На кончике спички

      — Хани, прости, — ярко улыбаясь, без малейшей тени реального сожаления, говорит Хенджин. — Понимаешь, я, кажется, влюбился.       — Джинни, о чем ты? — непонимающе переспрашивает Джисон.       — Я пришел только для того, чтобы сообщить тебе, что бросаю тебя.       — Ты шутишь? — голос срывается. Руки дрожат, выдавая все его волнение.       — Нисколечко, — нараспев произносит Хван. — Зачем мне это?       — Но, Джинни, мы были вместе почти три года. А сейчас ты бросаешь меня. И ради кого?       — О, не переживай. Он потрясающий! Он такой красивый, — Хенджин мечтательно закатывает глаза. — А как он танцует… Словно божество, спустившееся с небес. Но ты не волнуйся. Я всегда остаюсь доступным для своих бывших. Если захочешь оказаться в моей постели — двери для тебя всегда открыты.       Разговор проходит в закрытом клубе, в который Хван буквально затащил Джисона. Видите ли, здесь очень атмосферная обстановка. Хан не понимает, как не догадался раньше, что его парень - последняя сука, но сожалеть о потерянном на него времени уже слишком поздно. Но тут что-то цепляет в словах Хенджина.       — В смысле, остаешься доступным? — вдруг переспрашивает он.       — Ну, я никогда не отказываю бывшим, если они хотят секса, — как маленькому ребенку объясняет Хван, только что руками не жестикулирует.       — То есть, ты хочешь сказать, что встречаясь со мной, продолжал трахаться с Сынмином?       — Ну, дааа, — тянет Хенджин и закатывает глаза. Словно Джисон должен был понять все это с первого раза, а не задавать глупые вопросы.       Хенджин сидит напротив и потягивает яркий коктейль, намешанный барменом буквально пару минут назад. Джисона от Хвана отделяет только хрупкий барный стол. А руки так и тянутся, чтобы врезать по этому самовлюбленному личику. Но нельзя. Слишком людно. Слишком больно внутри. Да и мыслей тоже слишком много. Всего слишком «слишком». А потому, сжав кулаки посильнее, Джисон делает глубокий вдох, затем медленно выдыхает, считая параллельно про себя от десяти до одного — все, как и велел дядя Психолог, и поднимается со своего места, так и не притронувшись к толстостенному стакану с разбавленным виски. Да уж, Хван точно знал, что ему понадобится, когда озвучивал заказ бармену. Бросив последний презрительный взгляд на когда-то любимого человека, Хан покидает клуб, мечтая сжечь все вокруг, представляя, как голубое пламя будет перескакивать с одной детали интерьера на другую, пока от этого места не останется пустая черная коробка из стен и потолка.       Руки привычно тянутся к коробку спичек, всегда находящемуся в кармане куртки. Сжимают, перекатывают между пальцами и кладут обратно. Десять лет без срывов и пожаров. Он не позволит себе разрушить собственную жизнь из-за какой-то шлюхи.       — Хани, милый, ты не представляешь! — тянет в трубке телефона Хенджин. — Он совсем не обращает на меня внимания. Я уже все перепробовал, а он меня игнорирует, — обиженно сопит Хван.       — Чего ты от меня хочешь? — вздыхает Джисон, не понимая, почему уже не в первый раз терпит нытье Хенджина. Каждый раз, когда он звонит, Хан неизменно задает этот вопрос, но ответа все еще не получил.       — Я? Я же тебе говорю! Почему ты не слушаешь меня?       И все по новой, по тому же кругу. Звонки Хвана буквально привносят стабильность в жизнь Джисона. Вот уже на протяжении двух месяцев каждое воскресное утро неизменно начинается со звонка мобильного телефона. Хенджин звонит, жалуется на безразличие нового возлюбленного, напрочь игнорирует любые вопросы Хана, а затем, фыркнув, сбрасывает вызов. До следующего воскресного утра, когда после очередного посещения клуба, в котором работает «танцующее божество», необходимо устроить драму на ровном месте.       — Ты меня слышишь? — раздается в трубке. — Тебе я тоже безразличен? Да? — разрывается воплем динамик телефона.       — Хенджин! — не выдержав, повышает голос Джисон. — Мы расстались! Почему ты продолжаешь звонить мне? Зачем? Что тебе от меня нужно?       — Ты идиот, Хан Джисон! — верещит Хенджин, а затем разговор обрывается полнейшей тишиной.       — Видимо, так и есть, — говорит сам себе Хан, откладывая мобильный на прикроватную тумбочку, — если продолжаю раз за разом отвечать на твой звонок.       Руки снова берут спичечный коробок, лежавший рядом с телефоном. Пробежавшись глазами по заученным до малейшей черточки надписям взглядом, он возвращает коробок на место. Не стоит. Просто не стоит его открывать. Неизвестно, чем это может закончиться. Ведь ему так нравится смотреть на ярко-красный огонек…       — Хани, почему он отказал мне? — снова телефонный звонок. Только утро воскресенья еще не наступило. Непорядок.       — Хван, ты видел, который час? — устало выдыхает Джисон.       — Хани, я признался ему в своих чувствах. Преподнес себя на блюдечке с золотой каемочкой. Даже ленточку на шею повязал. А он послал меня, — в динамике слышны пьяные всхлипы. Понятно, кто-то уже успел набраться.       — Хван, я спать хочу! Я отработал двенадцать часов, и завтра мне снова нужно на работу, в отличие от тебя. У меня нет богатеньких родителей, чтобы оплачивать мое содержание.       — Хани, но ведь я действительно его люблю. Почему он так со мной? Может, я погорячился, когда заплатил хозяину клуба за приватный танец Минхо?       — Хван! Мне плевать и на тебя и на то, что ты сделал или не сделал! Оставь уже меня в покое!       Впервые Джисон первым сбрасывает вызов. Он до дрожи устал от этих морально разлагающих звонков и вечного нытья королевы драмы. Иногда возникает мысль, почему Хан вообще отвечает ему? И тут же он напоминает себе, что просто привык это делать. И не важно, что расстались они пять месяцев назад. Старые привычки сложно искоренять.       И как доказательство этому, руки снова хватают спичечный коробок. Крутят его, перемещают между пальцев. В какой-то момент, палец надавливает на внутренний «ящик», и даже немного выдавливает его из корпуса, но резко останавливается. Вернув все к изначальному состоянию, Хан откладывает коробок на место. Нет, здесь не место для любования озорным огоньком.       — Ханиии, — снова пьяно тянут на том конце сети. — Ты представляешь, он сказал, что ему нахер не нужна такая блядь, как я. Ты представляешь? — язык заплетается настолько, что Джисон с трудом разбирает слова. — Где я, а где блядь? — вопрос звучит риторически.       — Хенджин, мне плевать, кто назвал тебя блядью и при каких обстоятельствах. Оставь уже меня в покое, — Хан говорит абсолютно спокойно, с долей усталости в тоне.       — Ну, Ханиии, — в динамике раздается всхлип, а за ним учащенное дыхание. — Не будь таким жестоким.       Этот звонок тоже выбивается из обычной стабильности, потому что раздается не в утро воскресенья, а в вечер субботы. И это мешает. Как сбитая простыня на кровати. Вроде бы ничего существенного, но после подъема на теле остается неприятный след. Который, к тому же, еще и болеть может начать.       — Ханиии, я ж ради него позволил трахнуть себя сразу трем мужикааам, — снова тянет Хван и всхлипывает. — Он сказал, если я позволю пустить себя по кругу, то подумает, чтобы стать моим парнем.       — Хван, — терпение Джисона не безгранично. И сейчас, видимо, ему пришел конец. Но Хенджин не слышит проскользнувшую в голосе собеседника угрозу.       — Они брали меня в три члена разом, натягивая и сзади и спереди. А он только смотрел и кривился, — на том конце сети начинается полноценная истерика со слезами и размазыванием соплей. — Ты представляешь? — снова спрашивает Хенджин.       Да, Хан представляет, как некогда любимого им человека имеют все и каждый, кто только пожелает его тело. Почему-то, только сейчас, спустя шесть месяцев после расставания, на него накатывает осознание, что именно представляет собой Хван Хенджин. И впору молиться, что он успел с ним попрощаться. И пора бы уже заканчивать эти бессмысленные звонки, которые продолжают выворачивать его душу, словно носок перед стиркой, наизнанку. Но все это спокойное понимание разлетается в дребезги осколками витринного стекла, напротив которого Джисон остановился, возвращаясь с работы. Потому что в него врезается ни в чем не повинный телефон Хана из-за слов Хенджина.       — Хани, мне плохо. Приезжай и утешь меня, — теперь голос звучит требовательно. От слез в нем не осталось и следа. — Во мне слишком много чужой спермы. Хочу твою туда же. Как тогда, когда ты имел меня после Сынмина, — мечтательно тянет Хван. — И поскорее!       Боль и злость накрывают с головой, пеленой заслоняя глаза. С трудом пережитое расставание опять выбивает весь воздух из легких. Хан так долго заставлял себя смириться с случившимся, с ветреностью бывшего парня, с его изменами. Тогда, пол года тому назад, он не чувствовал и десятой доли того, что теперь рвет его тело на части. Приблизившись к зданию, Джисон опускается на землю, прямо на осколки, и, как и всегда, в моменты сильных эмоциональных встрясок, достает спичечный коробок. Только теперь он не раздумывает, позволить себе или не стоит, и открывает его. Спички загораются одна за одной, прогорая до самого конца. Твердые пальцы крепко удерживают тонкую палочку, даже тогда, когда голубой огонек подбирается к ним и начинает обжигать. А Хан продолжает сидеть на остывающей земле, подпирая спиной кирпичную стену какого-то магазина. И ничто для него неважно в этот момент. Только маленький костерок, который он зажигает, чиркнув по боковине коробка. Пламя притягивает. Оно манит. Оно требует дать ему больше пищи. Позволить ему расти. И Джисон уже готов сдаться на милость требовательного тирана, лишь бы он продолжал мелькать оранжевыми язычками, переходящими то в красный, то в солнечно-желтый.       Последняя спичка. Хан поднимает ее выше и почти подносит к лицу, чтобы лучше рассмотреть дневное светило в миниатюре, когда легкое дуновение ветерка гасит ее. И только спустя мгновение Джисон понимает, что у этого озорника есть свой источник. Оторвавшись от огарка, он впивается в живую проекцию того, что так сильно его гипнотизировало.       Солнечно-желтые волосы, блеск в глазах, широкая улыбка и россыпь веснушек на лице. Вот он, его маяк, его наваждение. То, что он так долго и так мучительно ищет, каждый раз натыкаясь на подделки. Его яркий огонек.       — Привет, солнце, — не веря своим глазам, шепчет Хан, а руки уже тянутся коснуться того, кто так давно был недоступен.       На губах парня напротив играет застенчивая улыбка. Но взгляд такой светлый, добрый. Ни грамма осуждения или страха. Только легкое волнение, с которым он осматривает руки Хана, перехватив своими теплыми ладошками. Удостоверившись, что на кончиках пальцев не осталось ожогов, да и с чего им там быть, все, что могло пострадать, уже пострадало больше десяти лет назад, парень опускает свою руку на щеку Хана и нежно гладит скулу большим пальцем. А после поднимается с колен, на которых сидел все это время напротив Джисона, и тянет за собой. И Хан следует за ним.       Кажется, больше он никогда не потянется к спичкам. Зачем, когда он нашел живой огонек, которым можно любоваться, к которому можно прикасаться и которым можно наслаждаться. И не бояться обжечься или пострадать. Да, против такого огонька даже психолог ничего не посмеет сказать.