Ты всегда разный: то чистый, то грязный
Празднуй себя, чествуй и празднуй
***
Рома, плохо соображающий и способный двигаться ровно настолько, чтобы доползти до мини-бара на кухне и докинуться, перехватив худощавыми пальцами горлышко недопитой бутылки Beefeater'а, звонит Алёхину, Астапову, — кому угодно, лишь бы не оставаться одному. У Ромы всё идёт по накатанной вниз в лучших традициях всех канонов, чтобы они провалились.
«Старик, сука, мне так паршиво, можно я завалюсь?»
Но кому нужен пьяный и до уёбищности прямолинейный Сащеко в канун Нового Года, когда настроение если не
«чудеса-подарки-розовые-очки», то, как минимум
«нажраться и не думать ни о каких проблемах», а циничность Ромы, портя всем празднество, превышает все допустимые пределы, когда он себя не «редактирует» и остаётся собой.
Просто редактируй. Не еби людям мозги!
Нет, только не сегодня. Он остался один на один с собой и своим бешено варящим «котелком», от содержимого которого разве что ядовито-кислотные пары, убивающие всё живое в округе, исходят, в новогоднюю ночь как раз из-за отсутствия само (-редактуры/-цензуры). И тут уже, что называется, не были богаты, нечего и начинать. Принципиально. Нет.
Тогда тебя просто пошлют нахуй все, с разной степенью вежливости и тактичности в словах и действиях.
Что-что, а это Рома выучил ещё в детстве. Никому не хочется видеть чужих демонов, озлобленных и срывающихся с цепей, куда более хрупких, чем цепи Фенрира, когда собственные крылатыми тварями облепили всё нутро, не давая покоя. Быть весёлым, по-хорошему (или не очень по-хорошему, упс, но хотя бы относительно безобидно) поехавшим — куда более привлекательно-обаятельно.
«У Англичанина дикая харизма» — ага, харизма заёбанного жизнью и катящегося вниз по кривой порошковидной дорожке уебана, которому плевать вообще на всех окружающих. Но маска именно лайтовой версии рок-н-ролльщика так врослась, словно он ебучий Джим Керри в одноимённом фильме. Чересчур удобная. Подходящая. И эта маска, кажется, почти навсегда закрыла возможность показывать всем подряд чёрную дыру (как же двояко это звучало бы, будь он женщиной). Рома может только проверять окружение, брать людей вокруг «на слабо», время от времени творя совсем уж распоследнюю дичь по отношению к ним.
У Ромы
уже нет ни таблеток, ни порошка, ни марок, кроме той аккуратной нычки в книжном шкафу, но это на самый крайний случай, заканчивается алкоголь и на квартире — сплошное ничто. Зато у Ромы есть чужие голоса в трубе и приглушённое музло, которое эти голоса пытаются перебить.
Музло, кстати, паршивое. Да и голоса к концу уже начинают заёбывать отмазами — голова раскалывается — поэтому вполне закономерно посылаются нахуй в конечном итоге: Сащеко жизнь облегчает и себе, и обладателям этих самых голосов.
Наверное, не стоило врать всем подряд про отит в течение нескольких месяцев, отсиживаясь дома. Но дома же проще, особенно, когда ты испробовал уже все варианты развлекухи за неполные двадцать девять.
В хате, куда он довольно быстро съебался от Миши, поняв, что так свободы побольше (
«вчера мне дали свободу», ага, всё по заветам старика Высоцкого, любимого поэта вашего бати), беспорядок перетекает в меланхоличный похуизм, который легко спутать с депрой или расстройством.
В хате, которая в его голове, здесь светло и весело, почти по-новогоднему, с той наивной детской атмосферой, и Рома вскидывает уголки губ, бухаясь прямо на пол на кухне и голову запрокидывает, выливая в собственную глотку остатки пойла. Обводит мутноватым взглядом помещение, в котором почти до уровня кампанелловского Города Солнца идиллически-охуенно, находясь при этом в помещении, где кошки выскребли его нутро и закопали где-то во дворе.
Всё это тоже не то — и бутылка едва допитого джина разрывает одинаково резко и реальное, и желаемое пространства, соединяя причудливым швом, когда с почти мультяшным звуком бьётся о дешёвый линолеум, разбрасывая по комнате осколки, которые Сащеко провожает ленивым взглядом. Его это почему-то даже веселит. Вот так лучше: плетёно-сшитая реальность — лучшая реальность. Не до основания вылизанная, но при этом терпимо-паршивая! Наиболее
реальная.
Пьяный разум возвращается к нычке на шкафу. Это была бы такая ирония — сдохнуть под Новый Год. Эффектно. Почти протест против этого чёртового дня календаря, который от прочих ничем не отличается, только все должны ещё больше себя редактировать, ведь
«не парь башку, праздник же, заебал». Только смысл в этом подростковом протесте, если ты — примерно как и пресловутый праздник — ничем от других не отличаешься. Парадокс и ешё одна прикольная ирония. Галочка напротив пункта в собственной голове.
Взгляд цепляется за кухонный шкаф справа от выхода из кухни и замирает на нём, обретая такую мрачную осознанность, словно этот шкаф с его содержимым заодно — виноваты во всех смертных грехах человечества, в том числе — в первородном. Сащеко голову наклоняет голову набок, прищуриваясь, всматривается…
— Ебаный ты блять, Рома, я об твои залежи чуть ноги себе не переломал, а тебе хоть бы что, сидит он, важный, как хер бумажный…
Смаргивает. Но видение не исчезает. Видение, напротив, появляется в дверном проёме, куда Рома переводит взгляд. Видение пятернёй зачёсывает вьющиеся и абсолютно неприбранные волосы назад, что помогает примерно никак, кидает куда-то на пол пакеты и, натыкаясь взглядом на сидящего Сащеко, окружённого осколками и разлитым по полу джином (
картина, блять, маслом), замирает на n-ное количество времени с напуганно-нервным выражением на лице, пока сам Рома лихорадочно вспоминает местоположение хлорпротиксена на случай бэд-трипа, одновременно как-то неосознанно оставляя на периферии сознания отсутствие психоделиков в его сегодняшнем «рационе».
У видения губы растягиваются в красноречивое «пиздец», а бровь вскидывается слишком реально, чтобы быть плодом воображения, даже такого ярко-податливого, как у него. А потом — матерные реплики врезаются в подкорку, а чужие (почему-то совсем не эфемерные) руки поднимают его на ноги с ещё более выразительным
«ты совсем двинулся? Сдохни мне ещё тут».
— Какого хуя ты тут забыл вообще? — Рома дёргается, высвобождаясь, и чуть не падает, цепляясь пальцами, вдруг напоминавшими паучьи лапки за столешницу и заставляя Олега отшатнуться от агрессивности его тона. Должен же был уже привыкнуть, что ему и его нотациям здесь не рады
(наверное). Даже если это всего лишь видение. — Вали-ка обратно, братан.
Сложно определить, куда конкретно Сащеко его посылает: в Витебск/Минск/на свою хату с тусовкой или в глубины своего же совсем поехавшего сознания. Да какая разница — лишь бы оставил в покое…
Хлорпротиксен — в ванной на полке.
Да-да, а начиналось всё это прямо прекрасно. Эффектно. Двое придурков, одинаково, как им обоим тогда казалось, мыслящих. Роме — будем честными — льстило то, что для Савченко он был чем-то вроде старшего брата, с большим багажом и культурным бэкграундом, даже если он вообще таковым не являлся. Олегу было комфортно, когда есть чувак, которому — игнорировать ебанцу его и всё окей — можно доверить спину и который точно не наебёт, как треклятые букинг машин, не будь они упомянуты всуе, даже если доверять Англичанину спину с его уровнем ответственности, мельтешащим где-то на уровне «отвечает за эксцессы» и ниже, — идея откровенно не самая потенциально удачная. А, ну и алко часто создаёт пресловутый коннект, который потом так тяжело не потерять, когда окажется, что у них разные понятия о жизни, смерти и иже с ними. Особенно если не редактировать…
Иди в ванную, или ты сейчас додумаешь не в ту сторону, блять.
— Отит твой лечить приехал, — улыбается Савченко, почти как в лучшие годы их коннекта. Он берёт себя в руки. Он себя редактирует. И Роме хочется пиздануть его чем-нибудь, чтобы прекратил строить из себя воплощение заботы и показал свои реальные эмоции, потому что вся эта сглаженность в итоге приведёт в аккуратно брошенному «тебе бы в рехаб». Сащеко прекрасно знает, чем вся эта ебаная забота заканчивается. Негатив — и тот поприятнее.
— Вылечился уже, можешь съёбывать. Биты скину на днях. Я твоей святой херни на год вперёд наслушался, нахуй надо это ещё под праздники терпеть, — Сащеко невесело хмыкает, применяя им же самим критикуемую формулу и падая на стул, вовремя оказывающийся рядом. Следит, щурясь, за движениями Олега. Принимает решение делать вид, что всё это реально. Чем реальнее ощущаешь, тем быстрее заканчивается, — это аксиома, непреложный закон.
Рома знает об этом не понаслышке.
Рома помнит чужую
реальную заботу. Эмоции собственные, впервые за долгое время кислотно-яркие, помнит. Ладони чужие помнит и руки, на которые набил пару партаков.
Ванная; тебе надо в ванную и перестать развивать мысль.
Рома остаётся на месте.
Олег отмалчивается и разбирает еду из притащенных пакетов, хозяйничая на его кухне, как на собственной. На столе — пусть и временно, поскольку после почти всё из них вскоре съедает жерло холодильника — появляется куча каких-то продуктов. Рома разве что продукты для оливье и свёклу заметить успевает. Просто рубрика: «следите за руками», потому что, кажется, пакеты столько вместить не могут, сколько Савченко из них вынимает. Впрочем, возможно, это у Ромы двоится в глазах. Да и видения способны на всё.
Вообще на всё. Да и разбитая бутылка под ногами при этом воспринимается Олегом, как должное, как будто он каждый чёртов приход к Роме (а он вообще был ли на этой квартире или всё предшествовавшее — как и настоящее — тоже иллюзия?) ходит чуть не по осколкам, и игнорируется настолько дипломатично, как если бы Савченко был послом доброй воли, не меньше.
Олег опускается напротив через минут пять упорного распихивания по углам всего привезённого, как по учебнику. Вернее — по тексту трека про «чёрный замок» да уборки упорные.
— Ромк, прекращай морозиться, реально уже не в кайф. Я понял, ладно, хуйню сказал. Обещаю: сегодня ни слова про все твои аддикции. Но ещё раз ты начнёшь лично мне про отит загонять в наступающем — и «гражданин получит по е-баллу». Уж лучше я знать буду, в какой канаве ты валялся перед смертью, чем буду стоять у тебя над могилкой и думать «бля, его убило собственное ухо», — реплика выглядит паршиво-шуточной, отдающей непроглядной чернотой, но тон отдаёт тем самым из «в каждой шутке есть доля шутки». Ещё один человек, который «не хочет ссориться на праздники». Каким же омерзительно рационально мыслящим стал Олег, слишком «взрослым» и взрослость свою демонстрирующим. Рома не в восторге; хочется подкрутить шестерёнки в его башке, чтобы перестал смотреть на него вот этим повзрослевшим взглядом.
— Ляпнешь ещё хоть слово про рехаб — и можешь сразу валить. И вообще я абсолютно не настроен тут, блять, как старые супруги, оливье и сельдь под шубой с тобой варганить, братан, — признаёт поражение, ставя условия и идя на этот инвалидно выглядящий компромисс, и дёргает уголками губ отстранённо, наблюдая, как смягчается лицо напротив.
Они разве что этот «контракт» рукопожатием не скрепляют, ну серьёзно. Два придурка, один из которых дал невыполнимое обещание, а второй это всё принял и накинул какой-то чуши сверху. Приправил и без того паршивое блюдо.
И не дай бог, чтобы всё это было реально.
Олег снова улыбается почти как раньше, хлопая в ладоши, и бегло оглядывает обстановку продумывая план дальнейших действий.
— Понял, принял, — плечами пожимает так непосредственно, строя из себя почти что дурачка, коим, само собой, не является от слова совсем. Олег понимает куда больше, чем показывает. Олег пытается играть роль перед Ромой, хотя прекрасно знает, что с дьяволом договориться проще, чем обвести вокруг пальца Сащеко, даже будучи набуханным выкупающего ложь с первой же реплики. Чем больше сам врёшь, тем больше, как правило, шаришь за чужое враньё. — Я ж знаю, что у тебя со жратвой всё настолько плохо, что уже мышь в холодосе может повеситься только для того, чтобы ты съел хотя бы её. Завтра с утреца навернём: за ночь плесенью не покроется.
Олег говорит слишком много, заполняя тишину и пустоту квартиры, хотя, казалось бы, это функция Ромы и его придури. Но чем видения и хороши, так тем, что ты можешь быть собой целиком и полностью и откровенно забить болт на чужие ожидания. Сащеко, собственно, так и делает, полностью растворяясь в происходящем, позволяет видению командовать парадом — какая ужасная ошибка с точки зрения логики. Но нахуй логику. Потяжелевшая голова и с трудом фокусирующийся взгляд решают всё за него.
Да и помнит дальнейшее он, откровенно говоря, довольно смутно и абстрактно, на уровне ощущений. Помнит, как они добираются (Олег почти дотаскивает его бренное тельце) до дивана, падая на скрипнувшую и прогнувшуюся под чужим весом мебель. Помнит звуки телевизора на фоне, пока оба откровенно смеются с лицемерной ироничности всех говоримых слов. Помнит, как ебано слепит прямо в глаза фонарь с улицы, как лампа нквдшника на допросе (допрос, кстати, заканчивает Савченко, задёргивая штору и посылая нквдшника обратно на Лубянку, если не дальше). Помнит, как сам сворачивается в тугой комок на диване; помнит — потому что суставы начинает заламывать невыносимой болью, которая игнорируется, потому что только так он может не провалиться сейчас. Помнит мимолётное движение Олега, набрасывающего на его плечи замызганно-пыльный плед. Помнит, что они о чём-то говорят — предмет разговора стирается тут же — и что у Олега в руках неожиданно оказывается бутылка чего-то явно крепкого и терпкого.
Рома ощущает себя, как будто идёт за знакомым в чужом городе: будь он один, он бы мониторил ситуацию, разбирался бы в станциях метро и названиях улиц, чтобы не потеряться к чёртовой матери, а так, когда есть тот, кто готов вести — ну нахрен ещё морочить себе голову и следить, где они вообще находятся, если можно просто идти следом, уткнувшись в телефон.
Он даже не спрашивает больше, какого дьявола Олег вообще забыл в его квартире, если должен быть то ли в Минске, то ли ещё где. По крайней мере, у них не было возможности (да и особого желания, будем честными) пересечься, хотя Сащеко, больше по приколу, и предлагал.
Окстись. Это иллюзия. У них нет понятия о времени и расстояния.
Щелчок в голове напоминает о нереальности. Рома так играет в «трезвое восприятие», что заигрывается и забывает, как всё это аморфно и полуметафорично. Как будто кто-то этому вообще удивлён. Хорошо, что не выпрыгивает
ещё с окна, проверяя ткань действительности на прочность.
— Пиздани мне, если мне завтра будет лень убрать эту твою попытку устроить скандал, когда ты дома один, — тянет Олег, как ни в чём не бывало, кивая в сторону кухни и пресловутой прозрачности разбитого стекла и одновременно отпихивая Англичанина с середины дивана и бухаясь на освобожденное пространство. Задевает локтём бок Сащеко, вызывая у того небрежно-раздражённое восклицание.
— Пиздануть тебе я и просто так могу, только скажи. Забей, валяется оно там — и похуй. Уберу как-нибудь… У меня в башке, по-моему, уже ебучий katzenjammer, ты вообще не вовремя припёрся, мог и пораньше.
Ну или позже, когда Рома бы уже вырубился прямо на полу кухни. Хотя, какое там. Все видения зависят от нахождения в сознании или на его границе. Нет сознания — нет видений — нет проблем.
Олег смеётся, интересуясь, давно ли Сащеко шарит за немецкое похмелье, на что получает закономерное «я за любое похмелье шарю, братан» и — уже не такое закономерное — повествование о какой-то чуши: про итальянское «в бочке вина больше чудес, чем в церкви, полной святых» и про то, что бразильцы «берут пиво в задницу». Всё это вызывает ответную реакцию — как раньше.
«В бочке вина больше чудес, чем в церкви, полной святых». Кажется, это его девиз по жизни.
Главное чудо вина, кстати, сейчас упирается локтём в его бок и со снисходительным (в бразильскую задницу себе засунь эту снисходительность, Олег) смешком замечает, что вообще-то как человек с лингво-образованием, пусть и условным, педагогическим, это он должен всю эту ересь рассказывать.
У Ромы в голове — виртуальные стеллажи с охуительными историями и рандомными фактами на любой случай, половина из которых выдумана, но ты никогда не узнаешь, какая именно, даже если очень постараешься выцепить зерно здравой трезвости. У Ромы мысли бегают, как лошади на конкуре, перепрыгивая через рандомно просыпающуюся трезвость. Плед на плечах греет лучше, чем отопление его хаты, хотя исключать роль алкоголя в этом всём тоже не получается. Напротив Ромы попеременно мелькают какие-то новогодние шоу, отражаясь в радужке его глаз искривлёнными, почти гротескными карикатурами. А Олег под боком завершает всю эту картину, на которую вроде и хотелось бы взглянуть со стороны, но она и так отдаёт чем-то приторно-живым, что заставляет только сжать губы в тонку линию и с омерзением выдохнуть, подбираясь и заламывая себе суставы ещё больше.
Они в Минске так сидели, когда оба ещё были никому нахуй не нужными и неизвестными. Плечом к плечу, лениво залипая в пространство/телевизор/телефон/ноутбук (нужное подчеркнуть). Когда вселенная уменьшается до размера комнаты, потому что за окном — непроглядный мрак, да и помещении — не лучше. И постоянное преследующее ощущение, что квартира — дрейфует в открытом космосе и нет больше вообще ничего, а завтра не будет уже ни их, ни этой самой квартиры. Это было. Это точно было: Рома тогда не злоупотреблял настолько сильно. Он помнит.
Сащеко чувствует себя чуть менее паршиво, хоть и дёргается от слишком реальных движений и жестов видения. Отвечает без умолку говорящему Олегу ленивым тоном — словно они в 2013-м. Ладно, если жить так, то, пожалуй, сдыхать под праздники — уже не так эффектно. И нычка на шкафу остаётся нычкой на самый крайний случай. Край Рома перешагнёт только через полгода, когда станет совсем дерьмово, а его трабблы со здоровьем сделают даже легче.
А пока он позволяет себе вырубиться под звуки салютов и высыпавших на улицу людей, просто выпадая из реальности окончательно, пока «видение» на периферии сознания улыбается, скрывая в уголках глаз целый сноп тревоги.
Может быть, с утра Сащеко действительно пизданёт его за то, что всё ещё валяется на его («слуш, я по-моему всё ещё не хостел, двигайся давай») диване, в то время, как сам хозяин хаты успел уже всадить себе осколок в стопу по пути до уборной, что ещё больше умножило его похмельную злость с «кошачьими воплями».
Может быть, Рома даже (с вероятностью 99% — нет) узнает, что Олег вчера днём чуть не заработал себе срыв, когда над ним решили, блять, пошутить (у него в голове мечется: «если «с кем поведёшься, от того наберёшься», то никогда не водитесь с Сащеко, если не хотите, чтобы ваши знакомые были готовы ударить вас лопатой; Роме-то можно, вам — нет»), ляпнув, что Англичанин то ли уже помер, то ли ещё нет, но уже почти готов, после чего Савченко сорвался из дому, поймав тревожность-паранойю, и материл самого себя за всю эту тупость с переживаниями всю дорогу: вероятность, что Англичанин остался на Новый Год дома, хотя есть миллиард вариантов тусовок, была приблизительно нулевой. Но аргумент «я хоть жратву этому лодырю заброшу» был принят разумом без каких-либо нареканий.
Может быть… Но всё это будет завтра.
Сегодня начинается 2017-й год.
