Горячий шоколад

Гермиона слишком начитанная. И это ее раздражает. Порой, даже слишком, потому что в ее голове чересчур много мыслей. Дурная школьная привычка. Ненавистный навязчивый образ всезнающей советчицы, помощницы и палочки-выручалочки, от которого вроде удалось избавиться, но который постоянно преследовал. Радовало ее лишь одно – рядом был Оливер. У него слишком теплые руки и сосредоточенный взгляд. А еще недосып и куча бумаг, исписанных и изрисованных различными тактиками. И все они валяются где-то в ящике стола, к которому он больше не хотел возвращаться. Она не знает, о чем он думает, потому что никогда не спрашивала. И не хочет. Просто привыкла к тому, что ни один из них не влезает в мысли другого. Это непривычно. Но по-своему удобно, поскольку нет лишних вопросов, нет лишних пререканий и ненужных, задевающих что-то внутри «нет». У них все спокойно. Даже слишком. И иногда это выводит из себя, но они оба знают – лучше промолчать. Эта странная договоренность возникла у них слишком давно, чтобы пытаться ее нарушить. С одной стороны она казалась глупой, с другой вполне уместной и хорошей. Слишком противоречивой. Но устраивающей их обоих. Заставляющей молчать, но позволяющей каждому думать своей головой. И это было хорошо, потому что споров у них почти не возникало. Они уважали мнение друг друга и всегда находили компромиссы, чего не могли те же самые Гарри и Джинни или Лаванда с Роном. У Гермионы слишком сильно искусаны губы. И почти каждое утро, когда она ему улыбается, снова и снова на них появляется кровь. Оливер знает, что она переживает, знает, что ей слишком нелегко, но все, что он может сделать – накрыть ее пледом и оставить на кухонном столе очередную новую книгу. Потому что в них она всегда уходит с головой. Каждый раз, когда приходит после работы, по привычке делает себе горячий чай, лихорадочным взглядом впивается в строчки. А в квартире царит угнетение. - Я так больше не могу. Она кладет голову ему на плечо, но глаза не закрывает. Пытается отогнать слезы, которые почему-то собираются в уголках глаз, но не может их сдержать. - Пойдем. Он поднимается с дивана, не выпуская пальцев девушки, и ведет ее на кухню. Его руки по-прежнему теплые, если не горячие. А у нее уже мокрые ладони. И отчаяние давит как никогда сильно. А вместе с ней на спину неприятно давит холодная стена. Точнее, не давит – девушке просто кажется. Гермиона не может успокоиться, но она к этому и не стремится. Знает, что это будет бесполезно, знает, что так все станет еще хуже. Она снова все знает. Наперед. И от этого совсем не легче. А на кухне пахнет горячим шоколадом и, кажется, немного корицей и марципаном. Перед девушкой опускается ее любимая чашка с горячим напитком. Гермионе по-прежнему плохо, но она чувствует непривычное тепло. И выдавливает из себя кривую улыбку, поднимая странно блестящие глаза на Вуда. Он, кажется, впервые за долгое время улыбается настолько открыто и протягивает ей мандарины. За окном бушует метель, в приоткрытое окно попадают снежинки, тут же тают, а ледяной ветер колышет легкие занавески и приятно охлаждает душный воздух. - Скоро праздники. Ее голос немного хриплый и заметно дрожит. Оливер лишь кивает. - Думаю, пора менять образ жизни. Как тебе кажется? Его взгляд слишком пронизывающий, а шоколад в темно-синей чашке заставляет задуматься о ночном небе, переменах и предстоящих свободных днях. А еще он лечит лучше чая и книг. Особенно, когда рядом несколько мандаринов, и то, что ноет и болит где-то внутри, постепенно успокаивается. - Думаю да. Она снова улыбается (непривычно много за этот вечер), и губы больше не болят. Лишь закрываются глаза от усталости, но все это быстро проходит, когда Оливер прижимает ее к себе, вскользь касается губ и говорит что-то о том, что все будет хорошо. Гермиона понимает, что в этот раз она не знает, действительно ли так будет. Она просто верит.