***
В следующий раз, когда Лира взобралась на вершину горы, звезды напоминали своей формой крайне причудливого дракона. Не замечая холода, она села на скрипящий снег, и её тело, словно от ожога, вздрогнуло и мигом нагрелось. Она была одна. Пантелеймон решил остаться на станции, и женщина не спрашивала, почему. Ведь у каждой пары, даже у двух частичек тебя самого, должны быть секреты? Телескоп смотрел вверх, как и Лира. Щеки её зарумянились, нос налился краской, глаза заслезились. Хлёсткие удары ветра напоминали плеть, брызжущий в лицо снег — осколки стекла. Но Лира упорно сидела, дожидаясь, когда вспыхнет северное сияние. Случись апокалипсис, она бы продолжала сидеть. Потому что… что ещё остаётся? Правильно. Ждать и надеяться, как сказал Дюма. И тут она поняла, почему деймон не пошёл. Он хотел оставить женщину наедине со своими мыслями. Странно, ещё подумала Лира, что я раньше этого не поняла. Глаза её, зелёные, как летняя листва, закрылись. Умереть во сне — хаха, что может быть лучше? «Привет, отец. Я знаю, ты давно умер и никогда меня не любил. Знаю, что ты не слышишь меня. Что ты всю свою жизнь считал правильным притворяться моим дядей и каждый чертов день рассказывать, как болезненно умирали мои родители при падении дирижабля. Но… никогда не думала что скажу это… мне нужен твой совет». Лира издала судорожный вдох — холодный воздух въелся в легкие и скрутил живот. «Как вызвать северное сияние?». Лорд Азриэль молчал. Тогда женщина вернулась в реальность. Она продрогла до нитки. Каждая кость ныла, будто их трижды сломали, прижгли кусочки заново, а потом, смочив, вывернули в немыслимых формах. С хрустом в спине Лира встала, сделала несколько неровных шагов и ступила к самому краю. Внизу распахнула свою всеобъемлющую пасть дымчатая темнота. Сняла варежки и запустила руки в обжигающий мягкий снег. Судорога ударила в грудь, кровь запульсировала в мозгу. «Что такое Пыль, отец?». Молчание. «Что за тьма, о которой говорил Пан?». А потом, посмотрев вдаль, Лира спросила себя, только себя: «Что такое север?». Север? Это пробирающий до косточек, пылающий голубизной ветер, тяжелый и опасный, словно заточенный нож, воздух, скользкая поверхность под ногами и ощущение свободы в истинном её проявлении: бесконечный зимний простор, за которым тает солнце и знание, что все это твое, лишь руку протяни. «Кто я?». Ты — девочка, которая спасла мир, успешная девушка, которая построила учёную карьеру, и нигде тебе равных не будет, а ещё ты женщина, которая позволила себя изнасиловать прямо на работе и лишь кровью и потом добившаяся того, чтобы тебе позволили провести аборт. Лира посмотрела в чернильные небеса и крикнула, что было сил, будто кричала на человек, сотворившего с ней такое: — Что ты такое?! А потом был свет.***
«Что там, Лира, по ту сторону сияния?». Лира не знала. Она смотрела в полосу зеленовато-голубого зеркала, в увенчанное острозубыми лунами небо другого мира, и… ей было страшно. У неё дрожали руки, подгибались колени, но она улыбалась, улыбалась, будто, снова трехлетняя, нырнула в озеро пышных луговых цветов. Грудь содрогалась от сдерживаемого смеха — то ли безумного, то ли просто счастливого. В разрезе её мира появился другой, совсем непохожий. Вместо одной луны там было три изогнутых, напоминающих когти месяца. Звезды, чью карту Лира изучала годами, разбросало совсем иначе. Не было Малых Медведиц и Змееносцев, были совсем непонятные, больше всего похожие на того едва заметного дракона. Внизу, если приглядеться, можно рассмотреть горячие пески и собранный из желтых кирпичиков город. Город, населённый… Лира прикрыла рукою рот, и видение изменилось, будто наслоившись на прошлое — так из гусеницы рождается бабочка. Вместо города, над которым вились ураганы крылатых теней, была серо-чёрная пустошь, а в её центре — человек, и он махал ей, махал Лире. И Лира помахала в ответ. Больше не было апокалипсической холодной земли, погружённой в вечный мрак: теперь, посреди сверкающего на солнце снега стоял другой мужчина, печальный, бородатый и с разбитым носом. Он был таким крохотным, меньше мизинца, но женщина легко его разглядела. Даже рассмотрела глаза — стальные и дикие, как у волка! За его спиной расстилался зимний ландшафт: бесконечная пустыня, усеянная бороздами, и далёкие остроконечные ледники. — Эй! — Лира знала, что он не услышит, и все же позвала. — Привет! Человек смотрел не на неё. Он плёлся куда-то, с трудом шевеля ногами и заваливаясь то в одну сторону, то в другую. Ничего, кроме страдания, на этом сухом лице не было. Вглядываясь в эти стальные глаза, глаза, из которых выкачали любовь и счастье, она… узнала себя и Уилла. Это был взгляд человека, разделённого со своим деймоном. «Лира?». «Пан?». Она почувствовала его запах, ощутила крохотные мягкие лапки на плече, при том, что Пантелеймона здесь не было. Лира потянулась к нему, как тянется испуганный ребёнок к матери, и их сердца забилась одновременно. Пантелеймон прижался к ней, разделяя тоску по мирам, которые она не сможет посетить, и страдание от возвращений в прошлое. В тот миг, когда… Лира ахнула. Она поняла, что человек из зеркала вселенной напоминает её мучителя. У того тоже была борода и глаза, серые, как свинец, но лицо у него было моложе и необычайно красиво. Лира считала его красивым. До тех самых пор, пока он не заметил — она к нему неровно дышит. — Ты сказал, тьма наступает, — произнесла женщина, и от движения её рта полопались губы. Лира не обратила внимания на боль. Она вытерла кровь рукавом и продолжила говорить, но уже громче: — Ты сказал, она наступает! Что это за тьма, Пан? Что ты чувствуешь? Куница долго молчала, словно страшась той правды, которую собирался раскрыть миру. А может, он боялся тьмы. Тьма живая и может услышать. — Пан?.. «Она там, Лира. В других мирах. И эта тьма… этот мрак… Я вижу его повсюду: в городе драконов, за спиной этого мужчины, повсюду. О, Лира! Моя драгоценная! Даже я, твой деймон, не могу передать, насколько боюсь грядущего!». Полярная звезда подмигнула им с небосвода. Седые льды покачнулись. Многовековой снег поддёрнуло пеленой. Лира поспешно отошла от края. Холодная радуга, до которой невозможно достать рукой, снова поменялась, и в её малахитовой призме возникли новые образы: другой Оксфорд, в котором Лира безошибочно узнала мир Уилла, Читтагацце и даже обитель мёртвых. А потом и они пропали, и на место им пришли странный остров, затерянный в океане и чем-то напоминающий лицо гиганта, полыхающая рубиновыми языками огня деревушка… Тяжело дыша, женщина отвернулась. «Спускайся», — попросил деймон. — Мне страшно, Пан. Что же это? Я не вижу ничего странного, кроме других миров, но таких чистых и видных без всяких приборов. И это ощущение… скорой беды. «Я знаю, — а потом добавил тверже: — Спускайся, Лира Сирин». И она выполнила просьбу Пантелеймона. В этот момент северное сияние замерзло, словно его сразили здешние холода, и… исчезло. «Мы со всем справимся. Вместе».