Изюминка

— Чёрт, ладно, давайте соберёмся. — примирительно говорит Женя, похлопывая себя по лицу, собирая тем самым неутешительные мысли и всю себя в кучку, когда очевидным становится тот факт, что тренировка ни в какую не идёт. — Проиллюстрируем уже этот... блюз. — выдыхает она, делая остановку перед последним словом. «Господь, спаси», — сказала бы и говорит, только не вслух, а про себя Женя. «Спаси того, кто поставил этот танец» — сказали бы поклонники дуэта Милохин/Медведева, увидя они, в конце концов, то, что предназначалось, прежде всего, им. А откатать нужно было это им. И Женя не то чтобы противилась... Просто всё, откровенно говоря, не шло. Музыка не спасала, не отзывалась, не звучала. Как тогда, когда они катали уже утверждённую программу, не понимая, зачем они несут это бремя и эти роли на своих неубедительных лицах и хрупких плечах. Хотя, вот плечи Дани, хоть он и казался хрупким, то есть хиленьким, Женю выдерживали. Но нет. Всё, казалось, было не их. Как в тот раз, когда они заменили тематику будущего номера за сутки до съёмок. И остались довольны, и успех был оглушительным. Если вы помните выступление по мотивам фильма «Бумбараш». Чем чёрт не шутит, может, психануть? Сказать Авербуху и остальным, что, мол, так и так: «не складывается». Не справляемся, не «зашло». как выражается молодёжь. Даня катает какую-то произвольную программу, топчется у бортиков, перекликается с Максимом и Еленой Станиславовной. Будто игнорит её. Они дали друг другу небольшой перерыв после тщетных попыток разучить план, который предоставила команда постановщиков. Нет, все составляющие касательно сугубо спортивной подготовки номера шли, как в большинстве случаев, очень неплохо. Даня и Женя, не слишком конфликтуя и не претерпевая разочаровывающие иной раз падения, выполняли поддержки, оттачивали и вкрапляли иные парные элементы, тем самым радуя своих учителей. Но «начинка общей булочки» — как говорила Женя когда-то, в ходе очередного профайла, поясняя, что привносит тренер Елена Станиславовна Масленникова в их трогающие постановки — что-то не вытекала из набитого и упругого теста. Не исключено, что на финальной черте проекта, на финальном дыхании, когда до главной битвы за звание победителей оставалось несчастных два номера (включая тот, на который они уже усердно постигали), требующих никак не меньшей отдачи, ребята просто вымотались, не имея огромного запаса возможностей выкладывать свой максимум или нечто близкое к нему. Может, ретроградный Меркурий чудил, а может, у кого-то изначально было упадническое настроение до тренировки, и оно быстренько и спокохонько передалось второму воздушно-капельным путём. Как передавались уже известным путём друг другу их умные мысли, которые они договаривали друг за друга, и нелепые местами шутки. * * * Между активными прогонами пусть и не задавшегося как по маслу номера приходилось быть съёмкам. Но это только звучит так: приходилось. Всё же обстояло намного снисходительнее: оператор с камерой бегал на коньках за весёлой парочкой, запечатлевая (хоть их было и гораздо больше, чем на профайл длительностью в пару минут) лучшие моменты закулисья Медвелохиных — как их теперь удобно и звучно называли в сети. Даня даже раскочегарился, став ещё более вовлечённым и менее буйным. Процесс стал протекать слаженнее. Камера благотворно на него влияла, ну а первым стимулом к тому, чтобы собраться и начать по-полной выкладываться и работать, была она. Строгая, но справедливая Женя. Она терпеть ненавидела раздолбаев. И Милохина бы не потерпела, не будь в нём того стержня, о котором говорила: «возможно, для кого-то он таким не выглядит, но, поверьте, он намного сильнее, чем есть на самом деле». Тренировка оказалась значительно интереснее, когда в голову одному из ребят пришла идея финала. Вернее, она пришла им обоим, только каждому — своя. У Жени, как говорил Авербух, были задатки хореографа. На момент уже завершённых с успехом программ и отснятых выпусков было насчитано несколько примечательных «фишек», которые фигуристка привнесла в общий вклад созидания нечто магического и, по итогу, значимого. Сегодня её идеей был завершающий прокат вдоль границ льда под финальные аккорды трека, который был выбран за основу для шоу, по раздельности друг от друга, в итоге заново воссоединяясь. Такое решение было одобрено, и стало довольно символичным в этой рассказываемой истории: её герои, будто бы ненадолго расставаясь друг с другом, всё же осознают нужность и величину их союза, и летят, сверкая лезвиями коньков, навстречу — в объятия. А вот дополнение к весьма смешным в рамках данной, далеко не детской концепции, объятиям, которые посчитал недостаточно выразительными, придумал Даня. * * * Камера работает. Ребята уже несколько минут пишут привычное интервью, заинтересованно делясь с будущим зрителем о том, каким будет их новый номер. — Ну, все, конечно, будут удивлены, — интригует Даня, привычно похихикивая после своих слов. — Вот так. — Да-а, мы там... — тянет интригующую паузу Женя. — Одну изюминку придумали, — несмело и смущённо (?) улыбается. — Вернее, ты. Интриган, — поворачивается к Дане. — А ты типо не согласилась! — тут же подначивает он. — В том-то и дело, что дэбильные мысли у нас с тобой сходятся, — смеётся чемпионка мира, нарочно делая в этом слове акцент на первый слог. Парень подхватывает её шутку и снова заливается хохотом. Правда, потом добавляет. — Подожди, а почему дэбильные? — он закусывает губу, выжидая реакцию Жени. Язычок то и дело норовит облизнуть губу. Он никогда не умел скрывать себя. Скрывать то, что чувствует. — Да потому что мы с тобой только на проекте такие отмороженные, — на полном серьёзе сообщает она, в конце чуть приподнимая вверх краешек губ. Он задумывается. А почему «отмороженные»? Разве не просто счастливые? И опять момент перерастает в такой интимный. Они никогда не успевали заметить, как это получается. Вроде, обычный номер под песню «Зурбаган». Как всегда, в зале толпа народу, взгляды восторженных зрителей, они под прицелом камер — ничего необычного. Но то, что они обсуждали там, где их настрой уже в очередной раз сбился до приятельского общения, словно они вне катка и вне тех задач, которые им поставили и которые они поставили сами себе, подчас только одному Богу известно. И, благо, камеры не записали звук. Вот и сейчас, как оказалось, оператор уже давно не снимал. Он закончил на словах Евгении про «дэбильные мысли». Посчитал, что этого достаточно для и без того взбудораженных зрителей. И уже две минуты они ворковали только между собой. Но, будь оно так или иначе, их уже не особо-то это интересовало. Привыкшие к публичному вниманию, которое активно загорелось вокруг их пары, они могли чувствовать себя комфортно, как и наедине друг с другом, и на глазах у всей прогрессивной общественности, собравшейся у телевизоров за новым выпуском ледового шоу. Или у экранов телефонов, за весёлыми тик-токами с их участием, где они — главные герои всех сюжетов. Всё это было неважно. Важны были только они. * * * Закулисье проекта — это, конечно, весело. Но то, что сегодня собираются показать ребята, тоже не оставит фанатов равнодушными. Я бы даже сказала, такое не оставит в покое всю живую половину молодёжи, да и тех, кто про беззаботную молодость позабыл уже и подавно. Они умели так. Умели брать зал. Своей энергией, своей неповторимой, будоражащей энергией, которая лилась из них, как чистый свет на утренние покрывала в какое-нибудь светлое и очень даже счастливое время. Всё, что их не убивало, двигало их вперёд, брало на слабо. «В спорте эта поддержка запрещена. А мы сейчас сделаем», — задорно говорит Женя, уверенная в своей профессиональной подготовке и, как ни странно, в своём партнёре. Так не доверял своему партнёру, кажется, ещё никто. Если учесть, что партнёр ещё некоторое время назад даже в нечаянных снах коньки не видел (фигурные коньки, ибо хоккейные в его жизни присутствовали, но это к делу не относится), а сейчас так лихо поднимает свою партнёршу в высокие поддержки, а после них бережно кружит на своих руках и не спускает на отрезвляющий лёд. О трезвости уже речь и не шла. Особенно, когда заиграла музыка. Точнее, тот самый блюз. * * * После профайла, как известно, уже через секунду запускается заставка проекта, и нам показывают, как ребята выходят на лёд. Ни здрасьте тебе, ни до свидания. Просто ошарашивают с первых кадров, не жалея зрителей и не предлагая быстренько сбегать на кухню, за валерьянкой. А закинуться парочкой таблеточек тут бы не помешало. И ему самому. Женя — в центре ледового поля, в центре бурного внимания и в центре его внимания, в том числе. Чёрное платье сидит, чёрт возьми, идеально. Руки скользят по фигурке так точно, чтобы распалить его возбуждение, не оставляя почти ничего для воображения: это платье и без того мало скрывало. Но, надо сказать, она и впрямь была в нём невероятно привлекательна. Дане даже стали приходить на ум слова, которые он до этого только от умных людей слышал. Не сказать, что сам он был глуповат, как он считал. Ведь некоторые жизненные мудрости он постиг уже давно, самым неожиданным образом для себя. А сейчас вот, как необузданный пацанёнок, у которого все мысли только об одном, сидит за этим коварным столом и, вместо того, чтобы исполнять задачи номера и пялиться в дурацкий ноутбук, украдкой пялится на неё. Как она нечаянно задевает юбку, когда проводит скользящей рукой. Мм-м-мм... Нет, в его голове имеется ещё одна немаловажная мысль: откатать программу. Да так, чтобы просто... зашибись откатать. Больше ничего не нужно было. Ей. А ему... А кого это интересовало? Блюз Эда Ширана и The Weeknd вступает в полную силу. Эта та музыка, которая играет спокойствие, но при этом щекочет нервы и теребит потухшие давно в уголках разума и сердца чувства. В нём она сейчас теребила мужчину, который влюбился. Глупого парня, который не должен продемонстрировать ничего лишнего, но, быть может, его мимика и действия в отношении этой прекрасной девушки говорят всё сами за себя. Главное, что обычно она воспринимала это всё как шутку, ибо не мог он не шутить. Природа его была такова. Но насколько точно она догадывалась, что, на самом деле, за каждой шуткой стоит доля правды? И для него эта доля была далеко не мизерна. Мысли слетают в охапку, слепливаются в большой снежный ком, когда она приземляется на стол. Тело плывёт, руки чуть заметно дрожат — ему всё-таки неплохо удаётся сдерживать себя. Это успех. В глазах всё плывёт, ещё это пресловутое освещение... Которое вообще не на руку. Минимальное освещение. Именно так и должно быть. Так она вообще ещё в сто раз обворожительней. Манящая, дерзкая, влюблённая в то, что они делают. В себя. А первый раз ли он такой её видит? Такой? Да. Его глаза в смятении находят её, ибо нельзя прерывать зрительный контакт. Было бы слишком подозрительно. Они играют любовь. Секс. Он закусывает губу, дабы хоть как-то отвлечь напряжение. Она всем своим видом излучает энергию: живую, манкую, бурлящую. В ней тысяча чертей пляшут, скручиваясь в тугой узел в животе. А он уже ничего не замечает (как и всегда), не замечает тех же камер. Скользит по её запястьям, как в той песне. Флэшбэки на номер с человеком-пауком. Какие страсти! Замедленно стекаю по твоим запястьям... Да, страсти действительно разгорались нешуточные. Продолжает скользить по телу, очерчивая силуэт этой нимфы вдоль чарующих изгибов. Она податливая, мягкая, ручная, тихая... Боится спугнуть. Момент или его близость, которая не только в страшной интимности момента, когда он практически на ней, в паре сантиметрах от неё, играет с ней, не получая сопротивления. Дело ещё и в глазах, которые, кажется, никогда так не смотрели. Чёрт, значит, её план был верным... Только озвучил его он. Да, ему удалось держаться на шаг впереди. Сбрасывает со стола. Кончено с прелюдиями. С божественными прелюдиями. Они уже слились в этом маленьком вступлении в единое целое, чего теперь было достаточно, чтобы выходить опять на лёд, спускаться, в какой-то степени, с небес на землю, играть полную программу, будоражить зрителей и самих себя. Уже не так лично, не лично друг для друга, как посвятили этот маленький момент, эту трогательную сценку на реквизитном столе. Но, по-прежнему, истинно зажигательно. Волнительно, страстно. Нельзя, нельзя, нельзя отключить чувства! Нельзя в такие минуты не представлять её в своём полноправном владении, за границами этого выдуманного мира, за пределами этих дурацких, орущих в глубине души от счастья трибун, за пределами этого маскарада. Благодаря которому, однако, надо отдать должное, уже родились реальные взаимоотношения. Явное пристрастие. Явная боль и явная слабость, явная сила, движущая его по череде неопределённых, но таких затёртых дней, с постоянными сюрпризами в которых терялась вся суть этих сюрпризов и стремление их получать. Если здесь была Женя; здесь была рутина, но такая приятная рутина; если здесь был его путеводный маяк для разбушевавшегося на волнах пустынных морей ранимого парусника, — здесь был он сам. Весь. Без остатка. «Мне очень нравится здесь находиться. Я приезжаю, и мне не нужны никакие дела вне. Потому что здесь Женя...» Мысли так и колебались в открытом холодном воздухе павильона. Ему порой было даже неловко смотреть, как она катает восхитительную программу в таком коротком и вовсе не согревающем платьишке в такой неблагоприятной остановке, когда холод от льда заставлял периодически поёживаться и, понывши немного самому себе, идти дальше, кружить и наматывать виражи. Кто, как не они, это сделают? В спорткомплексе ещё много народу. Но эта мини-постановка на тонком, как его терпение, льду принадлежала только им обоим. Им двоим. Под взрывающиеся мимоходом — под разные элементы, которые они виртуозно выполняли — аплодисменты зала они парили в собственной невесомости. Уже давно отойдя от реального мира и его скудности, отходя в свой, непридуманный мир кружащих голову поддержек, трепета и страха, но, вместе с тем, — такого азарта, на полной интуиции вырисовывали сюжеты номера, прорепетированного сто раз. Память давно записала всё на плёнку, руки машинально откликались на побуждения друг друга к выполнению очередного этапа этого красивого представления, которое лишь для людей вокруг и по ту сторону жизни, на том же экране, было таковым. Для них же эта была уже целая собственная феерия. Очередная высоченная поддержка выполнена безупречно. Крылья Дани сами собой расправлялись, отправляя его в дальний полёт, когда у него что-то подобное получалось. Как будто весь мир сошёл, чтобы станцевать в танце необыкновенности только для него, и улыбка Жени озарилась во сто крат ярче. А её улыбка, уж поверьте, значила для него далеко не последнее. Выход на финальный круг. Прежде, чем они исполнят ту самую «изюминку», о которой говорили. Сердце уже застучало ещё быстрее и звонче, когда они заворачивали на конечную прямую, вернее, на вираж вдоль краёв ледовой сцены. Руки Дани уже окончательно вспотели, и найти им место было предательски невозможно. Считаные секунды до восторженных оваций, ещё несколько прохладных минут потёкшим по́том по спине — до реплик Ильи Авербуха, Макса, наконец, судей. И он опять лишится её. Лишится не насовсем. Лишится того волшебного уюта, контакта двух пар как будто давно всё понявших глаз, которым просто нужно лишний раз в этом убедиться. Хотя, что значит «лишний»? Он и так слишком редко получал её, насыщался ей вдоволь. Все эти шутки с явным, но почему-то всё равно скрытым подтекстом (скрытым от неё), все эти нежности, не деланные и не фальшивые. «Игра на камеру!», — скажете (и говорите неоднократно в обсуждениях) вы. Да вертел он, прошу прощения, на своём искреннем и честном поведении эту игру на камеру. С ней он был предельно откровенен и свеж в этом новом начале, в этом дуновении хмельной и глупо влюблённой весны, которая ещё даже не пришла. Его угораздило влюбиться в неё посредине зимы. Она уже была в его жизни, только его. Только Данина. — Евгения Медведева и Даня Милохин: оценки за технику! — объявляет Алексей Ягудин уже поставленным за семь лет работы на «Ледниковом периоде», звонким и многообещающим каждый раз голосом. Только его уверенность и позитивный настрой в отношении участников не всегда сопровождались такой же оптимистичной оценкой от судей. Но сегодня — не тот случай. — Оценки за технику: все «6.0»! Средний балл: шесть баллов ровно. Оценки за артистизм: все «6.0»! — победно отсекает Ягудин. — Общий балл: двенадцать баллов ровно! Под рёв турбин, как говорится, Даня и Женя начали прыгать, дружно и одновременно вскакивая с диванов. Обнимашки, шёпот друг другу на ушко, ликования любимых тренеров и постановщиков в небольшом радиусе от них, которые, несомненно, заслужили свою долю оваций за постановку такого номера для всеобщего успеха — всё это далее рутинным порядком, но оттого не менее приятным для ребят в очередной желаемой близости сопровождало мгновения облегчения, долгожданного выдыхания, после кропотливого старания и преодоления самих себя в этом творческом эксперименте. И, похоже... Нет, без сомнения, он удался! А как же обещаная изюминка? Ах, да. Оставим лавры заслуженных победителей этого выпуска да и, можно сказать, уже всего сезона этого проекта, и перенесёмся обратно — в конец номера. Вот где поджидал настоящий огонь и даже пожар. Как для них самих, так и для шокированных на всю голову и до глубины души преданных шипперов. * * * Позади остались минуты, которые показались полноправной вечностью для них обоих. Наверняка, нельзя было представить и испытать на себе то, что испытали глубоко внутри себя два этих партнёра по проекту, который нечаянно стал для них проектом «Найди меня». Он уверен: он уже нашёл. Он прошёл через это дурацкое положение, в котором оказался по доброй воле. Оставалось только осуществить задуманное, иначе все их не менее дурацкие обсуждения и моральный настрой покатятся к чертям собачьим. Снова стол. Он как начинал, так и вершал номер. Эта была прямая задумка постановщиков: сначала он и она разжигают фантазии друг друга, разжигают их ярче и ярче, касаясь друг друга и наслаждаясь друг другом так бесстыдно, потом прокатываются, перенося основную смысловую нагрузку на чуткий и трепетный лёд, на котором предстояло разжечь пуще огненное пламя, а потом, как ни в чём не бывало, возвращаются к тому, с чего начали. Будто прелюдия, начавшаяся так смело и непредсказуемо, вовсе и не завершалась, а все их полёты, прокаты и поддержки — это лишь фантазия двоих не по-детски разыгравшихся влюблённых. В который раз он опрокидывает её — хрупко, осторожно, словно фарфоровую статуэточку, которая вот-вот расколется — на твёрдую поверхность. В который раз проживает одну и ту же жизнь, наблюдает одну и ту же картину, вершит один и тот же процесс, который никогда не удовлетворит его в истинном смысле. Он словно перешагивает через себя, словно мирится с тем, что его так ехидно и безжалостно дразнят, воплощая в почти что красочную реальность его самые запретные вожделения. Ключевое слово здесь — «почти». «Медведева, что же ты творишь...» «Ты и правда что ли безбашенная?» «Не забывай, это — номер. Это просто номер. Это — работа. Немного странно сейчас звучит, но это — работа» Никто и никогда не ощутит, к сожалению или к счастью, того, что нахлынуло на них холодной волной, огибающей берег. Солёные волны ласкали оголённые участки кожи. По коже моросило причудливыми мурашками. Хотелось вдохнуть запах этой Богини и напитаться им, пропахнуть насквозь. Даня осуществляет задуманное. Не им, хотя и он иногда мог позволить себе такое представить. Мог отругать себя за это, спугнуть эту катастрофу, выпереть из головы. А потом какой-нибудь Авербух ставил номера, где за чересчур глубинным, за чересчур интимным наблюдало полстраны. Актёры же играют — и ничего, никто ещё не сошёл с ума от секса на камеру. Но звучит довольно странно. Женя поверх него. Он проводит рукой по её руке, двигаясь к запястью, изящному и тоненькому, вдоль всей поднятой руки. Слишком близко. Опять слишком близко. Её дыхание сливается с его. И даже не хочется убегать от этой доступной, лёгшей на ладонь, слабости: хочется отдаться ей сполна, от и до. Хочется... Нет, нельзя, нельзя! Это же всё — лишь зрелище! Не забывать. Хочется, в таком случае, просто насладиться её нежностью, женским началом, грациозностью и неподвижностью, словно никогда не оживало вокруг ничто живое, а они уже целый век в этом слиянии тел, миров, мышлений... струятся по такой неудобной поверхности стола, словно по шёлку. Её кожа была шёлком. Она была пушинкой, невесомой в его руках. Когда он поднимал её, создавалось ощущение, что он поднимал крохотного ангела. Поднимал до самого неба, где она, налюбовавшись бескрайними, но не поразившими её до убедительного просторами, спускалась благодаря нему обратно. Находила в его глазах суть и истинное просветление, смысл этой жизни и нежелание больше скользить по небесному покрывалу, по облакам, где была настоящая невесомость, не ища больше солнца и света там, наверху. Ибо он был и есть и её светом, и ослепляющим своей добротой солнышком, и небрежностью этого мира, и бережностью в том, как носит её на руках, когда она долгожданно сходит с головокружительной высоты. Но довольно. Довольно мыслей не в счёт ничему, довольно лишних секунд в этой завораживающей позиции их уединения. Следующий шаг: Женя самостоятельно спрыгивает со стола, следом за ней нехотя стремится Даня. Уже изрядно захмелевшей походкой, из которой выкачали все силы и трезвость — не коварные коньки, на которых пришлось отработать задуманное, не многочасовые прокаты незадолго до решающего, сносящего крышу, а эта тягость. Тягость необъяснимая, поводом для которой послужило комбо самых душераздирающих и, оттого, — не истинно приятных чувств: волнение, свойственное для каждого финального исполнения, необходимость брать под жесточайший контроль свои инстинкты, свою симпатию (свободу для выражения которой, однако, предоставлял, хоть и в меньшей мере, хитроумный сценарий, в котором всё шло, как в лучших кинокартинах «18+»). А они ещё, к тому же, друзья. Только он чуть ли не с самого первого дня не был категорически убеждён в том, что ему подходит это разграничение. С каждым днём, проведённым с этим удивительным человечком, перед ним открывались всё новые и новые стороны света, новые постулаты. Он ставил под сомнение теперь значительную часть того, что считал взаправдашним до момента встречи с этой девушкой. Умной не по годам. Он находил в ней всё больше того, за что надёжным было бы держаться крепкой хваткой. Вот и сейчас он заключил её в крепкие-крепкие объятия со спины. Сплетая руки чуть ниже её бюста, он почувствовал, стало быть, то, что не предназначалось ему почувствовать: то, как напряжённо и прерывисто сжимается и вздымается в чередующемся порядке её грудь. Нет, он знал: это не скоростной темп уже почти прожитого до самого конца номера сыграл такую шутку. Он знал, как она тяжело дышала и восстанавливалась, какие нагрузки влияли так на скорость её дыхания. Сегодня программа была более или менее спокойной. Всё-таки, они действовали под музыку, которая медленно вбирает в себя своих участников, не задаёт несоответствующие ей ритмы, не заставляет тратить зря драгоценные силы, не изнуряет свыше того, как изнуряют спортсмена его собственные планки и наработанный годами темп выполнения пусть и щадящих по нагрузке вещей. Она волновалась от его присутствия. Волновалась, что можно прямо сейчас стать той, кем она давно мечтала хотя бы попробовать являть своё существование и делиться его сущностью с ним. В голове неудержимо всплывали строчки из современной песни: I pick my poison and it's you-uu-u-uuu-uu-u... Она тяжело выдохнула, когда мелодия пошла на стремительный спад. Он носом зарывался в её распущенные и струящиеся волосы, а она, ещё чуть-чуть, — и готова была простонать от чуткости момента. От щекочущего ноздри аромата, от сокращённого расстояния между ним и ей, когда его нос вот-вот дотронулся до её щеки. Оставалось выстоять так три... две... одну секунду до конца. Чёрт. Это самый настоящий выдох. Ещё через три... две... одну до них донесутся восторги рьяных наблюдателей, что следили за их историей, томясь там, на рядах, поёрзывая на пластиковых стульчиках. А сейчас — завершение сюжетной линии и посыл, который они донесут друг до друга. Пусть и боялись, пусть и не находили в этом настоящее мужество, а только напротив — мучительное решение сдаться, что не было привычным ни для спортсменки, ни для человека, который привык идти и добиваться. И сейчас они должны были переть напролом, не видя суеты и разбушевавшегося пламени между собой, игнорируя всё святое, лишь бы сохранять лицо и ненужную, на деле, маску. Но правильно они поступили в том случае, когда решили пойти против этого. И заявить глаза в глаза по-честному. Не растягивая больше и не подводя, в конце концов, концепцию хрупкого номера, в котором один шаг назад в неосторожную позицию, высказывающую недопустимую пошлость вместо красивой эротики, был равен не просто промаху, а провалу. Его руки — на её талии, приобнимают сзади. Копна волос девушки переброшена на правую сторону. По левую сторону Даня тянется к заветным губам и получает их: после испытания наслаждением от её запаха, который уже, вполне возможно, осел на его одежде и на нём, как он и хотел. После того, как его едва ощутимые поцелуи воплотили дорожку из мурашек по её шее, она повернула голову навстречу своему лирическому герою этой «драмы с элементами эротики» и нашла в полумраке погасших почти до единого огней его губы. * * * Глаза искали глаза. И находили. Смущаться было поздно. Она прошептала: — Ты помнишь? Он ответил: — Да. Коротко и сердито. Его спокойствие уже и так полетело в тартарары. И тысяча довольных личностей, расплывшихся, должно быть, в улыбке, на которую был способен Чеширский кот, уже заглушают их ещё едва доступное и ощутимое сердцебиение своим криком и свистом. Все твои поцелуи — кипяток... И взгляды, будто палец на курок Они ознаменовали эту сбывшуюся весьма и весьма историю тем поцелуем, о котором было неловко и страшно подумать в рамках всех прежних дней. Но именно так рождаются свободы от оковы бренной, именно так берётся начало чего-то большего. Пусть пока это — всего лишь сценарический (простите, не удержалась) сценический поцелуй. * * * А теперь сбываются оценки, которые он уже слышал и видел в своих фантазиях, отвлёкшихся от сексуальных. Их успех, который был в руках у придирчивых судей. Им удалось удивить выбранным репертуаром и восстановить своё доброе имя после провала предыдущего номера. А потом — ещё не намного утихший кавардак в голове, фантасмагория из образов, проплывших перед его глазами и оставшихся в них ярким пятном от солнца, что бьёт прямо в глаза, из звуков и личных эмоций. Жара, которая согрела неподступный лёд. Что-то в нём невероятно и непосильно перевернулось. * * * В гримёрке перед выходом на лёд проходил немаловажный этап подготовки к выступлению. Ребята готовятся блистать в своих новых образах. Данька, который ждёт последние поправки в макияже, заключающиеся в создании акцентов на лице для лучшей цветопередачи на камере и выделении черт лица применительно к образу, заворожённо следит за тем, как преображается Женя. Из уставшего пингвинчика с растрёпанным хвостом сзади и глазами, еле живыми от недосыпа (но её прелесть отнюдь была не меньше для него в таком виде) — в роскошную, разбивающую сердца (и его сердце первым делом) героиню со своим предусмотренным амплуа и своей придуманной историй. Которая — хвала гримёрам-волшебникам — очень гармонично в ней существовала. Вечерний макияж подчёркивает нерушимую никакими перевоплощениями природную красоту девушки, небрежно завитые волосы спускаются ниже плеч, обрамляя светлое и лучезарное, утончённое личико его большой влюблённости. Его большой слабости. Женечка. Про платье он промолчит. Иначе не доживёт до конца всех прогонов. — Секси-малышка у нас сегодня, — забавным голосом отвешивает он комплимент своей партнёрше, мысленно делая реверанс в её сторону, поклон в адрес её обворожительности, которую действительно ну невозможно не заметить: будь ты видящий широко распахнутыми глазами, какими и смотрел на неё Даня. — Бэд-бой у нас сегодня, — отвечает ему красотка, скользя рукой по его свободной рубашке, так идущей ему. — Секси-малышок, — не сдерживается от собственного звонкого смеха, в непринуждённости момента не подбирая слов, зеркаля её же прозвище, которое получила только что от него. Тот подхватывает её хохот. — Мы сегодня зажжём, — в зеркальном отражении, над столиком, где готовили восседающую за ним спортсменку, появляется Даня с двумя пальцами, символизирующими победу (V — Victory), и с телефоном, чтобы записать и выложить очередную сториз с места событий. — Зажжём, — не отрицает, а надеется, что так оно и произойдёт, выставляя свои два пальца в кадр, Женя. Милохин заверяюще подмигивает, в ту же секунду отправляя сториз во всемирную паутину одним касанием панели на смартфоне. — У нас, блин, такой номер, что мы гарантированно порвём зал! — откладывая телефон, ликует парень, уже победно вышагивая по павильону. И самому страшно становится от своих слов, и жутко интересно, как именно они порвут зал, и как порвёт их во время номера. «Секси-малышка... секси-малышка» — любуется она этой репликой, откидывая волосы назад и пропуская их сквозь пальцы, всматриваясь в свои черты. Она и правда была такой? Он правда её такой видит? «Секси-малышка» — ещё звучит у него в голове. Не покидает его лёгкая самозабвенность и очарованность этой малышкой. Малышкой, которой он совсем скоро будет опьянён полностью, захвачен без остатка. Ему не составляло морального труда готовиться этому выходу рука об руку с ней, шагая в известную неизвестность. Находиться с ней, делить всё времяпровождение здесь, нередко — и за пределами, доверять ей себя и с восторгом наблюдать, как она доверяет себя — это уже стоило всего его колоссального счастья и колоссальной выдержки, чтобы не излить всё, ещё сильнее всклокоченное в преддверии этого номера, на неё своим букетом наивной прямоты. * * * — Вы сразу и без труда поставили этот номер? — интервьюируют их после проката, за кулисами проекта. Даня на этот раз молчаливо отстраняется, предпочитав, по-видимому, воздержаться от ответа. Женя замечает это и, вместо того, чтобы ответить девушке-интервьюеру, обращается к Дане: — Ты... решил сегодня уступить мне плацдарм для ответов? — улыбнулась она. — Чего? — не сразу реагирует он, частично погружённый в свои мысли. — Так я ж, типо, всегда тебе уступаю. Ты по-любому лучше формулируешь, чем я, — он издаёт короткий смешок, привычный для него промеж речи. Примечательно, что, пока в его голове витали мысли, о которых нам не суждено знать, он знатно маскировал их за вполне осмысленными и вдумчивыми репликами, оперативно «переключаясь» со своих бездонных размышлений в уме на осознанное и неспешное взаимодействие с окружающим миром. Как сказала однажды Женя (и попала в яблочко): «он говорит только двадцать процентов того, что думает». — Сегодня у тебя есть право постоять в сторонке: ты вымотался подготовкой к этому номеру. Я знаю, потому что я вижу, как он себя ведёт, — обращается она к интервьюеру, поясняя, что имеет в виду. — Он уже реально затасканный такой приходит и затасканный уходит, уже просит вырваться из этого рабства! Но нас не отпускают, ни в какую. Маскируя незатейливую правду за тенью шутки, Женя приоткрывает занавесу «Ледникового периода»: оказывается, Даня — не самый стойкий боец, каким его видели. Оно и немудрено: многочасовые тренировки на протяжении нескольких месяцев, которые втягивают тебя в непривычно загруженный и тягостный для неподготовленного организма график, постепенно делали своё дело. Но ничего, ещё одно выступление, не считая номера на Гала-шоу, — и рабство будет отменено. Можно будет снова ночевать дома, а не на катке, много есть и спать. А главное — быть подальше от этой бомбы замедленного действия: своих чувств, которые съедают его день за днём. Находиться бок о бок с Женей было слишком просто и, однако, слишком тяжело: вся его сущность открывалась перед ней, ложась на тёплую ладонь. Которые они смыкали всякий раз, когда выходили на лёд. — Дань, тут про тебя говорят, что ты сильно устаёшь катать, — обратилась девушка к пареньку, вовлекая его в их беседу, видя, что он по-прежнему несколько отстранён. Да, он здесь, всё слышит и видит, но его глаза явно говорят об отчуждённости. Или банальной усталости, так уж и быть. — Расскажи нам. — Нет, ну, конечно, мне тяжело... — не скрывает он своего состояния. — Я... Ну, можно сказать, вообще никогда так нигде не находился постоянно, почти что двадцать четыре на семь. Однако, его улыбка всегда с ним. Это — его стержень, его планка. Его полезная привычка и стиль жизни. — Но, наверное, я думаю, это — классный опыт, мне в любом случае здесь хорошо, просто... Уже накапливается какая-то усталость, и хочется отдохнуть, вот так, — он призадумывается, и уже обе представительницы прекрасного пола ждут, когда он продолжит. — В общем, это естественно. Но я ни на что не жалуюсь. Посмотрим, что мы поставим дальше, каким будет последний номер. Он выразительно смотрит на Женю. Она, как назло, поднимает голову и устремляет также свой взгляд на него. Он снова плывёт, как весенняя лужица. Растекается по льду талой водичкой. — Это того стоит, я думаю, — завершает он, соприкасаясь взглядами с партнёршей и приобнимая её за плечо. Интервьюер кивает, отводя от него микрофон и, решая больше не мучить ребят, в лицах которых явно читается усталость, задаёт уже заключительный вопрос. Почему-то сейчас именно он пришёл в голову, хотя она, вообще-то, планировала спросить про финальный поцелуй. — А вы уже решили, ребят, чем будете к концу проекта заниматься? Когда всё закончится, — она передаёт микрофон сначала Жене. Та в смятении неожиданно пытается найти для себя ответ на этот вопрос. Конечно, она знает. «Снежная королева» в январе, к которой уже идёт активная подготовка. Пожалуй, в спортивной среде этого уже достаточно, учитывая, что сейчас она будет проводить много времени, с учётом освободившегося от «Ледника», в местах, отведённых для подготовки к этому сказочному и зрелищному шоу. Остальное она предпочитает держать в секрете, придерживаясь привычной, совершенно здравой позиции: «личное — не публичное». — Я знаю, чем я буду заниматься, — отвлекает на себя внимание Даня, пока Женя, почему-то, находится в ступоре. — Я буду... блин, я буду скучать. Честно, не ожидал, что это скажу. Он знал, что больше не будет такого момента, как сейчас, когда его до дрожи пробирает на сантименты. В остальное время он продолжит быть загадочно молчаливым, не раскрывающим истинной своей боли и истинной грусти, рисуя дежурную, не вызывающую абсолютно никаких вопросов, улыбку вместо того, чтобы делиться откровениями с кем бы то ни было. Сегодня и сейчас — его шанс. — Но есть и плюсы, ахах, — добавляет он, чтобы его не сочли за слабака, который кроме любви к единорогам позволяет себе ещё и проявлять немужскую слабость. Так устоялось, что мужчина — скала. И, пусть раньше его никогда общественное стереотипное мнение не волновало, сегодня дело было даже не в нём. Он был так впечатлён — его захлестнуло ударной волной — после зажигательного танца с Женей, что вся его фигура сейчас казалась ему натянутой струной: чуть отпусти — и зазвучит. А он не хотел «звучать» обо всём, что опутывало сейчас его душу, что посылало в животе кружащихся бабочек. Что заставляло глаза гореть и одновременно бояться этого огня. Как никогда раньше. Вот уж действительно: всё бывает в первый раз. — Я отосплюсь, наконец-то. Как сказала Женя. Та понимающе закивала, без сомнения соглашаясь с ним. Все уже не на шутку устали. Но игра стоила свеч. * * * Молчание разрезало пустые коридоры, где были только они. Как ни странно, непринуждённая беседа на этот раз, как это обычно бывало, не затмевала чувство неловкости после всего случившегося: в рамках программы и в рамках их личных, открывшихся пристрастий. Черти в глазах до сих пор плясали, улыбка невольно давала о себе знать при воспоминании об определённых фрагментах шоу, правда тут же уползала назад, стесняясь показаться во всей красе перед человечком напротив тебя. И, если Дане в этом смысле было проще, ведь с его неунывающим характером и вечным огоньком задора улыбка была просто показана, а вот Жене... Женя непрерывно и неустанно боролась с собой, и речь уже шла, что удивительно, не о спорте. Настают такие моменты в жизни, когда шестерёнки в голове начинают крутиться ещё быстрее, чем до того — в бешеном ритме нескончаемых проблем и нерешённых ситуаций. Тебя забрасывают на старт твоего следующего личного испытания. И оставалось только догадываться, что, впрочем-то, это испытание они проходят вдвоём. Тишина иной раз бывает и не менее полезна, чем живящий хохот и постоянная трепня обо всём и ни о чём, что, несомненно, здорово переключала сознание с состояния «кипение» на состояние «выпускание пара». Когда опять что-то не шло, не получалось, доставало... или просто день был «так себе» во всех своих, пусть и неумышленных (а может, и нет), проявлениях. Сейчас она полагалась двум идущим рядышком, уставшим и трудящимся изо дня в день ребятам, дабы перевести дух и вновь быть задушевными друзьями, которым (со стороны) всё так легко даётся, и которые уже являются примером, ориентиром и предметом для активного обсуждения, в том числе — порицания, но, в большинстве своём, — восхищения и умиления. Которые уже так многим обязаны друг другу и которые так нуждаются друг в друге. Ведь, если прямо в эту секунду представить Дане, что его очаровательной девочки в его дне и днях больше не будет... — Чего, думаешь, мы классно на фотках получились? — вырывает из пустоты откуда ни возьмись нахлынувшего отчаяния самого себя, но и партнёршу, Данька. Вопросы в его по-хорошему бестолковой голове рождались без всякого труда, всплывая на поверхность ровно и безошибочно. Но почему именно этот? Да потому что больше ничего в голову не лезло, а разорвать плен странного и уже неловкого молчания требовалось как можно скорее. Терпение у него не железное! «Даня, соберись!», — отчаянно вопил он сам себе в необузданную голову, вторя, кажется, уже окончательно потёкшему сознанию практически невозможное на данный момент времени. Ведь как можно было собраться, когда она стояла так далеко и так близко одновременно, умудрялась пленять его и сбивать с толку без всякого на то везкого основания? Та сначала не поняла, о чём идёт речь. «С чего он задал этот вопрос?», — подумала Женька, заглядывая в пустоту коридоров и боковым взглядом позволяя себе проследить за его эмоцией, с которой он шёл. Но, как это всегда бывает в случае с этим удивительным человеком, мало что можно было прочесть наверняка. — Я уже знаю, какую я на заставку на телефон поставлю. Брови Дани в изумлении поплыли. Вот сейчас настала та сладостная минута, когда можно было читать этого паренька, как открытую книгу, вот оно! Глаза округлились как два больших блюдца. Он повернул голову в сторону игривой шатенки. Ответ интересовал его тут же, моментально. — Какую? — не сводя глаз со сделавшихся шаловливыми ямочек на губах Женьки, он чувствовал, как под ложечкой снова что-то приятно и волнительно щекочет. Такое бывало, когда они обнимались, когда он целовал её в щёчку, когда она прикасалась к нему — или он к ней — так или иначе во время поддержек и, помилуй Господь, во время всех остальных их тактильных контактов. Чем больше он касался её, показывал ненароком, что она — в его собственности, желая восполнить недостаток неполученной в детстве от родителей (за неимением их в своей жизни) любви, — тем больше верил, что это так и есть. Что она — его. А самовнушение — страшная сила, если вы не знаете. Женя всё свободнее чувствовала себя с ним. Сокращалось количество поводов, по которым можно было так вольготно и безотрывно «париться». С ним она поняла смысл выражения «всё в твоих руках». В прямом смысле. Обнимая себя двумя руками дома, когда никто не видит, после утомительного дня, она проявляла высшую заботу к себе — разрешая не принимать близко к сердцу не стоящие того вещи. С ним это удивительно получалось — она подмечала. Вот и сейчас, когда она шла, вновь неосознанно замкнувшись в себе, боясь проявить истинные намерения в «разряжающем» их обоих разговоре, он сделал за неё всю самую тяжёлую работу. И освободил, отчасти, от ненужного бремени, снял камень с души, который стремительно падал, разбиваясь о землю с шумом. Но она получала от этого истинное облегчение. «Какую?» — хочет знать он. Окей, у неё, пока что, нет секретов (насчёт этого). — Там, где мы стоим, в середине номера. И ты со спины приобнимаешь. — описала она этот интимный момент. Вся постановка была характерного содержания. Эротика, но тонкая эротика. С тончайшей оправой, изысканным обрамлением. Главные мастера «Ледникового периода» знают, чем подкупать зрителя. Что бросать в качестве вызова их всемогущей, как это показала история данного сезона, и сильной паре. Ребятам уже нечего было стесняться. За них всё рассказали камеры. И, пусть никто не был уверен, насколько точны были те, пусть и достаточно яркие чувства, вырвавшиеся бурным течением наружу, игра явно выдалась успешной для обоих. Напоминаю, она стоила свеч. Они оказались не из робкого десятка. И даже Женя, которая всегда придерживалась законодательства «личное — не публичное», дала настоящего жару и исполнила самый настоящий жаркий поцелуй на камеру. Не стоило забывать, что она, прежде всего, в этом проекте была актрисой, а уже потом — живым человеком. Но даже актриса так не исполнит поцелуй, которому всего лишь место в сценарной ветке. И это давало надежду, хоть и мизерную, хоть и не позволял он себе думать об этом в один заход дольше тридцати секунд, и нашему Дане. Вернее, её. — Блин, я даже не задумывался ещё, на самом деле... — ответил он. — Ты классно, конечно, сказала: момент был кайфовый, реально, — согласился парень, находя, что сейчас он может пошутить так, как это часто делает, но не уверен, понравится ли это ему самому и ей. — У меня теперь будут не только классные обои на телефон, но и способ «отмазаться», если какая-то девчонка ко мне будет «клеиться». Тут без вариантов всё будет понятно. Теперь Женина очередь была удивляться, поднимая брови. Наверное, со стороны этот диалог (и не только, почти что все их диалоги) можно было охарактеризовать так: «ты со мной флиртуешь?». — Не поняла, ты собрался показывать фотку со мной, чтоб отпугивать девушек? — Женя приложила ладонь ко рту, заслоняя ей неловкую улыбку и скрашивая, тем самым, неловкий смех. — Ну... да, это прикольно, наверное, — знал же, что не «пройдёт» шутка так легко, как до этого. Теперь куча вопросов, должно быть, у неё в голове и между ними, на поверхности. — К тебе так много «клеятся», что тебе это нужно? — не без доли дружеского стёба продолжила она. — Ну, блин, не то чтобы много! — Даня протянул руку, согнутую в локте, в сторону, поднимая вверх ладонь, этим довольно частым жестом разведения рук в том или ином недоумении сопровождая свои рассуждения. — Ну, это же, типо, прикольно: у тебя на рабочем столе стоит фотка такая... Можно ли считать, что этим высказыванием он «спалился»? Или для них обоих уже стало в порядке вещей незатейливо говорить о том, как круто будет смотреться любая фотография с сегодняшнего выступления, не придавая этому особого смысла? — Ну, предположим, что да. Просто до этого ты говорил, что ты будешь ей отшивать кого-то. — усмехнулась Женя. — Если тебя не устраивает такой расклад, я буду просто на неё... — Извращенец! — не позволяя ему договорить, выпалила в сердцах девушка, кривя соответствующую физиономию. Но, похоже, что до него даже не сразу «дошла» причина её возмущения. — Я имел в виду, что я на неё любоваться буду, всё! — залился краской Даня, сквозь смех пытаясь оправдаться. Исподтишка окинув его по-прежнему недоверчивым взглядом, та предпочла промолчать на этот раз. Хотели насладиться, отчасти, тишиной, а насладились странным и непонятным разговором, реагировать на который можно было уже в корне по-разному. — Извращенка! — ляпнул Даня в пространство тёмных коридоров, по которым они неспешно шли, как и прежде, не особо заботясь о сказанном. Женя уже принимала его таким, какой он есть, и ей даже не составляло труда закрывать глаза на проделки этого шебутного и неугомонного тик-токера, для которого вся жизнь — это кривляния на камеру. Под музыку или без неё. Но, чем больше она его узнавала, тем больше понимала, что не такой уж он и кривляка. А блогерство — это просто полезная привычка, часть наработанной жизни. В конце концов, тренды сейчас определяют, каков человек, и какое место он занимает в общественном течении. Так что, это смело можно было считать его работой. — Это чё это я извращенка? Расстояние между ними заметно увеличивалось: Даня шёл, держась одной стены, Женя шла по другую сторону. Это, разумеется, была тоже часть игры. Разрядка. Неосознанное сопротивление своим чувствам, которые они только что выдали на всеобщее обозрение. И своему самому главному страху, что они показали сами себе. Коридоры спасали. Их уже даже не смущало, что они докрикиваются друг до друга, а не мягко разговаривают в полушёпоте, как это было, когда они шли рука об руку. — А кто придумывает весь странный движ? — Даня косил на неё исподлобья. Как же нереально привлекательна она была. Залитая краской смущения, но всеми силами маскирующая это более или менее твёрдой походкой и твёрдым словом. «Женя, ты — солдат», — однажды выдал он на тренировке, делая неожиданный для себя вывод. Но она ведь и правда солдат! Воин, который не сдаётся ни в учении, ни в бою. — Странный движ — это ты, Дань! — парировала она. — Неужели не видишь со стороны? «Евгения Медведева и Даня Милохин катаются вместе — это уже один забавный случай!», — её слова. Как они точны и, в то же время, нет. Это, скорее, счастливый случай. Противоложности совпали и нашли так много общего. Парадокс. — Ты, блин, даже себя со стороны не видишь! — на его лице проступила ярая экспрессия, которая очевидно доказывала его возмущение. Каким образом она не видит, что такая же безбашенная, как и он? — Я вижу. — в полголоса проронила девушка. Казалось бы: обычная фраза. Зачем переходить на сниженные тона? Она чего-то боится? Она уже давно себя боится. Потому что видит, какие изменения претерпевает, и не может им поверить. Ему поверить. На льду — да. Безоговорочно. «Да не страшно мне с тобой кататься», — уверяла она, пока его глазки бегали туда-сюда, а ладошки потели, как и на сегодняшнем шоу. В жизни, в отношениях — нет. Отношения... Это слово отзывается в ней не доброжелательным эхом. Она не хотела семью. Она открыто говорила. Не хотела пока наступать на те же грабли. Но он-то — не грабли! Он — новенькая лопата. Если без шуток, то с ним она чувствовала себя по-другому. Как-то по-детски беззаботно и возвышенно. Фигурное катание и вечный надлом нервной системы принесли куда больше минусов, чем плюсов. Плюсов тоже было невероятно много. Но он стал решающим. Решающим и достоверным поводом улыбаться, не скрывать улыбки. Шутить на дурацкие и даже неприличные темы, лишь бы жить. Лишь бы чувствовать себя живой, а не выжатой очередными сборами и олимпиадным мандражом, который растягивался на бесчисленное количество дней, часов, минут... А в его мире всё было проще. Банда, светские тусовки, простота и открытость. Стало быть, и ей пора попробовать. И ей понравилось. Подлетает к ней на спринтерской скорости, словно подъезжает на коньках, которыми овладел уже будь здоров. Клонит голову набок, становится ещё более хитрым, чем был. Зрачки расширены, глядя на неё. Так всегда. Она заметила. Если вы вдруг думали, что нет. Руки — за спиной, скрещены воедино. Он просто боится, что сейчас опять набросится на неё: как минимум, с удушающими объятиями дичайшего характера, когда нет сил находиться без человека и его тепла. Когда всё, что ты можешь испытать в полной мере, кроется в человеке, которого стоит лишь захлеснуть в свою могучую охапку. И не выпускать, держась за неё, как за последнее звено удачи, счастья, покоя. Умиротворения. — Чё ты видишь? — неумышленно, с виду, спрашивает он. Словно спрашивает, как погода на улице. На самом деле, это такой сокровенный вопрос. Кажется, сокровеннее, чем всё их катание только что в этом танце любви и искушения. Она не сразу отвечает, хотя и паузу держит недолгую. Он знает, уже знает — он изучил её, что можно было теперь использовать против неё, как и её знания о нём, — что она обычно долго не задумывается над ответом. В их потоке красноречия не бывает больших промежутков между элементами этой полюбившейся импровизации. Поэтому, такое роковое молчание может сразу обратить её в полный провал, ведь он поймёт, что, раз вопрос вызывал такое затруднение, это не простой вопрос. И не простая коммуникация. Не сейчас, по крайней мере, не сейчас. Сейчас это было лишнее. Ну, ё-моё, она устала после репетиций с самого утра! Устала от того, чтобы скрывать себя, свои тайные слабости, в конце концов, идя на этот рискованный номер. Она и так уже позволила себе ответить на его идею с поцелуем, чем подала непозволительные надежды или, как минимум, размышления. Она не хочет. Уже не хочет быть честной. Хочет домой и спать. Хотя... Может, чтобы уже не бояться честности на сто процентов, нужно стать честней? С собой ведь, прежде всего. — Чё, чё ты видишь? — повторил он, уже отпуская улыбку и становясь непривычно серьёзным и, как губка, впитывая всю информацию от неё: каждый микрожест, уловки мимики, хоть и умела она быть скрытной, умела носить злосчастный порой poker face. Он весь превратился в слух, стал зорким орлиным глазом, внимательным-внимательным. Даже руки развязались из узла, в котором томились сзади, и бесхребетно повисли вдоль туловища. Парень был по-прежнему игрив, лёгок на подъём и добродушен. Типичный Даня. Но что-то упрямо изменилось за эти важные секунды. Она выбрала, что сказать, наконец. — Вижу, что мы с тобой реально отмороженные. Отделалась. Не сказала правду. Было уже так легко, но и неимоверно сложно. «Всё в наших руках» — говорят, всё нам подвластно. Так и есть. И момент складывался как нельзя удачно, чтобы оставаться в нём спокойной и плывущей по течению, готовой говорить откровенно и безжалостно, не страшась. Тем более, что и страшиться было нечего. Если бы не одно «но». Посмотрите на Даньку. Разве его можно страшиться? Белокурые завитки, большие щенячьи глаза цвета изумруда, два кристально чистых изумруда, которые заглядывают тебе в самую душу и открывают в ней всё давно замершее и отмершее. Мальчик-волшебник, не иначе. Эта походка самого настоящего развязного школьника — которая под её пристальным наблюдением делалась робкой и даже скованной. Интересно, да? Чем же она так на него влияла? Она всё видела. Всё. Но так ему и не сказала, что. Потому что всё ещё не понимала причины этого нещадящего прозрения. А его прикосновения? Ну чистый шёлк. «Позиция зла заворачивает на вираж...», — командует Авербух, проговаривая важные составляющие очередной постановки с заявкой на успех. А они, как две дождевые капли, слились друг с другом и милейше катаются по площадке. Она обняла его сзади, со спины, за талию, они кружатся. Им хорошо. Он также тактильно с ней взаимодействует. «Чего, пальчик болит?», — такой незатейливый и, откуда ни возьмись, прилетевший вопрос. А с каких пор он так заботится? Или он всегда такой был? «Вот! Положение сейчас классное!», — неустанно комментирует великий хореограф, составляя навигацию ребятам по ходу того, как они делают которую по счёту сложную парную поддержку. Приспуская Женечку обратно, на руки, Данька не отпускает её, не торопится ставить фигуристку на ноги. А она и сама не жаждет по́ступи. Не жаждет отпускать его, так и держится за шею, пока он непринуждённо катает своё сокровище по территории ледовой арены. И им так хорошо, гармонично в этот момент их собственного удовлетворения друг другом. Кто-то удивится, скажет, что удовлетворение бывает другое. И они ещё достигнут его, а пока — его крепкие руки, она — на его руках, в каких, если верить бытующему мнению, и мечтает каждая девушка оказаться. Что ж, если следовать полученному опыту, может напроситься следующий вывод: хочешь, чтоб тебя, моя дорогая, носили на руках, — иди в «Ледниковый период»! Ну, или просто в фигурное катание — парником. Только имейте в виду: Даня уже занят. «Вижу, что мы с тобой реально отмороженные», — сказала она и засеменила далее, по коридорам, до заветной цели. А Данька так и остался стоять врасплох, уже полностью готовый несколькими мгновениями тому назад к её совсем иной реплике. По правде сказать, и она была готова. Но в последний момент сорвалась. Нет, он с этим мириться не будет! Буквально почти что сразу подорвав с места, будто очухиваясь, он преодолел несносное расстояние между ними в несколько метров вдоль всё той же мрачной и потёртой сцены и, затормозив около своей любимой чемпионки, выдал одномоментно свои яркие, неутомимые и буквально льющиеся потоком нежной романтики чувства на Женечку: поцелуй в щёчку прожёг её кожу, оставив очередное напоминание о его прикосновении. Пора было перестать, прекратить бояться того, как он дотрагивается, и всех этих преисполненных целой бурей эмоций мимолётных, но таких точных и проникновенных контактов, в которых она уже успела найти свой наркотик. Он многое этим сказал. Поскольку не мог сказать, прильнув своими губами к её губам. Он всегда касался её с замиранием сердца. А она неумышленно прикрывала глаза в удовольствии, которое постигло её совершенно спонтанно в этой ровной и предопределённой жизни. Опять-таки, это он научил, что жизнь и «завтра» нельзя предсказать, и каждый, буквально каждый шаг может стать определяющим твой новый, совершенно потрясающий путь. И надо не бояться его вышагивать. — Пупс. — обратился он, ничего за этим не продолжая. — Что? — только и сумела что отреагировать она, устремляя на его в край потерянный взгляд свой — не менее потерянный, свои большие глаза медвежонка, который теперь красовался чуть выше его лодыжки, в качестве новой, не просто так набитой татуировки. Медвежонок. Женечка. Женька. Женёк. Пупс. Его пупс. Ему нравилось это слово. Но первый раз он с такой интонацией произносит его девушке. И в этом весь Даня. В том, чтобы целовать, когда ему вздумается, в пылающую щёчку, раскрасневшуюся от его щекотливого внимания или разгорячённую от активной тренировки. В том, чтобы звать уже большую, двадцатидвухлетнюю девушку, которая в этой жизни завоевала и поняла больше, чем он, каким-то несерьёзным «пупсом». Но это же... Это же, блин, та самая искренняя и неподкупная любовь! Да-да, вы не ослышались! В его жизни было много симпатий. Как не случаться многочисленным симпатиям у такого обаятельного, медийного паренька? Им восхищались, больше, правда, не испытывая никаких, находящихся на ступеньку выше, чувств, какие-то девчушки. Он считал их интересными, симпатичными. Нет, скорее прикольными. Женю — особенной. Совсем особенной. Из «своего» мира. Из мира фигуристов, диаметрально противоположного его миру. Далёкого и неразгаданного до сих пор, мира. Хоть он уже и прилично здесь «вьётся». Его Женя излучала силу, стойкость, непревзойдённый профессионализм, которого он ещё никогда ни в ком не видел. Перед его глазами не было примера в виде матери. Отца. Было множество людей, пролетающих мимо, как торпеда. Он ничего из них не извлекал. Нет, извлекал, разумеется. На то это и жизнь. Она без уроков не может. Но Женя... Женя Женя Женя. Влип парень. По самое не балуй. После её вопроса «что?» последние месяцы в миллионый раз проскочили перед глазами. Столько всего он успел подумать, над стольким поразмыслить, что и страшно. Вам, наверное, тоже. Не прошло, однако, целой вечности перед тем, как Даня наклонился к Жене — вроде шустро, а вроде и постепенно, не позволяя себе уже её спугнуть, поддался чуть вперёд, чтобы максимально сократить расстояние между двумя стеснёнными собственным желанием людьми, простыми людьми, которые, как и все, имеют право на любовь. Его ладошка обхватила Женю за шею с правой стороны. Её ресницы, робко и часто-часто хлопая, не позволяли ему взглянуть под них, встретиться со взглядом, который, несмотря на все её тот же час всплывшие страхи, был задержан на нём и его светлом и лучезарном личике. Ему было это понятно, ибо знакомо: он так же дрожал, хоть и опять не демонстрировал этого в открытую. Раз — и она поддалась вперёд. К нему. Губы осторожно нашли друг друга, добились заветного тепла, которое теперь разливалось не огненной лавой, как во время горячего номера парочки, а топлёным молоком или горячим какао, как заполняют обычно эти излюбленные напитки наши внутренности в пору холодной зимы. Их зима, очевидно, состояла в том, чтобы заполнять каждую остывшую и замёрзшую клеточку теплом друг друга. Разговорами, что бесценны в своей наивной и даже глупой, по большей части, сущности. Обнимашками, вылезать из которых уже становится не по себе, вырываясь обратно, в действительность, которая не принимает тебя, в отличие от него/неё таким, какой ты есть, в действительность, в которой надо трудиться, чтобы что-то заслужить. Но, с другой стороны, она уже заслужила: его. И теперь всякий раз, когда слеза будет сочиться по её щеке по всякому поводу, будь то спорт или банальная бытовая проблема, каких накопилась целая гора и какие донимают, не щадя, она будет знать, где её дом и успокоение, настоящая отрада и безграничная радость. В нём. В его объятиях. В его «пупс». На его мятных губах. Которые она, наконец-то, попробовала по-настоящему, познав, кажется, всю ценность этого мира и их такой странной, хотя, несомненно, знаковой дружбы. Наконец-то ей больше не принадлежал самый главный страх в мире: бояться быть подлинно любимой.