В кошачьем сердце нет любви!

Они приходят к нам, когда У нас в глазах не видно боли. Но боль пришла — их нету боле: В кошачьем сердце нет стыда! М. Цветаева

Ну вот почему так? Сколько уж лет прошло, должно бы и забыться, изгладиться, а все равно саднит горем и предательством от его спокойной спины, даже от бортика не повернулся. Сергей Викторович сразу голову поднял и смотрит на них с Этери, а он даже виду не подает, что что-то происходит за спиной. И ведь слышит же, не может не слышать голос. Потому и не оборачивается, что слышит. А еще Женя видит, что Тутберидзе смещается, чтобы закрыть ей вид на этого предателя и труса. Но это-то и ясно. Этери всегда за своих. Он свой. Женька - чужая. Вот ее бывший тренер и защищает того, кого считает правильным защищать. Не ее. Что та ей в автобусе весной этого года сказала: “Не провоцируй его, Жень, он и так не знает, куда от тебя глаза девать!”- и хлопнула ладонью по голому бедру Медведевой. А почему бы его собственно жалеть и давать ему прятать глаза? В конце концов, тогда, в декабре 2016, он уже был взрослый дядя против нее, семнадцатилетней дурочки. Хотя, все к лучшему, зато теперь Медведева точно знала, с кем ее обожаемая Этери на самом деле. Когда бежала в 18, даже переживала, что нет желания проститься с Тутберидзе. Ничем не виновата была Этери Георгиевна в ее метаниях, только сил не осталось. А по результату вышло, все правильно сделала, все равно на ее стороне не было бы никого. Два лишних года веры в главного человека и ее светлый образ. Спроси Женю, что должна бы была сделать Тутберидзе, знай она о произошедшем, та и с ответом-то вряд ли нашлась бы, но сегодня Медведева точно знала, чего ее любимый тренер делать не должна была: не должна была она прятать за своей спиной этого безразличного кота-блудливца. И, может быть, могла бы ему за Женьку и физиономию расцарапать. “Как дочь”, оно все же, не дочь. За Дишку бы точно открутила все то, что неплотно привинчено на хореографическом теле. Вообще, наверное, так-то Этери и правильно рассуждает, как положено взрослой, битой жизнью бабе: у каждой из них, женщин, по судьбе проскакивает такой хореограф, летящий мимо на бреющем полете и залетающий сначала в постель, потом в сердце. А Женьке все равно было обидно, за свою надежду, за светящиеся глаза, за то, что придумала себе все, что придумала. И ведь долго же верила, что то была не случайность, еще будет продолжение. Надо только подождать, дать ему время понять, что она станет достойной парой, что лучшего и быть не может. Рвалась из кожи, на переломанных костях. Чтобы увидел, от чего отказывается. И олимпийское “золото” - туда же, в копилку доказательств. "Золота" не получилось. Там, на льду Пхенчхана, пришло озарение, что все было зря: ее Вронский никогда и не планировал длить чувства и отношения. И устал от них еще до того, как они могли бы начаться. Да, она говорила злые слова Этери, обвиняя ее в том, что тренер все делала для Алины, потому что он был с Алиной, ему там было интересно, там была его победа, свет его софитов. Остальное - неважно. И вообще, Женя сама считала, что победителей не судят. Стоит ли судить того, кто всегда хочет быть ближе к победителям? В 2016 семнадцатилетнюю чемпионку мира устраивало, что рядом с ней хотели быть совсем близко. Плотно прижимая в танце к телу. И тихий насмешливый баритон в ухо, нашептывающий: “Ты не боишься так прижиматься ко мне, Женька?”- тоже устраивал. Она не боялась. Ей нравилась та магическая сила, которая притягивала к ней. Сила победительницы. Девушка кожей слышала его ладони, стекающие с талии на бедра, крепче прижимающие ее к себе, чтобы телом поняла напряжение его тела и повторный вопрос, щекочущий ухо губами: “Все еще не боишься?”. И ее взгляд, победный от своей власти над человеком, который всегда был главным, старшим, наставником и вдруг стал просителем. И тихое отрицание: нет, она не боялась в тот день ничего,- упиваясь своим триумфом над этим миром, всеми вокруг, и даже им. “Продолжим?”- губы захватывают маленькую мочку, язык быстро пробегает по внешней дуге ушной раковины. Ее влечет сильная рука за собой, туда, где есть двери, замки, уединение. Право она не собиралась становиться женщиной в этих хозяйских объятиях, под водопадом поцелуев этих губ. Он ей даже не так чтобы и нравился, тем более как мужчина. Ее вела жажда продолжения побед и новое ощущение власти успеха над душами и сердцами простых смертных. Было забавно. Его нежность. Его напор. Его ожидание. И не терзалась душа сомнениями, когда большие руки накрыли маленькие груди, когда поцелуи рассыпались по бедрам. И когда он спрашивал: “Ты впервые?”,- тоже не удивляло и не пугало. Она отдавала себя, питая иллюзию, что берет его. И в боли первого толчка мнилась расплата за обладание. Блазнилось, что навсегда привязала его душу. А у котов нет души. И быть не может. Они ластятся у ног сильного, успешного, мурлычут на коленях. Все, что их влечет - сила и успех. У кого успех, с тем и кот. Пока она думала, что привязывает его несуществующую душу к себе, он всего лишь забирал с ее девственностью приобщение к силе, славе, победе. Нет, она его не любила. Ни одного дня, ни одного часа, ни одной секунды. Хотя и считала правильным говорить, что любит. Особенно после того первого завершения, когда он прижался губами к венке на шее, обмякая на ней и в ней. Жене казалось правильным закончить красиво. Хорошей точкой признания в несуществующем чувстве. Он не ответил. Лишь чмокнул в уголок губ, скатываясь с ее тела и пробормотал: “Моя чемпионка!” И когда на следующий день показалось, что в беглом утреннем поцелуе прощания у запертой с вечера двери его номера прозвучало желание отстраниться, девушка не поверила. Ведь она его одарила собой! Кто же отказывается от подарка, едва развернув упаковку? Потом избегание и отстранение становились все очевиднее, все ярче, все более фактурными. Потом был отпуск, а с ним очевидность пренебрежения и незаинтересованности. А потом наступил новый сезон. И еще пришла злость, обида, жажда мести за принятый без должного почтения дар и следом чуть ли не сразу же отвергнутый. Жене хотелось сатисфакции. Стоять снова на вершине и оттуда, сверху, смотреть и не позволять к себе приблизиться. Пусть бы он мучился, скулил, просился к ее ногам. Может быть, она бы и снизошла. На своих условиях, чтобы уже не он избегал и прятался, а она уклонялась от его желаний совместности. Может быть, да, так бы она и согласилась еще раз приблизить его к себе. Не душой. Души там нет. Лишь телом. Как там говорила Этери? “Опусти руку, если ты хочешь, чтобы он встал на колени и поцеловал ее!” И Жене хотелось, чтобы был коленопреклоненный у ее протянутых пальцев. И смотреть безразлично, разве что с легким любопытством, сверху вниз на склоняющуюся голову и прикасающиеся к равнодушной ладони губы. Этери не знала, как бьют по натянутой барабанной кожей сердечной мышце ее слова. Вдруг мысль замирает и всплывает, как в кино, в памяти. Черно-белая куртка, длинные пальцы держащие Женю за руку. Чуть насмешливый голос: “Опусти руку, если ты хочешь, чтобы он встал на колени и поцеловал ее!” И карие пронзительные глаза, глядящие… мимо фигуристки. Какую-то невидимую долю замершего времени, пока из-за плеча девушки не выезжает, приложивший к уху телефонную трубку, хореограф. И внимание снова перекатывается на спортсменку. Этери всегда знает все. И никогда не упустит возможность использовать это в своих целях.