***
Двадцать пятого июля, ровно в пять часов вечера, Юля стоит возле Старбакса — черное платье с открытыми плечами, почти доходящее до колен, туфли на каблуках, изящная цепочка на шее. На сгибе руки висит клатч, в ладонях зажат картонный стаканчик. Странно признаваться в этом даже себе самой, но она немного нервничает — и непонятно, отчего: то ли от предстоящей свадьбы (не своей же, господи, нашла повод нервы потрепать), то ли от первой реальной встречи с Лерой (и это не так уж маловероятно, как кажется, — ну и что, что они позавчера познакомились). Лера появляется на горизонте как раз в тот момент, когда Юля подумывает достать сигарету. Стоит только Юлиному взгляду зацепиться за девушку — мысли о вредной привычке исчезают так же быстро, как появились. Черт, она, конечно, знала, во что Лера будет одета — более того, она сама выбрала этот вариант из пяти предложенных, — но… она и представить не могла, как это будет выглядеть в жизни. Она и представить не могла, что из-за этого ей придется подбирать с асфальта собственную челюсть. Лера находит ее взглядом спустя пару секунд — замечает в толпе красные волосы, а затем и платье, увиденное на картинке еще позавчера. Она растягивает губы в широкой радостной улыбке, машет Юле рукой. Они двигаются друг к другу сквозь толпу, останавливаются в полуметре. Юля чувствует себя по-настоящему глупо, но не может отвести от Леры взгляда — настолько потрясающе та выглядит в костюме-тройке, сшитом, похоже, на заказ. — Тебе хоть прям щас на подиум, — говорит Лера, беззастенчиво окидывая ее взглядом. — Спасибо. — Юля чувствует, как краснеет. — Ты тоже… прекрасно выглядишь. — Ага, — хмыкает Лера — похоже, не воспринимает Юлины слова всерьез, — только знаешь, в чем проблема… — Она придирчиво окидывает себя взглядом, поправляет лацканы и бабочку на шее, снимает невидимые пылинки с рукавов. — Я вот только вчера обнаружила, что у меня абсолютно нет… — она задирает брюки, демонстрируя Юле носки с оранжевыми лягушками, — …нормальных носков. Тупо, да? — Нет, вовсе нет, — возражает Юля, качая головой. Совсем не тупо. В любой другой ситуации, с любым другим человеком Юля, может, посчитала бы это нелепым, неуместным. Но Лера в этом своем контрасте выглядит абсолютно очаровательно, и ничего с этим не сделаешь. — Ну ладно. Главное, что ты будешь единственная, кто знает об этом. — Лера улыбается, качается с пятки на носок. — Ну… пошли? Она делает шаг навстречу к Юле и вдруг берет ее под руку. Юля кидает на нее удивленный взгляд, но вдруг понимает: они ведь теперь пара. Лера просто ведет себя соответственно своей роли — и ничего больше. Но идти вот так вот, рядом с ней, чувствовать запах ее парфюма и обнимать ее крепкую — гораздо крепче, чем у самой Юли — руку оказывается неожиданно хорошо. Юля уже давно ни с кем не чувствовала себя так… комфортно. По крайней мере, с тех пор, как они с Игорем расстались… А теперь она идет на его свадьбу. Ого. — Я немного волнуюсь, честно говоря, — признается Лера минут пять спустя, когда Юля так сильно увлекается собственными мыслями, что даже забывает об ее присутствии рядом. — Почему? — Никогда на свадьбах не была. — Лера жмет плечами. — Слышала, там иногда бывают конкурсы с бутылками… Юля — неожиданно даже для себя самой — прыскает со смеху. — Что? — удивленно косится Лера. — Звучит очень иронично с учетом того, что Игорь — мент. — А что тут такого? Юля переводит на нее недоверчивый взгляд и вздыхает так тяжело, как будто ее только что попросили объяснить дошкольнику весь курс астрофизики. За пару секунд размышлений она проходит абсолютно все стадии принятия и уж было открывает рот, чтобы объяснить мем про бутылки, но Лера со смешком ее перебивает: — Боже, я просто шучу. Видела бы ты свое лицо. — Уф, — вздыхает Юля. — Я в своей жизни только про ментов и бутылки не рассказывала, конечно. — Так что? Чего мне ожидать? — От свадьбы? — рассеянно переспрашивает Юля, скользя взглядом по лицам встречающихся на пути людей. — А я не знаю… Как-то не интересовалась программой. Но ты не переживай, никто не заставит тебя участвовать в конкурсах с бутылками, если ты сама того не захочешь. Ок? — Ок, — соглашается Лера. Пару минут молчит, обдумывая что-то про себя. — Можно спросить? — Валяй. — Почему вы с Игорем расстались? Юля ничего не отвечает и даже не поворачивается — взгляд цепляется за Неву, на которой красиво бликует заходящее солнце, — и можно подумать, что она и вопрос-то не услышала; но через пару минут она все-таки смотрит на Леру с легкой улыбкой на губах — улыбкой, полной неловкости и вины. — Я его бросила в день свадьбы, — отвечает Пчелкина. — Просто сбежала, знаешь. Как самый безответственный человек на свете. Он меня любил, конечно, — и любит до сих пор, — но такое для него было немножко уже слишком. И я его в этом не виню, — куда-то в сторону, уже совсем не Лере, договаривает она. — Но здорово, что вы, по крайней мере, остались друзьями. Я мало знаю примеров, подобных вашему. — Да, — Юля вдруг широко улыбается, — это точно. Очень здорово. Хотя выражение «остались друзьями» не совсем верное — они всегда ими были, даже когда встречались. Юля всегда в первую очередь воспринимала Игоря как друга, нежели как… партнера. И в этом, видимо, крылась вся суть проблемы.***
Юле Пчелкиной семь лет. У родителей шумное застолье, на столе стоят салаты, водка и вино; гости не приводят с собой детей, так что Юле приходится самой себя занимать. Она достает кукол, играет в «дочки-матери», но это быстро ей надоедает. Потом она решает соорудить себе укрытие в гостиной, расставляет стулья, двигает кресло и натягивает сверху одеяло, под ним — подушки. Но и там — в одиночестве — оказывается не слишком весело. Несколько минут она кружится на кухне, пытаясь обратить на себя внимание родителей, но те совсем ее не замечают, а когда наконец замечают — ругаются и кричат, чтобы не мешала взрослым и не грела уши. — Да я и не думала даже, — со слезами обиды на глазах бубнит Юля, отворачиваясь от матери. «Нужны мне ваши разговоры… про подорожавшие продукты в магазинах». Хотя когда речь заходит о том, за кого там «выскочила наконец» Людка с соседней улицы, Юле все-таки становится интересно. Людку-то она знает и даже любит — хорошая тетка, всегда ее конфетами угощает, — а вот зачем и куда она выскочила, Юле непонятно. И не больно ли это — выскакивать? Может, она ушиблась? Но Юля не успевает дослушать, потому что мама выпроваживает ее обратно в гостиную и поплотнее закрывает дверь, напоследок одарив гневным разочарованным взглядом. Юля стискивает зубы и сжимает ладони в кулаки, чувствует, как по лицу жгучими дорожками катятся слезы. Она утирает их резким движением руки, не позволяя себе плакать. Хочет уж было убежать к себе в комнату и захлопнуть дверь — так, чтобы аж стены задрожали, — но неожиданно останавливается посреди гостиной. Взгляд цепляется за интересную картинку по телевизору; на носочках, словно боясь спугнуть, она подходит ближе и садится напротив, на пол. Показывают документальный фильм про космос и про космонавтов, рассказывают про Армстронга, Гагарина и прочих. Когда речь заходит о Валентине Терешковой, Юля придвигается еще ближе и прибавляет звук. Женщина в космосе. Первая женщина в космосе. Тем вечером, досмотрев передачу, Юля категорично решает стать космонавткой. Все мечты о карьере певицы отходят на второй план; космос притягивает ее сильнее. Она сооружает из пустых картонных коробок и скотча ракету и шлем и до самой поздней ночи носится по дому; воображение помогает ей добраться до Луны и установить там свой собственный флаг — флаг Юли Пчелкиной; воображение помогает ей построить дом на Марсе и подружиться с парочкой инопланетян. Она чувствует себя такой счастливой, что почти готова сравнить это чувство в груди с невесомостью, о которой говорили по телевизору. Почему-то Юле кажется, что они должны быть похожи. Забыв обо всех прежних обидах, окрыленная новой мечтой, она влетает на кухню посреди разговора — и все вдруг замолкают, обращая на нее свои взгляды. — Угадайте, кто я? — спрашивает она, снимая «шлем» с головы и вставая в героическую позу. — Несвоевременно активная девочка, которой давно пора спать? — поднимает брови отец. Юля хмурится: — Вот и нет! — и поднимает вверх «шлем». — Смотри, разве не узнаешь, что это такое?.. Я космонавтка! — Ох, как здорово, милая, — отвечает отец, ласково касаясь ее головы ладонью. — Очень хорошо, что ты придумала новую игру, но… — Это не игра! — снова живо возражает Юля, отпрянув. — Я просто… тренируюсь. Когда я вырасту, я на самом деле стану космонавткой. Я полечу в космос и буду ходить по Луне, — и делает несколько шагов по кухне, изображая, как именно она планирует это делать. Дядя Коля и тетя Лена смеются над ней, и Юле, обычно охочей до чужого внимания, не нравится, как они это делают. Как будто… как будто она сказала что-то невообразимо глупое. Она хмурится, глядя на них. Мама где-то сбоку тоже посмеивается — не так противно, как эти, но все равно обидно и больно, и эта ситуация ощущается как самое настоящее предательство. — Дочка, — ласково говорит она, обнимая ее, — не женское это дело — космонавтика. Женщина должна быть хозяйкой, хранительницей очага. — А что его охранять? Нападает кто? — недовольно бубнит Юля. Мама — уже захмелевшая — целует ее в макушку, еще сильнее прижимает к себе, и Юля рада бы выбраться, да сил маловато. — Это… фигурально выражаясь, понимаешь? — Но, мам… я по телевизору видела. Валентина Терешкова стала первой женщиной в космосе! Она летала на ракете! — Это неправильно, — мягко отвечает мама, — это ненормально. Это против природы — когда так. Мужчина должен быть добытчиком, а женщина… — ...хозяйкой, — глухо договаривает Юля. Сердце в грудной клетке бьется так же быстро, как в прошлом году, когда она со всех ног бежала от бродячей собаки. — Точно, — говорит мама, прижимаясь к ее голове щекой. — Когда ты вырастешь, ты будешь домохозяйкой, как твоя мама. Найдешь себе мужа, который сможет тебя обеспечить, и родишь ему детишек. Детишки все решают. Космос и прочая ерунда — это для тех, у кого детишек и мужа нет. Ночью, около часа, мама поправляет ее одеяло, целует в лоб и выключает ночник. Юля молча отворачивается к стенке. Внутри противно и пусто, и хочется что-нибудь сломать. Но она лежит неподвижно. И о невесомости она больше никогда не думает. Юле Пчелкиной двенадцать лет. Когда она впервые видит кровь на трусах, у нее кружится голова. На глаза наворачиваются слезы, в ушах стучит, и как же так несправедливо, она ведь такая маленькая, она ведь еще совсем не пожила, неужели ей нужно умереть прямо сейчас? Весь опыт, полученный благодаря просмотру различных боевиков и драм по телевизору, наталкивает ее на абсолютно очевидный вывод: она истекает кровью и вот-вот умрет — кровь-то в организме не бесконечная, когда-то закончится. Она запирается в туалете с полной решимостью дождаться этого момента в одиночестве, слезы льются ручьями, ей больно, обидно, страшно и жалко, и она думает о тех наклейках, которые ей обещала подарить Маша, и о том, что она так ни разу и не покаталась на американских горках, и что Денис пригласил ее играть в приставку на следующих выходных, а она просто-напросто не доживет до них. Но проходит десять минут, затем двадцать, тридцать и сорок. Она все еще жива — она убеждается в этом, когда рука утыкается в стену, а не проходит сквозь нее, — и ей срочно нужно что-то придумать, потому что мама скоро спохватится. «Наверное, я больна», — думает Юля, переодеваясь. Больна. Неизлечимо. Смертельно больна. Может быть, она и не умрет в ближайшие пару часов, но счет идет на дни… может, недели. Месяц — максимум. Хотя вряд ли… если кровь продолжит лить такими темпами. Она выбрасывает грязные трусы и уходит к себе в комнату, где до самого вечера лежит, съежившись от боли. Нужно бы встать сделать уроки на завтра, но голова начинает кружиться, стоит ей только приподняться с кровати, поясницу ломит так, словно вместо позвоночника раскаленный прут, а изнутри ее всю сдавливает тисками. Она не понимает, чем заслужила такое наказание, и даже пытается молиться — в голове кое-как, со скрипом, ворочаются затертые слова молитв, которые она слышала от матери. Мама приоткрывает дверь в комнату и на пару секунд зависает на пороге. — Юль? Юля хочет спросить «что?», но от боли не может выдавить ни слова — получается только нечленораздельное мычание. — Что с тобой происходит? Мама проходит дальше, щелкает кнопкой светильника, шарит по столу и в конце концов присаживается на кровать рядом с Юлей. Гладит ее по плечу через одеяло, касается волос пальцами. — У тебя температуры нет? — спрашивает мама — непонятно, зачем, потому что тут же лезет проверить лоб ладонью. — Да не горячая вроде… Где болит, солнышко? — Нигде, — шепотом отвечает Юля. — Юль. Ты взрослая девочка, давай по-честному. Или мне вызвать «скорую»? Юля, как может, мотает головой, но не двигается. Мама слегка отодвигает одеяло, и Юля вздрагивает от неожиданности, хватается пальцами, пытаясь натянуть его обратно по самые уши. Видимо, такая реакция пробуждает в маме подозрения — и укореняет уверенность, что под одеялом есть что-то, что от нее скрывают, а значит ей обязательно нужно это увидеть. Она снова хватает одеяло и тянет на себя; Юля сопротивляется всего пару секунд — на большее не хватает сил, — и мама выдергивает одеяло у нее из рук. Юля ожидает шокированного вскрика «о господи!», боже ты мой, Юля, ну почему ты раньше не сказала, что истекаешь кровью, мы бы что-то придумали, но теперь уже поздно — слишком много ее из тебя вытекло… Но мама без всякого выражения смотрит на красное пятно, расплывшееся по белой ткани с цветочками, и лицо ее проясняется. Она приносит Юле обезболивающее и чай с лимоном и медом, а потом показывает, как пользоваться прокладкой, и все это на самом деле оказывается не смертью, а штукой под названием «месячные». — А такое у каждой женщины есть? — спрашивает Юля спустя пару часов, когда боль наконец ослабевает. — Да, и это абсолютно нормально, — подтверждает мама, поправляя одеяло. — Как бы странно это ни выглядело. — Я думала, что умру, — признается она. — Да, это мой промах, — озабоченно бормочет мама, отводя взгляд. — Я постоянно забываю, что ты у меня уже совсем взрослая. Надо было рассказать тебе раньше, чтобы это не так шокировало. Но, в любом случае, первый раз — всегда страшно. Потом привыкаешь. — Потом?! — в ужасе восклицает Юля, едва не подпрыгивая на кровати. — Это будет снова? — Да, дорогая, — с печальной улыбкой кивает мама. — И как… часто? — Каждый месяц. Ближайшие для тебя тридцать-сорок лет. Юля падает на спину и закрывает лицо руками. За свои двенадцать лет она еще в жизни не ощущала себя настолько отчаянной и беспомощной. Перспектива ежемесячно выдавливать из себя некое количество крови не через вену в руке убивает ее настолько, что в следующий раз она заговаривает только спустя полчаса. — Но зачем это нужно? Для чего это нашему организму? Почему я должна страдать просто потому, что я — девочка? — Это твой долг, как будущей матери, — как можно более мягким тоном отвечает мама. — Твой организм растет и меняется, и месячные — самое явное свидетельство того, что ты больше не девочка — ты женщина. Способная зачать и выносить ребенка. Природе абсолютно плевать, что тебе всего двенадцать, милая. — Но… но я же не должна делать это прямо сейчас, да? — на всякий случай уточняет Юля. С одной стороны идея родить ребенка вот прям щас кажется сущим бредом, с другой — сегодня она узнала, что все женщины, оказывается, ежемесячно истекают кровью по сути природы своей, и ничего с этим не сделаешь, и это правда, это не фантастический вымысел. Так что Юля бы не удивилась, если бы мама продолжила в том же духе: «Раз твой организм теперь функционирует как надо, пользуйся им на все сто, нечего на жопе ровно сидеть». Ужас. Она ведь даже не знает, как делать это!.. Ну, то самое, в общем. С мальчиками. — Ох, солнышко, вовсе нет, — успокаивает ее мама. — Не сейчас. Но однажды. Я родила тебя в двадцать девять лет, твоя тетя родила твою сестренку, когда ей было… Но Юля уже не слушает. В голове только и крутится это противное «однажды» — как топор, занесенный над шеей, в руках опытного палача. Рано или поздно он отделит твою голову от туловища, и ничего с этим не сделаешь. И однажды ей придется родить, чтобы быть женщиной. Это случится. Не сейчас. Но однажды. Юле Пчелкиной семнадцать лет. На день открытых дверей МГУ она приходит одна, потому что давно уже привыкла самостоятельно разбираться со всем, что происходит в ее жизни. Их собирают в небольшую группу и устраивают экскурсию, женщина с туго завязанными на затылке волосами и планшетом рассказывает о факультетах и весьма лениво, но четко отвечает на вопросы. Юля по большей части держится обособленно от всех, молчит, ничего не спрашивает и ни о чем не говорит, но слушает внимательно. Какой-то седой старичок с усами-щеткой, которого они встречают в одном из коридоров, окидывает их группу внимательным взглядом из-под густых бровей и улыбается. Когда его взгляд останавливается на ней, Юля мелко вздрагивает. Ну почему она? Всегда она? — А вы здесь что делаете, милочка? — спрашивает он, неприятно улыбаясь — Юля не может понять, что такого неправильного в его улыбке, но она ей не нравится. Она не отвечает, потому что не знает, что; вопрос ставит ее в тупик, и она может только глазами хлопать. — В смысле — что я здесь делаю? — спрашивает она, когда находит в себе силы говорить. Он не обращает на нее внимания, поворачивается к женщине с пучком и говорит — как бы по секрету, но даже не пытаясь понизить тон голоса: — Никогда не понимал, зачем таким красивым девушкам нужно высшее. Кто-то в толпе начинает тихо хихикать, кто-то поворачивается, чтобы с интересом взглянуть на Юлю — а что, и правда вот прям настолько красивая? вот прям даже высшее получать не надо? — и Юля чувствует, как щеки начинают гореть от стыда. — Ну Пал Саныч, ну что вы абитуриентов мне смущаете… — бормочет женщина с пучком, неловко улыбаясь, и кидает на Юлю виноватый взгляд, но ничего не говорит. — Да я же просто шучу! — Старичок выпрямляется и взмахивает рукой. Потом вдруг переводит взгляд на толпу будущих студентов и подмигивает: — Или нет… И толпа смеется еще громче, еще веселее, и Юле вдруг становится так противно, так тошно, что хочется вот прям здесь, на полу, лечь и наизнанку вывернуться, или ногтями лицо себе расцарапать, чтобы уже не быть такой красивой в его глазах, чтобы не чувствовать этого всепоглощающего стыда — за себя, за свое тело, за свое женское начало. Может быть, тогда бы люди начали оценивать ее ум, ее навыки и ее стремление к журналистике, а не ее внешний вид и почему-то до сих пор свободное местечко в матке. Может быть, тогда она станет человеком, а не… а не женщиной. Группа, отсмеявшись, движется вперед — без нее, и она остается стоять посреди коридора в одиночестве, низко склонив голову и сжав ладони в кулаки, из последних сил сдерживая так и рвущиеся наружу слезы обиды и злости. Женщина с пучком, заметив ее отсутствие, возвращается и кладет руку на спину, слегка гладит по плечу. — Не обращайте на него внимания, дорогая, — ласково говорит она, пытаясь заглянуть в Юлино лицо. — Он старый, и никто здесь уже не воспринимает его всерьез. Вы ведь сами не верите в то, что красивые девушки не должны получать высшее, а? Юля качает головой, шепчет: — Нет. Женщины ничем не хуже мужчин. Но как же хорошо было быть… мужчиной, думает вдруг Юля. К мужчинам нет столько требований, они могут делать в своей жизни все, что только захотят. Никто не требует от них срочно жениться и нарожать кучу детей, никто не шутит над их «беспомощностью», никто не говорит им, что без жены они ни на что не способны. И Юля, пожалуй, готова поклясться собственной головой, что ни одному мужчине на свете никогда не приходилось слышать в свой адрес фразу «И зачем таким красивым парням нужно высшее?..» Юле Пчелкиной двадцать лет. Они знакомятся на вписке каких-то общих друзей, когда она сидит на подоконнике пустой кухни и смотрит в окно. Он влетает на кухню, прижимая какую-то тряпку к лицу, судорожно шарится по ящикам и матерится так, как не матерятся, наверное, даже самые заправские сапожники. — Ты что ищешь? — все-таки решается спросить Юля. — Аптечку ебучую, — отвечает он — и поворачивается к Юле, убрав тряпку от лица, — на лбу огромная кровоточащая рана, и все его лицо выглядит как одно сплошное месиво. — Ты подрался? — Ага, ебать, — кивает он, снова отворачиваясь, чтобы заглянуть в последний ящик, — с дверным, нахуй, косяком, сука, блять… Да твою!.. И тут нихуя! Сказал — на кухне, блять! — В ванной она, — говорит Юля, спрыгивая с подоконника, и без спроса хватает пострадавшего за руку — тот даже не сопротивляется. Они протискиваются сквозь пьяных (или, местами, накуренных) студентов и закрываются в ванной комнате, где, слава богу, никто еще не додумался потрахаться. Юля колдует над раной на чужом лбу, попутно пытаясь вспомнить имя, но вспоминает только то, что парень, кажется, мент. Когда она заканчивает, он представляется сам: — Игорь, — и протягивает ей руку для рукопожатия, и Юлю приятно удивляет это, потому что, кажется, ее впервые воспринимают как равную себе. Такое с ней редко случалось. Если быть точной, никогда. — Юля, — говорит она, пожимая его руку. Пару часов спустя они сидят вдвоем на подоконнике, на том же месте, где до этого Юля сидела одна; в квартире блаженная тишина, только отдаленно слышно, как в спальне особо активные личности играют в бутылочку, а в гостиной — уже никому не интересные — поют «Joy Division». — Ты куришь? — спрашивает Игорь, доставая смятую пачку из кармана. — Да, — зачем-то отвечает Юля. Она в жизни не держала сигарету в руке. — Врушка, — хмыкает Игорь, щелкая зажигалкой. — Может, перестанешь выебываться и дашь попробовать? Игорь удивленно на нее смотрит, а потом протягивает уже подожженную сигарету, пожимая плечами: — Держи, раз так. Они так и сидят вместе до самого утра, курят, кутаясь в куртки, встречают рассвет, разливающийся над крышами многоэтажек. Тем же утром, перед тем, как расстаться, Игорь целует ее — его губы оказываются на вкус как водка, сигареты и кровь, и Юля, конечно, представляла свой первый поцелуй гораздо более романтичным, но она его не отталкивает; наоборот цепляется за него, как за спасательный круг, обвивает шею руками и льнет всем телом. Игорь улыбается ей — так тепло и уютно, как будто они уже сто лет знакомы, — записывает свой номер в ее телефон — и это Юле тоже нравится. Не ультимативное «я тебе позвоню», а ненавязчивое «не знаю, захочешь ли ты позвонить мне, но очень надеюсь, что да». Юля добирается домой только к десяти часам утра — на дорогу уходит гораздо больше времени, чем обычно, потому что она то и дело тормозит, чтобы коснуться губ пальцами или разблокировать экран телефона и посмотреть на новый контакт под именем «Ваш покорный слуга». Все это ощущается как сон и наваждение, и Юля не понимает, почему с такой готовностью бросилась на шею к первому же встречному парню, обратившему на нее внимание, почему так вцепилась в него — словно он для нее и правда что-то значит. А потом вспоминает протянутую руку, и что-то щелкает в ее голове. «Если замужества не избежать, — думает она, глядя на себя в зеркало в прихожей, — то уж лучше я выйду замуж за мужчину, который проявляет ко мне хотя бы базовое уважение». А уж любовь… Любовь — дело десятое, как всегда говорила мама. Юле Пчелкиной двадцать три года. Игорь, по ощущениям, дожидается самого неуместного момента, чтобы сделать ей предложение. Это происходит, когда она стоит в душе с намыленной головой. Он заходит в ванную — Юля видит его силуэт боковым зрением за шторкой — и пару секунд молчит. — Юль, я тут подумал… — Пельмени в морозилке, я вчера покупала, — наугад отвечает она, не давая ему продолжить. Он делает паузу. — Нет, слушай. Здорово, конечно, но я не об этом. — А что такое? — Может, выйдешь за меня? Может. Игорь весь такой. Весь он в этом единственном может. Может, пойдем на свидание? Может, съедемся? Может, хочешь заняться сексом? И никогда «давай». У нее пена в ушах и глазах, горячая вода работает с перебоями, устраивая контрастный душ, а Игорь стоит за шторкой — в футболке с Микки Маусом и тапочках — и спрашивает ее, не хочет ли она выйти за него замуж. Необязательно, но может быть все-таки хочет. Сердце на мгновение подскакивает куда-то в горло, оглушая ее своим ритмом, и ей даже приходится схватиться за стену, чтобы не упасть. Момент, которого она ждала так же сильно, как и боялась. Ждала — потому что это позволит ей наконец навсегда закрыть эту дурацкую тему с родителями. Боялась — потому что не знала, каким будет ее муж. Но теперь ведь она знает. Она знает Игоря, а Игорь — хороший, и он никогда не делал ей ничего плохого, никогда не обижал ее, и это, наверное, главное. Какая разница, что она вовсе замуж не хочет, если у нее нет выбора. Уж лучше она выйдет за Игоря, чем за какого-нибудь мудака, который будет бухать и бить ее по вечерам. Когда Юля понимает, что ответа нет слишком долго, она выдавливает из себя одно-единственное «да». «Хорошо», — неловко бормочет Игорь и уходит, закрывая за собой дверь. Ей становится стыдно, так стыдно, что даже жарко, хотя из душа все еще льется ледяная вода. Когда она споласкивает волосы и выходит из ванной, замотанная в полотенце повыше груди, то первым делом широко улыбается Игорю и целует его в щеку, стараясь убедить его в собственном счастье. Может быть, убедить и себя саму. Заодно. Они планируют свадьбу на май, хотя мама всячески противится этому («Всю жизнь маяться будете»), покупают Игорю костюм, а Юле — свадебное платье, и, надо признать, в нем она выглядит просто потрясно, и ни один из их общих знакомых не упускает шанса сказать, какая они прекрасная пара. Десятого числа Игорь обзванивает составленный ими список гостей, чтобы сделать объявление и заодно пригласить на банкет. Двенадцатого Юля выбирает зал, и они вместе думают о дизайне (останавливаются на светлых тонах мебели и сиреневых вазочках с цветами на каждом столе). Пятнадцатого Игорь признается ей, что никого еще не любил так же сильно, как ее, и что он до ужаса счастлив стать ее мужем, а двадцатого она не приходит на свадьбу — в свадебном платье, с фатой на голове, она садится на такси и мчит как можно дальше, настолько, насколько хватает денег, и до самого позднего вечера сидит в первой попавшейся на пути кафешке. Перед Игорем стыдно, и она отправляет ему сообщение с одним-единственным словом — «Прости». Но о своем поступке она не жалеет, и ей кажется — впервые за три года она сделала хоть что-то правильное. Впервые за три года она чувствует себя свободно и спокойно. Впервые за всю жизнь Юля выбирает не надиктованные обществом правила, а себя саму. С Игорем она позже объясняется лично, потому что, как бы то ни было, он ни в чем не виноват и не заслуживает такого обращения, и Юля любит его, правда, любит, — но не так, как ему хотелось бы, и не так, чтобы выйти за него замуж и быть счастливой при этом. Она объясняет, что, на самом деле, никогда этого не хотела и что, стоя перед входом в свадебный зал, поняла: для нее это — шаг в пропасть, микстура с ядом, тяжелые кандалы. Не потому, что с Игорем, а потому, что замужем. Игорь относится с неожиданным пониманием и ни в чем ее не винит. «Я, наверное, обо всем давно знал, — делится он. — Просто врал сам себе». Юле Пчелкиной двадцать восемь лет. Чужие недоуменные взгляды обращаются к ней сразу, стоит ей только переступить порог банкетного зала. «Это не твой праздник, — говорят они, глядя на нее. — Это праздник девушки, которой хватило совести не сбежать от своего жениха». Игорь появляется перед ней неожиданно — будто из-под земли вырастает. — Ты пришла! — Он тепло улыбается, приобнимая ее, и только после этого обращает внимание на Леру рядом: — Привет. Ты?.. — Лера, — представляется она, пожимая его руку. — Приятно познакомиться. Юля ничего о тебе не рассказывала, — говорит он, кидая на Юлю укоризненный взгляд. — Да, мы… совсем недолго вместе, — Лера неловко улыбается, и Игорь, видя это, кивает. — Расслабься. Я, в любом случае, рад, что у Юльки есть такая девушка, как ты. Мне приятно видеть вас двоих здесь. И… — Он оглядывается в поисках кого-то. — И Ире тоже, я уверен. Правда, я в душе не ебу, куда она делась, — уже тише бормочет он. Юле приходится изо всех сил прикусить нижнюю губу, чтобы не засмеяться. Ей кажется, если она позволит себе проронить хотя бы смешок, то обязательно впадет в истерику прямо здесь. — Надеюсь, тут поблизости нет такси, — шутит Игорь, подмигивая им, и стремительно куда-то уходит — наверное, на поиски невесты. — Кажется, он совсем на тебя не злится, — комментирует Лера, глядя ему вслед. — Нет, не злится. Совсем. Только про такси иногда шутит. Давай найдем что-нибудь выпить? — Уже? Мы же только пришли, — слабо протестует Лера, но все же идет за ней следом. Юля всерьез жалеет, что перед тем, как прийти, не побрила голову налысо; ее красная прическа, известная на всю гребаную Москву, уже давно воспринимается как бренд, и на свадьбе, кажется, нет ни одного человека, кто не обратил на нее внимания. Разделить толпу присутствующих на родственников жениха и родственников невесты оказывается просто: первые смотрят на нее с раздражением и недоумением («зачем пришла? опять демонстративно сбежать?»), вторые — с интересом («что тут забыла Пчелкина?»). Потому что о той ситуации никто, кроме гостей на свадьбе, что бессмысленно прождали невесту несколько часов подряд, так и не узнал — Игорь лично запретил давать комментарии желтушникам, которые с такой надеждой пытались разведать какую-нибудь сенсацию. Пара сплетен, кажется, все же просочились в СМИ, но источники были такими ненадежными, что никто даже не обратил внимания, и Юля тогда, четыре года назад, едва ли не благодарила богов за это — про нее и так гуляло слишком много неприятных слухов. Впрочем, продолжает гулять. Именно поэтому Юля подумала, что притащить на чужую свадьбу девушку в качестве своей пары — хорошая идея. Просто потому, что хуже уже явно не станет. — Почему все так на тебя смотрят? — шепотом спрашивает Лера, наклонившись к ее уху, когда Юля останавливается у столика со спиртным. — Помнишь, я тебе говорила, что у меня есть небольшой блог в интернете? — Да, но… — Лера достает телефон из кармана и пару секунд копается в нем с той же сосредоточенностью, что Юля выбирает выпивку. — Слушай, полмиллиона — это, на твой взгляд, небольшой блог, да? — Крохотный, — бормочет Юля, виновато улыбаясь. — Прости. — Да ничего. — Лера задумчиво чешет бровь и сует телефон обратно в карман. — Сама виновата. Стоило погуглить твое имя, чтобы знать, со знаменитостью какого масштаба я общаюсь. Я попаду в интернет под громким заголовком «Юля Пчелкина закрутила интрижку с девицей»? — Интрижку с девицей, — задумчиво бормочет Юля и в этот же момент решает, что начать, пожалуй, нужно с вина. — Вообще-то да, это вполне возможно. Снова прости. — Ну… — Лера переминается с ноги на ногу, оглядываясь в поисках папарацци, притаившихся за столиками и цветочными горшками, — ну и ладно. Все равно никто из моих близких особо и не надеялся, что я гетеро. А вот на брата пока надежды есть… Но это они пока про его богатого мужика не в курсе. Юля поворачивает голову и пару секунд удивленно смотрит на Леру, пытаясь понять, серьезно ли она все это говорит. Лера поднимает брови, на лице — ни намека на шутку, и с Юлиных губ вдруг срывается хохот. Она всучивает в Лерины руки еще один бокал красного полусладкого и уводит ее за локоть подальше от основной толпы. — Богатый мужик — это хорошо. — Да? — с сомнением уточняет Лера. — А богатая женщина — еще лучше. — Твоя правда. Они замолкают на какое-то время, стоя поодаль и наблюдая за остальными, словно зрительницы, пришедшие на спектакль. Разочарования Юля не чувствует, только тупую обиду, но и ее пытается задавить — ни к чему; нет причин делать удивленный вид, она изначально знала, как к ней отнесутся здесь, она изначально знала, что лишняя на этом празднике жизни, что по-хорошему нужно было остаться дома — приготовить поесть, дописать статью, погладить кошку, глянуть серию сериала. Сделать вид, что ничего особенного в этот день не происходит — и не произойдет. Она пришла просто потому, что знала: для Игоря это имеет большое, просто громадное значение. Она не могла обидеть его, не могла подвести. Не могла пропустить еще одну его свадьбу. Она должна быть здесь — ради него, и терпеть все эти взгляды тоже должна — ради него. Потому что он никогда на нее так не смотрел. И никогда не посмотрит. Этого ей достаточно. Но — Юля делает большой глоток вина, — но ей все же стоит держаться подальше по крайней мере от родственников и приятелей Игоря. Никому не понравится, если она начнет драку на свадьбе (хотя какая русская свадьба без драк, правда?), а она обязательно начнет, если к ней будут цепляться — взгляды она терпеть может, но не плевки в лицо. Лера слегка толкает ее локтем: — А кто, собственно, невеста из всех этих людей? Юля внимательно оглядывается по сторонам, задирает голову, пытаясь выглянуть над толпой, и тут же, как по мановению волшебной палочки, видит Иру, вошедшую в зал. Если не знать, что она невеста, никогда не догадаешься: нет ни фаты, ни привычного всем белого платья. Ира одета скромно, почти неброско, — черно-синее платье до колен, распущенные волосы, черные туфли на невысоком каблуке. Игорь выходит за ней следом и подхватывает под руку — Юля видит только их макушки, пропадающие в толпе. Спустя несколько минут они добираются до них, Ира приветливо улыбается, Юля тянется, чтобы обнять ее, шепчет на ухо: — Поздравляю, милая. — Спасибо, — отвечает девушка. Когда они разрывают объятия, она протягивает Лере руку: — Ира, невеста. — Выглядишь роскошно, — делится Лера, пожимая ладонь. — Лера, Юлина девушка. — Вы замечательно выглядите вместе, — искренне улыбается Ира, — рада за вас. Надеюсь, никто не станет обижать вас здесь, но если что — свистите, я лично вышвырну отсюда за шкирку любого, кто доебется. — Мне кажется, я постепенно начинаю понимать Игорев вкус в женщинах, — хмыкает Лера и тут же слегка тушуется, будто сказала лишнего, но Ира и Игорь только понимающе хмыкают. — У вас все хорошо? Вижу, спиртное было успешно найдено. — Ира указывает взглядом на полупустой бокал в руках Юли и подмигивает. — Свадьба не совсем стандартная, если что; конкурсов, боюсь, не будет, но будет много выпивки, еды и… и скоро дадут музыку. Надеюсь увидеть вас на танцполе. — Как — без конкурсов? — с притворным разочарованием восклицает Юля, прикладывая тыльную сторону ладони ко лбу. — Я так хороша в конкурсах с бутылками… Лера рядом хихикает, пытаясь спрятаться за бокалом, Игорь за Ириной спиной корчит Юле гримасу. Ира смеется в ответ и виновато жмет плечами: — У Игоря вьетнамские флэшбэки, так что мы решили убрать их из программы… — И-и-ира, — тянет Игорь; глаза расширяются. Он осуждающе качает головой. — Это просто предательство. Ты же моя жена, в конце концов. — Жена? — удивленно переспрашивает Юля. Игорь пару секунд смотрит на нее, как на дурочку; потом его лицо проясняется, он кидает взгляд на Иру. Та поднимает брови. — Да, — в конце концов отвечает она, — мы расписались пару дней назад, просто никому еще не сказали. Хотели сегодня объявление сделать… Игорь, кажется, решил начать пораньше, да, дорогой? Ира тихо смеется и обвивает его руку, прижимается щекой к его плечу — и выглядит такой счастливой, что даже удивительно. Юля чувствует легкую зависть, когда наблюдает за ними; ей никогда не стать такой же счастливой, взяв чужую фамилию, обвязав себя узами брака. Она знает это, знает точно, на сто процентов, наверняка; она, может, и сможет пережить это, сможет даже свыкнуться с новой ролью, но глубоко в душе будет несчастна — надолго, может, навсегда. — Ладно, — говорит Ира, переплетая их пальцы, — нам тут еще кое с кем поговорить надо, так что мы пойдем, окей? Не скучайте и зовите, если вдруг что. — Она касается Юлиного локтя напоследок. Юля залпом допивает свое вино. Лера кидает на нее сочувственный взгляд, забирает у нее из рук пустой бокал и отдает свой, из которого едва ли сделала хотя бы несколько глотков. — Ты как? — спрашивает Лера. — Мне показалось, у вас с Ирой хорошие отношения. Я даже удивлена. — Почему бы это? — Ну, знаешь… — Лера постукивает пальцами по бедру, раздумывая над своим ответом. — Есть же какой-то стереотип, что нужно ненавидеть бывших своего нынешнего и нынешних своего бывшего. Не говорю, что это хорошо и правильно, просто иные примеры редко встречаются. — Я люблю Игоря, — отвечает Юля, — и желаю для него только самого лучшего. Ира — определенно то самое «лучшее». Почему я должна ее ненавидеть? Просто потому, что когда-то была на ее месте? Ну так я сама от всего этого отказалась, сама все перечеркнула. — Ты очень мудрая женщина. — Балдеешь от наших разговоров? — хмыкает Юля. — Люблю твою осведомленность в мемах. Сколько, говоришь, тебе лет?.. — Сорок пять, а что? Хорошо сохранилась? — Очень.***
Спустя полчаса, когда Юля уже успевает выпить несколько бокалов красного полусладкого, гостей рассаживают по местам по какой-то хитровыдуманной схеме и накрывают на стол; за столом с Юлей и Лерой нет больше никого, и Юля очень этому радуется — не факт, что она смогла бы выдержать кого-то постороннего на таком близком расстоянии, особенно с учетом того, что эти посторонние смотрят на нее с нескрываемым отвращением в глазах. А вот с Лерой — хорошо, с Лерой комфортно и спокойно, и после каждой ее шутки, после каждого взгляда, который Юля понимает без слов, после каждого жеста, который кажется знакомым, — Юля думает: а мы точно позавчера познакомились? А мы точно-точно не были знакомы до этого долгие десятки лет? Потому что по ощущениям все именно так и есть. Юля не может объяснить, почему Лера вызывает в ней столько тепла, симпатии и доверия, но впервые решает не подавлять эти чувства в себе, впервые разрешает себе так скоро и с разбегу открыться кому-то совсем новому. И если она будет об этом жалеть — это, в любом случае, будет позже и в ее сферу волнения не входит; пусть у Юли Пчелкиной из будущего болит голова на этот счет, Юля Пчелкина из настоящего париться не хочет. Поэтому Юля расслабляется. Тиски, сжимающие ее обычно, когда она находится рядом с посторонними, ослабевают, а вместе с вином отпускают совсем, и Юля перестает следить за собственными движениями и словами. Лера отвечает ей тем же, улыбается широко, смеется искренне, открывается без страха и опасений, «вот, посмотри, это мой шкаф со скелетами, нравится?». И Юле нравится. Ее саму это удивляет, но она понимает — нравится. Господи боже, нравится. — Так что, ты… хотела бы выйти замуж однажды? — спрашивает она после небольшой паузы в диалоге, пытаясь занять мысли хоть чем-то, кроме пульсирующего в голове нравится. — Ох, ну… — Лера смотрит в сторону. — Это довольно сложный вопрос, на самом деле. Но скорее нет, чем да. Я бисексуалка, так что чисто теоретически я способна влюбиться в мужчину и — чисто теоретически — выйти за него замуж. Но я не вижу в этом большой нужды или смысла. Просто дополнительная бумажная волокита. — Она переводит взгляд на Юлю, хочет сказать что-то, но осекается. Потом хмыкает. — Хотела спросить «а ты?», а потом подумала: неловко как-то. Юля молчит, опустив взгляд в тарелку, задумчиво перегоняет оливку из стороны в сторону. Допивает вино. — Когда это все случилось, — начинает она, не глядя на Леру, — ну, со свадьбой… и Игорем… я долго ходила к психологу. Мы обсуждали, почему так вышло. Разобрали всю мою жизнь, от рождения до двадцати трех лет. Оказалось, что из-за… особенностей моего воспитания… из-за того, какую важность родители — и другие взрослые в моем окружении — придавали замужеству и материнству, я стала не желать этого, а бояться — до самых панических атак и всего такого. Я не хотела этого по-настоящему, как некоторые девушки хотят выйти замуж, потому что любят своего мужчину. Я просто понимала, что должна это сделать, потому что я женщина. Потому что с детства у меня была такая установка. И все это смешивалось в моей башке в нечто взрывоопасное: с одной стороны четкое понимание, что я не хочу и мне — лично мне — это не нужно, с другой — шепот родителей в голове, который говорит: «Без мужчины женщина — никто, Юлечка». В день нашей свадьбы оно и рвануло. Юля делает паузу, но так и не двигается, даже головы не поднимает; на сцену выходят Игоревы родители, чтобы сказать несколько слов в микрофон и поздравить сына и его — по их мнению — будущую жену, и Юля кожей чувствует их взгляд, на секунду обращенный к ней. Она не успевает сосредоточиться на мыслях об этом — Лера кладет ладонь на ее руку и слегка сжимает. Ничего, кроме поддержки, в этом жесте нет; и Юле вдруг правда становится легче. Боже, и что бы она делала здесь, если бы все-таки отважилась прийти одна… — Знаю, что мое мнение не имеет никакого значения, — говорит Лера, наклонившись к ее уху, — но я все-таки очень рада, что ты сбежала тогда со своей свадьбы. Если это кажется тебе трусостью, я готова поспорить: это невероятная сила духа. В принципе, быть одной — это большая смелость. Ты молодец. То, что у тебя есть вагина и матка, не решает ровным счетом ничего, кроме твоего пола. — Да, ты права, — грустно улыбается Юля и думает: «По какой-то причине твое мнение значит гораздо больше, чем ты подозреваешь». — Если бы это касалось лишь брака… Но все гораздо хуже. Меня отношения сами по себе пугают. Ни до, ни после Игоря у меня никого так и не было. — Никого? — вскидывает брови Лера. — Ты… совсем одна? Всегда? Ответить Юля не успевает, потому что на сцену выбегают Игорь и Ира, чтобы сделать объявление. Для Юли с Лерой сюрприза уже не получается, конечно, но возвращаться к беседе между собой оказывается не очень удобно, так как в зале повисает абсолютная тишина — все с благоговейным уважением ловят каждое слово жениха и невесты. Юля опускает взгляд к своему бокалу, в половину уха слушая речь, по большей части думая совсем о другом. Несмотря на то, что Лера выглядит абсолютно спокойно и не проявляет к ней неприязни, несмотря на ее слова, явно нацеленные поддержать, — несмотря на все это Юля вдруг чувствует острый прилив разочарования и жалости к себе, и господи боже, как же сильно ей хочется взять свои слова назад. Вернуться в прошлое, остановить себя, не говорить всего этого — не портить впечатление. Она чувствует себя лишней, чувствует себя ненужной, бесполезной и неуместной, и ей приходится приложить столько сил, чтобы не расплакаться прямо здесь и сейчас, что даже немного страшно. Лера, кажется, не замечает перемен в ее настроении — или просто делает вид, что не замечает, — внимательно слушает Игоря и Иру, не сводя с них взгляда, и вместе со всеми остальными аплодирует, когда они заканчивают свою речь. Юля теряется в пространстве и времени, выключается и снова включается уже тогда, когда в зале играет музыка, а многочисленные гости поднимаются со своих мест и отправляются танцевать. Лера тоже берет ее за руку, слегка тянет на себя, предлагая. — Пойдешь? — спрашивает. Юля пытается встать, но тело ее не слушается; она чувствует головокружение и тошноту, ей душно и нечем дышать, и в собственной голове становится так тесно, что хоть волком вой. — Мне нужно на воздух, — шепчет она. Точнее, пытается, — вместо этого изо рта вылетает что-то нечленораздельное. Неясно, как у Леры это получается, но она, кажется, понимает; ловко подхватывает ее, помогая встать, закидывает ее руку себе на плечо. Через несколько минут они выходят из свадебного зала и оказываются на заднем дворе или типа того — Юля слабо ориентируется сейчас, полностью полагаясь на Леру. Каменная дорожка едва-едва освещается тусклыми желтыми фонарями, глухо слышно ритмичную музыку, смех и разговоры — Юля чувствует себя все лучше и лучше с каждой минутой, с каждым пройденным метром, который отделяет ее от всех остальных. Они оказываются в беседке, увитой декоративными растениями; под потолком висят небольшие фонари, но Лера их не включает, и Юля даже не знает, как благодарить ее — такую тактичную, понимающую и догадливую. — Как ты? — спрашивает Лера. Пчелкина пожимает плечами: — Бывало и хуже. Дрожащими пальцами она открывает клатч и достает оттуда пачку сигарет, и на секунду замирает с кривой ухмылкой, потому что вспоминает: несколько часов назад она боялась закурить при Лере, потому что не хотела ее разочаровывать. А теперь ей уже плевать — терять больше нечего. Вряд ли Лера способна разочароваться в ней сильнее, чем теперь. Лера молчит, никак не комментирует и ничего не спрашивает, и Юля пытается отпустить ситуацию. Позор, конечно, и очень стыдно — но смысл переживать о мнении человека, с которым ты больше никогда не увидишься? Отношений она заводить не планировала. Дружбу — тоже. У нее хорошая жизнь и ей всего хватает. И какая разница, будет ли она после этого чувствовать себя так, словно лишилась одного из жизненно важных органов, — Лера в ней тоже не сильно нуждается, она на эту авантюру согласилась только потому, что на день планов не было. И требовать от нее большего Юля не имеет права. Мысли — сухие, строгие и немного жестокие — расползаются по ее голове так же, как никотин проникает в легкие, и все это немного приводит ее в рассудок после накативших чувств. Когда сигарета заканчивается, она чувствует себя спокойнее и легче. «Ничего этого на самом деле нет, — думает Юля, когда Лера берет ее руку в свою. — Не зацикливайся на иллюзиях — и жить будет проще». Нужно только дожить этот день и крышечкой не протечь. А завтра все будет как прежде, — она проснется в своей пустой квартире, в своей пустой постели, сядет за ноутбук и допишет эту гребаную статью, которая никому не нужна. А завтра все будет как прежде, — и это одновременно и пугает, и успокаивает.***
— Я думаю, нам стоит уехать, — говорит Юля, когда они стоят на крыльце и смотрят внутрь зала сквозь стеклянные двери. — Я только… с Игорем и Ирой попрощаюсь, ладно? — Окей, — кивает Лера, — я вызову такси и отыщу тебя. — Договорились. Юля возвращается в зал, принося с собой резкий порыв теплого летнего ветра. Никто не обращает на нее внимания, все почему-то стоят к ней спиной, образовав кольцо, и смотрят в центр. Когда Юля протискивается сквозь толпу, она видит Игоря с Ирой, танцующих свой свадебный танец под что-то мелодичное и очень красивое. Движения и жесты тихие, плавные; они танцуют, прижавшись друг к другу, словно в мире никого больше нет, и Юля наблюдает за ними от начала и до конца с замиранием сердца. Она снова приходит в себя только тогда, когда композиция заканчивается, а виновники торжества улыбаются и кланяются, и Игорь ловит ее взгляд в толпе и по-дружески подмигивает; у нее не хватает сил даже на улыбку в ответ. Лера находится рядом, стоит плечом к плечу с ней, лицо спокойное и расслабленное, и видно, что все, что здесь происходит, захватывает ее, как новый опыт, как новый мир, — все равно что наблюдать за шаманскими ритуалами африканских племен — сам такое вряд ли делать станешь, но посмотреть интересно: а вдруг и правда грозу вызвать смогут? Композиции сменяются, новобрачные исчезают из поля зрения, освобождая танцпол для всех, кто захочет потанцевать со своими вторыми половинками, и когда Юля уже собирается развернуться и уйти — Лера приглашающе протягивает ей руку ладонью вверх и улыбается. — Потанцуешь со мной? Юля чувствует, что стоит не совсем уверенно, да и в голове по-прежнему немного гудит, но в Лерином выражении лица мелькает что-то такое, что не позволяет ей отказаться. Она вкладывает свою ладонь в чужую и выходит на танцпол вслед за Лерой, затылком собирая недоуменные и осуждающие взгляды. Пару минут Лера и правда пытается вести ее, как положено, — одну руку кладет на талию, другой обхватывает ладонь; но Юля скоро обмякает в ее объятиях, и остаток композиции они просто покачиваются в такт, обнявшись. Лера наклоняется, горячее дыхание опаляет шею и ухо, и она шепчет: — Хочешь, я тебя поцелую? Пульс подскакивает, перед глазами плывет. Юля слегка отодвигается, чтобы посмотреть Лере в лицо. — Зачем? — Ну как. — Лера жмет плечами. — Я же все-таки твоя девушка, мне такое положено. Пусть все видят. Юля проглатывает горечь и, резко опустив голову, смаргивает внезапные слезы. — Нет. Не хочу.***
Она так сильно спешит покинуть свадьбу, что даже забывает о своем намерении попрощаться с молодоженами, — благо, те, словно чувствуя, попадаются ей на пути к выходу. Она чмокает Игоря в щеку и обнимает Иру, благодарит их обоих за приглашение и еще раз поздравляет с их днем. Даже если они и замечают, что с ней что-то не так, то ничего не говорят. Ничего не говорит и Лера, следующая за ней по пятам, хоть и на небольшой дистанции. Когда Юля у самых дверей хватает непочатую бутылку вина, она молчит тоже. Юля на нее не смотрит — боится того, что может увидеть на ее лице. Возле такси Юля пару секунд мнется, сжимая в руках прохладное стекло и машинально ковыряя пальцем этикетку, затем поворачивается к Лере: — Ну… пока? Лера поднимает брови и складывает руки на груди, всем своим видом словно говоря «нет, не пока», и смотрит на нее так же, как, наверное, могла бы смотреть на нашкодившего ребенка, которого любит несмотря на все его выходки. — В таком состоянии я тебя одну не оставлю. Садись, я поеду с тобой, — командует она. И, слыша ее тон, Юля даже не думает спорить. Они забираются на заднее сиденье, Юля называет свой адрес. Лера, пару мгновений понаблюдав за ее неловкими попытками открыть вино, отбирает у нее бутылку и делает все самостоятельно. — Спасибо, — бубнит Юля. Весь путь они проводят в такой же тишине, нарушающейся лишь болтовней радиоведущих и ревом мотора. Юля пьет вино быстро, маленькими глотками, и вскоре снова начинает чувствовать себя усталой, грустной и сонной; голова сама по себе падает на плечо Леры и так и остается там лежать. Просто потому, что Лера не возражает, — других причин Юле сейчас и не нужно. Она, видимо, успевает задремать, потому что резко просыпается от того, что ее треплют за плечо. В темноте ничего не видно, она с трудом фокусирует взгляд на силуэте Леры. Отдаленно чувствуется головная боль, и Юля тихо и капризно стонет. — Идем, Юль, — зовет Лера, протягивая ей руку. — Я тебя спать уложу. Поспишь — и тебе полегчает, ладно? — А в лоб перед сном поцелуешь? — бормочет Юля, выбираясь из машины. Ноги в туфлях подворачиваются, и Юля едва не падает — Лера предусмотрительно подхватывает ее за талию, другой рукой умудряясь захлопнуть дверцу машины. — Поцелую, — равнодушно отвечает Лера. — В какой квартире ты живешь? Нам на какой этаж подниматься? — А я… — Юля икает и тихо хихикает, — а я не помню. — Блять. — Лера прижимает ладонь ко лбу, пару секунд стоит на месте, над чем-то раздумывая. Помогает Юле опуститься на скамейку рядом с парадной. Взгляд то и дело расфокусируется, тяжелые веки опускаются, и ей приходится усилиями воли держать глаза открытыми — уже не в том возрасте, чтобы на скамейке ночевать. Лера достает телефон, с озадаченным лицом роется в нем, что-то печатает и замирает в ожидании. Кивает сама себе. — Все, идем. — Куда? — Спать. Она снова подхватывает Юлю за талию и не отпускает до тех самых пор, пока они не оказываются напротив нужной двери. Юле хватает координации на то, чтобы достать ключ из клатча, но не на то, чтобы попасть им в замочную скважину, поэтому эту тяжкую миссию она поручает Лере; та, конечно, справляется в считанные секунды. Когда дверь открывается, под ноги им в мгновение ока бросается черное и лохматое и убегает вниз по лестнице. — Это что? — Это… — Юля задумчиво смотрит ему вслед, прильнув к дверному косяку, — это Ракета. Заметно, да? — На лице почему-то появляется самодовольная улыбка. Лера кидает на нее недоуменный взгляд. Они даже не успевают обсудить свой план действий: Ракета возвращается обратно, несколько раз кружит вокруг их лодыжек, потираясь и мурлыча, и забегает обратно в квартиру. Лера облегченно вздыхает — кажется, еще и гоняться за кошкой по всему подъезду она желанием не горит. Лера помогает Юле зайти, придерживая ее за руку, и закрывает за ними дверь. Когда она поворачивается, Юля резво — даже, пожалуй, слишком резво для своей степени опьяненности — хватает ее за лацканы пиджака и тянет на себя; Лера от удивления не успевает сориентироваться, только упирается ладонями по обе стороны от ее головы — и смотрит во все глаза. — Помнишь, что ты спросила у меня, когда мы танцевали? — слегка неразборчиво, путаясь в словах и ударениях, шепчет Юля, и резкий запах выпитого ей вина, наверное, ударяет Лере в нос; но даже если так, Лера не демонстрирует своей неприязни, а Юле слишком плевать на подобные мелочи в этот момент. — Ты про… — Лера облизывает губы, — поцелуй? — Ага. — Юля кивает, чуть склоняя голову. — Можешь повторить свой вопрос сейчас? — Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловала? — переспрашивает Лера, словно не до конца уверенная в том, что правильно все расслышала. — Прямо здесь и сейчас, когда вокруг никого нет и у нас нет нужды притворяться парой? — Это единственная причина, почему я хочу этого, — бормочет Юля. — Потому что вокруг никого нет. Лера рассматривает ее лицо в темноте, и Юля честно пытается смотреть ей в глаза, пытается выглядеть серьезной и решительной, но голова кружится, и Лера кружится, и все вокруг кружится, и ей кажется, что они вот-вот сойдут с орбиты. Лера снова подхватывает ее, не давая упасть, и качает головой. — Нет. Я не могу так с тобой поступить. Не после всего, что ты рассказала мне там, на свадьбе, когда была… более трезвая, чем сейчас. Это будет неправильно. — Лера, ну пожалуйста. — Юля цепляется за ее пиджак, обхватывает руками шею и повисает, словно мартышка на ветке, и ей кажется: еще пара секунд — и она захнычет от отчаяния и негодования, как маленький капризный ребенок. — Почему ты не можешь быть не такой хорошей? Почему ты не можешь поцеловать меня, пока я пьяная? Почему не можешь заняться со мной сексом и уйти до того, как я проснусь? — Что-то вдруг, словно стрела, пронзает ее сознание, и она вскидывает голову: — Или я тебе просто не нравлюсь, а? Ты меня не хочешь? Лера приобнимает ее за талию, но только для того, чтобы Юля не свалилась на пол. — Дело не в том, хочу ли я, — нравоучительно объясняет она. — Я, может быть, и хочу. И я бы с радостью поцеловала тебя сейчас, может быть, мы бы и правда даже занялись сексом. Но я не могу. Понимаешь? не могу. Юля кривится в ответ и на несколько минут замолкает, будто смирившись. Лера пользуется возникшей паузой и полным отсутствием сопротивления, чтобы отвести ее в спальню и уложить на кровать. Потом она уходит куда-то (Юля не может даже предположить, куда и зачем, потому что возбужденное сознание скачет с мысли на мысль и не останавливается ни на чем конкретном), а когда возвращается, Юля сидит на кровати и плачет, уткнувшись в ладони. Плечи мелко подрагивают, у ног сидит встревоженная кошка. Лера садится рядом, бережно кладет руку на плечо. — Ты из-за меня плачешь? — спрашивает, проводя рукой по волосам. — Нет, — отвечает Юля, резко качая головой. — Нет, просто снова себя жалею. Какая я жалкая никчемная позорница. Настолько отчаялась, что навязываюсь таким ужасным способом. — Нет, — мягко возражает Лера, притягивая ее к себе, — нет-нет-нет, не говори так, пожалуйста, моя дорогая. Ты не жалкая и не никчемная, и уж точно не позорница. И если бы ты была трезвой сейчас, если бы ты могла оценивать свои слова и поступки без алкогольной дымки, которая мешает тебе сейчас, я бы с радостью сделала с тобой все, что пришло бы тебе в голову, клянусь. Юля слегка успокаивается, слушая Лерин голос; она укладывает голову на ее грудь и плавится под мягкими поглаживаниями по волосам; такая простая ласка, — но и ее она была лишена долгие, долгие годы. По своему собственному решению. — Если бы я была трезвой, ты бы поцеловала меня? — тихо спрашивает Юля. — Везде, где бы ты позволила, — честно отвечает Лера. — И мы бы занялись сексом? — Да хоть пять раз. Такие ответы Юлю, кажется, устраивают. Она совсем обмякает в Лериных объятиях, наслаждаясь ее простыми, но нежными прикосновениями и мягким полушепотом. Она снова успевает задремать и просыпается в тот момент, когда Лера аккуратно перекладывает ее голову со своей груди на подушку. Она вцепляется в Лерину руку мертвой хваткой, и та остается нависать над ней, обеспокоенно вглядываясь в ее лицо сквозь полумрак: — Что такое? — Лера. — Юля глубоко вздыхает. — Останься, пожалуйста, со мной на ночь. Ты можешь остаться? Пожалуйста. Просто… просто побудь со мной. Ты так нужна мне… — Она тяжело сглатывает и закрывает глаза, чтобы снова не расплакаться. Лера опускается рядом с ней, отвечает не сразу; Юля сначала чувствует прикосновение ее губ ко лбу, а затем слышит слова: — Конечно, я останусь. Сейчас только костюм сниму, ладно? А то неудобно в нем… Юля тихо, с облегчением хихикает и угукает, поворачиваясь на бок. Ракета запрыгивает на кровать, тыкается носом в ее лицо и, мурча, укладывается рядом. Лера в темноте шелестит одеждой, ходит по комнате, складывает вещи на стул, — Юля несколько раз успевает задремать, прежде чем вторая половина кровати снова прогибается под чужим весом. — Можно твой ноутбук взять? Я мультик себе включу, не хочу спать пока. — Бери, конечно. — Тут пароль. Юля сонно бормочет: — Моя любимая музыкальная группа. Лера угадывает правильный ответ с первой же попытки.***
Когда Юля открывает глаза, на часах половина восьмого. Голова раскалывается, во рту сухо, в глаза не то что песка насыпали — там, кажется, целая Сахара. Ракета прыгает с пола на кровать, с кровати на пол, топчется по Юлиной груди и тыкается носом в ее нос с заметной тревожностью; Юля, пытаясь ее успокоить, сгребает в охапку, и она поудобнее устраивается в ее объятиях. Несколько минут, пока Юля пытается вспомнить, кто она, где она и почему она, они лежат так. Воспоминания упрямо не хотят возвращаться к ней, но, стоит ей только коснуться своего телефона, они тут же лавиной сшибают все, что было в ее мыслях до этого. Юля вспоминает вчерашний день — от начала и до конца, в мучительно-мельчайших подробностях, и как же ей хочется, чтобы выпитый вчера алкоголь стер хотя бы некоторую их часть; но нет, все, как назло, целое и невредимое. Юля вспоминает их с Лерой разговор на свадьбе, вспоминает, как Лера тащила ее в беседку; вспоминает их танец и обжигающий шепот на ухо, и горечь в горле от вопроса про поцелуй — просто потому, что это показное, а не искреннее, — а откуда там искренности-то взяться? они на нее не договаривались; вспоминает, как Лера помогала ей усаживаться в такси, затем из него вылезать, придерживала за талию всю дорогу до квартиры, терпела ее приставания и успокаивала, когда она, как дура, расплакалась от жалости к самой себе. Она вспоминает это — и глухо стонет, закрывая лицо ладонями; щеки ее горят от стыда. А что было потом? Она шарит взглядом по потолку, силясь вспомнить. Что было потом, после того, как Лера наконец уложила ее спать? Кажется, она осталась… на ночь? Но почему-то это кажется Юле маловероятным. Да, она помнит, как умоляла ее остаться, ведь она так нуждается в ней, — но с чего бы Лере поступать так на самом деле? Будто у нее дел больше нет, будто ее дома никто не ждет. Будто она что-то для нее значит — первая встречная сумасшедшая, с которой она зачем-то притворялась парой. Но вторая ее подушка пахнет чужим парфюмом и шампунем, и Юля никогда ни с чем эти запахи не спутает: так пахнет Лера. А в ноутбуке оказываются открытыми вкладки с новостями спорта и каким-то мультиком со странным названием — «Дом Совы». И кажется, Лера и впрямь была здесь. Может быть, была даже до утра. С мазохистским наслаждением Юля вспоминает собственные слова в прихожей и тихо хмыкает. Лера оказалась слишком хорошей, чтобы не заниматься сексом с ней, пока она пьяная, но не чересчур — и это позволило ей покинуть Юлину квартиру до ее пробуждения. Ну, может, так оно и проще. Может, так оно и лучше, — ни к чему все эти неловкие прощания, когда не знаешь — то ли руку пожать, то ли в губы поцеловать. Они больше никогда не увидятся — и прекрасно. У Леры своя — прекрасная — жизнь, она учится в медицинском, гуляет с друзьями, легко заводит отношения и так же легко их рвет. Она молодая, у нее вся жизнь впереди, и Юля за нее рада. По крайней мере, ей так кажется. Она поднимается с кровати только к вечеру, когда голова наконец перестает болеть, да и в целом состояние приподнимается чуть выше отметки «ноль». Первым делом, подумав пару секунд, она пишет Игорю «ПРОСТИ» и отправляет стикер с котиком, у которого глаза на мокром месте. «Мне даже интересно, в чем ты винишь себя на этот раз», — пишет ей Игорь спустя минут пятнадцать. И тут же добавляет: «Я на тебя не злюсь и не обижаюсь, потому что не за что. Спасибо, что пришла на мою свадьбу. Хотя бы на одну из двух ;)» Юля показывает ему язык в телеграмном кружочке, он отправляет смеющийся эмоджи в ответ, и на душе становится чуть легче. Остаток дня она занимается привычными для себя вещами: готовит себе ужин, поливает цветы на подоконниках, кормит кошку, танцует под любимую музыку, дописывает статью и даже успевает глянуть фильм перед тем, как лечь спать. И жизнь возвращается, кажется, в привычное русло; дела по работе сменяются домашними — и наоборот, и она берет на себя все больше и больше обязанностей, чтобы не было времени подумать, день ото дня носится с одного конца Питера на другой, чтобы взять интервью или снять репортаж с места событий, и пытается — правда пытается — убедить себя в том, что это работает. От Леры не остается ничего, кроме стыдных воспоминаний, диалога в Телеграме, где последним сообщением висит ее «Я оделась, выхожу», и подушки, пропитавшейся ее запахом. Юля надеется — Юля мечтает, — что однажды воспоминания поблекнут и сотрутся, раскрошатся, как старые фотографии, и она уже не будет помнить касания ее рук так отчетливо, не будет помнить мурашки по коже, вызванные ее шепотом на ухо, не будет помнить ее смех и улыбку. Она надеется, что однажды, зажав их диалог в Телеграме, она найдет в себе силы нажать на мусорную корзинку. Она надеется, что однажды подушка выветрится, перестанет пахнуть ей, что этот запах больше никогда и ни о чем не напомнит. Она надеется, что когда-нибудь сможет забыть, насколько же хорошо было с Лерой — в тот единственный вечер, который они провели вместе, бок о бок, как здорово было хоть на секунду поверить, что такая, как она, может быть ее девушкой. Она правда надеется, — но вещи, которые любит Лера, постепенно все больше и больше проникают в ее жизнь. Вечерами она смотрит мультики, которые Лера советовала ей — тот самый «Дом Совы», «Время приключений», «Футурама», слушает ее любимые музыкальные группы и конкретно подсаживается на некоторые из них и даже покупает себе эти чертовы носки с лягушками. Забыть у нее не получается. Иногда, когда становится совсем худо, она несколько часов перед сном гипнотизирует взглядом их диалог в Телеграме — все надеется увидеть там хоть что-нибудь новое, кроме опостылевшего «Я оделась, выхожу». Но Лера тоже ничего ей не пишет. Лето плавно сменяется осенью, деревья теряют листву, люди, напротив, одеваются потеплее. За прошедшее время Юля пишет тридцать пять статей, записывает пару роликов на Ютуб, попадает на несколько мероприятий, где пытается слиться со сливками общества и узнать что-нибудь хоть немного интересное, и даже обмывает с Игорем и Ирой купленную ими дачу. — Ну, как там Лера? — спрашивает Игорь, передавая ей подожженную сигарету. Они сидят во дворе на раскладных рыбацких стульчиках, посередине — костер для шашлыка. Юля к тому моменту окончательно устает врать и поддерживать эту ложь месяцами, так что жмет плечами и, глядя куда-то Игорю за плечо, говорит: — Не знаю. Мы не общаемся. И девушкой она моей не была, мы просто… притворялись, потому что мне было стыдно идти на твою свадьбу без второй половинки. Когда она наконец переводит взгляд на его лицо, освещенное лишь уличным фонарем, Игорь удивленным не выглядит — даже напротив, выглядит так, будто именно этих слов от Юли и ждал. — Я знаю. — Знаешь? — Ага. — Откуда? Мы такие плохие актрисы? — Нет, вовсе нет, актрисы вы хорошие. Просто, когда вы уехали, она мне писала. Спрашивала, какой у тебя номер квартиры. Тогда-то я и понял. — Ебанешься ты сыщик, — ворчит Юля, складывая руки на груди. — Ну так да, в этом и смысл. Я же полицейский, Юль. Юля закатывает глаза. Диалог прерывает Ира, вернувшаяся из дома с пледом на плечах. — О чем болтаете? — Она усаживается рядом с Игорем и берет свой бокал с вином обратно в руки. — О Юлиных отношениях с Лерой, — отвечает Игорь, тыкая палкой в костер, из-за чего вверх поднимаются искры. Ира переводит взгляд с Игоря на Юлю и обратно. — А что с ними? — В том-то и дело, что ничего, — вздыхает Юля. — Ничего и не было. Никогда. Ира удивленно распахивает глаза: — Как это — не было? Юля коротко пересказывает ей всю историю их с Лерой отношений: как они познакомились в Тиндере, как целый день проболтали в Телеграме, а потом вместе на свадьбу пошли — да и, собственно, все. Негусто. Ира морщит нос: — Ну дела, Юль… — Да, я знаю, мне и самой стыдно за это. Теперь. — Я не об этом. Я о том, что вы общаться перестали. Самая огромная ваша ошибка, как по мне! — В смысле? Ира делает глоток вина, отводит задумчивый взгляд и пожимает плечами: — Знаешь, когда людям хорошо вместе — это всегда видно невооруженным глазом. И если бы ты на наш праздник пришла с кем-то, кто тебе совсем не симпатичен, я бы в жизни не поверила, что вы вместе, хоть вы бы мне штамп в паспорте показали. Но с Лерой у меня и сомнений не возникло… потому что я увидела, что вас притягивает друг к другу, понимаешь? Потому что вы улыбались и смеялись, когда были вместе, и между вами не было неловкости. Это всегда видно. — И… — Юля опускает взгляд на собственные руки, — ты думаешь, мне не стоило прекращать наше общение? Думаешь, я совершила ошибку? — Я думаю, что когда ты встречаешь своего человека — за него нужно цепляться всеми конечностями и ни за что не отпускать. Второго такого может и не быть. Юля не двигается, молчит, даже взгляда не переводит; внутри все гремит и переворачивается, и ей кажется: это мир, это он встает с ног на голову. Прямо здесь, прямо сейчас, пока она пытается принять и уложить в голове совершенно новую мысль, и все это ощущается как цунами, как извержение вулкана, как сдвиг тектонических плит. Она вдруг отчетливо понимает: ничего уже не может быть как раньше, и никогда не могло. Она так долго себя обманывала… — Послушай, Юль, — говорит Игорь, когда она уже садится в такси, — я знаю, что тебе страшно, и понимаю это. Но, может быть, иногда стоит рискнуть? Мало ли, к чему это может привести… — Может быть, и стоит, — несмело улыбается Юля, тянется, чтобы чмокнуть Игоря на прощание. Ночью она не может уснуть; по кругу гоняет одни и те же мысли. Ракета ложится над ее головой, сворачивается в клубок и принимается мурчать, словно пытаясь убаюкать хозяйку, но, как ни грустно, Юле это совсем не помогает. Она достает ноутбук и включает на нем любимые серии «Дома Совы», чтобы занять себя хоть чем-нибудь. Она мысленно прокручивает свою жизнь, вспоминает слова родителей — страшные слова, — разбившие ее детское сердце так, что не склеить. Вспоминает мамины наставления: «Брак, Юлечка, строится на взаимовыгоде, уважении и детках. Если все это у вас есть, никакая любовь не нужна», — вспоминает и впервые всерьез задумывается: а что, если мама все-таки была не права? Что, если она сама на самом деле никогда не знала, что нужно для крепких отношений, и учила Юлю тому, чему ее саму учили ее родители? И это несчастье, эта гадкая ложь передавалась из поколения в поколение, от женщины к женщине, от мужчины к мужчине, заставляя страдать каждого, кто попадается на пути. Юля тоже попала — и этот каток ее раздавил. Но, может быть, еще не поздно все исправить? Может, она может вывести новое уравнение — подходящее именно для нее и для ее жизни? Уравнение, в котором ни брак, ни дети не имеют значения, и единственное важное, что в нем есть, — это та самая любовь, существование которой мама постоянно ставила под сомнение. Юля так поступать не будет — больше не будет. И жить по чужим правилам — тоже, и хотя вытравить их из своего сознания будет наверняка непросто — она верит, что справится. Рано или поздно. Следующим вечером, чувствуя, как внутри от страха ворочается что-то холодное, она сидит с телефоном в руках — минут двадцать, не меньше, пока наконец не отваживается нажать кнопку «отправить». «Привет. Твое предложение еще актуально?» — пишет она. Не дожидается, пока галочки станут синими, выходит из приложения и блокирует телефон. На кухне она выкуривает сигарету, распахнув окно, — от порывов осеннего ветра быстро становится холодно, — еще несколько минут после прозвучавшего уведомления стоит на месте, вцепившись пальцами в подоконник. Ракета кружится под ногами; Юля подхватывает ее и тащит в спальню — вместе не так страшно. Она берет телефон в руки и снова открывает Телеграм. «Какое предложение?» «Поцеловать меня. Я сейчас полностью трезвая, если что» «Мое предложение для вас актуально абсолютно всегда, прекрасная дама» Юля широко улыбается — так широко, что, кажется, лицо вот-вот треснет; в уголках глаз собираются слезы облегчения и радости, она стирает их большим пальцем. Затем фоткает свои ноги в носках и скидывает Лере: «Смотри, че купила. Мои лягушки фиолетовые!!!» Лера что-то печатает в ответ, и Юлины губы снова сами по себе растягиваются в широкой улыбке, когда она думает о ней, об ее умилительно-сосредоточенном выражении лица и пальцах, порхающих над клавиатурой со сверхзвуковой скоростью, когда она спешит ответить. Она думает о ней — и тепло, и спокойствие разливаются по ее грудной клетке. Ничего уже не будет как прежде, — но все обязательно будет хорошо. Ничего уже не будет как прежде, — и еще ни разу она не радовалась этому так сильно.