Обними меня крепче, чтоб кости покрылись обилием трещин И, высосав соки друг друга, от сильных увечий с тобой в этой позе застынем навечно.
Что-то тяжелое и навязчивое гонит прочь беспокойный сон. Силко морщится, заторможено съеживаясь на простынях, мятых и влажных, как и все в этом чертовом Нижнем Городе. Голова гудит. Осколки воспоминаний свербят в голове плотоядными мотыльками, снуют из стороны в сторону, отказываясь складываться в единую логическую цепь. Мужчина не помнит ни как он заснул, ни как вообще оказался в собственной спальне. Будто недавние события что-то тяжелое напрочь выбило из черепной коробки. Или кто-то? Медленно, он пытается приоткрыть глаз, всматривается в сумрак сквозь обломки ресниц, но веко налито свинцом. Упрямо смыкается, норовясь утянуть обратно в смолистый водоворот небытия. Только на этот раз глухое беспробудное «ничто» пахнет гарью и мерцает неоновыми вспышками. Что-то не так. Привыкшее к трезвости тело чудовищно тяжелое. Оно отказывается функционировать, все движения кажутся медленными и размытыми, будто незримо давит толща воды. Первое время Силко пытается бороться с мерзким ощущением беспомощности, даже думает грешным делом, что он чем-то связан, однако отбрасывает эту идею, когда костлявые пальцы все же удается прислонить к изуродованному лицу. Их касание к коже отдается миллиардами тонких игл — чувства обострены до неестественных масштабов. Все равно, что выкрутить верньер на максимум. — Ты меня накачала, — его хриплый голос меланхолично звучит в темноте. Констатирует факт без злости и удивления. Угадать присутствие Джинкс оказалось совсем несложно. Выдал тонкий запах от соседней подушки да тихий шелест — Силко узнает их где угодно. — Похоже на то. Девушка хихикает, как обнаруженный во время пряток ребенок, и, наконец, выступает открыто. Щелкает выключателем. Лампа на тумбочке пронзает вибрирующий воздух ядовитым зеленым светом. Силко вяло косится в ее сторону, позволяя огню цвета поджигателей отразиться в мутных зрачках. — Хорошо подготовилась, — собственный голос кажется мужчине чужим. Он пытается иронизировать, отмечая замененную в патроне лампочку, однако отравленному разуму с каждой минутой все сложнее сопротивляться воздействию введенного препарата. — Что ты мне вколола? Девичье личико нависает над ним сверху. Силко еще не привык к лиловым глазам и паутинкам темных вен, потому невольно щурится, изучая заново до боли знакомые черты. — Мерцание, что же еще, — заботливо поясняет Джинкс, в своей особой манере склонив голову на бок. — Позаимствовала немного из новой эксклюзивной партии. Она забирается на постель. Бесцеремонно, а оттого почти грубо. Окутывает своим резким, горьковато-приторным запахом. Гипертрофированное обоняние Силко сейчас воспринимает его, как нечто осязаемое. Оно пленкой ложится на кожу, въедается в нее, становясь неотъемлемой частью. И есть в этой боли странное, извращенное удовольствие. Мужчина хрипло дышит, гоня от себя чужеродные мысли. Искусственные, как состав плещущегося в крови мерцания. Они не принадлежат ему. Или все же да?.. — Что именно, Джинкс? — Не унимается Силко, остатками благоразумия желая заранее предположить плачевность последствий, с которыми ему предстоит столкнуться, когда эти глупые игры закончатся. Сахарность душного воздуха рассекает недовольный вздох. Девушка опрокидывается на бок, ложась совсем близко к полыхающему горячечным жаром телу. Тянет руку, играясь с седыми прядками не уложенных в прическу волос. Кажется, таким Силко нравится ей даже больше. Стирается эта грань напускной идеальности, строгий ухоженный образ. Такой сдержанный и безупречный, что становится тошно. Проглядывает наружу человечность, утопленная очень давно чужими сильными руками. — Я же уже сказала. Мерцание. Просто… Немного изменила формулу, — темные росчерки бровей выгибаются хищно. Джинкс ухмыляется, демонстрируя кончики обострившихся клыков. — Ты же знаешь, я никогда не могла определиться, что мне нравится больше: физика или химия. Синджед как раз любезно позволил мне поиграть в его лаборатории. Все как ты учил, молчание – знак согласия. Ее пальцы свободно движутся к жилистой шее, ловко оттягивают шелк золотистого галстука, повязанного под алым воротником. Силко только безысходно сглатывает — собственные уроки сыграли с ним злую шутку. Будто в замедленной съемке, он тянется, чтобы сбросить с себя руки оборзевшей девчонки, но та к тому моменту уже развязывает злосчастный галстук. И переходит к пуговицам. Одна за другой. Одна за другой. Пока оголенную худую грудь, покрытую следами старых шрамов, не опаляет перегруженный воздух. — Все мстишь мне?.. Прокуренный голос звучит совсем тихо, срывается, когда Джинкс вдруг садится на прибитое к простыням тело сверху. Она склоняется низко, так, что мужчина чувствует пряное дыхание на солнечном сплетении — выгибается в пояснице, не понимая, что именно пытается сделать его собственное тело. Податься к девчонке ближе или сбежать от нее. — Честность – это важно. Так ты сказал мне когда-то, — хмыкает девушка после недолгой паузы, давая понять, что простой вопрос действительно выбил ее из равновесия. — Так что, да. Мщу. — Я же уже говорил тебе, что не зна… Силко не договаривает. Рывком, Джинкс стягивает расстегнутую рубашку вниз с угловатых плеч, высвобождает предплечья от изящной жилетки. Его кожа горит и воздух, ранее казавшийся таким горячим, теперь прошибает тело ледяным мазком. Грудь покрывается мурашками, мужчина чувствует их подушечками пальцев, однако и от внимания девушки это не ускользает. — Круто, правда? — Мурлычет она, обводя линии его тела кистями холодных рук. — Убийственная штука. Заставляет сосуды сужаться и расширяться в хаотичном порядке. В твоем возрасте это довольно опасно… Она смеется. И этот смех в мужской голове рассыпается хрустом битого стекла. — Ты не убьешь меня. — Нет, — соглашается Джинкс с наигранной досадой, — я лишь играю с тобой. Но мне нравится пытаться. Тело реагирует неадекватно. Тянется к ней каждой клеточкой, готовой вырваться из тесной клетки костей и мяса, и мгновенно сгинуть на открытом воздухе. Его ломает. Его кошмарит. Краски вокруг сгущаются, пока избавляющиеся от одежды ладошки неугомонно продолжают свою работу. Взор затуманивается влагой слезящегося глаза — свет лампы такой яркий, что становится больно. — Эй, эй! Только не отключайся. Самое интересное я приберегла на потом. Сопротивляясь накатывающему забытью, Силко с фокусирует взгляд на девчонке. В красивых руках с ободранными ногтями мелькает хорошо знакомый ему предмет – шприц-помпа для инъекций. Демонстративно лязгнув металлом, Джинкс загружает в него капсуль со сливовой, густой жидкостью. Куда более темной, нежели обычное мерцание. — Ты забываешься, детка, — шипит мужчина, на этот раз едва удерживая границы, казалось бы, безграничного терпения. — Чего ты хочешь? Тугое женское тело замирает, восторженно вскинув вверх руку со шприцом. Кислотно-зеленый цвет искрой роняет отблеск на острие золотистой иглы. — Выпустить тебя. Ненадолго. Силко не чувствует прокола. Только то, как плавятся жилы под воздействием ядовитого наркотика. Мгновенно, вещество пускается в пляс по широкой вене на запрокинутой шее, а затем дальше вниз, вниз, вниз. Убедившись, что компонент введен полностью, девушка удовлетворенно извлекает иглу. Хриплый рык вышибает воздух из легких. Тело, до этого практически недвижимое, сводит мучительной судорогой. Силко корежится под сидящей на нем девчонкой, с ужасом хватает краем глаза летающие тут и там яркие пятна. Чьи-то руки, чьи-то лица, чьи-то голоса. Звуки, которые можно попробовать на вкус. Всюду и нигде, в нем, в его крови и коже. И в Ней. Все его естество будто тянет к Ней. На необъяснимом, нечеловеческом уровне. Темная субстанция сочится из обеих глазниц, мужчина рывком садится, едва не сбросив с себя и хрупкое тело. Но Джинкс, как цепкая ядовитая паучиха, держится крепко и хохочет. Так заливисто-сладко, с удовольствием. Льнет к его жуткому лицу, слизывая препарат с щеки. Долго и протяжно. Яд, яд, яд! Влажное прикосновение языка растекается импульсом по всему телу. Вцепившись девушке в волосы одной рукой, Силко требовательно запрокидывает ее голову и всматривается в лицо. Бескровные лиловые губы испачканы в токсине, шпинелью горят глаза. Пока дальний уголок разума вопит остановиться, чудовище внутри требует поглотить. Впитать в себя, спрятать в ребрах — пусть свернется на них змеей. Стать единым целым. Джинкс облизывает губы. Поднимает ладонь, пальцы складывая пистолетом. Изрекает жеманный выдох, имитирующий выстрел. Почти синхронно с этим мерзким звуком, Силко сминает грязный рот своим и погибает. Снова и снова, умирает телом и разумом. Становится электрическим разрядом, насквозь рассекающим ее юное, пылкое тело. И воздух вокруг полыхает, окрашенный в огненно-розовый химозным наркотическим привкусом. Горит. Пусть все горит. Силко или — быть может — его демоническая сущность, швыряет девчонку на простыни. Накрывает ее собой, усыпая бледную кожу космосом из поцелуев-синяков. Джинкс не унимается. Упивается своим триумфом, лаская место прокола, нежит свежую гематому на мужской шее. Безумие захлестывает ее, однако на этот раз совсем новое. В нем нет образов прошлого, запаха огня, крови и мертвых тел. В нем только Он. Такой, каким никогда не был — свободный и настоящий. Жадный, голодный, горячий. На ней. В ней. Сквозь нее. Сквозь ее оглушительный голос, взрывы стеклянных лампочек, пьяный порох на языке. Истома. Хриплый стон, украденный с его губ украдкой. Впервые, но явно не в последний раз — этот безумный морок не закончится, пока Джинкс сама того не захочет. А она не захочет. Ей бы только заглатывать вседозволенность, издеваться над ним в перерывах между ласками, укусами и уколами. Извиваться под жаром крепких заботливых рук, под одним только полумертвым взглядом разноцветных радужек. Зелень и киноварь. Утонуть бы в них. Как утонул некогда сам Силко в ядовитых водах зауновских рек. Утонуть в Нем. Безусловная близость сшивает тела незримой нитью. Стежками, кожа к коже. Они нездорово привязаны, это было ясно всегда. Но только теперь удалось доказать на практике. Ядом, истязающим древо пульсирующих вен. Пульсирующих тел. Дрожь, судорога, исступление — как итог. Умноженное троекратно, но поделенное на двоих. Написанное на простынях кровью прокусанных губ и потерянного целомудрия. Влагой, негой, лиловыми слезами. Силко содрогается, едва успев выйти. Джинкс никак не дает отстраниться. Льнет к нему: маленькая, дурная и безумная. Перехватывает губами финальный стон, поделившись своим. Но вскоре расслабляется вдруг, обмякнув всем телом. Будто правда чертовски устала. Мужчина накроет ее рукой, уткнется носом-клювом в растрепанную лазурь макушки и отключится. Будто что-то тяжелое напрочь выбило сознание из гудящей черепной коробки. Прочь из своей головы.***
Новое утро рассыпается по комнате серо-сизой хмарью. Силко вяло морщится, прогоняя обломки чудовищного — во всех смыслах — сна. Сна ли?.. Голова предательски-примитивно болит, как после хорошей попойки, которой не случалось с мужчиной уж точно не меньше двадцати лет. Нехотя, он выбирается из постели, чтобы привести себя в порядок, и с успокоением отмечает, что вся одежда, как и была, осталась на месте. Хах. Разве могло быть иначе? Дела накрывают с головой. Помогают забыться, спрятаться от налета бреда, оставшегося после долгого ночного видения. Сидя за рабочим столом, Силко слегка взбалтывает стакан с темным зауновским виски. Кубики льда звонко бьют о стеклянные стенки, как навязчивое напоминание о чем-то… О чем? — Пьешь с самого утра? — Привычно беспечный голос Джинкс доносится со стороны потолка. — Тяжелая выдалась ночка? Тяжело сглотнув, Силко поднимает похмельный взгляд к балкам и криво усмехается, стараясь не выдавать своего состояния. Это ведь всего лишь невинный вопрос, незачем так напрягаться. — Бессонница, детка. — Вот как. Джинкс улыбается. Спрыгивает на пол и бродит какое-то время по кабинету, не отвлекая мужчину своей болтовней, но ужасно надоедая бесконечным мельтешением из стороны в сторону. Наконец, на тяжелую дубовую дверь приходится несколько ударов. Громила-охранник заглядывает внутрь, предупреждая Силко о запланированном визите химбаронов. Тот, что обычно ему совсем несвойственно, умудрился напрочь об этом забыть. Как правило привыкшая сматываться, как только речь заходит о скучных «совещаниях», на этот раз девчонка с кривой ухмылкой опрокидывается на алую софу и совсем неизящно закидывает ногу на ногу. Встречает на себе вопросительный взгляд Силко, улыбается ему по-кошачьи. — Прикрой шею, папочка, — роняет она совершенно невинно, прежде чем дверь в кабинет вновь распахивается для деловой встречи, — это был эксклюзив. Не трепать же о дегустации на каждом шагу, верно?..