Ash, and glass, and jealousy

— Я убью тебя, — скалится Шин. Кейджи смотрит на него спокойно, полуприкрыв глаза, и держит рукой его за плечо, — Всех убью, и тебя, и твою подружку. Всех вас. Кейджи хочет сказать ему «заткнись», но понимает — только раззадорит. Шин этого и ждёт: ему бы сейчас покричать и подраться, а не трястись в пустой комнате, пока Кейджи его держит. Шину стоит успокоиться, а то наговорит лишнего, и точно не оберется проблем. — Я тебя ненавижу! — продолжает Шин. Он стискивает зубы и сжимает в ладони шапку, надвинув на брови, чтобы Кейджи не увидел, как глаза у него блестят, — Всех, кто голосовали, вы все умрете здесь! — Шин… — Заткнись! — его передергивает от имени. Он отталкивает руку Кейджи и ребром кулака ударяет его в грудь. У него получается несколько раз прежде, чем его руки снова оказываются перехвачены. Кейджи, кажется, даже в лице не поменялся. Может, только выдохнул чуть резче, да и то от неожиданности. Шин с таким же успехом мог бы ударить в бетонную стену: ладони болеть будут, да и только. Кейджи думает, может быть Шин этого и добивался. Шин пытается вырваться ещё раз, скулит, как животное раненое, но Кейджи не отпускает. И не отпустит, пока не убедится что он действительно никому не навредит, и перестанет вести себя так, чтобы навредили ему. Кейджи не любит его — Кейджи нравится порядок. А Шина вообще никто не любит. Даже Канна, за которую он был готов поставить себя между ней и игрой за простое «не предам», и она выбрала бы Сару, будь у неё возможность. Шин сжимает кулаки и хочет ударить Кейджи снова. — И ты за неё голосовал, — Шин чувствует, как во рту сохнет и что-то внутри дрожит, как стекло, которое вот-вот разобьется. Всё против него, всё-всё-всё, будто сам воздух обжигает кожу, глотку, легкие, глаза. Кейджи отпускает его руки, и тут же его дергают за воротник рубашки. Кейджи опускает взгляд и смотрит Шину в глаза всё так же спокойно. Кейджи кажется: вот-вот ударит снова, теперь может и по лицу. Шин дышит неровно, трясется весь от отчаяния, обиды, зависти, и щёки у него белее мела. Кейджи кладёт руку ему на спину и прижимает к себе. Кейджи, может быть, не самый сильный, но раз уж он смог нести Кью-таро без сознания, то прижать к себе Шина и держать, пока не придет в себя, не такая уж и сложная задача. Шин упирается носом в свои же кулаки и чувствует, как вторая рука Кейджи смыкается за его спиной. Ему не выбраться. — Тебе нужно успокоиться, — раздается голос над ухом, совсем невозмутимый, — Я подожду. Шин хочет сказать что-то язвительное, что долго ждать придется или что пообниматься он может и с Сарой, уже вдох делает, а сказать не может. В горле ком застревает от тепла и внимания — Шин не привык. Он зажмуривается, шипит сквозь зубы, и чувствует, как слезы расчерчивают его щёки и кулаки. Шину становится дышать тяжело до тошноты. Виски пульсируют, ноги подгибаются, он надеется что сейчас упадет и перед глазами почернеет. Шин отпускает воротник Кейджи и обеими руками натягивает шапку на глаза, всхлипывая и выдыхая шатко. — Я… ненавижу… вас… — почти стонет. Кейджи смотрит на него, дрожащего и поломанного и понимает: себя ненавидит вдвое больше. Потому что не защитил. Потому что даже самые тонкие слова не убедили оставить Канну в живых. Тело Шина тяжелеет. Кейджи гладит его по спине несколько раз — из жалости, лишь и всего. Просто Шину не повезло. Просто у него два ноля напротив имени. Просто его планы не сбываются никогда. Просто он не Сара. Шин плачет громче и медленно становится стеклом и пеплом. Кейджи предлагает ему сесть на кровать, Шин молчит, но всё равно идет, пряча глаза. Одеяло ложится ему на плечи, Кейджи помогает ему лечь, а сам садится рядом. Шину кажется, что брезгует. Он прикусывает щёку изнутри и чувствует, как за слезами всё становится размыто. — Иди, тебя уже заждались, — фыркает он, отворачиваясь. Кейджи в ответ прячет усмешку. — Я уже говорил, что подожду.