***
— Так там дыня в микроволновке же вроде, нет? — уточняет Дима, перешагнув через порог гримерки. На ходу стягивает толстовку, обмахивается ею же и бухается устало на скрипучий диванчик. Рука тут же тянется к оставленному здесь перед концертом стакану с вискариком. — Да какая к хуям разница-то? — фыркает Игорь в ответ, стягивая бороду, — Если ты планируешь засунуть свой член во фрукт, с тобой уже что-то не так. Стас за спиной в смехе задыхается, очень уж ему кажется смешным обсуждение гипотетической ебли с арбузами и дынями. Ну, наконец-то. Лавров даже приободрился слегка. С Конченковым иногда сложно. Редко, зато метко, сука, и на целый день. Двадцать четыре часа невероятно увлекательного аттракциона под говорящим названием «Угадай над какой шуткой Стас поржет, а за какую тебе прилетит». И ладно, если б в хлебальник прилетало. Оно и правильно порой, Игорю неплохо раз в пятилетку спускаться с небес на землю. Но нет. У Стаса ебанный талант к закатыванию глаз. Талантище таких масштабов, за которые обычно в книгу рекордов попадают, или на крайняк получают премии. Но Стас свой талант бесстыже разбазаривает. На одного скромного Игоря Лаврова. — Гляди-ка, Снежная Королева оттаивать начала! Во второй раз не свезло, не угадал. И вот Стас снова недовольно пялит исподлобья, жамкает маску в руках, словно выжать из нее пот пытается. Губы поджимает так, что и без того тонкий рот превращается в ниточку. Вытаскивает из рюкзака очешник, как-то странно нахлобучивает стекла, словно вдавливая основанием ладони оправу в переносицу. И даже за ними щурится. У Стаса талант к закатыванию глаз и превращению в последнюю суку на «раз-два». Уставшую такую, затраханную по самое «не могу» суку. — Как же ты доеба-а-ал, Игорь. «Заебал» они не говорят, «заебал» это для пидоров. Но Лавров, состроив ехидное выражение на лице, отбивает: — Да я тебя еще не ебал. Непроизнесенное «сегодня» висит в воздухе, как восклицательные знаки на страницах комиксов. На секунду кажется, что Стас все-таки врежет ему. По развороту плеч, по тому, как высоко он задирает подбородок, как сжимаются татуированные пальцы в кулак. Все признаки на лицо, но из последствий только Фадей, который присвистывает и тяжело поднимается, прижимая любовно стаканчик к груди: — Пацаны, я пойду насчет гонорара там спрошу. Покурить сгоняю. Раза три-четыре. А вы тут… Не договаривает, делает стаканом, зажатым в пальцах, большой круг по гримерке и съебывается. Игорь даже шубу еще не снял, а его уже киданули на съеденье львам. Одному, тощему. Пиздец злому. С голодухи, наверное, не иначе. У Лаврова есть опыт в укрощении, а на двери в гримерку есть замок. За громким «щелк» сразу следует тихое: — Ну и че ты разговнялся сегодня, а? Игорь, вместо того чтобы дальше нарываться, пытается в спокойное понимание. Такое срабатывает в девяти случаях из десяти. Конченкова, если напрямую спрашивать, давит виной этот тихий вопрос, он под ее весом раскалывается и выдает все причины недовольства разом. В конце всегда приходит к выводу, что это Лавров мудак, потом они оба кивают, соглашаясь на этом. А конфликт, — пу-у-уф! — сдувается так же быстро, как и начался. Стас вжикает молнией на белой толстовке, — вверх, вниз, вжик-вжик-вжик, — глядит упрямо перед собой, на пиздец какие живописные, блять, деревянные панели обшивки. Гримерочка тесная: диван, шкаф и две тумбы. Им здесь втроем-то едва удавалось разойтись, но на двоих места становится парадоксально меньше. Не сдается, паршивец. Оно, может, и к лучшему. Игорь стягивает шубу. Медленно-медленно. Не торопясь. Металлическое вжиканье ускоряется, — вжиквжиквжик, — и Лаврова тянет выдать из вредности: «Бесишься, да? Бе-е-есишься!» Вместо этого он складывает свой главный атрибут вчетверо, мехом внутрь. Аккуратной стопкой на тумбу реквизит в строгой последовательности: шуба, платок, борода, корона. Стас, как провинившийся ученик, стоит посреди комнаты, словно подошвы кроссов прилипли к полу. Сжимает маску. И чего вот он? Лавров усаживается на диванчик, хмурится от жалобного скрипа. Местечко для таких-то дел, прямо сказать, не огонь. Но это потом, и если свезет. А пока. Пока Игорь сидит, а этот нависает над душой, динамика силы сдвигается. Только в чью сторону, не до конца понятно. Игорь показушно-тяжко вздыхает. Стас закатывает глаза. Упрямая сука. Промокшая насквозь от пота футболка неприятным холодом липнет к разгоряченному телу, хочется курить, есть и спать. Потом поезд, новый город, новый концерт. Очередная тесная гримерка, кипяток со вкусом кофе в разодранное хрипом горло, обсуждение ебли с арбузами. Закатывание глаз. Смыть, повторить. И так вторую неделю. 24 часа хуевого настроения Стаса закончатся, чтобы дать старт 48 часам настроения заебанного. И-и-и со свистом, — фьють! — на новый виток. Гастрольные будни — веселая карусель. Лошадки могут подниматься или опускаться, но какая в пизду разница, если они все равно хуярят по кругу. — У тебя один из этих дней, да? — Игорь делает упор на слово «этих», ради собственного удовольствия. Если повезет, Конченков не съездит ногой по яйцам. Стас кривится и демонстрирует ему средний палец. Зато отклеивается от пола, делает шаг-второй. Упирается Игорю в коленки. Нависает, сверлит темным взглядом. У Игоря нездоровое веселье булькает где-то под кадыком, широкая лыба так и просится на лицо. Рядом с бедром, на загрубевшую от старости обивку дивана падает мятая маска. Вечная дилемма: четыре с половиной часа бодрящего здорового сна и злой, как последняя скотина, Стас, или полтора часа в одной постели, три часа сна и поделенная на двоих ненависть ко всему живому. Хуевая какая-то математика. И Фадеев на соседней койке в дешевых хостелах с номерами на троих. Игорь пошире расставляет ноги, съезжает чуть ниже, не отводит взгляд. У него есть опыт в укрощении, на двери есть замок, у Димы есть совесть. Хотя насчет последнего это неточно. У этого наверняка есть какое-то название. Но не недотрах! Уж что-что, а Игорь Стаса дотрахивает даже в суровых гастрольных условиях, спасибо, блять, большое. Как продолжает настаивать Стас, это «недо-все-что-вокруг-траха», то самое, на что времени катастрофически не хватает. Игорь же молчит, что среди нормальных людей это называется «объятья». — Может, опустишь уже свою тощую задницу, нет? — Игорь роняет взгляд на собственные колени, возвращает обратно к лицу Стаса, вздергивает брови. И пока тот мнется, добивает хриплым, — Давай, малыш. Смотреть, как Стаса прошивает насквозь от прозвища, как расслабляются плечи, как исчезает недовольство из взгляда, — второе в топе его любимых зрелищ. Потому что минуту назад Игорь переживал, что этот уебок ему подошвой кроссовка яйца к дивану навсегда пригвоздит, а теперь Стас упирает острые колени по обе стороны от его бедер, притирается ближе всем телом, устраивает расслабившиеся пальцы на его груди, прямо поверх дебильного принта на футболке. Игорь скользит сразу обеими ладонями под белую толстовку, там Стас по-родному твердый и плоский. Тощий. Сколько бы ни ходил в качалку, при суровой диете стола №5 массы не наберешь, как ни старайся. Пальцы сами собой сжимаются под ребрами, Стас взбрыкивает от щекотки и вздрагивает тихим задушенным смехом, расползается кривой и яркой улыбкой, — это в его топе любимых зрелищ первое. Оно всегда ошеломляет его горячими волнами чистейшей нежности, что прокатываются по внутренним органам, одна за одной. Не давая вздохнуть, сжимают горло почти до боли. И он, ослепленный, опускает взгляд, жмется лбом к неудобному костлявому плечу. Поворачивается лицом к шее. По холодной коже ведет кончиком носа осторожно вверх, словно чертит тонкую линию от плеча к уху. По шее на глазах расползаются мурашки, Стас тихим «ах!» глотает воздух. Ладони накрест пересекают спину, меняются местами на боках, прижимают к нему тело настолько крепко, насколько возможно в этой позе и с таким количеством одежды. Стас обвивается длинными татуированными руками вокруг шеи в ответ, притирается щекой к макушке и, — наконец-то, блять, слава тебе, Боже! — окончательно расслабляется. Игорь где-то слышал, что маленькие дети начинают чаще болеть, если им не хватает внимания родителей. Стас же, когда ему не хватает внимания, начинает чаще сучить. Игорю действительно надо меньше сравнивать Стаса с ребенком. А Стасу действительно пора начать говорить об этом открыто. — Пиздец ты дите, малыш, — выдыхает Игорь, пытаясь устроиться поудобнее на диване. Дима не вернется еще минут пятнадцать, и не хотелось бы их провести с затекшими до полного отказа ногами, — Расскажешь, чего разговнялся сегодня? — Потому что ты мудак, И-игорь, — тянет лениво и тихо Стас, довольным-довольным тоном. Конфликт, — пу-у-уф! — сдувается так же быстро, как и начался. Зачем чинить то, что и так работает, верно?***