Скрипка, Чайковский и капелька новогоднего волшебства

Лёша особо даже и не помнил, как добрался до своей квартиры — мыслями он был все еще там, у приоткрытых дверей зала, и завороженно наслаждался ангельским скрипачом. Он так не умеет — и это, честно говоря, довольно обидно. Он же играет все в точности по нотам, изучает биографию композиторов, читает исследования и анализы, чтобы лучше понимать посыл автора, слушает профессионалов — но так у него не выходит: заворожить, проникнуть в сердце и затронуть там важные-важные струны человеческой души. Почему? Почему не получается? Что он делает не так? Как научиться такому? Подобные вопросы роятся в голове каждый раз, когда он слушает ту игру, к которой стремится. Правда, лицо ангельского скрипача показалось смутно знакомым, а имя осело на языке. Лёша медленно пробует его, раскусывает по буквам, будто пытаясь понять этого парня. Может, попробовать найти его? Хотя сколько Кириллов в Питере… Да и не факт, что он здесь живет — раньше-то Лёша с ним ни разу ни сталкивался. Он бы точно запомнил такую примечательную личность. Но с духовных мыслей приходиться перейти на мысли бытовые: в квартире довольно прохладно, Лёша даже не обедал, а сейчас уже половина десятого, а завтра нужно быть бодрым для прослушивания. Поставив чайник на плиту и с тяжким вздохом распечатав новую пачку ролтона, он прошел в ванную, где простоял минут десять под горячим душем, наконец согреваясь. Больше наслаждения, увы, дано не было — чайник призывно засвистел, уведомляя своего хозяина о готовности. Уже лежа в своей постели, Лёша продолжал вспоминать ангельского скрипача, его образ все вертелся и вертелся в голове, не давая заснуть. Зато есть один плюс — мысли о нем выскакивали на первый план, отодвигая волнение перед прослушиванием. Лёша, конечно, хотел бы познакомиться с ним не только в одностороннем порядке. Наверняка тот очень творческая личность, любит ходить по музеям и в театр, а в свободное время рисовать — как говорится, талантливый человек талантлив во всем. А в том, что Кирилл талантлив, Лёша ни капли не сомневался — сам же, собственными ушами слышал чарующую игру, которая и сейчас отдается мелодичным эхом где-то глубоко-глубоко, в туманном подсознании. Наутро Лёша с удивлением осознал, что выспался и чувствует себя довольно воодушевленным. Еще даже не появилось волнение перед прослушиванием, у него в запасе довольно много времени — жизнь не так уж и плоха. Еще бы было бы неплохо установить дома ёлку, хотя бы веточки — поднять праздничное настроение, которое, увы, на нуле. Раньше примерно в это время они с Лизой уже начинали вовсю планировать Новогоднюю ночь, закупались подарками и подбадривали друг друга в ожидании любимого праздника. Почему-то в голову пришла шальная мыслишка — очаровательно новогодний ангельский скрипач в праздничной мишуре, счастливо смеющийся. Сердце как-то тоскливо сжалось, но Лёша помотал головой, отгоняя наваждение, прилипшее к нему, как банный лист. Ему такое точно не нужно, сейчас в фокусе скрипка. И блондинистые скрипачи, ага. Которые подозрительно не хотят вылезать из головы. И что в нем такого особенного? В том, что играет он лучше Лёши и у него скрипка поет так, что её песнь до сих пор гулко пульсирует глубоко в душе? Ну так это и Сергей Викторович так играет, но такого же нет. Впрочем, зачем еще больше об этом думать, если и так каждая мысль пронзена застрявшим мотивом, который вертится в голове все время, что Лёша тратит на будничные дела: душ, завтрак, уборка. Лишь на мгновение мотив замер, уступив яркой мелодии любимого каприса — Лёша решил разыграться заранее, и неважно, что до прослушивания еще четыре часа. Так спокойнее, так правильнее — пока пальцы скачут по грифу, а внимание отвоевано скрипичной музыкой. Зато все оставшееся время до прослушивания Лёша провел будто в анабиозе — все проскальзывало мимо него, в голове переплелись волнение, тоска по Лизе, мелодия ангельского скрипача, его каприс — эта какофония буквально разрывала мозг, эгоистично перетягивая одеяло Лёшиного внимания на себя. Словно в трансе он добрался до метро — даже мороз не привел его в чувство, хотя от него сразу же леденело всё тело. Настроение было просто на нуле, и речь даже не про праздничное — тут бы и обычное обуздать. На самом деле, в моментах особенного волнения Лёша всегда вел себя не как обычно — становился или очень раздражительным — так что мог сорваться на ни в чем не повинных людях, либо начал до трясучки волноваться — до степени обмороков. Ему эта реакция очень не нравилась, но контролировать её, увы, никак не получалось. Даже браслетик с разноцветными бусинами, который сплела ему Лиза перед отъездом и наказала носить его, не снимая, особо не помогал. Сейчас, если честно, больше всего хотелось отвести душу и просто поиграть на скрипке — что угодно, даже «Чакону» Баха, лишь бы немного успокоиться. А музыка всегда дарила спасение — среди изящно сплетенных нитей нот Лёша чувствовал себя на своем месте — собственно, именно поэтому он и пошел в консерваторию. Не то чтобы было много вариантов — да и Лёша особенно не раздумывал, лишь узнав о возможности профессионально заниматься музыкой. И теперь он стоит в этой самой консерватории, дрожа от волнения, хотя даже до репетиции остался час. Скрипка, разумеется, от мороза расстроилась и была такой холодной, будто слеплена искусным мастером из чистого льда. Лёша в нетерпении настраивал инструмент, дергая за колки слишком резко. Играть каприс не хотелось, и он с лету перешел на трепетно любимого Вивальди: знаменитая «Гроза» из не менее известных «Времен года». Знал её он наизусть — выучил практически в тот же момент, когда стало получаться более-менее правильно. Собирая ноты на смычок, он особо не раздумывал — просто играл, как хотелось, просто чтобы отдохнуть, отпустить осторченевшую тревогу. Было даже немного все равно на то, что выходит — его волновал лишь только сам процесс извлечения музыки. Проверенный способ успокоиться работал, как швейцарские часы — обеспокоенность прошла, наконец уступив место рациональной работе мозга. Но Лёша продолжал играть все, что приходило в голову — остановиться сейчас кажется настоящим преступлением, кощунством и грехом против самого себя. Он не следил за временем — лишь за мелодией, вырывавшейся из него. И, на удивление, ему нравилось то, что выходило, он искренне наслаждался собой и своей музыкой. А время не летело — но шагало семимильными шагами, и Лёша чуть не упустил момент, когда в зал стали подтягиваться остальные студенты, бледные до жути. Не одного Лёшу колошматит перед прослушиванием — здесь все мечтают о месте в оркестре, сулящим блестящую карьеру. Лёша сошел со сцены — он никогда не любил привлекать к себе внимание, предпочитая оставаться в тени. К нему тут же метнулся Юра — кто бы сомневался. — Привет, о гениальный из гениальнейших, — шутливым поклоном голов поприветствовал его друг. — Не забыл ли ты в своих треволнениях о сегодняшнем приеме, который твоя благословенная персона клялась посетить? — Шут ты, Юрка, — хмыкнул Лёша. — С тобой-то забудешь, а как же, — в ответ ему прилетела самодовольная улыбка. Лёша был уверен, что Юра тоже волнуется — но скрывает это за привычной клоунской маской. Все справляются с тревогой по-разному, и это нормально, но Лёша все равно не понимает, как можно быть таким веселым в такое тяжкое время. Хотя, может, у Юры есть человек, которому он жалуется и с которым ему легче. У Лёши вот есть Лиза — но грузить ее своими взрослыми проблемами не хочется, пусть лучше она рассказывает о Рождестве и ее замечательных английских одноклассниках, чем будет переживать за него. — Какой есть, — от неожиданного ответа Лёша чуть не подскочил. — Ты, конечно, волнуешься, но тебе не стоит в себе сомневаться, — проницательно подметил Юра с доброжелательной улыбкой. — Спасибо за поддержку, конечно, но ты сам-то как? — Сойдет, — махнул тот рукой. — Ну не пройду и не пройду, ниче страшного не будет. В зал, хлопнув дверьми, вошел Сергей Викторович, выглядевший довольно помятым. За ним тенью следовал Олег Давидович, непривычно довольный собой в частности и жизнью в целом. — Массовый прогон, и побыстрее, — поздоровавшись с ними кивком головы, резко кинул преподаватель. И вереницей потянулись произведения студентов — Паганини, Вивальди, Бетховен, Чайковский… На Лериной Крейцеровой сонате в зал совсем неожиданно ворвался еще один студент. Лёша повернулся, чтобы посмотреть на того, кто умудрился опоздать на репетицию перед прослушиванием, да так и застыл, не в силах скрыть свое изумление. Это был он — тот самый ангельский скрипач Кирилл, казавшийся безбожно далеким — но он здесь, и прямо сейчас сверкает белозубой улыбкой, здороваясь с преподавателями под ошеломленный шепоток студентов. — Фига, — к нему наклонился Юра, — а чё тут Гречкин-то делает? Лёшу так и прошибло током. Так вот что за Кирилл — он не просто так показался смутно знакомым. Видел он его, правда, только в инстаграмме, но известен он был не только тем, что являлся сыном миллиардера, но и тем, что оказывался во всех передрягах города. Не то чтобы Лёша специально этим интересовался — но мельком слышал. И что эта скандальная личность делает на прослушивании в консерваторский оркестр? Слишком отличался тот образ ангельского скрипача, которого Лёша видел вчера, с вот этим вот наглым Гречкиным, ворвавшимся посреди игры Леры — что считается довольно неприличным в круге музыкантов. Но тому, видимо, попросту начхать на эти приличия — он ещё нагло прошествовал прямо под сцену, явно смущая играющую Макарову — она только чудом не запнулась. На удивление, никто, кроме Лёши, даже не возмутился такому беспардонному поведению — все были в благом шоке — за исключением преподавателей, разумеется — те даже не отреагировали на внезапное появление Гречкина. Лёша был… в смятении? С одной стороны, они с Кириллом знакомы не были, а то, что он увидел, наверное, случайность или помутнение рассудка, и стоило бы все это забыть, как дурной сон. С другой стороны, Лёша почему-то чувствовал себя преданным или обманутым — словно его поманили прекрасной мечтой, а она рассыпалась прахом, оставляя лишь привкус разочарования на языке. Но где-то глубоко теплилась какая-то глупая надежда непонятно на что. Ну а вдруг? В конце концов, скоро Новый год — а, как он сам и говорил Лизе, в это время года чудесам положено случаться. Он покосился на Гречкина, вальяжно расположившегося в опасной близости от него самого, и Лёша почему-то напрягся. Зато один плюс от внезапного гостя есть — волнение плавно перекочевало с прослушивания на присутствие Гречкина. Почему это так волновало его, Лёша не понимал, но догадывался. Потому что Гречкин, каким бы известным нахалом он не был, играл по-настоящему божественно, так, что брало за душу и затрагивало важные струны. А Лёша теперь боялся ударить в грязь лицом, потерять свой статус лучшего студента консерватории. А еще теперь в лице блондинистого типа существовала угроза, что он не займет место первой скрипки. Конечно, такая вероятность была и до этого, но была гораздо меньше — Лёша все же адекватно оценивал свои силы и понимал, что его шансы достаточно высоки, особенно если он ничего не запорет. А теперь есть Гречкин, который довольно серьезный конкурент, насколько Лёша успел его вчера оценить. И как он не догадался, что тот тоже будет на прослушивании — ведь Сергей Викторович говорил Кириллу про это, но, увы, фразы учителя прошли мимо сознания, в котором билось только сплошное восхищение ангельским скрипачом. Вот теперь и разгребай последствия своей невнимательности, Лёша. Как будешь справляться? Или, может, сразу сдашься? Зачем сопротивляться, если исход и так практически ясен? Дурак ты, Макаров. И зачем только поступил в консерваторию? Возомнил себя великим скрипачом? Ага, как же. Сам же знаешь, как ты ничтожен. Лёша тряхнул головой, почти жалобно прося надоедливый голос паники с самокритикой замолкнуть. Ну появился конкурент, ну и что? Так даже интереснее будет. — Макаров! — легкий шлепок по затылку легкой рукой Юры отрезвил и привел в мало-мальски пригодное состояние. — Я тут для кого распинаюсь шепотом, дабы не потревожить играющих? — Прости, — виновато улыбнулся Лёша и еще раз махнул головой, вытряхивая остатки тревоги. — Я просто задумался. — Даже не буду спрашивать, о ком, — он понимающе зыркнул в сторону Гречкина. — Ты сам не свой сегодня. Я понимаю, прослушивание и все такое… Но оставайся в нашей реальности, иноземец, а то выдашь себя, — в привычной манере тараторил Юра с комичной серьезностью. — Обязательно, — усмехнулся Лёша, перевел внимание на сцену, где по очереди разыгрывались его однокурсники, и по привычке окунулся в мир музыки. Как-то довольно быстро наступила его очередь, а собственная игра пролетела смазанным моментом, но вроде довольно неплохо — Сергей Викторович даже похвалил и в очередной раз напомнил, что ему не стоит волноваться. — Если бы я мог не волноваться, я бы не волновался, — шепотом проворчал Лёша внимающему Юре, получив в ответ ухмылку. Но разговаривать товарищи не стали — на сцену взошел Гречкин собственной персоной. Весь зал полностью умолк — исчезли привычные шепотки, все уставились на Кирилла в ожидании, видимо, хлеба и зрелища. Лёша, конечно, примерно знал, чего от него можно ожидать, но все равно застыл в хрупком предчувствии чего-то прекрасного. Гречкин ухмыльнулся, глядя на все это внимание к своей персоне, и словно отключился от всего внешнего мира, лишь начав играть. Он будто был не здесь, а среди этой музыки, он был не её создателем — он был её частью. И эта увлеченность завораживала, привлекала внимание. Лёша буквально чувствовал, как его, завлеченного Кириллом и его мелодией, утягивает на дно, потому что это же просто… Просто невероятно, и в Лёше вместе с восхищением нарастает безнадежность — он точно не получит место первой скрипки. Он так не играет, он безбожно далек от такого. Лёша даже пытался найти ошибки Кирилла, оплошности, неточности — и они, конечно, были — но все это оставалось таким неважным на фоне душевности и певучести исполнения. Нет, это точно полная безнадега. В воздухе будто повисли последние ноты «Чаконы», и только после того, как Гречкин спрыгнул со сцены, студенты ожили и с новой силой стали шептаться. Юра тут же юркнул к Кириллу, сходу знакомясь и о чем-то оживленно вещая. Лёша чувствовал себя вымотанным вконец, и ему это очень не нравилось. В конце концов, скоро прослушивание, а на нем нужно в любом случае выложиться на сто процентов — в оркестр, пусть и не на первую скрипку, его возьмут, а там, глядишь, когда-нибудь и дослужится до места первой скрипки. — Так, замолчали все, — на весь зал гаркнул Олег Давидович. — Продолжай, Серый. — Теперь, когда меня все слушают, — выделив последние два слова, стал говорить Сергей Викторович. А Лёша позорно прослушал начало, увы. — Я напомню вам, что не стоит волноваться и переживать. В любом случае, вас оценят, а выше головы не прыгнешь, — он развел руками. — Скоро придет наше многоуважаемое жюри, — тон так и сочился сарказмом. — Очередность сейчас повешу на дверь зала. Ожидаем, как обычно, в коридоре. Ну, желаю удачи всем, — Сергей Викторович поднял руки и сжал кулаки — он обычно их так и подбадривал. Студенты высыпали из зала, а в коридоре тут же — ожидаемо, конечно, — окружили Гречкина. Лёша не хотел, но его тоже случайно затянуло в круг — или не совсем случайно, а благодаря Юре. Сразу полились вопросы, из которых Лёша невольно узнал достаточно интересные вещицы. Кирилл, оказывается, тоже учился в консерватории — только вот сами учителя посещали его дома — проще говоря, был он на домашнем обучении. Лёша, правда, сомневался, что в консерваториях бывает домашнее обучение — но за деньги чего только не бывает. А денег у Гречкиных немало, они же миллиардеры. И откуда только их берут? На остальные ответы в довольно нахальной и нагловатой манере Лёше было побоку — Гречкина спрашивали о тусовках, машинах и всем том, чем он делился в соцсетях. Лёша бы лучше спросил, как у него получается играть так, чтобы цеплять душу, но он молчит, просто впитывая в себя Гречкина, его какой-то мурчащий смех и мимолетный заинтересованный взгляд холодных глаз. Один плюс — тревога перед прослушивание ушла насовсем, уступив место здравому пофигизму. Куда больше волновал сейчас белобрысый музыкант, метавший в него странные взгляды и думающий, что никто ничего не замечает. Но вот пришло судьбоносное время в лице списка прослушивания. Лёша последний, Гречкин первый, Юра торчит где-то посередине. Логика сего порядка непонятна совсем, но раз преподаватели так решили — кто же с ними будет спорить? Уж точно не Лёша. Лёша лучше лишний раз повторит свой каприс — хотя бы беззвучно, перебирая ноты пальцами. Но спокойно ожидать свою очередь ему не дали — из зала вновь раздавалась Баховская «Чакона» в исполнении Гречкина. Лёша замер, даже не дыша — влился в музыку, подмечая каждую ошибку и неточность и даже не зная, радоваться ли этому. Он за Гречкина не волновался — ему ведь на руку все его ошибки и проколы. Но почему-то Лёша был до предела напряжен — он, кажется, дышать начал только после того, как последние ноты растаяли в воздухе. Он ожидал, что, как только Кирилл выйдет, на него все набросятся — но такого не случилось. Сам Гречкин тоже был удивлен этим фактом, но, видимо, ему на это было наплевать. По нему и так видно, что ему наплевать на всех, кроме себя. Самовлюбленный и нахальный павлин, вот кто он! За спиной Лёши раздалось тактичное покашливание. Правда, обернувшись, он сам чуть не закашлялся от неожиданности. Перед ним стоял Гречкин собственной персоной, сияющий, как начищенная монета. — Подошел познакомиться, — ответил тот на вопросительный взгляд Лёши, не сулящий ничего хорошего. — Я Кирилл, — он протянул руку и усмехнулся, очевидно зная о том, что сам-то в представлении не нуждался. — Лёша, — он настороженно пожал протянутую ему тонкую ладонь, оказавшуюся очень теплой и по-девчачьи нежной. — Слышал, как ты играешь, — улыбнулся Кирилл. — Очень красиво. Лёша помедлил с ответом, не веря в услышанное. Гречкин… восхищался им? Да не может такого быть. Точно это неспроста. — Спасибо, конечно, но ты себя-то слышал? — Разумеется, — он самодовольно вскинул голову. — Я знаю о том, что моя игра прекрасна и все такое, бла-бла-бла, — с поразительным равнодушием заверил его Кирилл. — Часто такое говорят? — понимающе отозвался Лёша. — Ну еще бы. Тебе-то, я уверен, тоже часто об этом говорят, — пронзительный взгляд теплых глаз. — Ну типа, — Лёша помялся, не зная, говорить ли Гречкину о том, как он далек от его игры. — Сулят мне блестящую карьеру и всё такое. — А тебе самому нравится? — Да, — уверенно ответил Лёша. — Я без скрипки жизнь свою не представляю. Это просто… отдушина какая-то. Кирилл кивнул и смерил Лёшу серьезным взглядом, будто сканируя и определяя свое отношение к нему. Кажется, Лёша все же прошел эту проверку, потому что Кирилл расплылся в широкой искрящейся улыбке и перевел разговор на какую-ту ерунду. Лёша даже потерял счет времени, завлеченный в разговор с Киром — тот постоянно шутил, рассказывал истории из жизни, открывая Лёше незнакомый ему мир светских раутов и вечеринок. С ним было легко делиться сокровенным, да и в целом — с Кириллом было правильно и как-то особенно хорошо. Но пришел момент прослушивания, и в Лёше вновь прорезалась тревога. Он направился к двери, выслушав пожелания удачи и отправив к черту по сто раз. В последний момент, буквально перед входом в зал, к нему прилетел хриплый шепот: — Не волнуйся, играй для себя. Я в тебя верю. И как так получилось, что в него верит сам Гречкин, который чисто теоретически должен быть его соперником и врагом? Но волнение и правда поутихло — правда, ненадолго — пока он не увидел судей. Теперь понятен сарказм Сергея Викторовича. В одном из кресел восседал Игорь Константинович — а об их разборках с Сергеем Викторовичем судачила вся консерватория. Рядом с ним сидела красноволосая девушка и блондинистый парень — наверное, с других факультетов или вообще со стороны, так как с ними Лёша знаком не был. Ну и, конечно, несравненный Сергей Викторович. Вдохнув побольше воздуха в попытке успокоиться, Лёша вежливо поздоровался с жюри, зашел на сцену, уложил скрипку на плече и незаметно кивнул Олегу Давидовичу. Где-то в подсознании мелькнула злая мысль о том, что надо было не с Гречкиным лясы точить, а повторять каприс — но время вспять не повернешь. Лишь только смычок сдвинулся с места — Лёша почувствовал себя в своей стихии. Нужно было выдаться на все сто — и он честно старался, выигрывая каждую ноту, вылепляя музыку отточенными движениями смычка. Каприс пролетел так быстро, что Лёша даже не заметил — просто в один момент оказалось, что уже все. Сразу стало легче, будто он избавился от тяжкого груза. Теперь от него уже ничего не зависит. Как только он вышел за двери, к нему с объятиями кинулся Юра, поздравляя и уверяя в удачном прослушивании. Лёша нащупал взглядом Кирилла, который в ответ одобрительно улыбнулся. — Теперь ты, Лёшенька, от вечеринки не отвертишься! — ликующе оповестил его Юра. — Ну и ладно, — махнул рукой Лёша. И правда можно позволить себе капельку отдыха — он бы, конечно, предпочел отдых другого характера, но почему бы не попробовать что-то новое? Когда их пригласили для оглашения результатов, сердце билось в груди, как бешеное. Он даже не уловил, какие позиции и места заняли его однокурсники — он вышел из своего транса только когда назвали его фамилию. — Макаров и Гречкин, — Игорь Константинович обернулся на коллег. — Мы так и не пришли к согласию, кто из вас будет первой скрипкой. Поэтому пока вы оба будете учить первую партию, а затем, по итогам прослушивания уже сюиты мы решим, кто будет первой скрипкой, а кто просто первой партией. Лёша застыл в каком-то смятении и непроизвольно оглянулся в поисках Кирилла. Тот стоял, напряженно сведя брови и уставившись немигающим взглядом на Игоря Константиновича. Что же, первоначальные Лёшины планы рушатся, как карточная башня — но он, увы, и сам не знает точно, плохо это или хорошо.