рациональные объяснения

Мы с Твиком стоим у этого наибелейшего забора, что ограждает резиденцию Блэков — резиденцию, никак не дом, — и я, вынимая сигарету из пачки, думаю о том, что назвал бы это дворцом или замком. Лениво чиркаю зажигалкой, прикуриваю и опираюсь на белоснежную стену; не принадлежала бы эта резиденция семье Токена, и я тушил бы сигареты об неё каждый день, даже если бы их с той же частотой замазывали; тушил до тех пор, пока владельцы не додумались бы поставить камеру, чтобы выследить меня и натравить полицию; тушил бы и после. Твик бегает взглядом между сигаретой и моим лицом, и я уже знаю, что он хочет сказать. — Оставь мне... Я подставляю сигарету к его губам, прежде чем он успевает договорить; он, едва улыбнувшись, сделал затяжку. — Можешь докурить. Кивает, тем самым благодаря. Он не курит. Ну, на постоянной основе — нет, но иногда просит сигареты у меня, и я не то чтобы одобрял подобное, но пусть уж лучше курит мои сигареты в моём присутствии, чем стреляет у одноклассников и, волнуясь, прячется в переулках. Теперь я бегаю взглядом между его пальцами и его лицом, думая про то, как бы он не обжёгся и про то, какой же он у меня красивый. Блондины это ведь такая редкость, не наберётся и двух процентов во всём мире, ровно как и не наберётся двух процентов обладателей зелёных глаз. Я заглядываюсь на его бледноватые губы, хочу его поцеловать и теряюсь в мыслях. Мне безгранично с ним повезло. Никто меня так не понимает, как он. Я готов до бесконечности затапливать его комплиментами. Твик запредельно очаровательный и харизматичный. Его высокий, зачастую дрожащий голос — музыка для моих ушей. Он самый необычный и самый яркий; самый (не)терпеливый; незабываемый; нежный; тревожный; злой; милый и попросту интереснейший человек в моей жизни — хотел бы я сказать ему, но вместо этого говорю лишь: — Детка, если бы у нас не было отношений, я бы выждал тот день, когда ты останешься дома один, вломился и изнасиловал тебя, — и, поняв, насколько глупо я звучу, добавляю, — ты восхитительный. Он закашлялся. — Ах, Крэйг! Ты совсем н-не. Умеешь делать комплименты, — смущённо опускает взгляд, — но это очень мило! И странно... И снова улыбается, а я улыбаюсь в ответ.

***

Мы вместе уже много лет, но моя любовь к нему так же сильна, как и в мои десять — тогда я был лишь грубоватым и апатичным ребёнком, но Твик... Твик показал мне, что даже я могу чувствовать. любовь Я смотрю на него такими влюблёнными глазами, что иногда мне кажется, будто я этим его пугаю; Твик смотрит на меня в ответ так же влюблённо, расслабляется, цепляется за мои плечи, подтягивает и целует, и всё, что остаётся — прижать его к себе крепко-крепко и ответить на поцелуй. Это, блять, восхитительно. Я ни с кем такого не испытывал больше. Никогда. Я хотел испытывать это только с ним снова и снова. Сегодня Мистер и Миссис Твик проявили милосердие, не воспользовавшись рабскими услугами своего сына и не заставив его вкалывать в кофейне, чему я, безусловно, рад — Твик так мало спит, я весь день пытался уговорить его отдохнуть, побыть наедине с самим собой или вздремнуть, если получится, но нет, нужно после уроков уговорить меня пойти к нему, схватить за руку и усадить на кухне. Я очень рад проводить время с ним, только вот... — Милый, ты спишь по четыре часа в сутки или не спишь вовсе, почти не ешь и, ну, — я смотрю на то, как Твик носится по кухне, хаотично собирая ингредиенты для выпечки кексов, — вообще-то, я переживаю. Твик тянется за цветными силиконовыми формочками для кексов; я, встав со стула, с лёгкостью дотягиваюсь до них и подаю ему, усаживаясь назад. Мне кажется, что Ричард специально кладёт формочки на самую верхнюю полку раз за разом, прекрасно понимая, что никто этими формочками кроме Твика не пользуется. Создать своему сыну небольшие бытовые проблемы — так в его стиле. — Спасибо, — Твик ставит всё на стол, — не переживай. Со мной всё. В порядке, я правда высыпаюсь. он соединяет в миске масло, яйца и взбивает это — Не спать по два дня — не ок. Скоро ты станешь похож на привидение. добавляет растительное масло, ванильный сахар и разрыхлитель — Ты боишься привидений? перемешивает; включает духовой шкаф — Нет, но... — Ну и в чём тогда проблема? Я ведь не заставляю. Тебя не спать и не есть! добавляет муку — Да, да, просто не хочу, чтобы ты умер от нервного истощения. — Зануда! — наигранно дерзит Твик. — Никто не умирает от нервного истощения. тесто готово Нет смысла даже пытаться ему перечить, я так же наигранно цокаю. Мне, наверное, не стоит пытаться его контролировать, он ведь не моя собственность, я не в праве ему что-то запрещать и всё такое, но смотря на его постоянно дрожащее — может и не так сильно, как раньше, но всё же — тело, невольно задумываюсь о плохом. разливает по формочкам и отправляет в духовку, разогретую на сто восемьдесят градусов и ровно на двадцать пять минут Не знаю, зачем я запомнил это, ведь сам ни разу не пробовал испечь кексы. Кексы, которые печёт мой любимый бойфренд — самые вкусные. Твик опирается на столешницу; я смотрю на него, а он косится в сторону, туда, где стоит блядская кофеварка; он берёт первую попавшуюся кружку, хватается за кофеварочную колбу и наливает себе кофе; я хмурюсь, когда Твик сталкивается со мной взглядом, но неизменно хлопаю по коленям. Он усаживается, я обнимаю его и устраиваю голову на плече. — Что я говорил на этот счёт? — Докажи, что с этим кофе. Что-то не так и что это не просто. Твои опасения. — От него тащит химией за километр, ты пару лет ходил забирать что-то из гаража МакКормиков, этого тебе достаточно? Я обвиваю его руками и целую в шею. — Н-нет, я ничего. Не чувствую, а что я там забирал — я не знаю. Папа называл это. Специальным ингредиентом, может быть там обычные. Усилители вкуса. — Какие к чёрту усилители вкуса в гараже МакКормиков, теперь это так называется? Специальный ингредиент, усилители вкуса? Они варили там дозу. — Такие! — назло мне, Твик отпивает из кружки. Я мягко провожу ладонями по его груди. — Это всё косвенные. Доказательства, ты же не видел, что там. Происходит, и я тоже. Не знаю всех нюансов. — А те люди в кофейне, которые говорили тебе, что их вставил этот кофе? Боже, Твик... — Я не хочу это обсуждать. Не порти мне. Настроение! Мы не знаем всего! Вздыхая, утыкаюсь в плечо. Он не хочет меня слушать и не станет; даже если я прочитаю всю ёбаную странную литературу этого мира касательно нервно-психических расстройств, проведу детективное расследование и найду метамфетамин на поверхности предметов в гараже МакКормиков, притащу ему свидетелей или поймаю его родителей "на месте преступления" — он меня не послушает. Я глажу его с осторожностью, потираюсь лицом об плечо и слышу, что он поставил кружку на стол. Твик накрыл мои руки своими, такими холодными, и я попытался хоть как-то сплести наши пальцы. — Прости. Меня напрягают эти. Разговоры, но я стараюсь. Пить кофе реже, я... Это привычка, но я всё равно стараюсь. Я люблю тебя. Он повернул голову и поцеловал меня в переносицу. — И я люблю, — шепчу, освобождая одну руку и засовывая её под фартук, — спасибо, что стараешься. Мне не стоит на тебя давить. Устроившись поудобнее, Твик меня целует. Я придерживаю его, а вторую руку засовываю уже под свитер, провожу по животу и целую настойчивее. Он жмётся ко мне, закрывает глаза и подрагивает, когда я очерчиваю его рёбра. Мы сплетаем языки, зажимаем друг друга в объятиях, и от одного лишь ощущения его ладоней на моих плечах я начинаю чувствовать себя превосходно. Отстранившись, я целую его шею, почти кусаю и развязываю фартук, но слышу писк. Твик, вздрогнув, хихикнул и оттянул меня от шеи. — Кексы готовы! — радостно сказал мне он, слезая с коленей и снимая с себя помятый фартук. Когда я смотрю на то, как он достаёт кексы, то становлюсь таким же радостным. И вовсе не из-за кексов. Вот бы всегда всё было так хорошо. Быть может, проблема во мне и параноик тут я, а не Твик, но с годами я начал замечать столько странностей в кофейне и доме Твиков, что это начало меня напрягать даже не смотря на то, что "мы не знаем всех нюансов." Я не понимаю, почему он этого не замечает — Мистер и Миссис Твик определённо постарались, промывая ему мозги — он искренне верит в то, что болен СДВГ и все проблемы лишь от этого, а то, что его состояние временами походит не на "лайтовенький" СДВГ, а на самый настоящий стимуляторный психоз, он не берёт во внимание. Разумеется, я не доктор и не в состоянии ставить ему диагнозы, но если даже клиенты кофейни в открытую говорят о том, что их вставило — что мне ещё остаётся думать? Ало, ало? Департамент полиции Южного Парка? Здравствуйте, я подрабатываю без официального трудоустройства в кофейне "Братья Твик", я обнаружил наркотическое средство в кладовке, я думаю, они добавляют это в свой кофе...

***

Твик докуривает, а окурок выбрасывает точно в мусорный бак; когда-нибудь я не сдержусь и запачкаю чёрным пеплом белые кирпичи. Как только мы подходим к калитке ближе, охранник без лишних вопросов открывает её. Нет, мы пришли не на вечеринку; бесцельно, вчера я предложил Токену, Твику и Клайду собраться, ведь занятия в школе сегодня отменили — кажется, очередные проблемы с электропроводкой, но какое мне вообще дело до этого, — и они согласились. В этом учебном году мы проводим время вместе реже, чем обычно — выпускной класс, бесконечная подготовка к экзаменам, наработка характеристик и прочее дерьмо. Уж не думал, что начну по ним скучать, видя при этом их рожи в школе почти каждый день. Родители Токена всполошились, наняв ему репетиторов, отец Клайда отправил "непутёвого сыночка" на подготовительные курсы для сдачи ACT или SAT, мои родители собирались заняться тем же, но я соврал, сказав, что поступать буду в универ в Колорадо — к счастью, в Колорадо отказались от результатов тестирований — соврал, ведь не знаю, куда стану поступать. Как-то и не хочется; хочется быть рядом с Твиком, а он не в меньшей растерянности; у нас слишком разные предпочтения, чтобы поступить в один университет, но я, наверное, готов переступить через себя, если он определится. Его родители даже не предложили ему позаниматься с репетитором, даже не захотели отправить его на подготовительные курсы и даже не спросили, что он станет сдавать и куда собирается поступать. Они говорят ему, что не хотят лишний раз томить, пусть лучше он решает сам, но вспоминая их ехидные глазки, я понимаю, что им плевать. Зато мне — нет. Я помогаю ему с выбором; его поступление заботит меня больше, чем собственное и мне попросту жаль, что его предки не занимаются этим. Не хочу думать об этом; я чмокаю его в макушку и жму на дверной звонок. — Чуваки, — дверь открыл Клайд, — даже не опоздали в этот раз! Он хлопает меня по плечу; Твика, приобняв, по спине, а затем мы проходим в дом. Я замечаю Токена лежащим на диване в зале, он помахал нам рукой. — Не так уж и часто мы опаздываем, — я сажусь в кресло. До чего же мягкое. Я надеялся, что Твик усядется на мои колени, но он предпочёл соседнее кресло. — Вам нужно научиться отводить пять минут в день на секс, — насмешливо ответил Клайд, присев рядом с Токеном, — разве это сложно? — Если бы мы, — Твик смеётся, — трахались по пять минут в день. Мы бы не опаздывали! Токен тоже смеётся; не понимаю, что смешного, но чувствую себя запредельно спокойно. Всё так обыденно, они болтают о чём-то, я даже не вслушиваюсь, но один лишь факт их присутствия здесь, в одном помещении, меня успокаивает. Стабильность позволяет мне забыть на время о том, что меньше чем через год мы, вероятно, разъедемся по разным штатам. Кто знает, что будет дальше — будем ли мы видеться, приезжать на каникулах между семестрами в Южный Парк, созваниваться в дискорде или же попросту разойдёмся, найдя себе других друзей и другие увлечения. Об этом я тоже не хочу думать; я решаюсь вслушаться в то, что они говорят. — Я хочу повторить то, что было летом в Денвере. — Ого, Токен перестал. Жалеть о всём происходящем. Если это не было запланировано?! — Мы повторим это, ребят, обязательно! Можем смотаться в праздники на день благодарения, мы ведь сможем? — Д-да, было бы неплохо. Даже отлично. — Я надеюсь. Мы ездили в Денвер этим летом и, бесспорно, охуенно провели время. Это было в первые дни летних каникул; мы, как и сейчас, вчетвером сидели у Токена — не знаю, что на меня нашло в тот день, но узнав, что Стив и Линда уезжают, я начал упрашивать его провести вечеринку. Может, я просто искал повод развлечься, может, хотел отвлечься от напрягающих мыслей, но Токен, в любом случае, поддался на уговоры; до чего же он славный парень. Клайд пригласил многих с одним лишь требованием — "тащите выпивку сами, у нас ничего нет", но мы не думали, что соберётся так много людей и так много алкоголя. Мы с Клайдом быстро напились, следом за нами — Твик, а Токен... Возможно, он принял что-то или успел напиться вне поля моего зрения, но был он с нами на одной волне. После виски, разбавленного водкой, я, шатаясь, церемониально задвигал речи про то, как "мои пацаны мне важны" и про "последнее наше свободное лето", параллельно пытаясь залезть на стул, чтобы выглядеть ещё, как мне казалось, круче. Выглядел я, должно быть, крайне нелепо, но их это растрогало, в частности Клайда, что, расплакавшись, выпалил нам — "бля, поехали в Денвер", — и полез обниматься с Твиком, пока я боялся слезть со стула, а Токен искренне аплодировал. Бля, мы поехали в Денвер. Как обычно, самый рассудительный в мире Токен отпирался даже будучи пьяным или обдолбанным — был бы я трезв, я бы и сам сказал, что никуда не поеду — а Твик разнервничался, это ведь всё так спонтанно, другой город и "долгая" поездка в машине, но как только я слез со стула, то впился к нему в губы с поцелуем, а затем и со словами "ну поехали, всего сотня километров, часа за два доедем" — он согласился. После того, как радостный Клайд всунул в мои руки ещё один бумажный стаканчик, я мало что помнил. Всё дошло до того, что я, засмотревшись на опечаленного Кенни, не придумал ничего лучше, кроме как предложить взять его с собой; сам Кенни, Твик и Токен согласились без лишних вопросов, а Клайд, такой доброжелательный, изрядно пьяный и весёлый сказал "нет", но я смог убедить и его. Кенни поехал с нами; мы, пятеро неадекватных подростков, поехали в соседний город на целых три дня. Прямо как рассудительный Токен, отдаю предпочтения планам и стабильности, но, как и он, ни разу не пожалел. Мне даже было весело, но один момент меня всё-таки напряг. Прежде чем укатить в Денвер, "мы" выбили себе метамфетамина. У Нэйтана. Когда я протрезвел, меня поставили перед фактом; мне оставалось лишь пожать плечами и спросить, не начертят ли мне тоже, и тогда мне ответили, что, вообще-то, они взяли на всех; метамфетамина было действительно много. Нас — Токена, Клайда, меня и Кенни легко накрывало, но Твик... Его не брало до последнего. Мы чертили Твику по две, три дороги, в то время как сами нюхали по одной, максимум полторы, и нам этого хватало с избытком. Тогда, под кайфом, никто не предал этому значения; только на пути домой, когда Твик спал, устроив голову на моём плече, словно вспышкой в моём сознании мелькнуло единственное объяснение этому — толерантность. Толерантность, выработанная из-за того, что "Братья Твик" добавляют психоактивные вещества в свой ебаный кофе. Мистер и Миссис Твик осознанно спаивают жителей города растворённым в кофе метамфетамином. Я не думаю, что что-то их остановит, если они спаивают своего же сына. — Получается, съездим в праздничные дни куда-нибудь? Эй, Крэйг, а ты что скажешь на этот счёт? — Звучит неплохо. Я согласен. Дрожь катилась по моему телу в тот паршивый момент осознания так же, как и сейчас.

***

— Ало, Ало... Крэйг? Ты тут? Крэ-э-эйг... Приходи. Ко мне, пожа-а-алуйста... Я наверху. Буду... Ждать. Приходи. Мы вместе уже много лет, но моя ненависть к его приступам и необдуманным поступкам так же сильна, как и в мои десять — тогда я был лишь грубоватым и апатичным ребёнком, но Твик... Твик показал мне, что даже я могу терять самоконтроль. ненависть Я смотрю на него такими разъярёнными глазами, что иногда мне кажется, будто я этим его пугаю; Твик смотрит на меня в ответ так же разъярённо, напрягается, судорожно дышит, замахивается и пытается ударить меня, и всё, что остаётся — перехватить его тонкую руку и сжать крепко-крепко, громко матерясь и сдерживаясь, чтобы не ударить в ответ. Это, блять, отвратительно. Я ни с кем такого не испытывал больше. Никогда. Я не хотел испытывать это снова и снова. Сегодня Твик позвонил мне и настойчиво предложил прийти к нему. Ещё во время звонка я заподозрил что-то неладное — он говорил непривычно медленно, но я предположил, что он недавно проснулся и дело в этом. Когда я пришёл к нему, входная дверь не была заперта, а дверь в его комнату и вовсе была открыта настежь; если он был один дома, то закрывал все двери; Твик мог бы забыть закрыть дверь в свою комнату, но входную — никогда. Он лежал под одеялом; что-то было не так, но что именно — я не знал, и это меня пугало. Твик сказал, что заболел. Я сказал, что не боюсь заразиться. Мы лежали на его кровати, я нежно обнимал его и тянулся с поцелуями, но Твик не хотел — отворачивался, словно прячась, подставляя впалую щеку под поцелуи; я не настаивал. Вместо этого я припал губами к его шее, ненамеренно дотронувшись до яремной вены; пульс под кожей был таким быстрым и отчётливым, что я напрягся на пару секунд, пока не вспомнил, что температура способна повысить давление. Твик не отвечал мне, как делал это обычно, но и не сопротивлялся — молчал и прижимался к моей тёплой груди, вздрагивая и шумно дыша. Я понимал, что ему очень плохо и долго не решался прервать тишину, а потом предложил ему спуститься вниз, выпить воды и поискать аптечку. Поиск хоть каких-то медикаментов не увенчивается успехом, в который раз я убеждаюсь, что родители Твика — конченные уроды, раз прячут таблетки; сомневаюсь в том, что в доме вообще есть лекарства. Я наливаю воды в кружку и подсовываю её Твику; обыскиваю все кухонные навесные шкафы, каждый пластиковый ящик и все полки в помещении; поднимаюсь наверх, заглядываю в шкаф-зеркало в ванной, пытаюсь зайти в комнату его родителей, но она заперта; всё безрезультатно; вспоминаю все способы сбить температуру без лекарств. В их доме всегда что-то было не так, но я успокаиваю себя тем, что всему можно найти рациональное объяснение. Я обыскал весь дом Твиков, так и не смог найти медикаменты, но его родители редко болеют. Я заметил на кухне с десяток пустых стаканов, а запах кофе, несмотря на открытое окно, был таким стойким, что игнорировать его невозможно, но здесь всегда так. Я находил в их доме тот же пакет, что и в кофейне, под завязку набитый белым порошком с резким запахом, но это всего лишь специальный ингредиент. Я слышу, как громко скулит Твик; он зажимает свои уши ладонями, трясётся и кусает губы, и этому тоже есть объяснение: он просто заболел. Я доверяю своему парню, он сказал мне, что болен, и ему незачем меня обманывать. Я спокоен. — Я могу сходить в аптеку, — аккуратно трогаю его за плечо, но он пугается и вскакивает со стула, — но оставлять тебя совсем не хочется. Твик смотрит на меня как-то ошеломлённо и дико, будто не узнавая, а его челюсть ходит из стороны в сторону. Его мягкие, до жути бледные губы, искусаны в мясо и кровоточат; они дрожат так, словно он хочет сказать мне что-то. Он оборачивается, прикусывает щеку и вновь смотрит на меня. — Зачем? Я ведь... Уже выпил лекарства. Я думал, что ты. Ищешь что-то для себя. — У вас нет лекарств в доме. Я не нашёл. Твик судорожно ловит воздух, суетливо мнёт собственные ладони, а затем хмурится. Его тонкая кожа, как и губы, неестественно бледна, а местами видны полопавшиеся капилляры; даже его дёсны и язык побледнели. Он не может ровно стоять, каждые пятнадцать секунд меняет положение и не может опереться на стол. — Они лежат в... Комнате моих родителей. Я сказал им, что мне. Нехорошо, они дали таблетки. Мне. — Твои родители никогда бы не дали тебе таблетки, эй, ты не помнишь, как я приносил тебе жаропонижающее? Твик закрывает глаза, неестественно вытягивается и чуть не падает, вовремя схватившись за стол. Его речь меняется с быстрого темпа на медленный, а говорит он ещё более нескладно, чем в моменты, когда волнуется. Он вцепился стол до абсолютной белизны костяшек и резко поднял голову. — А в этот раз. Дали, блять, таблетки, они! Дали мне их! — Твик делает шаг ко мне. — Зачем ты. Душишь меня, Крэйг? Т-ты хочешь. Ты... — он повышает голос. — Подозреваешь меня в чём-то?! Мне и так. Плохо, а теперь ещё и ты. Доебался, я ничего тебе. Не сделал! — и он замахивается. Теперь я ношусь по кухне Твиков так же хаотично, как обычно носится Твик, собирая ингредиенты для выпечки, только вместо этого я прячу все острые предметы по ящикам. Он, к счастью, совсем не обращает на это внимания — на то, как я прячу ножи, — но лучше обезопасить нас двоих от возможных последствий. Я мну собственные ладони так же суетливо, как это делал Твик. — Успокойся, детка, я понимаю... — Сам успокаивайся! Я спокоен... — Я понимаю, что тебе нехорошо, но если ты выпил таблетки, то тебе должно полегчать в скором времени. — Да ты. Б-блять, совсем. Ничего не понимаешь! Никогда! Твик замахивается ещё раз, но я успеваю перехватить его хрупкое запястье, несильно сжав. — Пожалуйста, Твик, прошу тебя, успокойся, всё в порядке. Тебе просто нужно отдохнуть, давай вернёмся в комнату. — Я спокоен, сука, это с тобой. Что-то не так! Отпусти мою. Руку, а потом. Успокойся. Сам, б-блять, успокойся и не лезь! Если не можешь, то съебись и. Оставь меня в покое... Свали нахуй из... Отпусти. Свали нахуй. Из моего дома! Я спокоен... я спокоен я спокоен я напуган я растерян я волнуюсь Я, отчаянно пытаясь скрыть собственный страх, с грубостью сжимаю его запястье до боли в подушечках пальцев. Растерянный Твик замирает на пару секунд, а затем начинает вырываться — так же отчаянно — но я силой вдавливаю его в стену и смотрю сверху вниз, параллельно хватая его второе запястье. Он толкался, называл меня уёбком и пытался впиться зубами мне в плечо, и я вжал его в эту стену так, что он почти ударился головой. Я действительно уёбок, ведь я пользуюсь своим физическим преимуществом. Твик продолжал оскорблять меня, но я лишь молча смотрел на него. Его левый глаз местами был залит кровью, а его взгляд был таким, будто он искренне меня ненавидит; его зрачки расширены настолько, что я едва могу заметить зелёную радужку. Я паниковал, но не больше Твика — я всем своим телом ощущаю то, как сильно на него давит происходящие и то, как бешено его сердце бьётся в груди. Он перестал сопротивляться, поджал губы и испуганно старался отвернуться, в один миг резко зажмурившись; мне, старающемуся поддерживать зрительный контакт, такое не пришлось по нраву. Я схватил его за напряжённую, ходящую челюсть, начав давить на скулы. Это не помогало до момента, пока Твик не замер, я надавил на скулы сильнее и он открыл глаза, после чего я перестал сжимать его лицо так сильно. Мы простояли в тишине ещё какое-то время. — Сколько стаканов кофе ты выпил? И Твик, ослабленный, едва стоящий на ногах и с трудом дышащий, заплакал. — Сколько ебаных стаканов ты выпил?! — кричу, наваливаясь. — Т... Тринадцать! Твик хватается за мои руки. я очень зол я очень расстроен я не знаю, что делать но я знаю, что Твик не заболел с ним происходит кое-что похуже и мне, блять, чертовски за него страшно Немногочисленные моменты, когда мой любимый бойфренд начинал плакать, всегда были для меня своеобразным стоп-словом, но я нахожусь в таком ужасе, что даже это не смогло на меня повлиять. Я выпустил его лицо из рук; слёз, текущих из его глаз, становилось больше и больше, а потом его брови свелись и он, уткнувшись в моё плечо, мучительно заскулил, повиснув на мне. Я подхватываю его, собираясь отстранить, но его громкие рыдания под ухом меня затормаживают; опомнившись, я осторожно обнимаю его за талию, а он царапает мне плечи. Мне совсем не хочется ему навредить и я так боюсь сделать что-то лишнее сейчас; я обнимаю его чуть крепче, когда он стихает и думаю, что ему легчает, пока он не отстраняется от моего плеча так резко и не поворачивает голову в сторону. — Закрой. О-окно! — испуганно вопит Твик. — За ним есть кто-то, я слышу! Не знаю, что слышит Твик, но до меня доносится лишь еле слышное завывание ветра. — Это обычный ветер. — Нет же! Я слышу шёпот, я... Пожалуйста, закрой... Мне больно, когда я смотрю на Твика — на его окровавленные губы, белую-белую кожу и заплаканные глаза с мидриазом; не знаю, от чего больнее — от того, что я не понимаю, как мне ему помочь или от того, что он всё-таки стал похож на привидение. Я позволяю себе провести руками по его спине; он содрогнулся. — Крэйг... Мне не хочется, чтобы он умолял, в конце концов, закрыть окно сейчас, очевидно, меньшее, что я могу для него сделать. Я подхожу к окну, а когда тяну ручку, то слышу топот; закрыв окно и обернувшись, я понял, что Твик только что сбежал с кухни. Выбежав следом в гостиную, я увидел его бегущим по лестнице и побежал за ним, но догнать так и не успел — Твик забежал в свою комнату. Я дёргал за ручку как можно сильнее, но он крепко за неё держался и явно не хотел, чтобы я входил. — Боже, Твик, я ничего тебе... — Не входи! Я просил тебя. У-уйти из моего дома! — ...не сделаю. Почему ты не мог попросить меня подняться, зачем нужно было... — Оставь меня. В ебаном покое! — срывающимся голосом просит он. — Я выпрыгну и сбегу, если... Если ты зайдёшь! Это заставляет меня остановиться и прекратить дёргать ручку. Теперь я в ещё большем ступоре, мне казалось, что я смог его успокоить, но сделал хуже. Я — уёбок, всегда делающий хуже; уёбок, который не может признаться себе в том, что это действительно происходит; уёбок, воспользовавшийся своей силой и напугавший своего и без того замученного парня; я не знаю, что делать и мне тоже плохо, я даже не могу назвать это слово, не могу оказать ему помощь — а я ведь прочитал столько книг и статей об этом — и моя совесть сжирает меня целиком. Я обречённо качусь по двери вниз, словно в блядскую пропасть. Меня метает от печали до ярости и я так хочу разреветься; мне даже заговорить с ним страшно, в голове что-то беспробудное и неясное — полное непонимание того, как поступить с ним сейчас. Лишь бы не навредить, пожалуйста. Лишь бы не испортить и без того ужасную ситуацию. — Прошу тебя, Твик, — мой голос тоже начал срываться, — я хочу быть рядом. — Я... Не могу, нет. Я не хочу. Уйди, мне... Мне страшно. Мне тоже страшно, Твик, хоть нас и разделяет только дверь, самая обычная, без задвижки, которую я, приложив усилия, смогу открыть в любой момент, но не буду, ведь слишком хорошо тебя знаю — ты на полном серьёзе выпрыгнешь со второго этажа и сбежишь. При мысли об этом мне становится ещё хуже. Дверь ощущается так, будто сделана из металла и имеет толщину не менее пятидесяти сантиметров. внимательно оглянись по сторонам — Что-то ползёт... Ползло. По мне, Крэйг, — глухой стук; он, наверное, ударился об дверь, — здесь в комнате. Есть что-то... Крэйг... Я слышал что-то! Прямо с-сейчас. Удивительно: отстранённый, апатичный и бесчувственный Крэйг Такер не может связать пять слов и трясётся так же сильно, как и его парень с нервно-психическими расстройствами, что сидит по ту сторону двери. пять вещей, которые ты можешь увидеть — У меня рябит в. Глазах, всё такое. Размазанное... Боковым зрением вижу. Какие-то странные плывущие... Точки? Насекомые. Их так много. Крэйг Такер, такой выносливый психически, выживает лишь за счёт (не)осознанного подавления эмоций, ведь выглядеть почти для всех равнодушным куда проще и выгоднее, чем трепаться о душевной боли, томить своих близких и стать уязвимым. четыре вещи, которые ты можешь потрогать — Почему они просто... Не могут заткнуться?! Кто это... Я серьёзно, Крэйг! В м-моей комнате. Есть кто-то! Крэйг Такер, раздирающий лицо неосторожно подстриженными ногтями, в последней надежде отвлечься от страха хоть как-то. три вещи, которые ты можешь услышать — Я... Мне слышится чья-то. Беседа. Два... Два голоса! Но я не могу. Понять, о чём они... Говорят. Крэйг Такер, старающийся подготовиться ко всему. Крэйг Такер, не принимающий то, что способен допускать ошибки. Крэйг Такер, берущий на себя слишком много ответственности за слишком многие вещи. две вещи, которые ты можешь понюхать — Мне тяжело дышать. В смысле... Я пытаюсь вдохнуть, но. Не получается. У меня болит. Что-то в груди... Крэйг Такер, который за долгие годы идеальных отношений не смог научиться говорить о своих переживаниях и о чём-то более глубоком, чем "я люблю тебя, боюсь тебя потерять"; Крэйг Такер, который зависит от любимого бойфренда, его мнения, одобрения и состояния. одна вещь, которую ты можешь попробовать на вкус — Крэ-эйг... Где ты? Крэйг! Крэйг Такер, сердце которого рвётся на части от болезненного принятия единственного рационального объяснения происходящему... Твик не заболел. у него передозировка я не защитил его я не заслужил его доверия я не смог обратиться в полицию столько раз — Прости меня. — Крэйг! За что! — За то, что я так и не научился говорить о своих переживаниях. я мог сдержаться сегодня я мог принять всё сразу и начать действовать я мог не добивать Твика и тогда он бы не скатился в психоз — И за то, что я не защитил тебя. Я не хотел тебя пугать, я просто не знал, что мне делать и это всё так... Так страшно. Мне тоже страшно, Твик. я не знаю, как я живу в этом я не знаю, как он живёт в этом я не знаю, как мы живём в этом Дверь за моей спиной открывается. Я моментально вскакиваю с пола, Твик затягивает меня в комнату и обнимает. Твик, у которого передозировка, слуховые и зрительные галлюцинации, гипервентиляция, бруксизм и сердечная недостаточность. Он обнимает меня так нежно, что по моим щекам катятся слёзы. Впервые за несколько лет. — Это мне. Стоит извиняться, ты был прав. Во всём. Мои родители подмешивают... Метамфетамин в кофе. Мне тяжело признать... Это. Это больно. Извини. Он обхватывает моё лицо ладонями с неподдельной трепетностью. Сдержать слёзы не получается; Твик изумлённо хлопает ресницами, но ничего не говорит, вместо этого смахивает слёзы с моих щек замёрзшими пальцами и быстро целует меня такими же замёрзшими губами. Я бы так хотел затянуть его в беспечные поцелуи сейчас, но ему и без этого тяжело. Даже от разговоров тяжело. Я так долго подбираю слова. — Почему ты не сказал сразу про кофе, — тихо спрашиваю я, целуя его ладони, — ты боялся, что я разозлюсь? — Я не хотел тебя расстраивать. Мой милый, милый Твик. Я буду учиться говорить о своих искренних чувствах хотя бы ради того, чтобы заваливать его настоящими признаниями в любви, ведь он такой восхитительный. — Ты самое лучшее, что когда-либо со мной случалось, — я вожу руками вдоль его тела, — и тебе очень нужен отдых сейчас. — Да. Да... Но ты ведь останешься? — Конечно. Я уложил его в постель, принёс воды, после чего и сам лёг рядом. Я несколько раз переспросил, могу ли обнять его, и во все разы он отвечал мне согласием. Мы лежали в тишине и я не выпускал его из объятий, пока не убедился в том, что он спит; снова припадаю губами к шее, снова ненамеренно дотрагиваюсь до яремной вены; пульс был едва ощутимым. О чём я только, блять, думал. Я звонил в 911 в состоянии аффекта, умоляя их приехать как можно быстрее и кричал в динамик телефона. Менее, чем через час, все были на месте: быстро приехавшая скорая, приехавшая чуть позже полиция и родители Твика, вернувшиеся домой. Они даже не были взволнованы. Я давал показания в состоянии аффекта, доказывая им во всех деталях то, что "Братья Твик" добавляют метамфетамин в кофе: один из полицейских поехал в кофейню, чтобы убедиться в достоверности моих слов, ещё один увёз меня в участок для уточнения деталей, оставшиеся обыскивали дом, брали показания с Мистера и Миссис Твик, а затем и их отвезли в участок — я встретил их, когда выходил из кабинета. В отделении меня убеждали в том, что с Твиком всё будет в порядке — главный детектив, созвонившись с доктором, сообщил, что я могу прийти к нему завтра около 10:30 a.m.; я и сам понимал, что в больнице ему окажут помощь и там он будет в безопасности, но это были одни из самых мучительных часов за всю мою жизнь. Даже дома я был в состоянии аффекта, ведь так и не смог успокоиться; стоит ли говорить о том, что я не спал всю ночь. К утру я всё же провалился в апатию. У меня не было сил на то, чтобы дальше на себя злиться — за безответственность, излишнюю эмоциональность и за то, что я конченный еблан, не додумавшийся сразу вызвать скорую, — у меня не осталось сил даже на волнение. Меня утешало только то, что я скоро увижу Твика. Я пришёл в больницу на полчаса раньше, мне пришлось сидеть в зале ожидания. Я перечитывал наши старые диалоги с Твиком, пока чья-то рука не коснулась моего плеча; я поспешно обернулся, ожидая увидеть медсестру, но вместо неё я увидел Ричарда. Извечно педантичного, улыбчивого и подбирающего слова. — Здравствуй, Крэйг. Могу ли я присесть рядом? Какая демонстративная и неуместная вежливость. Я хотел сказать "нет", но промолчал; он счёл это за согласие. Почему этот выблядок не сидит за решёткой? — Думаю, нам нужно поговорить. — Я не намерен вести диалоги. — Крэйг, послушай меня. Я представляю, как тебе тяжело. Мы с мамой Твика тоже опечалены произошедшим, но чтобы ты не грустил, я подготовил сюрприз для тебя, — он вынимает что-то из кармана и засовывает мне в руки, — легендарная скидочная карта "Братья Твик". Ты можешь заказать лучший в городе кофе у нас в любой день абсолютно бесплатно, не прекрасная ли это новость? — говорит он, улыбаясь во все зубы и придвигается ко мне ближе. — Также, хочется прояснить один момент, ты ведь не против? Это потрясающе, Крэйг, ты очень славный парень. Не дёргай полицию по таким пустякам, департамент уже давно в курсе. Им, как и многим жителям нашего славного, горного городка, очень нравится наш кофе. Буду рад видеть тебя в кофейне. Он, блять, издевается? Что это за ебаный троллинг? Я не буду благодарить его сквозь сжатые зубы. Встав с места, я покосился на него — довольного до омерзения, и разломал пластиковую карту пополам. — Не понравился дизайн? Переживать не о чем, я всегда ношу с собой две, на случай... — Иди нахуй. Вряд ли мне или Твику будет хоть что-то за это; терпеть это попросту невозможно. Улыбка даже не сползла с его лица. Я ненавижу Ричарда. Медсестру я нашёл сам; она провела меня к палате. Я замялся на входе, но, постучавшись, решился открыть дверь и зайти внутрь. Твик, лежащий под капельницей в полированно-белоснежной палате, выглядит неестественно и лиминально, но я слишком рад, чтобы обращать на это внимание. Я подбегаю к нему. — Привет, сладкий, — он мне так мило улыбается, я беру его за руку и переплетаю наши пальцы, — ты не можешь представить, как я рад, что с тобой всё хорошо, детка, я так люблю тебя... На тумбе, стоящей рядом с медицинской кроватью, я замечаю стакан из "Братья Твик".