cry baby

Сначала он говорит: научи меня курить. Это не первая просьба такого рода, но прошлые были более невинными. Научи меня мыть голову. Покажи, как пользоваться микроволновкой. Я не знаю, как заправлять постель, не смейся. Простые бытовые мелочи, которые оставляют за собой тоскливое послевкусие, потому что сколько же всего пропустил в этой жизни человек, который к тридцати не знает, сколько ложек сахара любит в чай и как правильно варить пельмени. Но это первый раз, когда он просит что-то, выходящее за рамки простого «покажи». Олег хмурится, потом быстро перестает, потому что когда он хмурится, Тряпка поджимается весь. — Серому это не понравится. Серый курить умеет, в пятнадцать в детдоме курили все, но он никогда так и не подсел на сигареты, и будет не рад, если это за него сделает безвольная вторая личность. — А мне не нравится, что он волосы обрезал, — тихо, но очень твердо говорит Тряпка — Олег от него такого тона не слышал раньше никогда. Уточнение справедливое. Олег приносит пепельницу и сигареты, показывает, как прикуривать и затягиваться. Тряпка смолит, кашляет, морщится. Ему процесс явно не в кайф, как и Серёже, но он продолжает себя мучить. Может быть, ему доставляет тихую радость этот подростковый бунт, или то, как Серёжа ругается на привкус во рту, когда просыпается после. В обязанности Олега не входит разбираться в психологии, тем более он не спец по семейной терапии. Перекуры становятся доброй традицией. Они дымят прямо в гостиной, которую Серёжа полупрезрительно окрестил курительной, Олег по полпачки, Тряпка неуверенно тянет одну-две, больше дает прогореть, чем затягивается, стряхивает пепел мимо пепельницы. Потом Тряпка говорит: научи меня целоваться. Олег чуть не давится дымом, закашливается. Тряпка краснеет всем лицом, утыкается носом в колени. Олег знает, сейчас одно неловкое слово и он заплачет, поэтому выбирает молчать и только подбирается ближе, чтобы приобнять за плечи. Спрашивает, уже когда Тряпка немного разжимается и начинает дышать ровнее. — У тебя же есть воспоминания Серого. Тебе мало? — Мало, — немедленно бормочет Тряпка. — Это совсем не то. Как обучающие видео на ютубе. Я же не знаю, к а к это на самом деле. Ну и зачем тебе знать, чуть не спрашивает Олег. Ну с кем тебе потом целоваться, если ты знаком со мной, Серым и Птицей? Олег никого не учил целоваться. Они с Серым учились друг на друге, со всеми слюнями и неловкими столкновениями; одновременно начало и получаться. Тряпка не врет, он явно не понимает, что делать, и Олег с ним мягок, намного мягче, чем когда-либо вообще был с Серым. Да Серый бы просто не понял — зачем ты так долго трогаешь одними губами, зачем лижешься, как котенок. Впрочем, Тряпку и Серого одинаково подергивает, когда Олег заправляет отросшие волосы за уши. Тряпка ахает и охает неприкрыто и без наигранности, пробует изучать Олега языком, нерешительно кладет руки ему на плечи, на шею, ерошит волосы на затылке. Отстранившись, долго облизывается, потом трогает губы подушечками пальцев, тоже неприкрыто: он иногда совершенно не угадывает, чего нужно стесняться, смущается того, как чихает, зато не прячет заинтересованные взгляды на пах Олега. Они целуются подолгу, чередуя это с курением и иногда просмотром телевизора и другими нехитрыми радостями тряпкиной жизни. Олег не целовался так с детдома, и то они с Серым в те годы были бы счастливы трахаться как кролики, да только где бы, если даже в сортирах не было задвижек на дверях. После долгих целовательных сессий тяжело дышится, и Тряпка остается с припухшими розовыми губами — Серёжа, проснувшись, лижет их подозрительно, но ничего не говорит. Олег не удивляется, что вскоре Тряпка говорит: научи меня заниматься сексом. Докуривает сигарету, тушит в пепельнице. Смотрит на Тряпку, а Тряпка на него, дожевывая заусенец на большом пальце. — Заниматься сексом, — повторяет Олег. — Да. Можно оральным. Или любым. Мне все равно. Заусенец кончается, и Тряпка принимается за кожу вокруг ногтя. Олег ловит его за руки, берет обе кисти в свои большие ладони, держит — иначе Серёжа потом будет ругаться на испорченную красоту. Тряпка вздыхает и опускает голову, закрывая челкой глаза. — Ты меня не хочешь, — говорит спокойно, но грустно, как человек, подводящий неприятный, но в целом ожидаемый итог. — Потому что я жалкий. Да? — Нет, — немедленно отвечает Олег, но Тряпка качает головой. — Да. Жалкий и противный. И ты видел, как я плачу. Он выделяет последнее с отвращением, выразительно скорчив лицо. «Плакать» в словаре Тряпки — худшее из ругательных слов. Плач это мерзко и непростительно, и проблема в том, что Тряпка плачет почти всегда, у него глаза оказываются на мокром месте хотя бы раз за несколько часов, которые он проводит с Олегом. — Никто не любит плакс, — в словах Тряпки нет обвинения, он вообще не умеет винить кого-то, кроме себя, но от безысходности его тона Олега передергивает. — Я люблю плакс. — Нет. Ты меня только развлекаешь, чтоб я ничего не сделал с его телом, пока он в ауте, — Тряпка вздыхает. — Жаль, что я такая размазня. Если бы ты не видел меня в слезах, сопливым, жалким ничтожеством… У него кончается сравнительный ряд, а у Олега терпение. За руки он тянет Тряпку к себе. Инстинкты предлагают рывком — и завалить, но это плохой план. С Тряпкой нужно как с пугливой лошадью. Он целует его в шею под челюстью, и Тряпка ахает. Спускается поцелуями к плечу и поднимается обратно, и Тряпка охает. Трогает только губами, без зубов, когда Серому бы уже наставил засосов по всей шее, но Тряпка не такой; с Тряпкой нежен не был никто и никогда, и малейшая ласка вгоняет его в транс. Олег проводит языком по бьющейся ниточке пульса под кожей, и Тряпку колотит, как будто по нему пустили ток. — Слишком много? — спрашивает Олег участливо. — Н-нет! Вполне… в самый раз… можно еще… — Хорошо, — усмехается Олег. У них совпадают чувствительные места, это он знает. В Венеции его трахал не Серёжа, но Птица точно так же стонал и выгибался от укуса в ключицу и ныл на одной ноте, если ему вылизывали пальцы. Только Серый любил дразнить, а Птица любил мучить, Серый доводил до пика и упивался своей властью, а Птица выставлял из постели за секунду до оргазма — убирайся, ты больше не нужен. Тряпка не делает ни того и ни другого. Тело само за него решает, когда развести ноги шире, чтобы Олег мог удобно лечь, когда схватить его за волосы на затылке и направить губами к нужному местечку. Он не ругается, как Серый, не сыпет угрозами, как Птица, он только хнычет и бессвязно просит, и если бы это был Серёжа, Олег бы придержал коней и сказал «хочешь ч е г о? ну-ка, я не расслышал», но это Тряпка и вряд ли он скажет, что хочет член Олега. Олег сейчас ведёт. Помогает Тряпке приподнять бедра, стягивает домашние штанишки, раздвигает колени. Вылизывает и целует, помня не оставлять засосов. Кожа на вкус совершенно обычная, с тем же еле заметным запахом геля с маракуйей. В паху все та же ровная полоска рыжих волос. Олег проводит языком от основания до головки, и Тряпку выгибает. Обводит языком головку, и Тряпка вскрикивает. — Олег! Олег! Тело все-таки серёжино. Даже если Тряпка ведет себя как подросток, впервые открывший для себя радости оральных ласк, он не спускает в первую минуту, и во вторую тоже. Олегу это нравится, потому что он может двигать головой медленно, сжимая член губами, вверх-вниз, иногда втягивая щеки, и Тряпка совершенно ничего не может с этим сделать, ему даже не приходит в голову толкаться бедрами или схватить Олега за волосы, как сделал бы любой другой житель этой головы. Олег двигается технично, умело. Когда Тряпка напрягается — очень знакомо, один в один как Серёжа, — он понимает все раньше, чем сам Тряпка, и выпускает его изо рта. Пережимает пальцами у основания, принимается лизать и прихватывать губами яйца, пока Тряпка дрожит, пытаясь понять, что сейчас произошло. Олег терпеливо ждет, пока хныканье сменится ровным дыханием, пока расслабятся судорожно сведенные мышцы — и снова обхватывает головку губами. Посасывает, перекатывает на языке, пропускает немного вглубь и за щеку — Тряпка ахает, сучит ногами, ощущение ему явно понравилось; Олег улыбается, насколько ему позволяют растянутые губы. На этот раз Тряпка предчувствует накатывающую волну, вскидывает бедра, так, что в диван упираются одни пятки, шепчет «Олег-Олег-Олег» почти непрерывно. Когда Олег отстраняется — выстанывает длинное, тонкое, жалобное «а-а-а-а-а-а», как брошенный младенец. Олег гладит его пальцами, намеренно не приближаясь к головке. Встречается с Тряпкой взглядами, когда он открывает глаза — синие, растерянные глазищи, Серёжа так смотрел только в далеком детстве. Тряпка иногда напоминает его, того, маленького и беспомощного, давно пройденного как этап. — Олег… — Я знаю, что делаю, — успокаивает Олег. — Но я хочу… — Я знаю. Потерпи. — Не могу! Олег, не могу, давай ты сделаешь, давай ты… Олег снова заглатывает. Тряпка срывается на стон. На этот раз Олег снова сосет вдумчиво, вбирая почти целиком, помогая себе пальцами там, где не хватает. Пальцами второй руки водит где дотягивается, трогает то косточку на лодыжке, то цепочку из десятка веснушек на внутренней стороне бедра. Легонько щекочет под коленкой. Тряпка стонет уже непрерывно, на слова его не хватает — только на отдельные бессвязные звуки. Олег не помнит, когда Серёжа последний раз был таким. Может быть, повод это исправить. Когда Олег отстраняется в третий раз, Тряпка воет, как расстроенный щенок. — Потерпи, — повторяет Олег. — Не могу не могу не могу не могу, — скороговоркой выпаливает Тряпка, и Олег ему верит, потому что видит, как по его телу проходят конвульсивные волны, еще чуть-чуть и он шагнет за грань от дуновения ветерка; Олег проводит по бедру ногтями, чтобы болью снять немного напряжения — Тряпка жалко всхлипывает. — Пожалуйста… — Еще чуть-чуть. Тряпка безотказный. Тряпка не спорит. Тряпка мечется по дивану, мотает головой, сучит ногами, скребет ногтями по обивке, но позволяет Олегу продолжать. Олег даже не берет в рот на этот раз, только кружит по стволу языком, самым кончиком щекочет под уздечкой, лижет чувствительное место за мошонкой, легонько посасывает тонкую кожу на бедрах и трется об член щекой. Олег адреналиновый наркоман и ему не привыкать развлекаться, перерезая проводок у бомбы за секунду до; он лижет Тряпку снизу вверх, поощряя в том же темпе толкаться бедрами, слышит, как длинные стоны сменяются частым «а, а, а», и только когда у Тряпки поджимаются пальцы на ногах… Да. Снова приподнимается на подрагивающих от напряжения руках, переводит дух. Тряпка взрывается — воем, скулежом. Скребет себя пальцами по лицу, и на мгновение Олег пугается, что переборщил и Тряпка сейчас что-нибудь учудит, из того самого, чего Олег не должен допускать; но Тряпка смотрит на него в щель между пальцами, и Олег видит, как мокро блестят его глаза. — Ну Олег, — сорванный голос Тряпки дрожит. И губы дрожат, и рыжие слипшиеся ресницы дрожат тоже. — Олег, пожалуйста, я могу сам, только дай… — Нет. Еще немножко, — с удовольствием отвечает Олег. Тряпка всхлипывает громко, жалко, надрывно. Сотрясается всем телом, от плеч до коленочек. Олег нависает, перехватывает запястья, заставляет отнять ладони от лица — Тряпка жмурится, как будто если он не будет видеть Олега, Олег не увидит, что у него течет из глаз. И из носа. — Ол-лег… — Совсем чуть-чуть. Потом будет можно, — обещает Олег. — Личико только не прячь. Руки не отпускает, сплетает пальцы с тряпкиными. Снова пробегается поцелуями по телу, в вороте футболки и под задранным подолом; легонько прикусывает в паху и опять обводит языком вокруг головки. Тряпка закусывает губу, но всхлипы все равно рвутся наружу. Олег то и дело поднимает взгляд, видит слезинки на порозовевших щеках, удовлетворенно улыбается, продолжая свое черное дело. Посасывает и лижет, и иногда трогательно целует, головку или член сбоку, или неожиданно в мягкий подрагивающий живот. Тряпка то сжимает его пальцами, то так ерзает, как будто пытается оттолкнуть — тогда Олег фиксирует крепче. Челюсть начинает ныть, и весь подбородок уже в слюне, когда на Тряпку снова накатывает, Олег и сам думает — пора бы. Но все равно медленно проводит языком до головки и чуть отодвигается, и смотрит на Тряпку, а Тряпка смотрит на него, и вот тогда — тогда он начинает рыдать. — Ну Олег ну пожалуйста я не могу больше Олег пожалуйста я хочу… — жалобы и нытье, всхлипы, вой, слезы текут рекой, волосы липнут к мокрому лицу, трясется, как выловленный из реки котенок-утопленник. Олег усмехается: некоторые люди ну просто созданы для того, чтобы… немножечко, самую малость… над ними издеваться. Любя. На этот раз он пропускает его в самую глотку, сглатывает дважды, и этого хватает — Тряпка обмякает на диване, задыхаясь. Олег выпускает его изо рта, облизывается, сам не зная, чего ожидает. Что Тряпка будет на вкус как карамельки и всё хорошее? Сперма на вкус как сперма. Олег подтягивает Тряпке штаны, потом поднимает его рывком за плечи — он тяжелее, чем кажется, Серый здорово подкачался в последние годы. Затаскивает его на колени и баюкает, движимый каким-то животным инстинктом, покачивает и гладит по спине, как мама детеныша, пока Тряпка продолжает рыдать уже ему в плечо. Главное не думать про сопли, которые размазываются сейчас по его футболке. Потом у Тряпки кончаются силы, и он просто тяжело обмякает на Олеге. Олег целует его в висок; поднимает к себе лицо и целует мокрые щеки, ресницы и искусанные соленые губы. Тряпка моргает осовело, как будто вот-вот уснет, умотало бедного. Глаза у него опухшие от рыданий, но через призму слез кажутся больше и ярче — никаких линз не надо. В этом есть своя эстетика, если быть ценителем. — Видишь, — Олег проводит подушечкой большого пальца по его щеке, стирая новую дорожку слез (они все катятся и катятся, как будто в Тряпке их бездонный запас). — Я же сказал, что люблю плакс. Тряпка приходит в себя еще минут пять, Олег даже думает, что он уснет — а проснется Серёжа, и Олег будет объясняться за подозрительно опухшее лицо и слабость во всем теле. Но все-таки после этого Тряпка садится на диван неловко, весь скособочившись, как шарнирная кукла, дрожащими руками берет сигарету — Олег помогает ему прикурить. — Первый раз кончил? — спрашивает, когда пауза затягивается. Тряпка быстро мотает головой. — Не. Я уже мастурбировал, ну, руками. Вспоминал всякое, — он машинально касается указательным пальцем виска. — Из его головы. И дрочил. Но это… даже близко не то же самое. — Это точно. Тряпка приваливается к плечу Олега. Пепел с прогоревшей сигареты падает ему и Олегу на штаны и на обивку дивана. — Но ты меня все равно не хочешь, — повторяет Тряпка задумчиво. Олег прижимает его к себе покрепче. Обнимает за плечи, заправляет за уши выбившиеся пряди. — Потому что я жалкий. — Ты не жалкий, — Олег целует его в макушку. Тряпка рассеянно смотрит, как сигарета прогорает до самого фильтра и роняет её куда-то им под ноги. Олег нащупывает бычок на ковре, давит на всякий случай пяткой. — Потому что я не он? Олег целует его в висок. Тряпка вздыхает — тихонько, как ребенок, который битый час пытался выиграть игрушку в автомате, изначально подкрученном в пользу луна-парка. — Ты мог бы представить, что я это он. — Мог бы, — соглашается Олег. Он не говорит «могу», Тряпка не спрашивает «а станешь?». Кажется, это закрывает тему. Они оба берут еще по сигарете. Тряпка трется щекой о его плечо, сопит, смешно морща нос, когда дым попадает ему в лицо. Смотрит васильковой синевой из-под мокрых треугольничков ресниц. Потом говорит: научи меня стрелять.