***
Так я и оказался на заснеженной улице Петербурга среди крупных блестящих сугробов, освещённых яркими новогодними гирляндами и жёлтыми, почти оранжевыми фонарями. Почти все окошки и витрины горели огнями сквозь синюю ночную мглу, на них виднелись украшения в виде снеговиков, пряничных человечков, разных животных, колокольчиков и снежинок. Прямо в лицо грозно и в то же время игриво била вьюга, обсыпая меня мелким снегом. Со мной наперевес был тяжёлый топор, который я крепко держал в левой руке. Стоял мороз, и даже через драповое пальто, вязаные рукавицы и шапку я чувствовал, как меня пробирает стужа. Впрочем, это лучше, чем тёплая и спокойная зима в Йокогаме, где мы вполне могли встретить Новый год в этот раз, если бы я не уговорил Феденьку отвезти нас всех на Родину. Всё-таки есть в его душонке крупицы света и человеческого тепла. В этом году мы сможем встретить чудесный праздник совсем как в прошлый раз, когда Достоевский очень неприятно заболел прямо перед праздником. В ту ночь от всего города вверх тянулись янтарная дымка и пар, подсвеченный белым светом фонарей. Крупными хлопьями тогда валил снег, который скапливался на улицах, падал с крыш с тяжёлым грохотом и оседал пухлым сугробом на окнах. Фёдор ненавидит комнатный свет, особенно когда болен. А всё потому, что в один такой момент я, Саша и парочка его дорогих собутыльничков ввалились в квартиру, и в ритме нашей весёлой гулянки мы включили свет в коридоре и на кухне, где собирались сидеть, разнося повсюду горсти снега и табак. Дост-кун лежал в своей комнате под белым одеялом на крупной дубовой кровати с балдахином, окружённый кромешной тьмой, словно готовился умереть. Из комнаты больного вышел «встречать» нас Иван своей жеманной и грациозной походкой. Он издевательски и высокомерно улыбнулся, сощурив глаза, и закрыл дверь в комнату Фёдора. Ваня косо и не заинтересованно поглядел на нас. Один наш компаньон всё ещё сидел на полу в коридоре и боролся со своей обувью, но нам уже было не до него. Мы без капли трезвого смущения с шумом развалились за столом и загремели полными рюмками, стаканами и бутылками. Звучали тосты, звон стекла и хлюпанье, кто-то тягал закусь из холодильника и небрежно заставлял ею стол. Александр, едва шевеля языком, тянул во всё горло еврейские анекдоты и всё хватался за своё пузо от хохота. Всё случалось так быстро и порывисто, чужие действия расплывались в моих глазах, я ни за чем не мог уследить. Кажется, парочка товарищей взрывали хлопушку, а один из них жёг конфетти в бокале с шампанским! Без понятия, как Пушкин познакомился с ними, но эти товарищи знают толк в веселье! А между тем к нам на кухню зашёл Гончаров. Он, гордо выпрямившись в своей обычной манере, собирал какие-то таблетки с покоцанными упаковками и готовил Фёдору своё излюбленное лекарство от боли в горле, горячее молоко с мёдом и сливочным маслом. Наши компаньоны с пьяными рожами ехидно поглядывали на изящные телодвижения Ивана и переглядывались между собой. Он же уже не делал нам замечания ни по поводу шума, ни по поводу неприятных ему гостей, и всё благодаря снисходительности к этому Достоевского! Ваня терпеливо закончил своё дело и вновь скрылся в коридоре, выключив за нами свет, и ушёл в комнату Дост-куна, закрыв за собой дверь на замочек. Я всегда нахожусь по эту сторону во время таких праздничных шествий, но сейчас, заворожённый кротостью и таинственностью Ивана, я громко отодвинул свой стул и жеманно поклонился гостям, уходя за камергером. Они шумно свистели мне вслед и хлопали в ладоши, ожидая некоторой шутки над блондином, но их ожиданий я не оправдал и пристроился под дверью, вглядываясь в замочную скважину. Гончаров сидел на самом краю постели Достоевского и наблюдал за тем, как он, морщась, пьёт лекарства. — Господин, может, мне всё же отправить их по домам? — Пусть делают, что хотят, мне это не мешает. Он сухо покашлял и передал Ивану кружку, которую тот поставил на стол рядом с горящими свечами. — Или они раздражают тебя? При таком слабом освещении было сложно что-то разглядеть, но, кажется, он сложил руки на груди и, слегка улыбнувшись, смотрел на камергера. Гончаров обернулся и скромно кивнул. — Врать незачем. Я не люблю весь этот шум. Да и эти их товарищи… Люди наиотвратительнейшие. Фёдор с теплотой в едва сияющих глазах продолжал смотреть на Ваню, словно показывая ему понимание. Гончаров как-то резко и импульсивно отвернулся к столу и лёгким движением подхватил с него свою книгу. — Мне не нравится то, как они смотрят на меня. Но я постараюсь не сердиться из-за таких мелочей на Сашу с Николенькой. Они по-своему любят отмечать, это верно. Он вновь повернулся в сторону Дост-куна и упал рядом с ним на кровать, прислоняясь к стене. Ванечка долго читал в слух Фёдору, иногда делая комментарии к написанному. Хоть мне это кажется утомительным и невероятно скучным занятием, я люблю наблюдать за тем, с каким вниманием они относятся друг к другу. Это невероятно интересные отношения! Часто, когда я возвращаюсь домой, становлюсь свидетелем их совместной импровизированной игры на виолончели и фортепиано или очень уж формальной дискуссии на странные темы, к примеру, о революции.***
Иван же сам всегда был весьма дружелюбным и приятным компаньоном, благодаря своей снисходительности. Да, с ним нам часто бывает скучно из-за его стати и воспитанности, причиной чего был жуткий консерватизм, но при желании и его можно развеселить, раскрепостить и заставить веселиться. Я шёл уже долгое время. Мимо меня проплывали яркие, словно сахарные, домики и различные магазины с лавками. Вокруг было множество людей, в частности семей с детьми, которые своим звонким и тёплым смехом не давали забыть о праздничной атмосфере. Я проходил мимо городского катка. Оттуда слышался треск льда, звуки глухих падений и, конечно же, радостный хохот. Прошлой зимой и мне удалось побывать там да и не одному, а с нашим дорогим Гончаровым! Мы с ним должны были перейти из запасной квартиры для укрытия в ту, где собирались отмечать, и решили сделать это за день до торжества, как только Гончарову стало известно, что Фёдор смог пораньше освободиться от дел. Мы шли через площадь, где как раз проходила праздничная ярмарка. Повсюду были яркие вывески, сладко пахло карамелью, выпечкой и горячим шоколадом с корицей. Кривая бежевая дорожка из снега, по которой мы шли, вела как раз по направлению к катку, бортики которого были украшены голубой гирляндой. Из-за них вылезали крупные ветви заснеженной ёлки. Она блестела и переливалась, сверкал фиолетовый дождик и красно-белая мишура, мерцали стеклянные игрушки, золотые шишки и румяные пряники, наверху горела алая звезда. Я гордо шагал впереди и, размахивая длинным шарфом, рассказывал Ивану о том, какой салат на новогоднем столе будет смотреться лучше, и что нам всерьёз стоит задуматься о съедобном конфетти для украшения блюд. Но как только моё внимание переключилось на такое чудесное место, как каток, я завис на месте, приковав к нему взгляд. Когда Иван дёрнул меня за плечо, я обернулся и радостно воскликнул с восторгом в глазах: — Ванечка, давай сходим туда? Пожа-а-алуйста! — Николя, мы как можно скорее должны прийти домой, может, не станем задерживаться? — Да ладно тебе! Дост-кун никуда не денется, пойдём веселиться! Я схватил его за руку и потянул за собой. Взяв напрокат старые потрёпанные коньки, мы вышли под руку на сверкающий от снега и фонарей лёд: я, радующийся этому великолепному моменту, и Иван с незаинтересованным, даже скептическим лицом, конечно, не без капли смущения на нём. Мы кружились, пробиваясь сквозь толпу таких же смельчаков, подрезали друг друга, скрипя острыми лезвиями о лёд, меланхолично двигались рядом друг с другом. Хотя, стоит признать, что я был более безбашенный и постоянно валялся, роняя то перчатки, то шапку. Гончаров же грациозно парил, словно над землёй, будто делал все пируэты уже не в первый раз. Это так завораживало… И он всё-таки выглядел счастливым! Ему, этому обманщику, нравилось это! А после катка мы шли, оба раскрасневшиеся на морозе и растрёпанные, с горячим шоколадом и чаем в руках, изредка посмеиваясь, словно дети. Я даже осмелился припомнить, как Ваня единственный раз за всю прогулку с шумом завалился, но это уже не могло его разозлить. И даже когда мы, сильно опоздав, пришли домой в неподобающем виде, от чего Фёдор был сильно зол, Иван не упрекнул меня. А после, уже совсем ночью я сидел в тёплой комнате, освещённой лишь жёлтой настольной лампой, на разложенной постели, свесив оголённые ноги вниз. Иван сидел передо мной на полу и аккуратно размазывал по моим крупным синякам от падений на моих коленях мазь, издевательски и в то же время с теплотой в голосе бубня себе под нос: — Вы бы и сами смогли сделать это, Николай. Ей Богу, как ребёнок… Места ушибов приятно жгло холодом, боль становилась почти не ощутимой и лишь иногда разливалась волной по ноге, когда Ваня затрагивал особо чувствительное место.***
Сгущались тучи на синем скованном льдом небе. Свирепо свистел вихрь в еловых верхушках, взмывали вверх снежные массы, словно кто-то подталкивал их ногой или метлой. Где-то в глубине леса слышался глухой стук топора о сухое дерево. Ноги вязли в пухлых сугробах, дышать становилось всё тяжелее, но это ничуть не печалило меня и не вызывало страха. Кажется, чего только я — да и другие — не натерпелись на службе у Дост-куна! После таких испытаний всё нипочём. Город вдали казался маленькой новогодней игрушкой, которая плавно мерцала крохотными огоньками. Всё реже слышался тяжёлый грохот проезжающей далеко за лесом машины, реже встречался подозрительный прохожий. Остался лишь я, топор и зимний лес, покрытый большой сахарной шапкой. Я уже много прошёл, но, несмотря на это до местонахождения хорошей ёлки было ещё далеко. Находилось оно у самого кладбища, и предвкушение встречи с ним приводило меня в восторг. Деревья там низенькие, аккуратненькие, сочные… Загляденье! И веточки стройные, длинные, украшения на них удобно вешать. А главное, когда в полной темноте под бой курантов дерево переливается огоньками гирлянды, ты иногда приглядываешься к ней, а веточки слегка шевелятся на сквозняке, будто живые и хвоей будто пахнуть начинает сильнее да крепче, и дерево всё словно душу имеет. Так оно отчего, главное, такое? У нас говорят, что это они соки умерших высасывают из земли и душу из тела вместе с ней. Поэтому и красивые все, людей тут много умирает… Где-то далеко послышался жалкий, вымученный вой. Волки. Свет их зелёных глаз тускло доносился из чаши леса сквозь белую пургу и будто проникал в глубину души. Совсем рядом послышалось полное ненависти рычание и хруст снега. Оборачиваться я не стал, лишь прибавил шагу и свернул с тропинки, решая немного попетлять. Мне посчастливилось выйти на спуск, в сугробы я проваливался по самые колени, снег забивался в широкие сапоги и не заправленные штанины, таял там и обеспечивал мне тяжёлую ангину после праздников. Из-под снега торчали несуразные головки обрубленных деревьев и кустов. Постепенно на земле стал виден рваный след крови, под которым от тепла и вязкости снег немного подтаял. Стало очевидно, что встретившиеся мне звери уже были сыты. Стоит сказать, что место, о котором я говорил, было обнаружено мной вместе с Дост-куном и Сигмой в году так позапрошлом. Мы вместе искали подходящую ёлку и тихо шли по тропинке, не сворачивая с неё. Достоевский кутался в мех на чёрной шубе, без конца натягивал ушанку на лоб и едва переставлял ноги. Сигма шёл впереди нас и иногда боязливо оглядывался по сторонам. Я шёл меж них с тем же топором в руках, не глядел на дорогу и был погружён в мечтания о скором празднике. Лес сгущался всё сильнее, мелькало в ветвях деревьев тёмно-синее небо, занесённое тучами. Фёдору, судя по его бубнежу, уже как можно скорее хотелось вернуться домой, и, в целом, наша затея его сильно удручала, поскольку от живой ёлки потом будет много мусора, который, к слову, убирать не ему. Сигма же, несмотря на свой наивный страх данного места, постарался успокоить Дост-куна, проговорив сквозь отдышку: — Фёдор, нам всем хотелось бы поскорее домой, но у пруда, куда мы идём, растут взрослые огромные ели, среди них в одиночку будет тяжело найти подходящую… Чем больше людей, тем скорее закончим. Не зацикливайтесь на этом, хорошо? Зато, когда мы придём, нарядим её все вместе, будем отдыхать и пить чай… И это правда подействовало, Федя перестал бубнить и продолжил идти молча, я лишь слышал то, как от периодически останавливается, чтобы отдышаться. Тут меня осенило. Можно ведь идти коротким путём! Я обогнал Сигму и схватил его за плечо, отчего он растерянно вскрикнул. — Эй, Сигма, давай теперь я пойду впереди? Я проведу нас короткой дорогой! Он немного задумался, недоверчиво глядя на меня своими наивными глазками. — Короткий путь — это, конечно, хорошо, Коля, но… — Но как бы ты нас в могилу не завёл своим коротким путём, Сусанин, — холодно и язвительно договорил Фёдор на одном дыхании из-за моей спины. — Ты сам ворчал, что мы долго идём! Так пройдём меньшее расстояние! Вот увидите! И мне позволили вести. Хотя, надо сказать, что я и правда чуточку самоуверен. Федино предсказание почти что сбылось. Я достаточно долгое время ходил меж деревьев, замечая краем глаза, как Достоевский порой останавливается у одного из них и делает засечки… А, в конце концов, когда доверие ребят ко мне было совершенно на исходе, мы вышли к старому кладбищу, тому самому, на которое теперь я шёл целенаправленно за одной из идеальных ёлок, которые мы там обнаружили, к моему счастью, и я бы даже сказал, спасению. Сигма один никак не соглашался рубить дерево на кладбище, отказывался идти вместе с нами и, в целом, был очень недоволен тем, куда я нас завёл. Достоевский же лениво махнул мне рукой, отправляя за праздничной елью. Я радостно перелез через ограду, слегка зацепившись за неё мыском сапога, и стал пробираться к ближайшей ёлке среднего размера.***
Правда, кажется, теперь свернул я совершенно не туда: уже много времени прошло, а до кладбища я так и не дошёл. Сил у меня было много, но зимняя стужа и беспорядочный оглушающий шум дикого ветра, обламывающий ветви со снежными шапками, сводил меня с ума и начинал настораживать. Ещё больше это проявилось в удивительном явлении: сквозь этот ветер я начал слышать до боли знакомую и в то же время странную чужую музыку. Она завораживала и пугала, была мелодична и беспокойна, тиха, но агрессивна, и не было в ней ничего из человеческого звука. Казалось, она походила на песню и музыкальное сопровождение шаманов из древних племён или музыку вуду. Вдали, немного левее мне померещился ядовито-зелёный огонёк, который приближался с каждым моим шагом. Он разрастался всё сильнее и вскоре занял огромную площадь, которая словно манила меня к себе. Это оказалось то самое кладбище, сейчас оно выглядело особенно большим и пугающим. Источника света я не нашёл, да и искать почему-то не особо хотелось, будто свет естественен, и удивляться я ему не должен был. Оглядевшись вокруг, я увидел, как над могилами изредка мелькают тёмные рваные тени округлой формы. Только они, чёрт возьми, будто становились объёмными и тяжёлыми… Прямо у утопающего в сугробах ограждения я и застыл. Несколько раз старался отвернуться, протереть глаза или отойти назад. Нет, что-то приковывает к земле… Не знаю точно, сколько я там простоял, но всё это действо побледнело, потухло и исчезло прямо на моих глазах так незаметно и тихо, словно ничего и не было. Ещё долго я не мог вспомнить, зачем пришёл, а после стал растерянно искать подходящую ёлку. Одна сразу бросилась мне в глаза, чуть ли не самостоятельно подставила под топор ствол, оголённый по самый корень. И я рубил и нёс её со странным чувством гордости, горячего наслаждения и в то же время опаской, как будто забрал что-то чужое и очень ценное. А стояла она дольше других ёлок, была зелена и свежа, снег почти не растаял на ней и всю ночь поблёскивал от мерцания гирлянд и бенгальских огней.