***
Жар опалял, дыхание перехватывало, Дженсен сходил с ума от невозможности покончить со всем разом и одновременно продлить навечно. Он потянулся к рукам, отшатнулся назад и тихо, сквозь зубы застонал. Дьявол! Почему? Как он позволил такому случиться? После стольких лет тело так просто подвело, с радостью предавшись греху. Горечь со сладким привкусом вседозволенности полностью заглушила тихое отчаяние. Он сдался. С губ сорвался еще один стон, а потом… А потом глаза резко распахнулись, и Дженсен, подскочив, резко сел на постели. — Дьявол! Грудь тяжело вздымалась, в висках громыхала кровь. В глазах темнело, будто веки все еще были плотно сомкнутыми. Дженсен оглох и ослеп для всего остального мира, захваченный увиденным. Чувства возвращались мучительно медленно. Первым стало осязание. Тело покрывала липкая пелена пота, бедра кололо грубой шерстью одеяла, а скрытое под ним… а скрытое под ним надсадно ныло. Переместив руку, Дженсен задел стоящий член и едва не задохнулся, на миг вновь проваливаясь в кошмар. — Твою ж!.. — выдохнул он, отдернув руку. — Проклятье! Он и сам не понял, почему так сильно испугался. От неожиданности, наверное. Кошмар распалил воображение, картинка как живая стояла перед глазами, застилая собой остальное. Это было неправильно, порочно — греховно — и… и искушающе. Спустив ноги с кровати, Дженсен неуверенно поднялся и с сомнением покосился на унитаз. Едва ли у него получится сейчас отлить. Тело никак не унималось. — Хреново ты присматриваешь за мной, — пробормотал он. Колени подгибались, часть его протестовала, требовала совсем другого завершения, только вот… — Пошел ты! — от души ругнулся Дженсен. Немного полегчало. Следом, как и всегда, пришел стыд, но извиняться отчего-то не хотелось. Взгляд отвлеченно обежал камеру: ржавая раковина напротив, унитаз в углу, грубая ниша у железной решетки и… Дернувшись, Дженсен отшатнулся. — Твою ж… Господи Иисусе! — выругался он. За решеткой неподвижно стояла темная фигура. — Блядь! Сердце ухнуло в желудок. Дженсен едва не повалился на кровать. Нелепо осев, он резко выдохнул. Как, блядь? В груди испуганно стучало. Как он мог не заметить чужого присутствия? Не ощутить этот взгляд? Не ощутить… Его?.. Сердце замерло. Наблюдающий за решеткой равнодушно смотрел. Сквозь панику прорвалось тихое ликование, оно же заставило сердце возобновить бег с удвоенной скоростью. Нашарив колючее одеяло и накинув его на бедра, Дженсен хмуро уставился в ответ. Испуг схлынул так же внезапно, как и появился. Сейчас Дженсен ясно видел, что эту темноту силуэту придавала лампа за спиной. Ничего иного. Прищурившись, он всмотрелся в скрытые тенью черты лица, а рассмотрев, растерялся. Мысли заметались. Неужели, показалось? — Вы… напугали меня, Наблюдающий Падалеки, — выдавил он, лишь бы что-то сказать. — Плохо спали, святой отец? — раздалось в ответ. Короткий кашель прикрыл тихий смешок. — Или же, наоборот, слишком хорошо? Кровь бросилась в лицо. Конечно же, он все видел! А может, еще и слышал. Рука сама дернулась проверить одеяло, хотя Дженсен чувствовал, как бедра покалывало от грубой шерсти. Следом пришла досада. Всего несколько сказанных слов, а он опять выбит из колеи. «Ничто не ускользнет от взора Наблюдающего». И тем не менее, ему почти удалось. Почти. — Мне принесут одежду? — резко спросил Дженсен. — Не в этот раз. Он и не надеялся. — Еды мне тоже не положено? — Для того, кто нарушил главное правило Острова, вы поразительно говорливы, святой отец. Дженсен выдержал безразличный осмотр и так же безразлично пожал плечам. — От того, что к моим восьмидесяти прибавится еще пара десятков, суть дела не изменится, я… — Разве кто-то говорил о сроке? Осекшись, Дженсен не сразу нашел, что ответить. Он настороженно поднял взгляд. Скрытые в тени глаза насмешливо прищурились. Дженсен не видел этого, но отчетливо представлял. Он прочистил горло. — Расскажете, что меня ждет, Наблюдающий Падалеки? Силуэт шевельнулся, приблизился. — Скоро сами все увидите. — Миролюбивость тона неприятно кольнула, контрастируя с непрозрачностью угрозы. На пол что-то шлепнулось. — Ваш ужин. Дженсен скосил глаза. В герметичном пакете с клапаном была типичная питательная смесь. Несмотря на то, что аппетита она не вызвала, желудок жалобно сжался, напомнив о нескольких пропущенных приемах пищи. Дженсен не спешил встать, выжидая, пока останется один. Пауза затягивалась. — Может, желаете исповедоваться? — едко поинтересовался Дженсен. Наблюдающий тихо хмыкнул. — Я рад, что мы встретились здесь, святой отец, — ответил он. И почему-то в этом искреннем признании угрозы слышалось больше, чем высказанном ранее обещании. Невольная дрожь вновь пробила тело. На Острове велся постоянный надзор. Местные надзиратели — Наблюдающие — находились среди заключенных постоянно, тем самым минимизируя контакты последних между собой. Цепкие взгляды на одинаково бесстрастных лицах жгли спину и бросали в дрожь даже самых стойких. Где не было Наблюдающих, стояли «глаза», где не было «глаз», имелись «уши». Дженсена не волновало ни первое, ни второе, ни третье. Всего лишь еще одна деталь интерьера и то, что нужно учитывать. Если бы не один взгляд. Признаться честно, Дженсен первым обратил на него внимание. Он всегда такое примечал, чтобы обходить по широкой дуге. Здесь это оказалось даже проще. К тому же он был занят другим. На Острове приветствовались тишина и порядок, до смешного напоминая о проведенном в монастыре детстве. Казалось, будь у Наблюдающих возможность, они бы приковывали заключенных к нарам и заклеивали бы им рты. Чем тише ты себя ведешь, тем меньше проблем. Стоит ли говорить, что в карцер Дженсен попал в первые дни своего пребывания здесь? Тогда он подвел его во второй раз.***
Далекий приглушенный стон заставил вскинуть голову и напряженно вслушаться. Ничего. Дженсен решил, что ему послышалось, но затем раздался еще один стон, громче предыдущего. — Кто здесь? — спросил он. Закутавшись в колючее одеяло и подойдя к решетке, он замер. Стояла полная тишина, нарушаемая только редким стуком капель. — Здесь кто-то есть? — громче позвал он. «Есть-есть» — отразило эхо. Поморщившись, Дженсен переступил с ноги на ногу, поджал пальцы. Проклятый холод! Он ждал, но никто так и не ответил, вновь заставив засомневаться в собственном слухе. Или рассудке. Чушь! Прошло не так уж много времени, пусть и казалось, что минула вечность. И все же, ранее он не слышал ни единого намека на присутствие других людей, само существование подобного места отрицало эту возможность. Вздохнув, Дженсен шагнул назад к постели. Ступни опять сводило. В тот же миг по коридорам разнесся хриплый надсадный смех. — Да неужели?.. — заскрипел тихий голос. — Новый сосед? Пришел-таки. Игнорируя холод плит, Дженсен бросился обратно. Вцепившись в прутья, он попытался глянуть вбок, но увидел только неровные стены коридора. — Вы меня слышите? — спросил он. — Кто вы? Вы давно здесь? «Здесь-здесь» — отозвалось эхо. Невидимый собеседник опять рассмеялся. Голос стал отчетливее. — Очевидно, не мало, раз опять тебя слышу. Кем будешь на этот раз?.. Роберто? Или сама Патриция? А может… — Меня зовут Дженсен Эклз, я… — Ах, па-а-адре.. Дженсен запнулся. Низкие, растягивающие гласные интонации прозвучали дико знакомо. — Как же, как же, я ждал, что ты придешь ко мне, па-а-адре… Понимание пронзило подобно выстрелу, он вспомнил этот голос. — Франческо… — отшатнувшись, пробормотал Дженсен имя того, кто уже как месяц должен был быть мертв. Одиночные камеры также отвечали местной политике социального дистанцирования, хотя на деле почти не оставляли личного пространства. Заключенные находили способы контактировать между собой: на еженедельных прогулках, во время обязательной физической активности, в душевых по выходным. Посещение последних Дженсен оттягивал как мог, не питая иллюзий о происходящем за клубами пара. Проблема изолированных мужских обществ всегда одна, не важно, будь то уединенный монастырь на холме или же тюрьма строго режима на необитаемом острове. Франческо — Ласкового Фрэнка — не заметить было невозможно, он правил своей маленькой замкнутой империей рукой истинного тирана, где всякий осужденный был безоговорочно обречен. Он с интересом наблюдал, как Дженсена забрали в карцер в конце первой недели, и помог избежать заключения во второй раз. Пользуясь крохами доступных ему привилегий, он часами просиживал в библиотеке за чтением, пока Дженсен переводил старые книги с латыни. Дженсен не возражал против молчаливого соседа, сам присматривался в ответ, пока не осознал всю бесполезность этой затеи. Темные глаза напротив горели адским пламенем, только вот дьявола в них не было. Интерес Франческо нес несколько иной характер. А потом Франческо с ним заговорил.***
— Тебе понравится здесь, п-а-а-адре, — донеслось до Дженсена тихое хихиканье. Он старался не слушать голос безумца, а то, что Франческо безумен, не оставляло сомнений. Тем тревожнее становилось от мысли, что нужно сделать, чтобы сломать такого человека. Франческо ничего ему не рассказал, кроме бессмысленных угроз и невнятных намеков. Дженсен вообще сомневался, что тот понимал, что говорит не с фантомом в голове. Иногда его часами не было слышно, как будто сама Тюрьма глушила посторонние звуки, иногда хриплые стоны и причитания эхом пробегали вдоль стен, невольно заставляя волосы на затылке приподниматься, а иногда Франческо спохватывался, вспоминал о Дженсене и заговаривал почти разумно. — Зачем, па-а-адре?.. Зачем ты так со мной поступил? Зачем позволил увидеть? Это ты должен был сидеть здесь все это время. Каркающий смех опять разлетелся по коридорам. — Впрочем, теперь ты и сидишь. Поежившись, Дженсен накрылся одеялом с головой. Не то чтобы это сильно помогло, в том числе и избавиться от угрызений совести. — Надеюсь, ты найдешь немного времени и присмотришь за ним, — пробормотал он. Из-за холода постоянно клонило в сон, а сон приносил с собой кошмары. Дженсен опять был не один, и его опять терзали нечестивые желания. Игнорировать их не получалось, хотя Дженсен сопротивлялся. Он всегда поначалу сопротивлялся. Отталкивал того, другого, пинался, изворачивался, как мог, пока ему не скручивали руки за спиной и не швыряли лицом в койку. Дальше события развивались всегда по-разному. Иногда это были прикосновения — чаще всего. Иногда — один лишь взгляд, темный, похотливый, пробирающий изнутри. А иногда… иногда это были не просто прикосновения. С каждым приходящим кошмаром облик того, другого, становился все более узнаваемым. Пусть то был проблеск прищуренных глаз или сжимающиеся на бедрах сильные пальцы — Дженсен узнавал по деталям. И он в панике вскакивал на койке, шепча давно не произносимые слова, и с силой сжимал кулак на груди. В том числе и потому — о, Господи! — что сжимать хотелось совсем другое. — Думаю, ты мог бы проявить немного большее внимание к моей ситуации, раз уж так вышло, что я несу твое слово. А хуже всего было то, что обстановка в кошмаре оставалась пугающе неизменной: все те же неровные стены и покрытые налетом ржавчины прутья. Каждый раз Дженсен бросал вороватые взгляды на решетку, и каждый раз видел только стены коридоров. Он и сам не знал, на что надеялся. А еще ему нужно было убедиться. По визитам Наблюдающего Падалеки можно было бы сверять часы, если бы они у Дженсена были. Стоит ли говорить, что он ждал их с нетерпением? И больше всего на свете хотел, чтобы тот не приходил. Накануне близящегося посещения Франческо разошелся сильнее обычного, он стонал, орал и завывал, пока голос совсем не сел. В надсадном хрипе было столь много невысказанного ужаса, что слушать дальше становилось невозможным. Дженсен не мог. — Даже смертника выводят из камер, если тот психически нестабилен, — не выдержал он. — Вы усмотрели у себя признаки душевного расстройства, святой отец? — Причем здесь я? — огрызнулся Дженсен и махнул на стену. — Он кричит, не замолкая, уже час, и поверьте, ничего разумного в его речах и близко нет. Наблюдающий Падалеки приподнял брови, выдержал паузу. — Не пойму, о чем вы, святой отец. Здесь только вы одни. Дженсен замер с поднятой рукой. Всмотрелся пристальнее в глаза напротив, на что в ответ получил неизменно прямой с налетом профессионального равнодушия взгляд. Он был абсолютно непроницаем, но не лгал. Опустив руку, Дженсен нащупал за спиной стену и тяжело на нее оперся. — Что бы вы ни задумали, — услышал он как из тумана, — медицинское освидетельствование — долгий и малоперспективный процесс. — И впервые за эти дни не заметил, когда Наблюдающий ушел. — Па-а-адре… — хихикало эхо в коридорах. — Никак не пойму, па-а-адре, то ли ты такой невъебенный везунчик, то ли хитрожопая блядь, — сказал ему тогда Франческо. — «Святой отец», — привычно поправил в ответ Дженсен. К тому моменту он не питал иллюзий касательно интереса испанца. Только уважение к сану, взращенное с детства, сдерживало того до сих пор, но вскоре и этого станет недостаточно. На следующий день Ласкового Фрэнка поймали на подстрекательстве и подготовке побега. Тот оказал сопротивление и был убит при попытке напасть на охрану. Тем же утром Дженсен уничтожил все черновики планов Острова, так неосмотрительно оставленные им в библиотеке накануне. Как же. «Последствия». Не одного Дженсена они не остановили, когда забрезжил реальный шанс. Не только Франческо, порою он и сам не понимал, кто он такой.***
В собственном разуме Дженсен не сомневался, но происходящее вокруг настойчиво сводило с ума: и то, что он видел по ночам, и то, что слышал, бодрствуя. Если у него и оставались какие-то сомнения, теперь они были развеяны. — Вы что-то добавляете мне в паек. — У вас есть основания сомневаться в чистоте предоставляемой вам пищи? — насмешливо поинтересовался Наблюдающий Падалеки. Дрянь это была первосортная, а не пища. — У меня галлюцинации, — не стал отрицать Дженсен. Более того, он обвинял в этом. — Слуховые или зрительные? Дженсен кивнул на оба раза. — А иногда и осязательные, — добавил он и приспустил одеяло до бедер, демонстрируя россыпь следов округлой формы. Бравада была напускной. Дженсен пришел в ужас, когда обнаружил проступившие синяки. Насилие обычная вещь в тюрьмах. Но ведь его и не насиловали. Глаза напротив смотрели с незаинтересованным безразличием, они же прожигали ночами насквозь. Дженсен зло сжал зубы, с трудом разжал их и заставил себя говорить дальше. — Хотите знать, что мне снится, Наблюдающий Падалеки? Тишина. — Вы трахаете меня, — чеканя каждое слово, тогда сам же ответил Дженсен. — В разных позах, разными способами, не всегда… физически, но всегда в одной и той же обстановке. Здесь. Наблюдающий не выглядел впечатленным его откровениями, лишь слегка дрогнули ноздри и сузились глаза. — В вас нет ничего святого, святой отец. — Я убийца и еретик. На мгновение, но во взгляде напротив что-то промелькнуло. Дженсен подался вперед. — Опять просто развернетесь и уйдете, господин Наблюдающий? — А вы желаете, чтобы я осуществил ваши грезы наяву? Кровь бросилась в лицо. Единственное, чего желал Дженсен — это покончить со всем: с Франческо, с кошмарами, с затянувшимся заточением, в конце концов. Так и не дождавшись его ответа, Наблюдающий Падалеки ушел. Оставшись один, Дженсен тяжело осел на колени — одеяло слетело с плеч — и стиснул руку на груди. Вот и убедился. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — посмотрел он в потолок и принялся за то, в чем отказывал себе долгие месяцы: он стал молиться. Вера была единственным, что всегда поддерживало его. Он родился с ней, сын сельского дьякона, он жил с ней, воспитанник в монастыре, а позже странствующий священник, и рано или поздно он умрет с ней. Скорее рано, чем поздно. В своей вере Дженсен был отчаянно предан и вопиюще неучтив. Пожалуй, его не лишили сана лишь потому, что Святой Престол находился в тысячах километров от тех мест, где он предпочитал путешествовать. Его Святейшество, папа Бенедикт Седьмой, едва ли был им сейчас доволен. Впрочем, он был им доволен практически никогда. Как будто Дженсена это когда-нибудь останавливало. Вера подпитывала в нем уверенность, она же двигала его рукой, и она же привела его сюда. Дженсен знал, что будет непросто — это никогда не бывало просто; знал, что жертвы неизбежны — и был готов их принести; он знал и шел вперед. Не сомневался. Сомнение кольнуло в первый раз, когда он прибыл на Остров, и второй — когда Франческо оказался не тем, кем должен был быть. Дженсен почти разочаровался. Не в вере. В себе и своей способности слышать. У него был выбор: затаиться и дождаться, но он решил бежать. Плевать на последствия. На что ему в ответ преподнесли урок: как ты ни старайся и как ни изворачивайся, единственное, от чего сбежать невозможно, — это ты сам.***
Большой палец коснулся нижней губы, надавил в безмолвной просьбе. Дженсен в ответ сильнее стиснул зубы, но вторженца это не остановило, он пригладил подушечкой оголившуюся десну, скользнул из стороны в сторону и вновь настойчиво надавил. «Открой рот, святой отец». Слов, конечно же, не прозвучало. Указательный палец мягко постучал по щеке. Вопреки деликатности касания, челюсть была прочно зафиксирована в стальной хватке. Его продолжали уговаривать, и, несмотря на то, что часть его отчаянно хотела этого, зубов Дженсен не разомкнул. Тихий смешок заставил волосы на затылке приподняться. Другая рука огладила шею и мягко замерла на горле. Она не сжимала, не перекрывала воздух, но сам факт ее наличия уже представлял собой угрозу. Дженсен тяжело сглотнул, дыхание участилось. Вопреки всему, рука его вовсе не напугала. Палец вновь надавил и на этот раз беспрепятственно проник внутрь. Рот безвольно приоткрылся. На языке осел металлический, солоноватый привкус. Дженсен опять сглотнул, толкнулся языком ответ, напрасно убеждая себя, что так оказывает сопротивление. Его вновь пригладили по щеке, как бы хваля за проявленную инициативу. Зло вспыхнув, Дженсен сжал зубы, и тут же почувствовал, как тяжелеет хватка на горле. Зубы разжались. Палец еще пару раз толкнулся внутрь и покинул рот, чтобы уступить место другому. Нечто солоноватое, влажное и гладкое ткнулось в губы, и Дженсен, не веря, выдохнул. Протестующе замычав, он дернулся, и в тот же миг пальцы на горле сжались по-настоящему. Дженсен захлебнулся судорожным вдохом, воздуха едва хватило. Господи! Нет! Они никогда еще не… Короткий смешок пробился сквозь туман в голове. Рука на горле разжалась так же внезапно, как и сжалась, головка мазнула по губам и исчезла. Дженсена вздернули за подмышки, швырнули на постель и небрежно растолкали бедра, а в следующий миг ноющий член окутало нестерпимым, обволакивающим жаром. Заглотив до упора, его принялись жадно, неистово ласкать. Изумленно охнув, Дженсен распахнул глаза и… беспомощно застонал. В камере было обжигающе холодно для разгоряченного сном тела, одеяло сбилось в ногах. Дженсен часто дышал, комкая в пальцах простыню. Член стоял колом. Он все еще чувствовал, как крепко обхватывали его горячие губы. На собственных губах еще оставался солоноватый привкус. Там, во сне, над ним как будто насмехались, не принудив, а, наоборот, продемонстрировав как надо. Как хотелось больше всего. — Проклятье! — выдохнул он. — Вас опять терзают ночные грезы, святой отец?.. Дженсен вздрогнул, дернулся на постели и резко потянул одеяло вверх. Он только сейчас понял, что был в камере не один. Пришел-таки. Наблюдающий Падалеки тихо сел в ногах и молчаливо его осмотрел. Должно быть, он уже все приметил: и пылающие скулы, и расширенные зрачки и возвышавшееся там, где не должно, одеяло, ничего, на самом деле, не прикрывающее. Дженсен на миг зажмурился. Даже сейчас, сделав все возможное, чтобы воплотиться в жизнь данной ситуации, он продолжал сопротивляться. Продолжал сбегать. — Расскажите, что вам снилось? «Хотите знать, что мне снится?» — Ты лишил меня остатка света, — беззвучно пробормотал Дженсен и резко сел на постели. Он впервые видел эти глаза так близко, впервые смог отчетливо разглядеть, что скрывалось за безразличным взглядом. Страх привычным спутником заклубился где-то под ребрами; бояться было нормально. На бесстрастном лице напротив не дрогнула ни одна черта, но он все же пришел сюда и сидел сейчас здесь. Пришел не только во сне. Дженсен поднял руку и коснулся острой скулы. Его словно обожгло, но он не прекратил движения, спустился ниже, обхватил пальцами подбородок и прижал большой к нижней губе. — Я сделаю лучше, — хрипло заговорил он. — Я покажу. И палец мягко толкнулся внутрь… Такие, как он, всегда ходили по грани, балансируя на ней и жонглируя жизнью, как канатоходец мячиками. И только якорь был способен удержать их и не дать соскользнуть в пустоту. Якорем Дженсена всегда оставалась сдержанность. Отказываясь от единственного соблазна, который безоговорочно за собой признавал, он всегда уверенно шел вперед. Гордый в своем противостоянии, в отказе от искушения он видел силу, а в своей слабости — ниспосланные ему для преодоления испытания. Только за всем этим он не учел одного: что гордость — грех, тот самый, породивший Дьявола и обрекший мир на Ад. В его работе жертвы были неизбежны, и чем выше ставка, тем больше за нее цена. И для Дженсена пришло время заплатить.***
— Crux sancta sit mihi lux… Наблюдающий вздрогнул. — Non draco sit mihi dux. Дженсен сжал колени, не позволив отстраниться. — Vade retro satana, — выдохнул он, чувствуя, как внутри зарождается жар. — Ты! — проревело в ушах яростным громом. Тело тряхнуло. — Numquam suade mihi vana. — Экзорцист! — Sunt mala quae libas. Ipse venena bibas*, — торопливо закончил Дженсен молитву. По венам валом пронесся огонь, выжигая скверну изнутри и через соединенные тела перекидываясь на другого. Наблюдающий закричал. Напрасно он пытался вырваться из опутывающих объятий, Дженсен держал крепко. — Vade retro satana! — громко повторил он. Раздался еще один яростный вопль, а следом за ним навалилась оглушающая тишина. Руки Дженсена обессиленно разжались, ноги расползлись на постели. Его словно вывернуло наизнанку, такой силы было откат. И сейчас придавливаемое сверху горячее тело казалось каменной глыбой. — Слезь с меня, — выдавил он. Тело едва пошевелилось. Дженсен нашел в себе силы и подтолкнул рукой, и только тогда оно приподнялось. Влажный, липкий живот обожгло холодом, по бедру мерзко потекло. — Слезь с меня, — раздраженно повторил он, резко вздергивая подбородок и осекаясь. На него смотрели зеленоватые, слегка растерянные глаза. И никакой непроницаемой тьмы в них больше не было. — Можешь не благодарить, — агрессивно выдавил Дженсен, хотя злился, по большей части, на себя. — Ну?.. Обессилели от счастья, Наблюдающий Падалеки? — Джаред, — немного рассеянно поправил тот в ответ. — Меня зовут Джаред. Вопреки распространенному мнению, демоны не всегда вселялись в слабые духом тела. Иногда они нацеливались на тех немногих, кто был способен им противостоять, на тех, чья сила сияла так ярко, что искушение ее подчинить преобладало над опасностью. Они просачивались годами, исподволь, медленно разжигая тайные желания и стирая рамки дозволенного. Одержимый сам не осознавал, что его разум захвачен, пока не становилось слишком поздно. Йозеф Менгеле, Дональд Генри Гастингс, Тимоти Маквей — далеко не полный список тех, до кого демоны добрались первыми. Дженсен бросился вперед, едва обнаружив зацепку. Мысль, что он приведет к Святому Престолу того, чья сила способна приманить даже демона, того, кто в состоянии жить с ним и годами продолжать сопротивляться, грела его изнутри. Проклятое тщеславие! Дженсен действительно полагал, что способен справиться в одиночку там, где пасовали десятки. Он крупно просчитался, упорно высматривая среди убийц и насильников, и едва не опоздал, избегая оборачиваться туда, куда смотреть следовало в первую очередь. Но, наверное, тот парень наверху действительно знал, что делает. Хоть и потребовал уплатить цену.***
Мосты вот-вот должны были быть разведены. Катер медленно рассекал темную воду. На горизонте едва забрезжил рассвет, вырисовывая очертания скал и низкого, перегораживающего путь искусственного перешейка. По центру стояла одинокая, закутанная в светлый плащ фигура, всем своим видом демонстрируя наплевательское отношение на правила безопасности нахождения на разводном мосту. Джаред хмуро свел брови, потянулся к рации, но Дженсен остановил его движением руки. — Надо же!.. — раздалось сверху, стоило катеру подплыть ближе. — Признаться, убийство в Корнуэлле дало мне надежду, что хоть одного из вас я упокою с миром, обеспечив тем самым долю мира всему миру. Все так же сопротивляетесь неизбежности бесславного конца, экзорцист Эклз? — Все так же пытаетесь научиться шутить, инквизитор Коллинз? Инквизитор рассмеялся и спрыгнул вниз. Тяжелые сапоги громко стукнулись о палубу. Выпрямившись, он приблизился к Дженсену и остановился напротив. Потянул носом, принюхался как собака и недовольно поморщился. — От вас несет грехом. Несмотря на старания, Дженсен вздрогнул, но тут же выдавил из себя ироническую улыбку. — И что же, даже не боитесь, что плащ испачкаете, стоя к греху так близко? Вопреки словам, Дженсен первым сделал шаг назад и сухо добавил: — Не притворяйтесь, что забыли суть моей работы, инквизитор Коллинз, и не беспокойтесь о мелочах, я хорошо учил очищающие молитвы. — В таком случае вам, наверное, понадобится это? В поднятой вверх руке на цепочке раскачивался знакомый медальон. Он же Крест святого Бенедикта. Дженсен едва сдержался, чтобы не выхватить его в тот же миг, как увидел. — Смотрю, привычку разбазаривать собственность Святого Престола вы также не оставили? Дженсен потянулся было за медальоном, но Коллинз отдернул руку назад. — Может, и не в этот раз, — внезапно сказал он, — но однажды вы оступитесь, Эклз. Все вы оступаетесь в своих демонических играх. Я обязательно дождусь этого, и почую, как чую исходящий от вас смрад даже сейчас. И будьте уверены, в тот день по вашу душу явлюсь именно я. Дженсен ничего не ответил и молчаливо дождался, пока ему все-таки вернут медальон. Рука сжалась на холодном металле, пальцы нащупали сначала пересекающие крест «CSPB CSSML NDSMD», а затем коснулись опоясывающих его по кругу «VRSNSMV SMQLIVB». Crux Sancta Sit Mihi Lux Non Draco Sit Mixi Dux Vade Retro Satana Non Suade Mihi Vana Sunt Mala Quae Libas Ipse Venena Bibas*. Пожалуй, теперь ни разу он не сможет выговорить этих слов, не вспомнив то, что им предшествовало. Мосты дрогнули и пришли в движение. Ну, наконец-то! Инквизитор рассеянным взглядом скользнул по спутнику Дженсена и отошел к перилам. — Вы забыли высадить своего провожатого, — отвлеченно отметил он. На этот раз ухмылка, отразившаяся на лице Дженсена, была настоящей. — Ну, это едва ли, — ответил он и посмотрел на Джареда. Решившись, подмигнул ему и медленно продолжил: — Потому что он плывет в залив Гаэты вместе с нами. Джаред напряженно улыбнулся ему в ответ, и только после этого Дженсен повернулся к хмуро ожидавшему пояснений Коллинзу. — Джаред — мой будущий партнер, — не стал тянуть он. И едко, не сдерживая триумфа, добавил: — Но какая, однако, жалость, инквизитор Коллинз, что прирожденного экзорциста почуять не способен даже ваш непревзойденный нос. И с удовольствием наблюдал, как впервые в жизни у одного из инквизиторов не нашлось, что сказать в ответ. * Светит мне пусть Крест Святой, Древний змий да сгинет злой. Сатана пускай отыдет, Суета в меня — не внидет. Злом меня да не искусит, Чашу яда сам да вкусит.