Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от той зимы, от тех снегов.
И с той землей, и с той зимой
уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.
Юрий Левитанский. «Ну что с того, что я там был…»
Снег переломанными хребтами похрустывал под ногами. По белому полю ускользал последний дневной свет, отбрасываемый самым краешком раскаленного красного шара солнца, уже почти закатившегося за горизонт, пока на небе отцветал пурпур. Было тихо, как бывает только в зимних сумерках. Ни птицы, ни шелеста голых веток на ветру. Тишина. Покой мертвых не нарушало ничто. Нарью чуть не пропустила нужное надгробие. Словно нарочно, оно было закидано снегом, почти превратившись в сугроб. Только по стоящей рядом вечно-зеленой ели Нарью его узнала. Прибитой к неотесанному камню железной таблички, конечно, не было видно. Природа, как могла, пыталась скрыть это захоронение от чужих глаз. Нарью рукой в перчатке сгребла снег и посмотрела на выбитые в металле и камне буквы, обведенные золотой краской в бесплодной попытке их сохранить. Но будто насмехаясь над ней, металл начал ржаветь, а краска вся облупилась. Еще немного, и прочесть надпись будет невозможно. Но Нарью по памяти знала эти буквы. Одна из немногих, если не последняя, кто их помнил.«Захрифа аль-Хадим Вечная память твоему имени»
Она достала из-за пазухи маленький букет незабудок и аккуратно положила у могилы. Цветы, еще дышащие жизнью, еще отдающие тепло оранжереи, казались одинокими и чужими в этом хрустальном царстве. Нарью опустилась на лавку рядом и сидела, пока не перестала чувствовать ноги. Сумерки превратились в ночь, и на небосклоне засияли, отражаясь в сверкающем хрустале снега, звезды. Время здесь будто не шло. Как и всё вокруг, оно вмерзло в этот снег, этот лед. На его место просачивалась сквозь тьму вечера, сквозь тьму времен, вечность. Теперь Нарью понимала, что это значит. Что всё это значило, тогда и сейчас.***
…Полуденное солнце едва-едва пробивалось сквозь буйные кроны деревьев, вплотную подступающих к дороге. В джунглях стоял удушливый полумрак, влажный воздух пах застоявшейся гнилью. Захрифе казалось, что она снова пробирается по древним полузатопленным гробницам. — Ты знала, — вдруг сказала Захрифа, поворачиваясь ко второму всаднику на сером в яблоках коне, — что редгардам в Хаммерфеле запрещено даже касаться тел умерших? Нарью резко оторвала взгляд от джунглей. На лбу у нее была испарина — кожаная броня под плащом мало подходила для муркмайрского климата, но она наотрез отказалась ее снимать. — Что?.. — Останки покойных священны. Даже тех, что восстали из мертвых. — Захрифа покачала головой, отчего её седая коса снова легла на грудь и пришлось заправить её назад. — Очень большая проблема, когда трупы решают полакомиться живой плотью. Она произнесла это с недоумением, раздражением даже. Но стоило Захрифе подумать о доме, как в груди кольнуло. На мгновение она пробиралась не по глубинам Чернотопья — нет, океаническими волнами вокруг неё вздымались дюны Алик’ра и зубцами гор блистали вдали белокаменные дворцы Сентинеля с синими куполами-луковками… … Кровавые отпечатки на блестящем песчанике. Стражник, совсем юноша, только первые волоски пробились на подбородке, отталкивает от себя мертвеца. «Да ударь ты его!», — орет она ему, прорубаясь сквозь толпу таких же ходячих трупов. Но стражник смотрит на неё глазами, полными ужаса — а потом его лицо искажается в крике, когда он пропускает укус в плечо… … Нарью чуть склонила голову и посмотрела на неё с любопытством, но ничего говорить не стала. «Все безумны по-своему», — обычно замечала она. «Да, и я безумнее всех», — отвечала Захрифа. Но они молчали. Не было сил повторять уже затертые, рассыпающиеся от ветхости фразы. Лишь иногда Захрифа прерывала тишину, указывая в топь на торчащие среди кривых деревьев одинокие деревянные столбики с облезающей краской. — Это тотемы племени Мертвой Воды, — объяснила она Нарью. — Так они приковывают тела умерших к одному месту, а также чтят их память. — «Приковывают»? — переспросила Нарью, и левая рука, не держащая поводья, будто случайно легла на рукоять кинжала. — И насколько это необходимо? Захрифа перегнулась к Нарью и положила свою руку на её, сжимающую оружие. — Не беспокойся ты так, — усмехнулась она. — Мы ведь узнавали заранее, в этой местности стоит сейчас тишь да благодать. Нарью-таки убрала руку с кинжала, но окинула Захрифу колким прищуром. — Ты многое знаешь о похоронах, — промолвила её жена с усмешкой, не достигшей глаз. От Захрифы не укрылось, как та сжала челюсти. Как вытянулась в седле. Это всё были мелкие детали, но за много лет Захрифа научилась улавливать самые незаметные изменения в поведении Нарью. Сейчас, допустим, Нарью была напряжена. Странно. Уж тем более странно для бывшего ассасина Мораг Тонг, но тема смерти в последнее время сильно раздражала Нарью, хотя она и старалась этого не показывать. Захрифа пожала плечами. — Ну, я много путешествовала. «И много хоронила», — добавила она про себя. «Друзей и врагов». …Она смотрит на Джаксик, смотрит на Зукаса — два аргонианина, два её товарища, такие непохожие — Джаксик, черная, как ночь, острая, как клинок убийцы, и Зукас, весь цветастый и мягкий, как поляна цветов — но оба полны решимости. Где, где взять ей этой решимости? Из какого источника напиться, какие магические слова произнести, чтобы встречать смерть с таким же спокойствием? Она бы хотела умереть за них. Правда. Такой выбор сделать много легче — да это и не выбор даже. Здесь не надо думать, не надо сомневаться. Но вместо этого Захрифа должна была выбрать, кто умрет из них. Она переводит тяжелый, неподъемный взгляд на духа. Ей хотелось плакать, хотелось кричать: «Почему? Почему опять я?». Но она молчит. Однако дух Говорящей-c-соком, словно почувствовав её мысли, склоняет голову. — Когда нибудь, Корнецелитель, ты поймешь нас. …Захрифа встряхнулась, подтягивая выпадающие из рук поводья. — Да… Встречала много разных людей. Хороших людей. Нарью не понимала, зачем Захрифе понадобилось вдруг на склоне лет броситься в путешествие через континент. Конечно, ей было не понять. У неё была еще целая жизнь впереди! Но изначальный свой отказ Нарью объясняла своей внешностью. «Если твои друзья-рептилии нацелят на меня ножи, я просто стоять не буду», — заметила она, и, словно подтверждая свои слова, подкинула кинжал, и он свистнул, рассекая воздух. Захрифа тогда лишь слабо улыбнулась. «Думаю, до этого не дойдет. Пакт держится вместе уже много лет. К тому же Зукас — самое миролюбивое создание, которое я знаю, и все уважают его мнение. Все будет хорошо». Но слова её звучали увереннее её мыслей. А если не будет, что тогда? Захрифе снова придется браться за меч? Она ненавидела его, хотя он все еще висел у неё на поясе, и сталь его жгла, как раскаленное железо. Перед самым отъездом Захрифа хотела его выкинуть, бросить со скалы, но Нарью не позволила ей. «На дорогах опасно», — сказала она, отразившись в начищенном клинке у нее за спиной. «Вряд ли я много что им сделаю». «О, героиня, не прибедняйся». — Нарью махнула рукой. — «Руки помнят всё». «Как я хочу, чтобы они забыли», — прошептала Захрифа, прижимаясь лбом к лезвию. На удивление, оно оказалось обжигающе холодным. …Когда она возвращалась из армии, меч тоже висел у неё на поясе и также тянул к земле. Письмо домой с предупреждением она писать не стала. Не смогла просто. Был мягкий весенний вечер, темные деревья слабо шелестели в сумерках, а на западе догорала заря, когда она въехала на повозке за калитку их двора и постучала в дверь. Открыла мать — вся седая, сухонькая женщина, успевшая за годы разлуки постареть на десятки лет, она держала подмышкой корзинку с шитьем. — Мама, — голос Захрифы не дрогнул, — мы дома. Конь, впряженный в повозку, заржал, привлекая к ней непонимающий взгляд матери. Корзинка покатилась по полу, и поскакали по доскам, разматываясь на нити, клубки алой шерсти, смотанные заботливой рукой. — Абадар! Абадар! — вскричала мать не своим голосом и повалилась вперед, протягивая руки к прикрытому тканью телу брата… — …Подъезжаем, — шепнула Нарью, накидывая капюшон. Захрифа моргнула. Из-за верхушек деревьев показались острые концы каменных пирамид, в своей геомитричности чуждые этому необузданному краю. Чем ближе они подъезжали по единственной, половину года затопленной дороге к деревне, тем четче Захрифа различала слегка подрагивающую за зарослями синеву — крона местного Хиста. — Ну вот, — пробормотала Захрифа, окидывая взглядом каменную арку и стены, отделяющие поселение от топи. — Племя Шепчущего Корня. Они въехали в деревню тихо, и никто, казалось, не обратил на них внимания в базарной шумихе при въезде. Со всех сторон разносился десяток разных ароматов, буквально сбивающих с ног. Скворчащие на больших открытых сковородах рыбины размером с руку, тут же рядом с ними нарезались красные и зеленые плоды, щедро и ловко посыпались специи; по другую сторону дороги стояли деревянные мастерские, откуда тянуло дубленой кожей и свежеобработанным, еще полным сока деревом. Нарью, крепко вцепившись в уздцы, обернулась к Захрифе. — Какой у нас план? — спросила она немного резко. В столь открытом и людном месте она чувствовала себя не в своей тарелке. Захрифа не смогла сдержать ухмылки. Она-то чувствовала себя здесь, как дома. Закрой глаза — и окажешься на Солнечной площади Сентинеля, на базаре Тысячи городов… … Она выходит под разноцветные тенты и чувствует, как от порта несет сгоревшей рыбой, гарью и гнилью. Люди, бегущие в панике, толкают её плечами и локтями, лишь бы уйти как можно дальше. Какой-то мальчик зовет свою маму… — … Захрифа! — окликнула её Нарью. «Есть ли у меня хоть одно чистое воспоминание?» Она постаралсь выглядеть как можно жизнерадостнее. Нет нужды пока портить Нарью день своей кислой миной. — Для начала, — заметила Захрифа, натягивая поводья, когда прямо перед ней из толпы вынырнула какая-то старушка-аргонианка, посохом отдавливающая прохожим ноги и бодрым шагом пробирающаяся вперед, — нужно никого не задавить. — Героиня, как всегда, мысли только о благе других! — А потом, — продолжила Захрифа, не обращая внимания на саркастичный тон, — думаю, нам стоит поехать прямо к Хисту. Если Зукас не сильно изменился, он будет именно там. — Такими темпами нас повезут туда в тюремной клетке, — выдохнула Нарью, но всё же повела коня вперед, вклиниваясь в толпу. Но к удивлению Захрифы, ни разу на её глазах один житель не столкнулся с другим. То, что внешнему наблюдателю могло показаться хаосом, для местных было особо заведенным порядкам, подчиняющимся своим немного хаотичным, но все же правилам. Ловко обходя двух всадников, жители в ярких пончо и закрепленных пряжками разноцветных тканях продолжали идти по своим делам, а меж них сновали торговцы с подвесными прилавками. На солнце поблескивали янтарные ожерелья и стальные кольца, бисерные и костяные навершия для рогов, соединенные кожаными плетеными шнурами и цепочками. Все оживленно, но без лишней толкотни то собирались кружками, то рассеивались в вечно движущейся толпе. Захрифе с высоты её лошади это напоминало реку с сотней разных течений, на поверхности которой закручивало в танце водоросли, а потом также легко распускало их скопления и отправляло дальше. — Рыба! Свежая рыба! Утренний улов!.. — А, Улава, рад тебя видеть! Как, прошла сыпь на хвосте?.. Захрифа не без удивления отметила, что они были не единственными приезжими. По краям вымощенных камнем мостовых и на перекрестках квадратных строений из булыжников попадались купцы — имперцы, каджиты, даже пара орков. Некоторых сопровождали отряды настораживающе выглядящих, вооруженных людей, которые не могли быть ничем иным, кроме как наемниками. Но даже они с каким-то несвойственным людям их профессии умиротворением и леностью стояли и перебрасывались шуточками, передавая друг другу чашку с свежим фруктовым соком. — Здесь очень… мило, — пробормотала Нарью, слезая с коня. Прежде чем Захрифа успела ей ответить, её жена оказалась рядом с ней и уже протягивала к ней руки, будто готовясь в любой момент её ловить. — Да что ты, — сказала Захрифа, давя смех. — Я старая, а не больная. — Но руку все же приняла. — Если ты сломаешь ногу, тащить я тебя не стану. Они взяли коней под уздцы и направились по главной улице, к одному из двух больших каменных мостов, перекинутых через реку на храмовую сторону. Под ним постоянно сновали приземистые плоские лодки и каноэ, а вдоль облицованных в камень набережных располагались деревянные платформы с постройками попроще. Однако до сих пор им не встретилось ни одного жителя, которого можно было бы назвать бедным. В какой-то момент сквозь постоянный гомон из шипения и клекота джела, общего языка аргониан, Захрифа уловила… некий не то что посторонний, но выбивающийся из общей шумихи звук. Он был последовательным, ритмичным. — Слышишь? — спросила она у Нарью, перекрикивая ругань двух купцов слева. — Откуда-то от Хиста? Нарью непонимающе на неё взглянула, что-то сказала в ответ, но голос её потонул в общем охе толпы, когда один полез с кулаками на другого. — Что ты сказала? — крикнула ей Захрифа. — Что… — … Десять золотых! Безумец! Твое яйцо явно уронили в детстве! — Это я тебя сейчас как уроню!.. Захрифа махнула Нарью, мол, забудь, и двинулась дальше. Оба торговца были уже в возрасте, так что вряд ли они друг друга сильно отметелят. Насколько она помнила, они были давними друзьями. Меж тем, Захрифа не могла удержаться и заглядывала каждому встречному в лицо. Нескольких она узнала точно, некоторые показались смутно знакомыми, а в малой части аргониан помоложе она узнавала чужие черты, переданные по наследству. Была страшная охота остановить хоть одного из них, перекинуться парой слов — да просто поздороваться. Но Захрифа, сжимая кулаки, сдерживалась. И местные, будто в подтверждение её мыслей, словно не обращали внимание. Более того, они, казалось, и вовсе её не замечали. Их взгляды скользили по её лицу и, словно не найдя, за что зацепиться, уходили дальше, и по их глазам Захрифа понимала — они тут же её забывали. — Да, здесь мило, — сказала вдруг Захрифа. Она даже не совсем врала. — Милее, чем в последнее мое посещение. Они, м-м… Крики со всех сторон, запах плавящегося камня, и боль, не её боль, но всё равно рвущая её изнутри. — Они… отстроились. — Да уж, надо думать! Ты жила тут год и была в последний раз, сколько? Тридцать лет назад? — спросила Нарью с усмешкой. Захрифа на мгновение остановилась, придерживая свою бурую кобылу, толпа обтекала её, как река камень. Неужели и вправду прошло столько времени? Чем больше она жила, тем сильнее дни, месяцы и годы сливались вместе. Порой было сложно различить, когда закончился один десяток лет и наступил другой. Она не представляла, как эльфы терпят это. — … Да, думаю, что тридцать. — Захрифа вздохнула и продолжила идти вперед, ведомая потоком людей, главное течение которого шло через мост и сворачивало к площади и огромному Хисту, раскинувшему над всем поселением свои закрученные ветви с синими листьями. Дорогу к этому месту она всё же помнила хорошо, слишком хорошо. Эта дорога врезалась ей в память, выжглась в ней клеймом. Как не пытайся, не забудешь. — И знаешь, здесь я встретила один из одновременно самых худших и самых лучших дней своей жизни. Нарью, пропуская вперед торговца рыбой с тележкой, бросила на неё заинтересованный взгляд. — О, моя героиня, ты знаешь, как заинтриговать слушателя. — Она подмигнула. — Ну же, не томи меня. Почему худших? — Потому что тогда я потеряла дорогого друга. Выражение лица Нарью не изменилось. Её вечно смеющиеся, вечно колющие глаза, как будто она знала какой-то секрет, всё так же смотрели на Захрифу. Но она едва-едва склонила голову. — А лучших? Уголки губ Захрифы поползли вверх, лишь намекая об улыбке. — Потому что мне обещали, что он вернется. Нарью непонимающе приподняла брови. Но она не успела что-то сказать: ей в ноги влетел цветастый ураган с зелеными чешуйками, отскочил, как мячик, и понесся дальше. — Ксала, подожди! — сквозь толпы пробиралась молодая аргонианка с корзинкой фруктов и зло пыхтела на джеле. — Вот несносная девчонка! — бросила она, поравнявшись с ними. Она покосилась на Захрифу, но тут же посмотрела на Нарью и обратилась к ней. — Вы не видели мою дочь? На мгновение Нарью натянулась, как тетива лука. Она плохо понимала язык аргониан, что уж говорить о десятке диалектов, распространнеых по всему Чернотопью, но догадалась о смысле фразы по знакам Захрифы, на пальцах показывающей ей из-за спины, что от нее хотят. Она открыла рот, чтобы ответить — и вдруг замерла на полуслове. Медленно перевела взгляд на Захрифу. Брови её поползли вверх, но наконец она справилась с минутными удивлением. — Она… она рванула туда, — сказала Нарью на общем и указала в скопление жителей. В этот момент из-за ног и хвостов вынырнула детская голова и, ощерившись, показала раздвоенный язык. Её темно-зеленые, почти черные глаза блеснули в свете жаркого муркмайрского солнца. Взгляд девочки случайно упал на Захрифу… Он поразил её, как гром, ослепил, как молния, и пробрал холодом, как ливень. Казалось, на мгновение время замедлило свой бег — а потом и вовсе побежало вспять. Года, десятки лет проносились мимо Захрифы в вихре толпы. Сквозь тьму лет на неё смотрели другие, старые, знакомые глаза. — Сестра по оружию, это была честь для меня. Захрифа моргнула — и девочка уже повернулась и побежала дальше, заставляя мать с фырканьем её догонять. Но Захрифа продолжала стоять на месте, всматриваясь в пустое пространство, где на мгновение она видела другого человека. Рука легла ей на плечо. — Захрифа? Всё нормально? — спросила обеспокоенно Нарью. Они встали у самого подъема на мост, и люди буквально подпирали их со всех сторон. Захрифа тряхнула головой. — Мне показалось… Странное чувство. — М? — Узнавание душ, ты веришь в такое? Нарью на это лишь улыбнулась. — Я, по-твоему, отношусь к суеверному типу людей? Захрифа вздохнула. — Нет, не относишься. Если ты бы верила знакам судьбы, ты бы ни за что за меня не вышла. Подмигнув ей, Нарью первая двинулась по мосту. Чем выше они поднимались над поселением и удалялись от рынка и большинства домов, тем четче Захрифа различала тот странный звук, который раньше был лишь отдаленным фоном. — Слушай, так это на барабанах играют! — вдруг воскликнула она. Нарью кивнула и заметила с усмешкой: — Кажется, у Хиста. Может, церемония по случаю нашего прибытия? Это оказались похороны. Захрифа осознала это, когда они сдавали лошадей в конюшню. Она протягивала золотой слуге, когда заплутавший поток ветра случайно донес до неё обрывок фразы: — … и вернется она к Хисту, а от него — к нам… Захрифа, сжав, монету, застыла. Она узнала этот голос. Кинув золотой, она схватила Нарью за руку и буквально потащила за собой сквозь толпу. — Захрифа, ты что делаешь? — спросила, лягаясь, Нарью. Но Захрифа не обращала никакого внимания. Она расталкивала людей локтями, и те косились, словно не понимали, что могло их сдвинуть с места. Поворот, второй, перекресток, толпа — и вдруг люди вокруг закончились. Расступились, неожиданно, как густой лес, перешедший в опушку. Захрифа оказалась в первом ряду на большой площади перед самым деревом Хиста, замком возвышающимся над местностью. Его ветви будто по своей воли шевелились, листья подергивались, хотя ветер и дул в другую сторону. — Войди в реку под названием «Перерождение»… — вещал Зукас, опираясь на корявый деревянный посох. По одну сторону от него полдюжины барабанщиков отбивали ритм, по другую дуэт восса-сатл весело квакал. Но, минуя выступаюшх, взгляд Захрифы сам притянулся к лежащим рядом с Зукасом носилкам. Аргонианка, и судя по свежему блеску коричневой чешуи, еще молодая. Юная, даже. Ни ран, ни смертельной бледности. Издалека могло показаться, что она спит, так умиротворенно она лежала. Только навсегда застывшая грудь выдавала, что сон её был вечным. Никто, конечно, не плакал. Наоборот, люди задорно притопывали хвостами в ритм музыке. И, никого не стесняясь, около умершей стояла, поджидая своего момента, группа носильщиков. — Это точно похороны? — язвительно шепнула Нарью ей на ухо. — Или эту девушку настолько не любили? — Почему же, — повернулась к ней Захрифа. — У аргониан чем больше ты любил, тем веселее танцуешь. Потому что в дураках остаешься именно ты. Нарью её не поняла. Но Захрифа не стала ничего объяснять, вместо этого приковав взгляд к Зукасу. К его почти не изменившейся осанке, к мягким глазам, в глубине которых мелькали искорки острого ума и колкого языка. Он разве что укутан был потеплее, несмотря на лето, и краска на его горле была не оранжевой, а синей. Вдруг Зукас вздрогнул, речь его оборвалась. Секундная заминка, на самом деле, Захрифа бы не обратила на это внимание… Если бы он не посмотрел прямо на неё. Их взгляды встретились, переплелись, как корни соседних деревьев. Захрифе вдруг показалось, что они всегда так стояли и будут стоять, и вглядываться, и узнавать, и терять, и снова узнавать, и так — по кругу, в вечность… Рот Зукаса открылся, её тоже, и его подготовленная речь была забыта. Они вместе, слово в слово, стали повторять слова тридцатилетней давности. — И помните, что это не ритуал смерти… — … что это не ритуал смерти… — шепнула про себя Захрифа. — А ритуал перемены. Мы не оплакиваем потерю… — … мы не оплакиваем потерю… — Но празднуем воссоединению этой души с Хистом, и всех душ… — И всех душ… — … бывших до неё. — … бывших до неё. Словно по команде, носильщики ловко подхватили тело и аккуратно положили его на кровать оранжевых цветов, выложенную в корнях Хиста. Их объяло мерцающее золотое свечение, заставившее лазуритами сверкать синие листья, а потом корни, бесшумно изогнувшись, укрыли собой тело. Но в этом действии не было ничего пугающего, ничего хищного. Это не была жадная земля редгардов, навечно забирающая мертвых, нет, это был добрый родитель, заботливо накрывающий ребенка одеялом. Это был цикл, нескончаемый поворот жизни, от одной формы к другой. — Слушай, я начинаю понимать, почему Черная чешуя так спокойно здесь работает, — заметила Нарью про своих конкурентов. — Тут все спокойные, как бантам-гуары, за выполнение контракта еще спасибо скажут. — Ну, теперь ты знаешь, куда можно переселиться после… Захрифа резко оборвала себя. Лучше не начинать на эту тему, не здесь. Сама не зная, почему, она хотела сейчас веселиться. Зукас сказал близким несколько воодушевляющих слов. Собравшиеся спокойно и размеренно направились в сторону одной из террас, где было подготовлено поминальное кушанье. Никто не плакал, несколько, наоборот, шутили, кто-то сказал: «Надеюсь, Ало-Ва передаст привет Ксору». Видимо, это была семейная шутка, потому что несколько аргониан сразу ощерились. В это время Зукас проделал к ним свой путь. — Подруга-Захрифа! Я рад встре–– Но он не успел договорить, потому что Захрифа поймала его в крепком объятии и чуть не подняла его в воздух. — Зукас, старый ты ящер! Рада, что ты еще с нами! — С нами?.. — спросил он неуверенно. Захрифа опустила его и открыла рот, чтобы ответить, но потом махнула рукой. — Не обращай внимания, это выражение нас, «сухокожих». К слову, прекрасная церемония! Очень жизнеутверждающая. — Спасибо, бико, я… — Но Зукас, — перебила его Захрифа, чувствуя спиной напряжение Нарью, — позволь представить тебе мою жену — Нарью Вириан! Зукас склонил голову, прикладывая руку к сердцу. — Я вздуваю гребень приветствия, подруга-Нарью. Пауза. Нарью неуверенно покосилась на Захрифу. — Это ведь хорошо, да? — прошептала она. — Самое теплое приветствие! — Она хлопнула её по плечу. — И я, э-э-э, вздуваю свой гребень… Захрифа, не удержавшись, хихикнула. — Вы можете этого не говорить, — быстро сказал Зукас. — От сухокожих это звучит немного странно. Нарью плотнее сжала губы. — Но пройдемте, — гостеприимно заметил Зукас. — Вы, наверное, очень голодны с дороги. — Как волки! — весело воскликнула Захрифа. Заметив взгляд Зукаса, добавила, — Ну или… Вамасу! Вот, как вамасу! Ладно, и её аргонианский этикет немного заржавел за года отсутствия. Но Захрифа не смущалась. То ли церемония виной, то ли вид Зукаса, но энергия в ней так и бурлила. — У нас как раз обеденное время, я попрошу принести еду ко мне домой. Без лишних слов он повел их за собой, прочь от площади и её величавого камня, к скоплению традиционных деревянных домов на высоких сваях. Следуя за Зукасом, Захрифа улыбнулась Нарью. — Местная еда просто великолепна! Рецепты держатся в секрете, но мало какая кухня сравнится с аргонианской. — О, экзотичная кухня дальних краев?.. — спросила она, напуская мечтательности в голосе. — Всегда мечтала попробовать! Нарью покосилась на пюре из толченых личинок, потом перевела взгляд на лягушачий суп. — Давай, Нарью, тебе понравится! — Точно?.. — Абсолютно! — весело сказала Захрифа, посылая несколько зажаренных жуков в рот. Они хрустели на зубах, как мамин чак-чак. Но что-то Захрифе подсказывало, что Нарью не была убеждена. — Я… знаете, от жары у меня пропал аппетит… — Да, а потом ночью ты будешь жевать листья, — заметила Захрифа, делая глоток горячего шоколада. — У-у-у, кислый! Зукас, который залпом выпил уже третью чашку, слегка наклонил голову на бок. — Наверное? От яда лягушек в супе язык перестает… Нарью с ложкой во рту подавилась. — Ну-ну, — приговарила Захрифа, хлопая её по спине. Потом повернулась к Зукасу и подмигнула ему, а тот, святая невинность, лишь моргнул. Нет, надо было менять тему, а то её бедная жена будет припоминать ей это путешествие всю оставшуюся жизнь. — Но слушай, правда прекрасная церемония! Я хоть не видела их много, но могу сказать — ты был сегодня в ударе! Зукас склонил голову и приложил ладонь к сердцу. — Снова благодарю, бико. Ало-Ва вдыхала веселие и жизнь в нашу деревню, как шалящий летний ветер, поэтому церемония должна была быть соответствующей. Остается только думать, что будет в следующий раз… Нарью резко выпрямилась. — Вы так… спокойно говорите о смерти, — заметила она, смотря на Зукаса немигающим взглядом. Зукас моргнул и поправил свою шерстяную шаль. — А не должен, подруга-Нарью? — О, нет-нет, — она покачала головой и слегка отстранилась. — Не думайте, что я вас учу. Продолжайте. Зукас и Захрифа переглянулись. Как бы ему объяснить, что Нарью не хотела его обидеть?.. Но Зукас, конечно, и сам всё понял. — А что Джаксик? — поинтересовалась Захрифа вместо этого, переводя взгляд на простое убранство хижины Древовидца. Отесанное дерево, грубые шкафы и непритязательная лежанка — вот и всё богатство главного человека деревни. Зукас ощерился, что Захрифа предпочитала понимать, как улыбку. — Она вернулась домой. Так легко! Так легко это сказать!.. Захрифа неверяще потрясла головой. — Это правда она? Она знала, что Нарью внимательно вслушивается, хоть и не подает виду. — Она. Хотя, думаю, вряд ли девочка когда-нибудь осознает свое прошлое. Но по особым мелким деталям, по привычкам, по тому, как она держит нож… — Зукас выдохнул через нос. — Это точно Джаксик. Что значит… — Что все потерянные души тоже вернулись в мир, — закончила за него Захрифа. С удовлетворенным вздохом она откинулась на спину, уперевшись локтями в пол. Приятно было осознавать, что, хоть и тридцать лет спустя, но это дело было закрыто. — Ты за этим сюда приехала? — над ней тенью нависла Нарью, так быстро, что Захрифа от неожиданности совсем легла на спину. — А? — Мы проделали весь этот путь, чтобы ты спросила его про свою мертвую подружку? Пауза. Мысли в голове Захрифы столкнулись и кинулись в стороны, как разбойники при приближении стражи. — Э-э-э, Нарью, это не то, о чем ты подумала… — М-м, — заметила та, смотря на нее с прищуром. — Подруга-Захрифа, — вмешался в начинающуюся разборку Зукас, отставляя свою тарелку, — я предполагал, что ты приехала по поводу своей смерти?.. Молния. Еще более длинная, мучительно-неловкая пауза. Захрифа закрыла глаза, не в силах смотреть сейчас на Нарью. Лучше бы она думала, что у нее была любовница!.. — Я… прошу прощения? — голос Нарью чуть надломился в конце. — У меня были видения от Хиста, — не совсем уверенно начал он. — Женщина, сидящая в белом краю, у камня — то, что сухокожие называют надгробием. На нём — пустое место, где должно быть имя подруги-Захрифы… — Но его там нет, — закончила за него Захрифа, сглатывая. — Должно быть, но не было, нет и не будет. Так ведь? — Она резко села, заставив спину нехорошо хрустнуть, и распахнула глаза. Они оба на неё смотрели, но если выражение Зукаса было нечитаемым, спрятанным под искрами в глазах, то Нарью… — Погодите-ка… — начала Нарью, поднимаясь с колен на «три-точки». — Это ведь не связано… — Она оборвалась, и Захрифа буквально слышала, как крутятся двемерские шестеренки в её мозгу. Нет, не так она представляла этот разговор. Слишком рано, слишком… — Захрифа… — начала Нарью обманчиво спокойно, складывая руки на груди. — Ты сказала, что помогла основать эту деревню и, как ты это делаешь, совершила здесь множество героических поступков. Захрифа кивнула. Лишь бы не смотреть ей в глаза, она взялась за стакан цветного стекла и налила себе кислого сока, смешанным с чем-то, что делала из этого алкоголь если не по сути, то по действию. — Так почему же никто тебя здесь не узнал, кроме Зукаса? Ни один человек? Отец ночи, да они вообще тебя не замечали! И все эти разговоры про смерть и могилы… Зукас неловко кашлянул, собираясь ответить, но Захрифа жестом руки его остановила. Говорить, так… — Один йокуданский мудрец сказал, — заметила она, смотря на мир сквозь радужное стекло стакана, — что человек не умер, пока его имя продолжают произносить вслух. — Так, но тогда как… — Позволь лучше мне, бико, — все же вмешался Зукас. Обращался он к Захрифе, но Нарью стрельнула в него взглядом, уже готовясь отказать. — Ну давай, дипломат, — сказала Захрифа добродушно, перехватывая колючий взгляд Нарью и прищуриваясь. «Послушай его», — пыталась она внушить. Нарью фыркнула и, будто потеряв интерес, отвернулась. Зукас, воспользовавшись паузой, вывернул одну руку из шали и, почесывая свою покрытую складками синюю шею, принялся размышлять. «Готовится рассказывать, как в омут прыгать», — чуть раздраженно подумалось ей. Зукас всегда любил медовые слова и долгие речи, желательно — его собственные. — Подруга-Захрифа действительно сделала очень много для нашей деревни, — начал он ровным голосом, как рассказывают про дела давно минувшие. — Больше, чем от нее требовалось, и больше, чем достаточно, чтобы объявить её истинным другом Хиста. Воссоздание целого племени — это великое достижение. Однако… Нарью чуть повернула голову, тело напряглось. Она ловила каждое его слово. — Но когда подруга-Захрифа после года помощи в восстановлении деревни уехала… — Тяжелый вздох. — Сначала я не понимал, почему с каждым днем всем вокруг всё сложнее и сложнее было вспомнить её имя. — Зукас покачал головой. — И тогда, в одну из ночей, когда я уже стал сомневаться в собственной памяти, Хист объяснил мне. Зукас посмотрел сквозь дымоотвод на синюю крону огромного дерева. — Он объяснил, что ты — рана, на месте которой растет здоровая плоть. Пепел, из которого поднимаются цветы. Ты пришла в мир, как приходили до тебя и придут после — чтобы дать путь новой жизни, и когда ты выполнишь свою роль, ты рассеешься, как туман в лучах солнца. Только немногим суждено помнить о тебе, и даже эта память умрет вместе с ними. — Вечная смерть, — произнесла Захрифа так, словно пробовала фразу на вкус.— Забвение. Именно сейчас, именно в это мгновение, и все последующие, это её не беспокоило. Отпустило. Легко и просто отпустило, когда Зукас произнес эти слова вслух и дал им жизнь. Но Нарью так просто не отпускает. — Но это же нечестно! — воскликнула она, вскакивая на колени. Казалось, она вся кипела от негодования. — Ты совершила столько, и никто никогда–– Она осеклась, когда Захрифа и Зукас одновременно посмотрели на неё. Все они были примерно одного возраста — но они были стары, а она — нет. Захрифа ясно увидела это в её неверящем, не понимающем и не принимающем взгляде. Захрифа взяла её за руку и мягко потянула вниз. — Нарью, ну что ты расстраиваешься? Как Зукас сказал, есть люди, которые меня не забудут. — Люди, чье течение жизни было кардинально изменено вмешательством подруги-Захрифы, — вставил Зукас, качая головой. — Так что тебе такое не грозит, — А что насчет… книг? Вещей? Упоминаний? Тут уже покачала головой Захрифа, как бы не находя слов. — Не сразу, но постепенно все предметы, связанные с подругой-Захрифой, исчезнут в веках. А те, что сохрянятся… никто уже не сможет вспомнить, кому они принадлежали. Такова природа времени. Оно залечивает само себя. — А если вас убивать будут, вы тоже ляжете лапками вверх со словами «на все воля Хиста»?.. — Если Хист сообщит заранее… — начал Зукас своим ровным голосом, не давая понять, шутит ли он или серьезен. Захрифа вытянула руку в сторону жены. — Нарью, послушай… — Нет, всё, с меня хватит фаталистов, — Нарью поднялась и картинно поклонилась. — Спасибо, о великомудрый Древовидец, за ваше гостеприимство. — Я благодарю вас, что вы им воспользовались, — серьезно ответил Зукас, склоняя голову. Нарью буквально вылетела из хижины, хлопнув за собой дверью. — Мне кажется, — падая на спину, заметила Захрифа, — с последним ты перестарался. — Бико, я прощу прощения, — высунув на мгновение язык, заметил Зукас. — Мне не стоило поднимать эту темы… — Ну кто же знал… — … Так рано. — Не дал себя перебить он. — Но раз ты здесь, у тебя есть ко мне вопросы? Она вдруг поняла, что уже была в этом месте. На самом деле не здесь и не сейчас, но она была. Тридцать лет, но мало что меняется… … Захрифа, чувствуя, как ломается её голос, спросила духа: — Значит, я их никогда не увижу? Дух на некоторое время задумалась. — Трудно сказать. Возможно, придет день, и ты встретишься взглядом с детенышем, слушающим ветер или бегущим за гекконом в тростнике. Если этот момент настанет, хотя ваши умы будут заняты своим, ваши души узнают радость воссоединения… …Она нашла её на веранде дома, что ранее днем им предоставил Зукас для ночевки. В лучах закатного солнца Нарью стояла, опершись руками о парапет. Захрифа тяжело прислонилась спиной к нагретому солнцем камню и посмотрела в ярко-розовое небо, усыпанное рваными облаками. Пока она была с Зукасом, успел пройти ливень, и теперь все дышало свежестью. Некоторое время они молчали. В какой-то момент Захрифе подумалось, что Нарью и вовсе не заметила её прихода. Глупая мысль правда, но до сих пор ни одним движением тела она не показала, что слышала её или видела, и на мгновение сердце Захрифы забилось чаще. Слишком часто. Слишком часто она оставалась неузнанной и незамеченной. Она не боялась этого с Нарью — но если зря? Если Зукас был неправ про людей, которые её запомнят?.. — Люблю хороший кровавый закат, — заметила вдруг Нарью с натянутой улыбкой. Захрифа выдохнула. Помнит. — Да, красиво, — сказала она хрипловато и повернулась к Нарью. Взгляд Захрифы словно обострился. Все чувства в ней перевернулись, и на мгновение земля и небо поменялись местами — так удивительно было смотреть на Нарью, словно она видит её в первый раз. Она видит её ещё не увядшую свежесть, и морщины, что только-только начали стягивать её лицо, а волосы если и посерели, то совсем слегка. Разительный контраст с ней и её седыми дредами, и лицом с переломанным носом. — Но ты знаешь, я ценитель немного другой красоты, — и она лукаво усмехнулась. Бледно-серая кожа на щеках Нарью чуть потемнела. «Думаю, ей стыдно от моего очень плохого флирта». — О, героиня, мое сердце растаяло, и, кажется, я сейчас упаду у ваших ног, — сказала она томно, а потом покачала головой, словно не веря, что слышит свой собственный голос. — Ну, вечно тебя ловить я не смогу… Рука Нарью змеей вскинулась и схватила Захрифу за кисть. Рывком она заставила её к себе повернуться. — Не говори так, — проскрежетала она. — Я не хочу об этом слышать. Их лица были в сантиметрах друг от друга. Красные глаза Нарью словно светились изнутри, как два уголька в огне, и где-то в их глубине пожаром ревела ярость, которую та едва удерживала. Захрифа хотела сначала вырваться из стальной хватки жены, но потом решила против этого. Если хочет, пусть сжимает. — Нарью, мы обе с тобой знаем, что ты меня переживешь. — Простые слова, и ничего, кроме правды. Но как же тяжело их было произносить с таким спокойствием, с такой беззаботностью!.. Но она начинала понимать. Она начинала понимать, о чем ей говорил дух Говорящей-с-соком, и Джаксик, и Зукас. Лишь бы теперь объяснить это Нарью… — Сегодня в деревне мне подумалось, как хорошо все-таки все устроили аргониане. — Что устроили? — спросила настороженно Нарью. — Смерть. Ведь хорошо же, нет? Они не боятся перемен. И смерть для них — лишь очередная перемена. Не нужно печалиться, что близкие уходят навсегда. Все возвращаются к Хисту, а от него — возвращаются к жизни. Вечная жизнь — на земле. И даже спустя сто, даже спустя тысячи лет, любящие могут найти друг друга и воссоединиться, если не умом, то душами. Разве это не прекрасно? — спросила Захрифа, не глядя на Нарью, а только вверх, вверх, в розовое небо, мелькающее сквозь кроны деревьев. Ей почему-то захотелось плакать. Но нет, не ей было плакать. Мертвые не знают горя, и слезы — удел оставшихся в живых. И она чувствовала, она знала, что из них двоих тяжелее будет именно Нарью, хотя та никогда в этом не признается. Возможно, будь они обе людьми или эльфами, было бы проще. У них были бы какие-никакие равные шансы. А тут ясно как день — Нарью ее переживет на пятьдесят, а то и на сто лет. Сто лет! Немыслимая цифра для простого человека. Целая жизнь. А для меров — так, кусок. Некоторые эльфы живут и дольше. Странно было осознавать, что для неё Нарью была и будет всей ее жизнью, до самого последнего вздоха — а она останется лишь прошлым. И даже после смерти они не могут надеяться, как аргониане, на воссоединение душ. Каждому — свой рай. «Свой рай… » Она вдруг ясно представила его. Свое идеальное посмертие. Представила как никогда ясно — и тогда Захрифа наконец поняла спокойствие Джаксик. Она повернулась к Нарью, и та посмотрела на неё в ответ. — Но это не про нас. Не про меня, понимаешь? Слова летали в голове, и она хваталась за них, пытаясь сказать именно нужные. — Нарью, — произнесла Захрифа тихо, но не смогла продолжить, потому что голос её подвел. Словно ища поддержки она аккуратно, почти робко взяла её обе руки в свои. В этот раз Нарью не вывернулась, но в её глазах продолжало танцевать пламя. — Нарью, — повторила Захрифа, увереннее в этот раз. Будто эти пять букв придавали ей сил перед лицом неведомого. — Я не боюсь умирать. Ты знаешь, для меня это дело обыденное, — она не удержала кривой ухмылки. — Было бы хорошо, если бы ты мне об этом сообщила заранее, а не после того, как Вейа вонзила тебе кинжал в сердце, — пробормотала Нарью. Захрифа чуть скривилась. — Да, вышло… неловко… — заметила она. — Но не так страшно, как могло быть… … «Героиня, смотри на меня». — Мир расплывался, а взгляд скользил по серому пятну, нависшем над ней. Паника в голосе говорящей, крепко сжимающие ее руки — оно все терялось на фоне того, как каждый рваный вдох пронзал грудь, и на глаза выступали слезы. Достать… достать кинжал. Выдернуть. Она хватается за него — но руки скользят в собственной крови и не могут ухватиться за рукоятку. «Захрифа, смотри на меня!». Она рассыпается. Поскорее бы. Так… больно… … Захрифа встряхнулась. — Может я, конечно, рано загадываю, может я проживу ещё долго, может… — слова вдруг сами вырвались из нее, — может даже до девяносто девяти лет. Кто знает… «Абнур Тарн. Абнур Тарн что-то знал и унес это знание в могилу, старый он ублюдок». Она крепче сжала руки Нарью в своих. Она никогда не переставала удивляться, какие они были горячие. Обжигающе-горячие. Или просто это Захрифе после смерти всегда было холодно. — Просто… Я видела слишком многое. — Да, это звучало правильно. — Я… чувствовала слишком многое. — И больше плохого, чем хорошего. — Ты сама шутила, что ни один кризис за последние тридцать лет не прошел без моего участия. Нарью едва заметно кивнула. — У тебя есть свойство оказываться в самом центре всяких передряг. Я удивлена, что мы до сих пор не наткнулись здесь на секретный заговор по уничтожению мира. Нарью пыталась шутить, но легкое дрожание голоса ее выдавало. Но именно поэтому-то Захрифа и хотела объяснить ей все сейчас. Не повторять сцены с Вейей в том темном подвале. Захрифа прокашлялась. — Нарью… Когда я закрываю ночью глаза, я вижу… … Ребенок истошно, нечеловечески кричит. Она бросается вперед — и чумной труп его матери, сжимающий младенца зубами, одним резким движением рвет тело пополам прежде, чем меч Захрифы успевает её достать. — … Страдания. Когда я закрываю ладонями уши, я слышу … …Пронзительный, звенящий писк. Она тряхнула головой раз, другой, но он становился всё громче, переходя в звон и заглушая хруст пожираемых огнем деревьев. Эльфийка резко повернулась к ней, её глаза широко распахнуты в ужасе. «Ты слышишь? Деревья… «, — прошептала та, пока слезы катились по её лицу. — «Деревья кричат… » — … Крики. Когда я закрываю рот, с языка вот-вот готовы сорваться… …«Вейа!..», — произносит она почти удивленно. Вейа тоже удивлена. Они вдвоем неверяще смотрят на меч Захрифы, который прошел через её левый бок и вышел со спины с резким хрустом. «Ты… ты убила меня…», — прохрипела она, и алые дорожки покатились от уголков её губ по бледной коже. Захрифа выпускает меч и отступает на подкашивающихся ногах. «Вейа…» — … Имена тех, кого больше нет со мной. И этим сердцем, — она постучала себя по груди, — я совершила вещи, которые я себе не прощу и не забуду, в этой жизни и следующей… … «Он бы сделал то же самое», — бормочет она, уводя за собой отряд. — «Абадар бы сделал всё ради Ковенанта». Рог снова затрубил, и она осознает: Нет. Он бы вернулся. … Нарью не прерывала её. Она слушала внимательно, и Захрифа видела узнавание в её алых глазах. «Она… чувствует. Не совсем еще понимает, но чувствует». Это сознание придавало Захрифе сил. — Нарью, если забвение заберет у меня эту боль, я согласна. Пусть вся боль этого мира, все эти неисчислимые, не поддающиеся описанию страдания — пусть они уйдут со мной. В вечность. Я это всё хочу забыть. И быть забытой. Потому что это значит, что люди наконец-то двинутся дальше. Нарью долгое время смотрела на неё, и солнце за их разговорами и молчаниями уже успело закатиться за горизонт, и затрекотали вечерние жуки, и запели сумеречные птицы, и заплясали где-то далеко внизу в праздничном танце поминок — а Нарью всё вглядывалась в её глаза, а Захрифа — в её. Она тонула в них, и не было ни сил, ни воздуха для слов. Но слова были не нужны, потому что наконец-то они думали об одном. — Наверное, тебе сейчас очень хочется сказать, что когда-нибудь я пойму? — спросила с кривой и хриплой усмешкой Нарью. — Пойму, зачем ты сейчас меня мучаешь этими философскими разговорами? Захрифа поняла, что улыбается. — Да. — Она кивнула, ей и себе. — Да, Нарью, когда-нибудь ты поймешь.***
— Я буду первым, Захра! — хохоча, кричал ей через плечо брат. — Это мы еще посмотрим! Они с Абадаром бежали наперегонки до колодца. На кону стояло самое ценное — пирожные с рынка, и потому Захрифа не собиралась сдаваться. Она протискивалась меж ног людей и сокращала дистанцию по узким переулкам. Хоть было раннее утро, но толпы народу уже высыпали на улицы, желая успеть дела до дневной жары. Повинуясь какому-то странному чувству, они с Абадром как можно громче стучали ведрами по сухой земле, по каменным мостовым, по краям деревянных лавок и колесам повозок. С каждой волной жестяного грохотом Захрифа представляла, что это не ведро, а её доспех звенит на поле брани. «Трам-трам-трам» — звон и марш, и она шла в строю солдат… По пути они повстречали несколько их друзей, и поход за водой превратился в военную игру. Она кричала «своему отряду» какие-то команды, те их выполняли, потом неожиданно кто-нибудь еще становился капитаном, и уже Захрифа с ведерком на голове отдавала честь. — Глупые дети! Хватит тут радоваться! — кричал им какой-то старик, но они его не слышали за собственным хохотом. Лишь полчаса спустя они с Абадаром все-таки приволокли домой воду, получив не строгий, но ощутимый нагоняй. А в десять они всей семьей пошли провожать рекрутов. На площади собралась огромная толпа. Бедные и богатые, крестьяне и аристократы — все стояли, плечом к плечу, оставив в центре пустое пространство. И вот уже по торжественному коридору в новенькой сияющей броне шли молодые люди, парни и девушки с тюфяками за спиной, кто из них вел коней под уздцы, кто брел пешком, кто ехал с обозом. Собравшиеся подбадривали уходящих, юные девицы с балконов бросали цветы, родственники всучивали последние подарки, а родители со стоическими лицами провожали детей в последний путь. Ворота одного из Храмов Ту’вакки были широко открыты, и на больших каменных ступенях стоял священник в белой рясе с красным подбоем, и громогласно он провозглашал идущим: — … Воюйте на славу вашего дома, и если вы падете в бою, да встретят вас ваши предки на песках Дальних берегов и осияет вас Вечная слава… Отец поднял Захрифу на плечи, и она с широко раскрытыми глазами махала рекрутам. Мать тем временем дала Абадару мешочек со сладостями, и тот, быстро протиснувшись сквозь толпу, дал его шестнадцатилетнему Акибу, чтобы тот навсегда увез его с собой. Отец, сам ветеран многих войн, прихрамывающий на одну ногу, радостно кричал: — Да! Победа! Вечная слава! И Захрифа кричала вместе с ним. Потом подошли родители Акибу, отец с ними разговорился, рассыпаясь в поздравлениях, и в какой-то момент он горделиво сказал, приобнимая её и Абадара: — Они тоже будут солдатами! Капитаны Львиной стражи, не меньше! И они с Абадаром согласно кивали, серьезные, но весело переглядываясь, пока никто не смотрел. Захрифа видела, что глаза её брата светились также, как и у неё, светились от предвкушения. Вечная слава — вот что чудилось им обоим в тот день. Вечная память, и звон их имени сквозь века, раскатами грома сотрясаюший даже самые дали истории.