собственное плачевное положение без чужой помощи, но в подобное с трудом верится. Рэйфу отчего-то в этой ситуации подозрительно весело, впрочем, он практически живёт этим чувством последние несколько месяцев. Скалится, усмехается надменно, в общем, пытается всеми силами натянуть роль ублюдка, как вторую кожу, чтобы все вокруг обходили стороной, побаивались. Одному Нисону ничего не страшно — Файнса это раздражает, нет, обижает и оскорбляет, вот он и ведёт себя, как последний мудак, вечно цепляется и придирается по каждой мелочи, стараясь обратить на себя внимание. Амон Гёт внутри него царапает горло и борется за чужое внимание так же отчаянно, как сотни еврейских рук тянутся из вагонов поезда под палящим солнцем, умоляя о спасительной капле воды. Амон не испытывает жалости, Амон не акцентирует внимание на чужом разочаровании, Амон жаждет прикосновений крепких рук герр директора, пока Рэйф послушно стелется у чужих ног, словно образцовый воспитанный пёс, готовый продать душу за своего хозяина. Его мучает жажда, он шарит руками по ледяному полу в поисках спасительной бутылки, но натыкается лишь на разбитое стекло бокала Лиама; Файнс действует бессознательно, подавляя сигналы разума, сжимает осколки в ладонях с такой силой, что незамедлительная вспышка боли немного отрезвляет. Нисон смотрит с жалостью Шиндлера, но именно он, а не Оскар, опускается на колени перед коллегой по фильму, критично осматривает чужие порезы и пытается наспех избавить грубоватую кожу от стекла. Качает головой и тихо ругается, замечая выступившие слёзы в уголках чужих глаз. По какой-то причине англичанину до сих пор весело, реальность происходящего для него также не очевидна, как не очевидны слабости промышленника для коменданта концентрационного лагеря. Лиам крепко сжимает его запястья и встряхивает так, что голова кружится у обоих. Их маленькая игра затягивается, что ирландцу ой как не нравится, но чужой взгляд раз за разом обезоруживает. Шиндлер внутри отвешивает звонкую пощёчину Гёту, Лиам прижимает недоразумение в лице друга к своему телу, наплевав на кровавые пятна, что тот оставляет на белоснежном костюме. Объяснение им он придумает позже. Они не станут обсуждать это завтра, как не станут обсуждать и всё, что случится потом. Они не заговорят об этом спустя десять лет, двадцать, может, тридцать, если повезёт. Файнс будет улыбаться в ответ на улыбку друга, указывать в сторону камер и ходить за ним, как хвостик. Он будет совсем другим человеком — уверенным в себе мужчиной с ребяческой улыбкой и добрым сердцем. Он не станет похож на безумца Амона Гёта, Нисон забудет о рассудительном Оскаре Шиндлере. В конце концов роли — всего лишь временные маски, которые можно отбросить, когда заблагорассудится.