my dark havana

Солнце скользит в океан золотым диском, прыгающим по волнам. Оно погружает море в переливающиеся оттенки багряного и красного, превращает воду в вино. Пальмы раскачиваются на ветру, словно танцуют под звуки “Havana” (время летит незаметно, эй!), которые разливаются в воздухе. Райское зрелище, такое красочное, великолепное и… приятное. Мартин вздыхает. Как бы сильно он не старался, ему никогда не стать таким красноречивым, таким искушенным, таким утонченным, как Андрес. Он никогда не научится видеть Аргентинское море чем-то иным, кроме густого бульона, кишащего отравленной рыбой и пластиковыми пакетами из “Дио”. В этом нет ничего прекрасного, и Мартин не в силах понять, как Андрес может смотреть на это и видеть что-то очаровательное, что-то чудесное. (Мартин не в силах понять, как Андрес может смотреть на него и видеть что-то стоящее.) С тяжелым сердцем Мартин переводит взгляд на свои руки. Он царапает намокшую этикетку на опустевшей бутылке пива, рассеянно снимает ее, словно кожуру с клементина. Его ногти испачканы грязью — результат множества черной работы, которую ему приходилось выполнять, чтобы погасить студенческие кредиты, свести концы с концами в смехотворно дорогой однокомнатной квартире, позволить себе роскошь одного горячего обеда в день. Его жизнь — гребаный фарс. Или, по крайней мере, была таковой. Пока он не встретил Андреса. Андреса, который покупает ему сшитые на заказ костюмы и водит по “мишленовским” ресторанам. Который позволяет Мартину болтать о термодинамике и не смеется, когда тот берет неправильную ложку для десерта. Который очарователен, великолепен и ослепителен. В последнее время Мартин по ночам часами лежит без сна, гадая, сколько времени потребуется Андресу, чтобы осознать свою ошибку. Чтобы понять, что Мартин — мошенник, что он всего лишь никчемный бродяга, использующий Андреса и его успех себе во благо, таскающийся за ним следом. (Мартин не может не чувствовать себя сводной сестрой la Cenicienta, отрезающей пальцы на ногах, чтобы угодить принцу, который предназначен не ей.) Правда в том, что, как сильно бы Андрес не лелеял надежду на то, что однажды Мартин — под его твердой рукой и бдительным оком — превратится в бабочку, Мартин обязательно разочарует его. Он считает себя скорее мотыльком. С грязными крыльями и испачканными усиками, влекомый к свету, жаждущий сгореть. Ему суждено умереть медленной и мучительной смертью. Его мысли прерывает что-то холодное и ледяное, коснувшееся шеи и заставившее Мартина подпрыгнуть на месте. Он ругается и оборачивается, только чтобы оказаться лицом к лицу с Андресом, который ухмыляется ему сверху вниз, как поймавший канарейку кот. Он сжимает между пальцев блестящий кубик льда, и Мартин зачарованно наблюдает, как Андрес подносит его ко рту, и лед проскальзывает через его губы. Мартину хочется застонать. Хочется протянуть руку и провести большим пальцем вдоль кромки губ Андреса, хочется сказать ты пробуешь мой пот, мою кожу — это я на кончике твоего языка, но вместо этого он говорит: — Это отвратительно. Грубым словам противоречит хрипотца в его голосе, и Андрес откидывает назад голову и смеется. Его явно забавляет отсутствие у Мартина самообладания и та ершистость, которую он носит как вторую кожу. Мартин всегда слишком вспыльчив, слишком эмоционален, его всегда много. (И все же никогда не достаточно.) Андрес опускается на сиденье рядом с ним, они сталкиваются плечами, когда он пододвигает свой стакан с виски к дрожащим пальцам Мартина, как будто это абсолютно нормально — разделить напиток между ними двумя. Не то чтобы Мартин жалуется. — Что ты думаешь о ней? Андрес кивает в сторону бара, на лице расползается ленивая усмешка. Это хищная тварь, у нее острые зубы и глаза, сверкающие в угасающем свете солнца. Мартин отдал бы все, чтобы увидеть этот взгляд, направленный на него. Но это безнадежно, конечно же, поэтому Мартин подавляет разочарование и следует за взглядом Андреса на миниатюрную брюнетку, покачивающуюся в углу возле бара, погруженную в сладкозвучные тона “La Mitad” Клавье. — Она симпатичная, — говорит он, старательно сохраняя невозмутимое лицо. — Для тебя? Андрес фыркает. — Конечно, для меня. На тебя она была бы потрачена впустую, мой друг. Мартин бледнеет, сердце застревает в горле. — Что… — он обрывает себя, вдыхает прерывисто. Пробует снова. — Что ты имеешь в виду? — Не оскорбляй меня, Мартин. — Андрес звучит холодно и неодобрительно, как если бы Мартин оскорбил его. Как если бы разочаровал его. — Я очень наблюдателен, а ты слишком долго пялился на бармена. Мартин вздрагивает, как от удара по лицу. Он не знает, о чем думал, не знает, почему вообще скрывал от Андреса свою ориентацию. Нет, это ложь. Он прекрасно знает, почему делал это: потому что было страшно, что Андрес посмеется над ним, что в его глазах появится отвращение, что Андрес уйдет. Он сглатывает ком в горле. — Ты против? — Конечно, я против, — говорит Андрес, и у Мартина скручивает желудок. — Зачем ты пялишься на второсортного бармена, если я сижу прямо здесь? Между ними повисает пауза, напряженная от людской болтовни, от музыки, наполняющей бар, от крови, приливающей к голове. На мгновение Мартин смотрит на Андреса, впитывая самодовольство в его улыбке, в глазах, надменный наклон головы. Он выглядит так, словно знает, что он — самый желанный мужчина во всем баре. Что просто находиться в его обществе — бесценный дар. Невероятно, думает Мартин. От любого другого человека эти слова звучали бы как приглашение, как предложение. Но Мартин не думает, что они — то, чем кажутся. Не думает, что ему будет позволено положить руку на бедро Андреса и сжать, не думает, что он должен наклониться к нему и прикусить ушную раковину, не думает, что если он — жаждущий, нетерпеливый, желающий — предложит себя Андресу для удовлетворения, то выйдет хоть что-то хорошее. Андрес похож на морского черта, светящегося так ярко, и Мартин — его добыча. — Тебе стоит подойти. Научить ее хорошо проводить время, — в конце концов говорит Мартин, прочистив горло. Честно говоря, он бы предпочел, чтобы Андрес оставался рядом с ним. Его разрывает на части от простой мысли, что тот ускользнет с кем-то другим. Но связь между ними еще нова и свежа, она только зарождается, а Мартин не хочет казаться жадным. Ненасытным. Андрес издает задумчивый звук, прижимая палец к губам, один раз, другой, пока зубами не прикусывает его кончик. Мартин сдерживает стон. — Не уверен, — Андрес произносит это скромным, наигранно-невинным тоном. Это должно быть смешно — Андрес не беззащитная девица, — но все же оказывает на Мартина влияние. Он хочет вытащить Андреса из бара и совратить, блядь, в темном переулке, хочет цепляться за него и царапаться и умолять жестко оттрахать его. — Правда ли, что аргентинцы слегка раскрепощенные? В отличие от нас, холодных и чопорных европейцев. — Слегка раскрепощенные? — повторяет Мартин, перекатывая слова на языке, будто слышит их впервые. — Да как ты смеешь. Мы очень раскрепощенные. Андрес запрокидывает голову назад, с его губ срывается смех, и взгляд Мартина прикипает к изящным выступам его горла. О, как он жаждет прильнуть и слизать с них пот. Языком очертить кадык, зубами впиться в обнаженный участок кожи там, где шея сходится с плечом. Мартин сглатывает. — Что скажешь, Мартин? — спрашивает Андрес, и голос у него страстный, совершенно порочный. — Покажешь мне, как надо веселиться? Лицо Мартина медленно расплывается в усмешке. Не прерывая зрительного контакта, он допивает остатки виски Андреса — их виски, — прежде чем соскользнуть со стула и направиться к танцполу. Позади Андрес посмеивается над его рвением; похоже, он в восторге от его пружинистой походки, от того, как Мартин постоянно оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что Андрес все еще там, что это действительно происходит. Мартин находит им местечко на террасе, просто потому что ему нравится, как бодрящий вечерний ветерок ерошит волосы и охлаждает пот. Еще наслаждается тем, как свет закатного солнца подчеркивает теплоту в глазах Андреса, румянец на его щеках. Андрес выглядит красивым, властным, и Мартин чувствует, как в груди что-то сжимается. Его сердце замирает, задерживается дыхание в предвкушении. Кажется, будто что-то глубоко внутри него закипает, ожидает нетерпеливо, когда можно будет взять верх, перехватить контроль. Мартин тянется к Андресу, берет его руки и кладет их себе на талию, а затем делает шаг в его личное пространство, так что их тела вплотную прижаты друг к другу, расстояние между ними — не шире пальца. Это дерзкий поступок, но виски сделал его смелым, а темный блеск в глазах Андреса — безрассудным. (Это — верный путь к катастрофе.) — Здесь, — хрипит Мартин грубым от желания голосом, — мы танцуем вот так. Он двигает бедрами, лениво покачиваясь из стороны в стороны и побуждая Андреса повторять за ним. И когда тот делает это, Мартин усмехается, кивает и говорит ему да, правильно, вот так, querido. Ему никогда не надоест, как изящно движется тело Андреса. У него грация танцора, вневременная элегантность, приклеившаяся к нему. Музыка проникает в их тела, посчитав добровольными сосудами. Мартин чувствует, как она разбухает в груди, опаляя жаром. Он как будто горит изнутри. Не помогает и то, что Андрес смотрит на него сверху вниз, взгляд у него напряженный и нечитаемый, словно он пытается что-то понять. Словно он очарован Мартином (никто никогда не смотрел на него так. Это опьяняет, и Мартин уже боится, что привыкнет к этому. Будет только тяжелее, как только Андрес уйдет — когда, а не если). Спустя мгновение Андрес выходит из оцепенения, фокус во взгляде сменяется, а губы искривляются в зловещей улыбке. Это должно бы насторожить, опасное и жгучее, как переливающаяся чешуя ядовитой змеи, но Мартин всегда был слишком отчаянно смелым, слишком безрассудным. Он застывает на месте, когда Андрес двигает бедрами и располагает бедро между ног Мартина — и вот тогда Мартин осознает, как болезненно у него стоит. Мартин замирает, щеки горят от стыда. От унижения. Он пытается отстраниться, пристыженный реакцией собственного тела, но Андрес не позволяет. Вместо этого он крепче сжимает бедро Мартина, пальцы впиваются в кожу с такой силой, что может остаться синяк. — Боже, Мартин. А тебя легко спровоцировать, не так ли? — Андрес смотрит на него сверху вниз. — Я польщен. — Пошел на хуй, — цедит Мартин сквозь стиснутые зубы. Глаза щиплет от слез, горячих и сердитых. Он чувствует, как гнев поднимается в нем, скручиваясь внизу живота. Сбивающая с толку смесь смущения, негодования и леденящего кровь страха. — Этого тебе хочется, да? — усмехается Андрес. — Трахнуть меня? Его слова резки и вульгарны, но Мартин все равно стонет, от одной мысли подкашиваются колени. Он не думал об этом, не смел даже представлять, и все же… Разложить Андреса на кровати под собой, прижаться поцелуем к потному лбу, когда он войдет в него. Чтобы Андрес смотрел на него снизу вверх, спокойный и уравновешенный, говоря да, здесь, и быстрее, и вот так, какой ты хороший мальчик. Мартин хнычет. — Нет, — лжет он. Невероятным образом улыбка Андреса становится только шире. Она похожа на опасный акулий оскал, и Мартин не может отделаться от ощущения, что он только что шагнул в смертельную ловушку, и петля затягивается на его шее. — А, понятно. Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя, — тянет Андрес. — Как бы привлекательно оно ни звучало, это не то, чего я хочу от тебя. — Я знаю, — огрызается Мартин, потому что слышать отказ невыносимо. Невыносимо слушать, как Андрес говорит ему, что он недостаточно хорош, что он никогда не будет достаточно хорош. — Я понимаю. — Ах, нет, не понимаешь, — говорит Андрес. — Я человек щедрый. Мартин открывает рот, чтобы спросить, какого хрена это значит, но все разумные мысли вылетают у него из головы, когда Андрес прижимается бедром к его стояку. Мартин резко втягивает воздух, с трепетом закрывает глаза. — Давай, — с нажимом говорит Андрес, — возьми то, что тебе нужно. Слова звучат снисходительно, и Мартин открывает рот, чтобы нашипеть, нарычать и послать Андреса нахер. Мартин — мальчик большой, он может справиться с отказом. Ему не нужна жалость Андреса, ничего от него не нужно. Но затем Андрес притягивает бедра Мартина к себе, к своему бедру, и Мартин стонет. Чувствовать Андреса рядом вот так, когда их разделяют лишь несколько слоев одежды… пиздец как приятно. Руки Андреса на талии Мартина обжигающе горячие, они подталкивают, тянут и побуждают двигаться навстречу. И Мартин делает это. Способность ощущать вину — ощущать стыд — от того, что он трется об своего друга, своего партнера, об Андреса, со свистом вылетает в окно. Голова кружится, когда он бедрами прижимается к Андресу, а член жадно следует за источником жара и трения. Это так охуенно приятно, что Мартину хочется рыдать. К черту все это, думает Мартин. Ему плевать. Плевать на людей, танцующих вокруг, врезающихся ему в спину и толкающих ближе к Андресу. Плевать на ебаную ухмылку на лице Андреса, на его самоуверенность. Ничто из этого не имеет значения. Единственное, что волнует Мартина, — это восхитительный жар бедра Андреса, прижатого к его ноющему члену, это прилив возбуждения, скручивающийся внизу живота, подстегивающий. Андрес смотрит на него горящими глазами, и Мартин не успевает подавить стон, который вырывается из глубин его груди — темный и развратный. — Вот чего ты хочешь, — говорит Андрес, и несмотря на пелену возбуждения, затуманившую мозг, Мартин отмечает, что это не вопрос. Это утверждение, грязный секрет, приказ. — Да, — всхлипывает Мартин, голос его срывается от отчаяния. Он поверить не может, что Андрес разрешает ему делать такое, что он даже поощряет это. Что он позволяет Мартину тереться об него, как чертовому псу. В этом нет ни искусства, ни утонченности. Наоборот, он неуклюжий, нуждающийся, жалкий. Несмотря на это, Мартин не останавливается. Он продолжает, набирает скорость, жмется к Андресу как нуждающийся. Тело побуждает его двигаться сильнее, быстрее, и Мартин впивается зубами в нижнюю губу до, блядь, крови, лишь бы удержаться от того, чтобы умолять Андреса отвести его в туалет, нагнуть над раковиной и жестко отыметь. — Притормози, — говорит Андрес, впиваясь пальцами в его талию. — Помни, что мы не одни. Ты же не хочешь, чтобы нас вышвырнули отсюда? Нам придется прерваться, и ты останешься вот так, твердый и ноющий. Так отчаянно желающий кончить и быть оттраханным. Его слова вызывают мурашки, бегущие вдоль позвоночника, заставляют его дрожать. Мартину всему жарко, на висках выступают капельки пота. Дыхание из него вырывается короткими толчками, он жарко и влажно пыхтит в шею Андреса. Тело продолжает двигаться навстречу Андресу, крича: продолжай, не останавливайся, пожалуйста, просто, блядь, пожалуйста. — Я хочу, чтобы ты кончил, — говорит Андрес, и Мартин всхлипывает в его объятиях. — Я заставлю тебя кончить. Сомнений нет: Мартин скоро опозорится, кончив в штаны, как гребаный подросток на первом свидании. Но он не может больше тянуть с этим, не сейчас, когда Андрес смотрит на него пылающими глазами, пальцами больно впивается в кожу, когда он задает убийственно карающий темп, побуждая Мартина тереться об него сильнее. Это уже слишком. Мартин едва держится на ногах. — Ты кончишь, когда я скажу тебе, Мартин? Позволишь мне это увидеть? — Да, — лихорадочно кивает Мартин. — Андрес, пожалуйста. Осталось совсем немного, большего ему не нужно. Если Андрес наклонится и поцелует его, он распадется на части. Все тело Мартина дрожит, горит, пылает, так ярко. Он хнычет, и звук теряется где-то в шее Андреса. Ему… просто нужно… — Сейчас, Мартин. Ну конечно же, его тело поддается. Мартин издает сдавленный всхлип, когда его член дергается, и кончает в штаны. Он едва чувствует, как Андрес обхватывает его рукой за талию, чтобы не дать упасть, он задыхается, ослепленный наслаждением. В голове ни единой мысли; не осталось ничего, кроме Андреса, самодовольного выражения на его лице, тепла его тела, древесных нот его одеколона. Кроме того, как Андрес крепко обнимает его, как заставляет Мартина чувствовать себя. Мартин дышит тяжело, перед глазами туман, и он вымотан. Колени дрожат, но он все равно тянется к Андресу. Он хочет — нет, ему нужно к нему прикоснуться. Нужно попробовать его на вкус, сосать его член, пока не подавится, пока глаза не наполнятся слезами, пока голова не опустеет. — Ну же, позволь мне… Андрес смеется, и это как обливание ледяной водой — достаточно, чтобы вывести Мартина из оцепенения. Он убирает руки и опускает их вдоль туловища вялыми виноградными лозами. — Что ты собираешься сделать, а? Отсосать мне посреди танцпола? Слова Андреса — ножи, но при этом его взгляд удивительно мягок. Он выглядит почти ласковым, его будто забавляет дезориентация Мартина, забавляет то, что он заставил его забыть об окружающем мире. О себе. — Тогда мы пойдем, — говорит Мартин, и плевать на то, что он практически умоляет. — Ко мне домой. Ты сможешь трахнуть меня, или я отсосу тебе. Что захочешь, я все для тебя сделаю… — В этом нет необходимости, — Андрес качает головой. — Думаю, я все-таки испытаю удачу. Ты вдохновил меня, Мартин. Он прижимается к его потному лбу целомудренным поцелуем, а затем проталкивается мимо него к бару, оставляя Мартина. Люди вокруг двигаются под ритмы “La Tortura”, танцуют, покачиваются, жмутся к нему, а Мартин все равно чувствует себя одиноко. Кожа у него горячая и покрасневшая, брюки липнут к коже из-за спермы. Он чувствует себя грязной дешевкой. Нежеланным. В груди что-то сжимается, когда он смотрит вслед ускользающему Андресу. Мартин хочет последовать за ним, хочет протянуть руку и схватить сзади за пиджак. Хочет притянуть близко к себе и плюнуть в лицо, чтобы заставить Андреса понять, что он не может просто так оставить его, что они принадлежат друг другу. Что они оба хотят одного и того же: грандиозной жизни, каждый миг которой больше, лучше и ярче предыдущего. Вместо этого он закрывает глаза и видит острые зубы, сверкающие в темноте, раскрывающиеся широко, чтобы проглотить его целиком. Заманивающие внутрь, все ближе и ближе. До тех пор, пока Мартин не сгорит подобно мотыльку, трепеща крыльями и превращаясь в пепел.