all i want is to flip a switch

когда тебе пятнадцать и твоя влюблённость только что закончилась разрывом и ощущением того, что сейчас конец света, обычно оказывается, что это не так. когда тебе двадцать семь и тебя бросает человек, с которым ты планировал провести вместе ближайшую жизнь, ощущение того, что наступил конец света, становится перманентным. хотя мир на месте – крутится, шумит, продолжает расти. а хань стоит в толпе, ожидающей метро в сторону центра, и будто не живёт. он дышит, смотрит на слегка подмокшие носы своих кроссовок, он делает шаг назад, повторяя за людьми, когда гул приближающегося состава пробивается сквозь станцию жанра "соул" в наушниках. он дышит, но живым себя не чувствует абсолютно. хань вообще ничего не чувствует – это если на постоянной основе. кратковременная радость, злость, растерянность, прочее – ощущаются приглушённо, проходят быстро. пугающее "ничего" остаётся всегда. время лечит – время не лечит. время подкидывает пластыри, разукрашенные весенней сакурой, летней космеей, осенними ирисами. хань их клеит друг на друга, туда, где рана мокнет, кровоточит, гноится. пластыри не помогают. хань сбегает с маршрута "работа-дом", запрыгивая на порог почти стартанувшей маршрутки, которая везёт его к огням пятнадцать бесконечно долгих остановок. будто на край света. в кармане садится телефон. на берегу реки ветер бьёт по коже лица сильнее, он пробирается под расстёгнутую ветровку и сжимает ледяной лапой рёбра под свободной рубашкой. хань запахивает куртку, в этот момент запоздало жалея о том, что забыл заправить рубашку под джинсы после последнего похода в туалет. хотя знал, что сегодня ночью ветер усилится. из головы вообще многое вылетает. в покрытой рябью тёмной воде отражаются, качаются миллионы огней; будто здесь, над поверхностью, фестиваль каких-нибудь волшебных существ. они суетятся, танцуют, снуют туда-сюда, взмахами тонких крыльев пуская по воде новые и новые волны. с таким зрением, как у ханя, это вполне может быть правдой. фестиваль каких-нибудь маленьких фей над водами хангана? некстати вспоминается вредность динь-динь и смех очаровательно рыжего питера пена. один в один минсок на первом курсе. тогда у него ещё угадывались веснушки на подёрнутом улыбкой лице. хань выдыхает – выходит судорожно. он пробует ещё раз, и ещё, и ещё, контрольный – пока дыхание не выравнивается, приближаясь к умиротворённому. на деле хань просто слишком сосредотачивается на том, чтобы оно получалось таким. самовнушением хань пытается убедить себя, что это место его спасает – как спасало раньше в моменты, когда мир, казалось, рушился по краям. уличные огни, северный ветер, густые холодные сумерки, раскинувшаяся вдаль и вширь река. миллионы ночных огней, будто феи, парящие над встревоженной меняющейся погодой водой. хань делает ещё один рваный вдох-выдох перед тем, как развернуться и пойти по тропинке вверх. огни не спасают (ни капли) даже три месяца спустя. иногда ханю кажется, будто он прожил ещё одну целую жизнь, в которой минсока никогда и не было. ощущения именно такие. будто его и не существовало. будто не существовало их. хань смотрит на иконку контакта в мессенджере, смотрит на оставленное без ответа полученное сообщение и убеждает себя, что всё не так плохо. что это реально. что он ничего себе не придумал. если бы он и придумывал, то явно не ту историю, где на последних страницах он остаётся в оглушительном одиночестве. если бы хань придумал минсока, то никогда бы его не отпустил. хань читает в метро по пути с работы купленного в случайном букинистическом хаксли, текстом даже на сто девяносто девятой странице не впечатляясь, зато отвлекаясь от реальности здорово. он забивает себя чужими историями, чтобы не думать о своей. когда-то она была "нашей" (шёпотом с чужих губ), а теперь – теперь это болото, где хань вязнет в одиночку и даже руку к поверхности не тянет. его с этой топи ничто не способно вытащить. может, так кажется. может, он подбирает не те методы. может, нужно больше времени. ещё бы – на то, чтобы заполнить коробку до краёв, а потом обклеить её скотчем, ещё слоем, и ещё одним, и ещё, пока не станет хоть каплю легче вспоминать любой прожитый до расставания день, нескольких месяцев мало. июль ощущается длиной в самую затяжную китайскую зиму, но этого мало. август оставляет числом в углу монитора пятнадцать, но даже этого мало. у ханя из рук выпадает скотч, которым надо бы клеить коробки. он представляет себе перед сном гвозди, которыми только кривой старый забор временно править в вертикаль. надёжнее скотча, грязнее, противнее. прямо как все его ощущения за июль длиной в целую зиму. было бы хорошо все свои чувства в эту груду гвоздей несуществующих влить, запаять и ими же и скрепить то, что так безумно отчётливо помнится телом. было бы хорошо, но мысленный трюк не срабатывает. в конце августа хань случайно приглашает человека на свидание, перепутав со словами "у тебя приятная аура и я бы хотел с тобой поговорить". поговорить ханю точно надо – друзей у него не осталось, родителей беспокоить совершенно не хочется, а к врачам идти не хватает смелости. случайный незнакомец, по работе забежавший на седьмой этаж издательства, выглядит солидным в тёмно-сером пальто и очках. хань думает, что этот молодой человек старше его лет на пять, а чондэ из соседнего отдела в обед ставит на десять. вечером следующего дня, когда бэкхён встречает ханя на остановке и они вместе бегут сквозь дождь к уютному бару, оказывается, что младше на два. они берут чай – бэкхён за рулём, хань не очень дружит с нефильтрованным алкоголем – и сгребают с полки настольных игр дженгу в наполовину развалившейся коробке. хань редко играет в подобные игры. бэкхён проливает на стол, пол и чёрное плетённое кресло чай, когда в порыве азарта выдёргивает из середины брусок, от которого, хань предвосхищал, башня рухнет феерично. бэкхён очаровательно смеётся над собственной неуклюжестью, а хань набрасывает на чайное пятно на столе все салфетки, до которых может дотянуться, и честно про себя ощущает, что романтики над их столиком никакой. он будто веселится со старым другом. бэкхён находит отлетевший под соседний пустующий стол брусок, а после собирает башню заново, превращая её из ровной фигуры в винтовую. хань смеётся, когда видит это творение, вернувшись из туалета. играть такой не отказывается, но рушит башню быстро настолько, что бэкхёну даже становится чуть-чуть досадно. винтовых башен они больше не собирают. когда хань говорит, что пойдёт домой пешком, желая отдохнуть от метро и маршруток, бэкхён вызывается пройтись за компанию. хань напоминает: – у тебя здесь машина. – я к ней скоро совсем прирасту. пойдём, мне полезно. по пути бэкхён успевает рассказать, как смешно он падал на работе, неся в руках новые видеокарты для рабочих компьютеров, как он объедался клубникой в гостях у бабушки в детстве и как ему было приятно отдохнуть в компании ханя сегодня вечером. на прощание они обнимаются; хань утыкается носом в растрёпанные ветром тёмные волосы бэкхёна, вдыхает лёгкий запах цитрусового шампуня (и немного табака) и думает, что уходить домой ему совершенно не хочется. бэкхён пишет в мессенджере уже на следующее утро: "сообщи, когда у тебя будет ближайший свободный вечер. хочу попробовать кофе с мятой, про который ты говорил" хань не помнит, когда он об этом говорил, но обещает написать – как только, так сразу. как только решится немного открыться кому-то. на заброшенном пирсе, закрытом от автомобильного моста деревьями, из освещения только звёзды, постоянно скрываемые распластанными ветром облаками, и огонёк сигареты. бэкхён затягивается, пытается выпустить дым изо рта кольцами, расстроенно причмокивает губами, когда у него ничего не выходит. хань разглядывает ковш большой медведицы над их головами и прогоняет с щеки маленькую белую мошку. август заканчивается пьянкой и любованием звёздами. из года в год ничего не меняется, только на этом пирсе почти на окраине города хань сидит впервые в жизни. бэкхён знает много интересных мест и интересных фактов. именно поэтому хань делится пришедшей вдруг в голову мыслью: – небо как решето, – и слизывает с губ вязкость вина. – особенно если прищуриться. особенно… – ты, два часа ночи и вино – не лучшее сочетание, – перебивает бэкхён, снимает очки и устало трёт глаза костяшками свободных от сигареты пальцев. – я на глубокие разговоры сейчас уже не способен. хань супится и делает новый маленький глоток вина, стукаясь зубами о горлышко. вино, кстати, вкусное, хоть и выбирал он только по принципу "красивая бутылка, полусухое, не самое дешёвое". он даже спросил на кассе, будто ли оно вкусным. девушка его не обманула. вот только бэкхён пить отказался, хотя сегодня он оставил машину на парковке у дома, и взял с собой в термосе чай с травами. но приложился к бутылке раз десять. – я руку ломал в детстве, – говорит вдруг бэкхён и потирает левый локоть ладонью, будто он всё ещё болит. – погнался за другом и запнулся о бордюр. щекой приложился к дороге так, что потом как груша ходил несколько дней. а на гипсе мне брат комикс рисовал. сам выдумал супергероя какого-то и рисовал. чтобы мне не скучно было. – поэтому ты почти не ходишь пешком? – падать больно, – справедливо замечает бэкхён, нахмурившись. – даже без переломов. хань, упавший недавно с вершины своего внутреннего замка счастья, полностью с ним согласен. хотя по ощущениям у него поломались не выдуманные замки, а вся его жизнь. "почему все истории всегда получаются о любви", мысленно сокрушается хань, нажимая "сохранить" в документе короткой осенней зарисовки. апельсиновое счастье – он только что зашил его тонким золотом между чёрных строк – в его коротком рассказе не ищет ничего, только дарит людям вокруг то, в чём они нуждаются. не ищет ничего, но находит совершенно случайно, окончательно сбивая с ханя вуаль вдохновения и даруя ему лёгкий привкус осознания собственной никчёмности. – чувак, – говорит ему бэкхён тем же вечером, поднимая взгляд от экрана телефона, где у ханя открыт обрывок текста, – ты сравнил трамвай с колесницей судьбы. эпитеты явно не подходящие для никчёмного поэта. – прозаика, – машинально уточняет хань. бэкхён, передавая телефон обратно в руки ханя, устало смотрит ему прямо в глаза. – как угодно называй себя. главное – с твоими текстами всё хорошо. веришь мне? хань, ни секунды не думая, кивает. бэкхёну он верит. только к доброте его привыкнуть никак не может. хань дышит почти ночным декабрьским морозом, внутри себя нащупывая точно такие же острые уродливые глыбы льда, которыми усеяны дороги по бокам. снегоочистительная техника после затяжного снегопада добралась и до его тихого района, состоящего на пятьдесят процентов из проводов и на другие пятьдесят – из оглушительной почти тишины. в полночь на улице ни души. только собака чья-то в квартире на первом этаже радостно лает. хань заглядывается на огни гирлянды, подвешенной педантично ровно за плотными шторами, прислушивается к собачьей радости. у него из радостей сейчас только ожидающий в холодильнике сыр и согретые в подземке руки. раньше, кстати, его согревали не только перчатки. после беспочвенно утомительного рабочего дня хань пишет бэкхёну, как только выходит из здания издательства: "какие планы на вечер?" бэкхён, привыкший за последние месяцы дружбы к частому отсутствию приветствия в их диалоге, отвечает мгновенно почти, будто ждал или чувствовал: "у меня выходной. есть предложения?" хань пишет только: "увези меня куда-нибудь", а после сидит на остановке в тупом ожидании, гоняя по кругу в наушниках сентиментальную американскую песню и вглядываясь – иногда – в спины забегающих в автобусы людей. он бы махнул маршрутом "в светлое прошлое", в то самое, где он был счастливым, любимым, нужным. где он был. автобусов с таким маршрутом не существует в принципе. когда тёмный ниссан бэкхёна притормаживает у остановки, отгоняя нападавший за полдня снег к бордюру, хань, едва открыв дверь, предлагает заехать в магазин за чем-нибудь сладким. – плюс я должен тебе тонну клубники за внезапность, – шутит хань, пока воюет с ремнём безопасности, а после он передразнивает звуки определителя камер слежения. бэкхён с этого привычно тихо смеётся и стартует с места, почти сразу отказываясь от ханя что-либо принимать. хань дуется до тех пор, пока бэкхён не сдаётся у холодильника с молочными коктейлями в маленьких порционных коробках. хань на выбор берёт пять или шесть вкусов, добавляя к завалу в своих руках сомнительную крышу башни. бэкхён помощь не предлагает. хань скорее отрастит третью руку за пару минут, чем ответит согласием. бэкхён привык ко многому. хань к его доброте привыкнуть не хочет из принципа. – я чувствовал раньше столько всего, – делится хань, когда они с бэкхёном смотрят на далёкие огни города сквозь лобовое стекло автомобиля, – и боль, и горечь, и разочарование, и мерзкое что-то. – ты говорил как-то, что чувствуешь вину. бэкхён лежит на полуопущенном сидении и смотрит на ханя, слегка повернув голову вбок. не в упор, а ханю кажется, будто в самую душу. или в то, что от неё живого осталось. – и вину тоже. за то, что не делал что-то своевременно. банально не говорил вслух, что счастлив. когда мы счастливы, нам не до этого. вроде как... это должно быть очевидно. бэкхён задумчиво хмыкает. – а теперь я ничего не чувствую. как кассета на повторе, каждый день по новой – начинается с ничего и заканчивается ничем. пока не накатит, ничего не чувствую. – а сейчас, – бэкхён прочищает горло и слегка приподнимается, чтобы устремить взгляд сквозь стекло на далёкие огни города, и продолжает, – прямо сейчас тоже ничего не чувствуешь? хань смотрит, прищуриваясь, на все эти пушистые точки фонарей, гирлянд, вывесок. с его зрением даже с их угла обзора на небольшом холме вся эта иллюминация кажется лишь одной большой гирляндой. как когда достаёшь с антресолей коробки с подписями "новый год". у ханя гирлянды всегда дремучими змеями связаны. как-то он даже не стал одну разматывать. в его углу в тот год поселилась одна большая пушистая светящаяся точка. в тот год ему стукнуло двадцать семь. в наступающем году будет ровно на год больше. тридцать первое число уходящего года заканчивается честным "чувствую боль и немного спокойствия" от ханя и грустной улыбкой от бэкхёна. бэкхён ещё на прощание, после того, как они часа два, припарковавшись под окнами ханя, делятся смешными рабочими моментами, что происходили, пока много дней не получалось увидеться, кладёт ханю на колени крафтовый пакет. небольшой, помятый немного по бокам, внутри что-то, накрытое фольгой. хань хмурится и отцепляет ремень безопасности. не надо было. – не надо было, – повторяет он вслух. хотя он и сам кое-что подготовил. хань забирается ладонью во внутренний карман своей тёплой дутой куртки, подцепляет там пальцами конверт и оставляет его на пассажирском сидении, выбираясь наружу. он не закрывает дверь сразу. он наклоняется, чтобы посмотреть на бэкхёна, улыбнуться и сказать очередное: – спасибо. хань вкладывает в это слово столько смысла, что бэкхён вдруг отворачивается, чтобы не показать свою реакцию. хань догадывается. бэкхён тронут. возможно, не ожидал подарка в ответ. возможно, огни ночного города пробуждают в нём что-то сентиментальное, нежное. возможно, они успели друг к другу привязаться. хань добавляет: – увидимся завтра. а уже поднимаясь пешком на третий этаж, пишет в мессенджере: "будь осторожен". бэкхён отвечает: "не беспокойся, я всегда осторожен :)" у ханя немного щиплет глаза. новый год начинается с осознания, что одиночество убрало с его плеч одну лапу из своей доброй сотни. время подкидывает пластырь с рисунком ночного города сквозь лобовое стекло автомобиля. хань раздумывает, клеить ли его на предыдущие, затёртые, бесполезные. бэкхён присылает фото уличного кота, что сидит на ступенях магазинчика почти на выезде из тихого района и увлечённо умывает белоснежной лапой свою пятнистую мордочку. бэкхён спустя минуту присылает видео уличного кота. теперь он пытается вылизать бок. бэкхён пишет спустя сорок минут: "я доехал. спасибо за подарок" бэкхён пишет спустя девятнадцать часов: "был по работе в твоём районе, и он всё ещё здесь" и присылает фото уличного кота, что, распушившись для тепла, сидит на ступенях магазинчика почти на выезде из тихого района. хань отвечает: "привози" хотя он не уверен, что хочет о ком-то заботиться. что он может о ком-то заботиться. о себе, к счастью, заботиться почти и не надо – кормить себя, мыть себя, стирать себе одежду, вовремя укладывать себя спать. мелочи. хань делает всё это на автомате. а животному нужны ласка и нежность, которые в хане копятся без остановки, конечно, вот только... он их отдавать не хочет никому, кроме минсока. минсок же оставляет сообщение в мессенджере прочитанным, но не отвеченным, пятый месяц подряд. с прошлого года, между прочим. хань усмехается возникшей в голове глупой шутке. бэкхён шутит похоже, про прошлогоднюю встречу, когда заносит кота в квартиру. бэкхён держит его двумя руками, бережно, прижимая пятнистый бок к своему тёплому свитеру. бэкхён кошек не очень любит. у его друга на кошек вообще аллергия. у ханя аллергия на слово "раньше". "раньше вы приходили сюда вместе" "раньше ты был более открытым" "раньше мы виделись чаще, чем пару раз в год" "раньше ты не выглядел таким худым" "раньше я вас по отдельности не узнавал" раньше, раньше, раньше. раньше хань был счастлив, а сейчас просто всё ещё пытается выжить. хотя сил, если честно, на это нет. хань чувствует боль, пустоту и усталость. когда-нибудь он поделится этим с бэкхёном, но не сегодня. сегодня он помогает коту спуститься с рук на тёплый деревянный пол и присаживается перед ним на корточки. – эй, – тихо говорит хань и ладонь открытую к кошачьему носу протягивает. – давай знакомиться. меня хань зовут. буду твоим человеком. кот внимательно, хоть и недолго, принюхивается к кончикам длинных пальцев. бэкхён, пристально наблюдающий за ними от двери, мягко улыбается. кот, подумав и пошевелив носом ещё раз, тянется лбом к ладони ханя. провозит по пальцу тёплой щекой. у ханя немного щиплет глаза.