Возможность

Боль всегда сопровождала его видения. С неё они, собственно, и начались. Ощущение, будто собственный череп раскалывается на две части, уже не получилось бы забыть. Александр не потерял сознание, но жалел об этом. Боль разъедала его изнутри, вытаскивала наружу всё естество. И, чёрт возьми, как же сильно тогда не хотелось умирать. Не хотелось, падая на холодную палубу, понимать, что жизнь оборвалась так рано и так неосторожно. По собственной глупости. Это было унизительно, несправедливо. Александр несправедливости не терпел. Жизнь ведь сама по себе была несправедлива. Но в этот раз она проявила снисхождение к малолетнему юнге. Он не умер в тот день, не умер в следующий. Будь Александр хоть немного верующим, поблагодарил бы Бога. Вместо этого он отдал угрюмую благодарность судьбе. Тогда он не знал, что это было не единственным её подарком. Буквально через неделю головная боль, такая же жуткая и мучительная пронзила его голову, принеся с собой невероятно странные и до ужаса похожие на реальность сны. Обрывистые, но очень уж яркие картины вместе с накатывающей болью сводили Александра с ума. Он пробовал не спать вовсе, но от этого становилось только хуже. Он даже начинал жалеть, что чёртова вымбовка не раздробила ему череп в мелкую крошку. Жалел до тех пор пока в один прекрасный день чуть было не вылетел за борт во время сильного шторма. Только чудо и быстрая реакция помогли вовремя схватиться за конец и не оказаться в морской пучине. Лишь потом пришло осознание, что в недавнем сводящем с ума сне единственным отличием был трагичный финал. Судьба получила не только благодарность, но и пару не слишком лестных слов в свой адрес. Тогда он и начал вести записи. Просыпался раньше утренних склянок и, морщась от головной боли, рылся в памяти, препарировал собственный мозг в поисках правды. И смерть, словно вознаграждая за старания, продолжала обходить его стороной. Играться со своим даром было забавно. Жажда некоего эксперимента манила не избегать опасности, а, разгадав её, попытаться встретить уже будучи подготовленным. Так Александр пережил нападение кока, которого разозлил своей угрюмостью. Увидев его в своём сне, он заранее спрятал за пазухой нож и нарочно пошёл на камбуз в то утро. Это сродни безумию, думал он, стоя под ненавистным взглядом кока, прижимающего тряпку к рассечённой руке. В эту самую секунду его жизнь могла оборваться, не будь у него с собой ножа. Смерть была уготована ему прямо здесь, в вонючем камбузе. Но он её перехитрил. Разгадал её планы и не убежал в страхе, а повернул всё иначе. Рукоять ножа в дрожащих пальцах придала чёткую уверенность в одной простой истине: «Моя жизнь действительно в моих собственных руках»

***

Он знал, что матросы считают его безумцем, но его это не волновало. Он уверен в чистоте своего рассудка, уверен во вчерашнем сне. А значит, ему по зубам шторм, в который он уверенно направил «Призрак». За столько лет дрянная головная боль перестала быть большой проблемой, какая-нибудь чесотка беспокоила бы больше. Ларсен приноровился, научился укрощать её силой воли, терпеть сквозь стиснутые зубы. Важнее был результат, отражавшийся в журнале, а не, так называемые, побочные эффекты. Какой смысл жалеть себя, если, в конечном итоге, получаешь лишь пользу? Ларсен помнил каково это — не иметь контроля над собственной жизнью. Нутром ощущать опасность за каждом углом, чуять враждебность в каждом взгляде. До того судьбоносного дня, когда вымбовка вмазала ему по голове всё, что он мог, это беспомощно скалить зубы навстречу смутным опасностям. Но его жизнь в его же руках. И быть беспомощным он себе не позволит. Вся команда, весь корабль как на ладони. Он знал у кого и где запрятан нож, кто и как посмотрит на него следующим утром, какая мачта рухнет в следующий шторм. И Ларсен прятаться не собирался. Ещё в юности он понял — смерть бессильна перед тем, кто знает её планы, и поглощает лишь трусов. Ларсен не трус. Не беспомощный идиот. Пока он обладает знанием, даром судьбы, жизни, да хоть самого Дьявола, он ни за что не позволит себе проиграть. Его жизнь в его собственных руках. Над головой жутко загрохотало. Среди бушующих волн и грома слух выцепил треск. Ларсен обернулся. Поверженная стихией грот-мачта разлетелась по палубе под ругань матросов. Такого эпизода во сне уж точно не было. Вытирая мокрое лицо рукавом, Ларсен мрачно усмехнулся. «Будем считать, что мы в расчёте, госпожа Смерть». Только вот мачту он новую поставит, крепче прежней. И в следующем шторме ещё с ней поквитается. Смерть так просто его не заберёт.

***

Голова в последнее время болела куда чаще. Не только ночью, но и днём, да притом настолько душила сознание, что приходилось сутки проводить в постели, зарываясь головой в подушку, будто в попытке себя задушить. Да и толку от этой боли не было абсолютно. Не сны, не видения пустую голову не посещали. Ларсену не нравилось думать, что эти приступы как-то связаны с появлением на корабле этого дрянного джентльмена, но слишком уж много странностей уже его окружали. Хэмфри не поддавался Судьбе, словно незанесённый на карту остров. И сколько Ларсен не пытался, увидеть сны, в которых бы хоть на мгновенье мелькнуло одно нервное лицо, не получалось. Ларсена это настораживало. Он чувствовал опасность, чувствовал, что что-то с Хэмфри не так, но напротив его имени в журнале стоял немногословный прочерк. Ларсен не мог опираться на свои догадки, когда все остальные имена были полны деталей, добытых из снов. Лич, Джонсон, даже трусливая крыса Маргридж — все изучены вдоль и поперёк. Один только Хэмфри, джентельмен-белоручка абсолютно пустой на первый взгляд, не поддавался и не открывался. Ларсен всегда и везде искал подвох. Его дар приучил остерегаться, готовиться к опасности, никогда не расслаблять стальные струны нервов. Ведь только попробуй отвернуться, и ничем не примечательный угрюмый юнга кинется с ножом. Но Хэмфри… Нервный, постоянно находящийся в своих мыслях. Опасность вокруг него витала, но Ларсен больше боялся, что рано или поздно нерадивый джентльмен свалится за борт, чем того, что он пустит висящий на бедре кортик в дело. Да и если бы такая возможность была, то Ларсен бы уже её предвидел. Но голова пуста, а мысли о Хэмфри, на удивление, полны спокойствия. С ним не хотелось скалить зубы, впиваться взглядом в каждое движение. Со временем даже забывалось правило всегда держать пистолет на виду. Ларсену нравилась эта безопасность. Настоящая безопасность, а не её подобие, которым он жил столько лет. Контролировать жизнь, крепко сжимать её в собственных руках стало тяжким бременем и уже не приносило былого азарта. Обозлённые матросы, жестокие ветра, ревущие штормы — всё так закономерно вело к смерти, что острое желание противостоять ей превратилось в привычку, исступлённый животный инстинкт. Даже последняя шавка скалится на направленное на неё ружьё. Нет, это не безопасность, это уже нечто схожее с паранойей. Разве что его паранойя имеет под собой больше оснований. И если Судьба когда-то давно одарила его возможностью обмануть Смерть, не так уж и наивно предположить, что она преподнесла ещё одну возможность. Возможность наконец почувствовать себя в безопасности, проводя вечера за усыпляюще долгими разговорами и не бросая долгие взгляды на кортик на чужом бедре. Во снах, что посещали после бесед с Хэмфри, Ларсен стал чаще слышать крики котиков. Ему хотелось верить, что это к лучшему, и он даже не думал о том, что слышит эти крики в абсолютной темноте.