проститься

      Москва манила своим величием, новизной и перспективами: престижный университет, множество музеев и выставок, собственная комнатка в общежитии. Петербург был хорош, но ассоциировался с безрадостным детством в сиротском приюте, поэтому безбожно хотелось всё изменить, съехать хотя бы на время, стереть болезненные воспоминания и накопить новых — приятных, позитивных, добрых в конце концов.       О том, что так очаровываться переменами не стоило, Разумовский понял сразу же по приезде, когда в толкучке пытался пробраться с перрона Ленинградского вокзала к выходу и полчищу жёлтых машин с таксистскими шашечками, водители которых пользовались невозможностью приезжих дотащить чемоданы до метро. А потом — крошечная комнатка с тараканами в общаге, ржавая щеколда на двери, душ с плесенью и сосед, который не появляется неделями. Потом — коррумпированные преподаватели, насмешки от одногруппников, ежедневная толкучка в метро и хмурые, неприветливые лица вокруг. Потом — бессонные ночи перед сессией, разлитый на недоделанные скетчи кофе и полоскание кисти с краской в кружке с остывшим чаем.       Серёжа старается не жаловаться: не детдом — и слава богу. Но неоправданные ожидания и разбитые мечты напоминают о себе с завидным постоянством.       До общежития Разумовский предпочитает добираться через переулочки — это экономит много времени, а в разрисованных баллончиками бетонных стенах зданий есть какое-то своё очарование. Обычно он быстро прошмыгивает, за считанные минуты вновь оказываясь на освещённой улице, и обходится без происшествий. Порой возникает необходимость проходить мимо пьяных компаний, но те слишком заняты своей выпивкой, чтобы обратить на него хоть каплю своего драгоценного внимания. Изредка ему свистят в ответ, спутав с девушкой, но тогда достаточно просто повернуться, показать заросшее щетиной усталое лицо и, развернувшись, прибавить шагу.       Сегодня же он, успев только завернуть за угол, сталкивается лицом к лицу с недружелюбно настроенной нетрезвой компанией и сразу пятится назад, всего секундой позже оказываясь припёртым спиной к стене. Три пары глаз осматривают его с таким презрением и так пристально, что Серёжа чувствует себя в тысячу раз неуютнее, чем если бы до него просто докопались.       — Педик, что ли? — спрашивает один, дёрнув прядь рыжих волос на себя.       — А ты не видишь? — усмехается второй и оттягивает пальцем радужный браслет на серёжином запястье.       — Слышь, у нас таких, как ты, здесь не любят, — угрожающим тоном предупреждает третий.       — «Таких» — это каких? — невозмутимо интересуется четвёртый голос.       Разумовский промаргивается: их ведь абсолютно точно было всего трое. Последний грубо локтем отталкивает того, кто держал Серёжу за волосы, подносит руку с браслетом ближе к своему лицу и разглядывает её под тускло светящей лампочкой старого высокого фонаря.       — Отпустили его.       Судя по тому, как покорно, пусть и нехотя, чужие руки отпускают Разумовского, этот парень — местный авторитет. Успевший было немного расслабиться Серёжа прячет освобождённое запястье за спину, испуганно прикрывая собой браслет.       — Дай руку.       Разумовский несмело протягивает руку по первому же требованию, и меньше всего он ожидает, что парень обхватит его ладонь своей в рукопожатии.       — Волк.       Олег Волков — местная гроза улиц — непохож на Серёжу Разумовского настолько, насколько это вообще возможно: если Серёжа порой пугается даже собственной тени, унимая неровное дыхание по пути домой через переулки, то Волков не боится ни теней, ни реально угрожающих здоровью хмурых парней в темноте, ни собственной ориентации.       — Серёжа.       Олег тихо усмехается.       — Ты бы завязывал здесь ходить, — он запрыгивает на уличный мусорный бак и, свесив с него ноги, закуривает. — Несколько месяцев на тебя смотрел и всё думал, когда уже до тебя будет дело хоть кому-нибудь.       — Здесь до общаги быстрее, — тихо поясняет Разумовский, отогнав от себя табачный дым и совсем не понимая, зачем Олегу было нужно, чтобы на него кто-то обратил внимание.       — Если хочешь быстрее, можешь воспользоваться услугами личного водителя, — безразлично предлагает Волков.       Чуть помедлив, Серёжа согласно кивает.       Это всё даже начинается неправильно: уже в своей кровати Разумовский думает, что не следовало так быстро соглашаться, не стоило давать свой номер, и уж тем более глупой идеей было на шутливое волковское «отблагодаришь?» на полном серьёзе начать собирать волосы в хвост и лезть под руль. Серёжа уверен, что после этой выходки Олег ему не напишет и никуда не позовёт, но на следующий же день после пар его на парковке университета встречает уже знакомый чёрный наглухо затонированный седан.       Разумовский не привык задерживаться после учёбы, но сейчас он чувствует себя обязанным Олегу и лишь по этой причине соглашается прокатиться по вечерней Москве. Они ожидаемо собирают все пробки, но Серёже даже немного нравится — так Волков обращает на него больше внимания, чем на дорогу. Ему всё ещё неуютно, но по большому счёту у Разумовского в такой большой и недружелюбной Москве больше никого и нет, поэтому он пытается довериться Олегу, пусть даже у него нет на то особых причин.       Разговор не клеится: Олегу нечего спросить, а Серёже нечего рассказать, и они застревают в глухой пробке на МКАДе в неуютном молчании — магнитола отчего-то отказывается включиться и исправить ситуацию. Идёт третья сигарета за последние пятнадцать минут и пятый тяжёлый вздох за прошедшие полчаса.       — В следующий раз поедем на метро, — решительно произносит Волков.       — У нас будет следующий раз? — подняв глаза от экрана мобильного, неловко интересуется Серёжа.       — А ты не хочешь?       Разумовский неопределённо жмёт плечами.       — Можно.       Олег терпеть не может метро, но он почти стопроцентно уверен, что некоторые станции покажутся Серёже настоящими произведениями искусства.       Зря.       Они тратят почти весь выходной на изучение интерьеров станций синей ветки, где больше всего Разумовскому нравится девятиминутный перегон, во время которого поезд резко останавливается в туннеле, и он влетает Олегу в грудь так, что шапка наползает на глаза. От Волкова пахнет кожаной курткой — и как только не холодно в минусовую температуру в одной кожанке и свитере? — и терпким табаком вперемешку с резким ароматом одеколона. Серёжа не противится желанию вновь оказаться так близко, когда Олег берёт его за плечи и помогает встать ровно — пальцами касается кожи на куртке, делает шаг вперёд и утыкается носом в свитер, так и не поправив шапки на голове. Вагон полупустой, однако негодующих взглядов со всех сторон избежать не удаётся. Будто заразившийся олеговой уверенностью, Разумовский тоже не обращает на них никакого внимания.       Волков пешком провожает его до общежития. Серёжа глупо улыбается, заламывает пальцы, перетаптывается с ноги на ногу, но позволяет себя поцеловать, примеряя на свои губы горечь табака.       Они не делают официальных предложений — просто проводят свободное время вместе без претензий друг на друга. Разумовский цепляется за Олега как за единственное, что у него есть в этом городе, а Олег… Олег просто позволяет ему быть рядом.       Серёжа с горем пополам пытается совмещать учёбу, работу — рисует на заказ — и то подобие личной жизни, что сложилось у него с Волковым. Они всё ещё разные до невозможности, но со временем постепенно притираются: Разумовский впускает Олега в страницы своего скетчбука, Олег его — в свою скромную однушку со стареньким ремонтом. У Серёжи теперь есть кто-то, кто ждёт дома с заботливо разогретыми к его приходу слипшимися макаронами, у Волкова — тот, кто по выходным произносит «да не вертись ты» примерно по сотне раз за час, сидя с альбомом в руке. Разумовский совмещает приятное с полезным: изучает на Олеге и ту анатомию, что пригодится в университете для изображения людей, и ту, которая интересна ему самому — Волков под его руками совсем не брутально тает и млеет, а острые скулы отдают ярким румянцем, когда Серёжа выцеловывает его шею.       Но, желая доброй ночи и прижимаясь губами к чужой щеке перед сном, Разумовский из раза в раз думает, что всё это счастье, если оно было настоящим, долго не продлится. Кажется, что так быть не должно: Серёже следует пугливо петлять по тёмным переулкам, боясь напороться на кого-то вроде Олега, а Волков обязан щемить того к стылой стене и отбирать полученную стипендию. И то, что они каким-то чудом всё ещё вместе, видится фатальной ошибкой, миражом, который надлежит разогнать.       Серёжа и до этого догадывался, что счастья ему не видать ни здесь, ни в родном Петербурге, но хватался за каждую его иллюзию, крепко цеплялся за пальцы Волкова на улице, жадно впивался в его губы в машине, ласково гладил его волосы в постели — всё это помогало почувствовать себя хоть сколько-то нужным. Но, сколько бы он ни пытался, оставалось ощущение чего-то до боли неправильного, неподходящего. И рядом плохо, и порознь как будто только хуже будет.       Просыпаться в чужой постели в чёрной растянутой футболке с логотипом «Арии» и в коконе олеговых объятий становится уже чем-то привычным и знакомым. Но одним морозным утром Разумовский смотрит на волковское лицо, хмурое даже во сне, ведёт пальцем по щеке и понимает: не его. Ни Москва, ни Олег.       Серёжа выпутывается из рук Волкова и встаёт с кровати. Без объятий и без одеяла в комнате холодно; он надевает поверх футболки поношенную толстовку — тоже Олега — и босиком шлёпает в сторону кухни.       Тоскливо. Никто никому ничем не обязан, но и отношения не те, чтобы уходить, не объяснившись. Разумовский ставит чайник, почему-то только сейчас замечая осыпавшуюся штукатурку, плесень между кафельной плиткой над раковиной и заткнутые поролоном щели под окнами. Уродливо. Осознание приходило медленно, но, когда окончательно настигло, то всё вмиг потускнело и перестало казаться таким многообещающим, перспективным и хорошим. Серёжа чистит зубы щёткой, которую Олег любезно позволил поставить в стаканчик рядом со своей, умывается прохладной водой, которая затекает в рукава, и возвращается на кухню, где застаёт Волкова возле холодильника.       — Нравится мои шмотки таскать? — выглянув из-за дверцы, интересуется тот.       — Прости, — Серёжа берётся за края толстовки, чтобы снять её через голову, но Олег успевает дёрнуть её вниз, оставляя Разумовского одетым. — Замёрз.       — Можешь её забрать, — разрешает Волков, пробираясь горячими руками под ткань, и гладит ладонями серёжину спину. — Она тёплая.       — Я и футболку тебе отдать хотел, — Разумовский отводит взгляд. Пытается собраться с силами, сглатывает вязкую слюну. — И щётку… забрать.       Олег замирает и с плохо скрываемым сожалением жмёт плечами в попытках изобразить безразличие.       — Забирай.       Серёже хочется извиниться, несмотря на то, что его вины нет ни в том, что он полюбил не того, ни в том, что, как это ни удивительно, разлюбил. Он через силу поднимает взгляд на Волкова, рассматривает его пристальнее, чем в самую первую встречу. Тот больше не кажется таким красивым, как всего несколько недель назад; въевшийся в волосы запах табака уже не приятный и не знакомый — только мерзкий, тошнотворный, противный.       Олег отшатывается к холодильнику, цепляет с кухонной тумбы брошенные вчера второпях ключи от машины и указывает на выход.       — Подброшу.       — Не стоит.       Они прощаются возле лифта. У Разумовского с собой только полный рюкзак какого-то барахла да невысказанная благодарность за проведённое вместе время. У Волкова при себе лишь ключи от машины, ещё тёплая после серёжиного тела толстовка и отчаянное желание украсть прощальный поцелуй напоследок.       Серёжа неловко шаркает ногой в ожидании лифта. Олег знает, что перед смертью не надышишься, но Разумовского разглядывает от макушки до кончиков пальцев, записывая его образ на подкорку и высекая рубцом на сердце — рисовать не умеет, пусть хоть так запомнит и сохранит в памяти.       — Пока, — Волков поднимает ладонь в прощальном жесте.       — Прощай, — шагнув в кабину лифта, обрубает Серёжа.       Толстостенные двери прячут его за собой, закрывают от Олега. Дышать становится легче.       Он всё ещё ходит до общежития тем переулком. Сам не знает, почему: потому что правда быстрее или потому что где-то глубоко ещё теплится надежда зачем-то встретить Волкова снова. Больше никто не предпринимает попыток окликнуть его, присвистнуть вслед или пристать, заинтересовавшись длинными волосами и радужным браслетом. Знает, что без Олега не обошлось, но от этого как-то не легче и не спокойнее.       Однажды он действительно встречает Волкова вновь — они обмениваются короткими взглядами, а затем Разумовский незамедлительно прячет глаза и суёт руки в карманы.       Сбегает.       Память об Олеге остаётся только в виде быстрых зарисовок в стареньком скетчбуке, и в следующий раз Серёжа узнаёт о нём из перешёптываний за спиной, случайно услышав, что Волков решил вспомнить молодость и уйти на службу по контракту. Он мысленно пожимает плечами и желает ему удачи, так никогда и не узнав, что служба по контракту оказывается работой наёмником в горячих точках.