Недетские телефоны

- Бля, ну какого хуя?       Никита кидает джойстик на разворошенную кровать, резко и возмущенно оборачиваясь к довольному собой Сергею, смеющемуся так заливисто и громко, что Енисейский и сам не может сдержать невольной улыбки, противореча кипящему внутри возмущению. Фыркает, зачесывая волосы пальцами назад, хватая с пола жестяную банку пива, делая смачный глоток, хлюпая и проливая немного на уже и без того заляпанную футболку. Татищев едва ли не подпрыгивает на месте от радости, подняв руки над головой и не выпуская из них джойстик, гордясь своей победой. - Просто ты лузер, Некит, - гогочет Магнитогорск, отправляя в рот чипс, хрустя на всю комнату любимой едой, - и тебе пора признать, кто тут папочка. - Дебил ты, бля, - шипит Енисейский, хмуро уставившись в экран телевизора, где на весь монитор горел разгромный счет. Сам ведь предложил поиграть в FIFA, а теперь был готов удалить из библиотеки злосчастную игру, возненавидев её всеми фибрами души после четвертого за вечер поражения. Где Сергей научился так играть – оставалось загадкой, ведь по той информации, что имелась у Норильска, он ни с кем более не проводил подобные вечера, рубясь в playstation, а, следовательно, шансов даже на одну победу у него быть не могло. - Лу-узер, - продолжает издеваться Татищев, откладывая джойстик в сторону и притягивая к себе недовольного Никиту, крепко прижимая к своей груди, не позволяя вырваться. Енисейский пытался, отчаянно, царапался как разъяренный кот, извиваясь ужом, и, в конце концов, больно кусая Магнитогорск за плечо сквозь футболку, вынуждая Сергея едва ли не взвизгнуть, разжимая кольцо рук. Отплевывается от неприятного вкуса хлопка, трет пальцами свой язык, исподлобья глядя на Татищева, и делая еще один глоток пива, смачивая пересохшее горло и наполняя рот слюной. - Да ладно тебе, Некит, че ты дуешься? – предпринимает еще одну попытку обнять Енисейского. На этот раз более успешную, ведь, успокоившись после маленькой драки, Норильск куда более охотно прильнул к Магнитогорску, устраивая свою голову на плече любимого человека. Притихает, восстанавливая сбившееся дыхание, глядя куда-то в одну точку, погружаясь в свои мысли. Сергей утешающе гладит его по плечу, целуя во взлохмаченную макушку и наслаждаясь наступившей идиллией. Тепло, уютно, несмотря на то, что с подобными словами столь холодный и снежный город просто не мог ассоциироваться: было в Норильске что-то такое, совершенно противоположное тому, чьим олицетворением он являлся. Парадокс, так сильно притягивающий Татищева к Енисейскому.       Никита ведь всегда таким был: хмурым и домашним, правильным слишком, печальным, раздираемым чертовой программой переселения в благоприятные условия климата. Убыль населения настораживала, и Магнитогорск не мог не думать о том, что ждало Енисейского в будущем. Сколько еще продержится Норильск, если темпы убыли населения сохранятся в прежнем виде? Что станет с ним, когда снежные равнины покинет последний из живущих там людей? Никита поднимал эту тему каждый раз, стоило им остаться наедине, и это не могло не угнетать боевого и нахального Татищева, предпочитающего избегать подобные темы. Отец учил, что нельзя бояться неизбежного, но смерть для бессмертного – отдельная проблема. В его семье тоже все было не в порядке, и регион задыхался от извечных выбросов химикатов и газов в атмосферу: природа гибла на глазах, но листья на деревьях продолжали быть поразительно зелеными, давая надежду. Окутавшие их леса Урала сулили долгие года жизни, и Сережа даже как-то в шутку спросил у кукушки, сколько ему осталось.       Птица не нашлась с ответом, посчитав, что не собирается издавать звуки до конца своей маленькой жизни.       С Никитой было тяжело: он думал лишь о скорой смерти и о чем-то еще таком же грустном, погружающим в пучину саморефлексии и печали. После каждого совместного вечера или ночи, Татищев чувствовал себя выжатым, как лимон, и от того эти самые встречи хотелось сократить до минимума. Он любил Енисейского, но становиться спасателем не собирался, ставя свой комфорт выше нужд любимого человека. Пытался первое время, подбадривал как мог, а потом просто устал, не видя даже капли света в бесконечной тьме. У него заканчивались силы, энергия, терпение и время: он просто больше не мог. Винил себя за это, но не в силах был изменить хоть что-то. Точно также, как и в самоощущении Никиты. - Ты будешь скучать, когда я умру? – заводит свою шарманку Енисейский, шмыгая носом и лишь крепче прижимаясь к Магнитогорску. Татищев тяжело вздыхает, долго раздумывая над ответом, боясь произнести что-то не то, что только усугубит ситуацию. Слова нужно было выбирать с осторожностью: каждое из них могло ранить Норильск, доверчиво открывшегося ему одному. - Некит, ты не умрешь, - задумчиво тянет Сергей, сдирая зубами кожу со своих губ, оставляя маленькие ранки, - на крайняк, я просто своих жителей к тебе переселю, будут никель добывать на свежем воздухе.       Енисейский невольно прыскает, не тая влюбленной улыбки и разворачиваясь в объятиях к Татищеву лицом. Качает головой, хмуря тонкие брови и раздумывая над своими следующими словами. - А если все же умру, то будешь?       Сергею кажется, что он уже готов начать биться головой об стену: Никита столько раз поднимал эту тему, что его уже тошнило, и он банально не справлялся. Тяжело любить того, кто на самом деле не хочет жить. Изматывающе, невыносимо, горько. - Некит, я ж тебе говорил, что ты для меня как солнце, а разве оно может погаснуть? – предпринимает еще одну попытку соскочить с опасной темы Магнитогорск, натягивая на лицо дежурную улыбку. Внутри все стянуло от тупой, ноющей боли, к которой он, к своему ужасу, уже просто привык. - Астрономы говорят, что звезды гибнут, и даже наша солнечная система сгинет, когда солнце взорвется, - пародируя манер Новосибирска отвечает Енисейский, пока Татищеву хочется закричать. Он не был готов к такому, когда предлагал отношения Норильску, а теперь не знал, как вырваться из этого, не нанеся еще большего вреда. Возможно, ему просто хотелось жить и любить больше, чем отвечать за последствия своих поступков. Эгоистично? Да, но он смертельно устал, не видя выхода из ситуации. - А ты не умрешь, ок? – недовольно фыркает Магнитогорск, вставая с кровати и выбираясь из спасительных, лишь для Енисейского, объятий. Груз, повисший на его шее, начинал душить, и ему необходимо было сделать несколько жадных глотков воздуха, прежде чем снова нырнуть в эту беспросветную пучину. - Сережа, ты ведь не можешь знать наверняка, а я это чувствую, понимаешь? – шмыгает носом Норильск, поджимая к себе колени и обхватывая баночку пива уже двумя руками, щелкая кольцом-открывашкой на жестяной крышке. Татищев выть готов, да только понимал, что ничего не поможет ему в данной ситуации: он уже устал от этого разговора, и ему было необходимо хоть что-нибудь, что даст ему еще немного энергии. Яркий взрыв, ослепляющий свет, эмоциональная встряска. Алкоголь не помогал, а лишь усугублял ситуацию, и единственный вариант получить дозу дофамина наверняка сейчас заартачиться, списав все на отсутствие должного настроения. Магнитогорск все же предпринимает попытку, усаживаясь на пол в ногах Енисейского и ненавязчиво касаясь бедер руками. Норильск сперва не понимает изменившегося поведения возлюбленного, а когда осознание все же трогает его изможденный страданиями ум, резко отстраняется, уходя от прикосновений. - Я не хочу, Сереж, - отворачивается, отползая на постели и натягивая на себя одеяло, прячась в него, будто в спасительный кокон. Татищев чертыхается, поднимаясь на ноги и рыская по комнате взглядом в поисках сигарет. Ему необходимо было закурить, и чем быстрее, тем лучше. - Ты теперь ненавидишь меня, потому что я тебе отказал, да? – мямлит из-под одеяла Норильск, удобно устраиваясь на жестких подушках. Магнитогорск тяжело вздыхает, умывая лицо ладонями и практически ощущая, что находится на грани. - Нет, Некит, все хорошо, - старается подбодрить, находя, наконец-то, полупустую пачку на полу возле телевизора, - ты не обязан, если не хочешь, и меньше я тебя любить не стану, бля.       Ругается, закуривая прямо в комнате, уставившись куда-то в окно, за которым уже который час завывала снежная вьюга. Енисейский под одеялом возится, выглядывает, одаривая Татищева недовольным взглядом. Долго не решается сказать что-то, морща аккуратный нос. - Я спать собираюсь, не кури тут, - все же выдает замечание, отворачиваясь к стене и закрывая глаза. Сергей не спорит, убирает пачку в карман и окидывает взглядом балконную дверь: выходить наружу в такую погоду совершенно не хочется, следовательно, у него оставался лишь один вариант – ванная комната. Кивает уже погрузившемуся в дрему Норильску, выходя из спальни и плотно закрывая за собой дверь. Желтоватый свет в ванной загорается будто нехотя, тускло и плохо освещая помещение, но Магнитогорску все равно: где угодно, но подальше от того ощущения полной безнадеги, которая витала возле Никиты. Он никогда не думал, что любить будет так тяжело. Анна часто говорила о том, что подобные чувства – это сила, окрыляющая, толкающая на безрассудные поступки, дающая мотивацию двигаться вперед. С Норильском иначе все было, и Сергей уже не знал, в нем ли проблема, или в том, что он сделал неправильный выбор.       С другим ведь все иначе было.       Как бы по первости знакомства он не ненавидел Химки, а их странные и абсолютно нездоровые отношения давали Татищеву тот самый подъем, будоражащий застывающую в венах кровь. Данила был ярким, нахальным, сильным, задиристым, властным, будто бы сочащимся энергией и каким-то внутренним светом, притягивающим Сергея как мотылька на огонь. После их совместных ночей, Татищеву казалось, что он мог бы сдвинуть уральские горы немного вправо, если бы просто захотел это сделать. Московский внушал в него уверенность, дергал за нужные ниточки самооценку, поднимая её до верхних этажей Москва-Сити. С ним не было так тяжело, пускай и Магнитогорск нередко испытывал желание вмазать кулаком по красивому личику. Данила был нужен ему, как чертов глоток свежего воздуха, и рука сама потянулась в карман широких спортивных штанов, находя там помимо сигарет мобильный телефон. Звонит, не раздумывая даже, и не боясь, что Никита может проснуться и пойти его искать. - Че тебе надо опять, а? – голос на том конце недовольный, возмущенный, но совсем не сонный. Сережа не сразу вспоминает о разнице в часовых поясах, и о том, что в Москве еще совсем рано. Однако, сколько бы Химки не делал вид, что не рад его звонку, он все же ответил, давая Сергею понять, что услышать его все-таки хотели. - Че делаешь? – хмыкает, затягиваясь сигаретой и выпуская колечко дыма в потолок, вытягивая губы трубочкой. Знает ведь, как Московский бесится от подобных пустых вопросов, тратящих его драгоценное время впустую, и продолжает провоцировать. - Ты позвонил это спросить? Давай сразу к делу, у меня много работы, - огрызается Данила, шурша чем-то прямо в ухо Магнитогорску. Сергей недовольно морщится, немного отстраняя мобильный от уха. - Бля, не шурши там, пакетик. - Как смешно, я аж животик надорвал, - фыркает Химки, но шуршать все же перестает, - еще какие-нибудь детские шуточки выдашь, или этот стендап для детского сада окончен?       Татищев не может сдержать глупой улыбки, чувствуя, как волна светлой и позитивной энергии медленно поднимается в груди, заполняя гниющую в сердце дыру. Так было всегда, даже во время подобных перепалок, и именно это он больше всего ценил в Даниле. - Какой зритель, такой и юмор, - хохотнул Магнитогорск, продолжая выводить Московского из себя, - так че делаешь? - Дрочу, блядь, а ты мне мешаешь, - едва ли не рычит взбудораженный Химки, недовольно сопя в трубку. Татищев знает, что Данила сейчас соврал исключительно в рамках продолжения их общей игры, но внезапная идея бьет в голову дозой адреналина, отдается приятным покалыванием в кончиках пальцев. - Хочу присоединиться. - А хуйца тебе не пососать? - Хорошее начало, я очень ярко сейчас представил тебя на коленях передо мной, расстегивающим мою ширинку, - хмыкает Магнитогорск, опуская взгляд к своему паху, - а, я в штанах спортивных, тут нет ширинки. - Я сейчас положу трубку, - не смотря на угрожающую интонацию, Татищев ему абсолютно не верит. - Правда? Тогда ты, возможно, не услышишь, как я бы хотел сейчас сжать твои ахуенные ягодицы в своих руках, оставив пару смачных шлепков, прежде чем толкнуться пальцами в твою узкую дырку, - Сергей приспускает штаны вместе с бельем, удобно усаживаясь на край чугунной ванны и оглядывая помещение в поисках подходящей для мастурбации смазки. На глаза попадается крем для рук Енисейского, который часто пользовался им из-за обветренной на морозе кожи кистей. Хмыкает, выдавливая немного жидкой субстанции, растирая и согревая жирную по консистенции субстанцию.       Химки в трубке надолго притихает, но не отключается, очевидно раздумывая над внезапным предложением. Шумно сглатывает, так, что это слышит даже Татищев, и все же обреченно выдыхает, поддаваясь на уловку. - Хуй с тобой, долбаеб, - рычит Московский, и Магнитогорск готов поклясться, что звук расстегиваемой ширинки – не его галлюцинация. Улыбается, обхватывая привставшую плоть рукой и на пробу скользя от основания до головки, не сдерживая громкого, прерывистого вздоха. - Я знал, что тебе понравится, - хохотнул Татищев, крепче сжимая окрепший член в своем кулаке, - как бы ты хотел в этот раз? Нежнее? А может, чтобы как обычно я жестко выдрал из тебя все твое нахальство, а? - Жестко, - коротко бросает Химки, и его дыхание уже совсем неровное, как и едва заметно дрожащий голос, - хочу, чтобы ты вжимал меня в мою ахуенно дорогую постель, заводя руки за спину, заставляя едва ли не повиснуть над простынями, удерживаемый лишь тобой. - О да, - шипит Татищев, прикрывая глаза и ярко представляя описанную картину перед глазами, едва ли не чувствуя жар чужого тела рядом с собой, сжимая налившуюся кровью головку и растирая по ней крем, - я бы тебя, сучонка, поставил перед собой раком, толкаясь в твою узкую задницу одним грубым движением, прямо до конца, чтоб ты в горле мой хуй чувствовал. - Не переоценивай себя, - смеется Химки, уже вовсю касаясь себя, приспустив дорогие брюки до колен, удобно устраиваясь на закрытом крышкой унитазе в туалете дорогого ресторана, где обедал с отцами, пока его не отвлек внезапный звонок. - Да ладно? Ты когда кончаешь, постоянно лепечешь, какой у меня классный хуй. - Веришь всему, что тебе говорят люди во время оргазма? - Только тебе, золотой, - усмехается Магнитогорск, активнее двигая рукой и увеличивая темп, - ну че там? Представляешь, как классно я бы втрахивал тебя в кровать, пока у тебя ноги разъезжаются? Я так хочу тебя отшлепать, бля-ядь, у тебя внутри так ахуенно горячо, и следы моей ладони на твоей заднице – произведение искусства. - Да что ты знаешь об искусстве, быдло, - фыркает Московский, но беззлобно совсем, прерываясь на тихий, скулящий стон, - сука, что еще бы со мной сделал, а? - Драл бы тебя, пока ты бы не заплакал, - смеется Татищев, оглаживая головку члена круговым движением, вышибая искры удовольствия столь яркие, что думать становилось все сложнее, - ты так классно скулишь подо мной, подставляя мне свою задницу, что я сдохнуть готов.       Химки невольно закусывает губу, торопливо двигая рукой и стараясь как можно быстрее довести себя до пика. Вздрагивает всем телом, ощущая, как напрягаются мышцы живота и как разгораются в паху сладостные импульсы, прошивающие мягкими всполохами удовольствия. Им стоило бы поторопиться, пока чересчур заботливый Петербург не решил проверить, куда мог так надолго запропаститься отпросившийся в уборную Данила. - Блядь, я бы скулил под тобой, как чертова сука, пока сжимал бы твой чертов хрен в себе, жадно принимая все, что ты готов со мной сделать…       Едва выговаривает фразу Химки, откидываясь спиной на блестящий от чистоты эмалированный бачок, и чуть прогибаясь в пояснице. Благодарит судьбу, что туалет ресторана оказался персональным, с закрывающимися дверями в комнату, а не чертовыми кабинками. Лишнее внимание ему совершенно ни к чему. - Да-а, - хрипло стонет Магнитогорск, совершенно позабыв о том, что на другом конце коридора, за закрытыми дверями, спит Норильск, даже не подозревающий, чем именно сейчас занят Сергей, - придавил бы тебя за шею к постели, придушив, пока долбил бы твой зад со всей дури, до этих смачных шлепков на всю комнату, черт…       Московский вздрагивает, пачкая свою руку своим семенем, замирая и постепенно расслабляясь, наслаждаясь пустотой в голове и звоном в ушах. Шмыгает носом, с досадой глядя на свою ладонь и отматывая туалетной бумаги даже с излишком, вытирая следы недавнего занятия. Облизывает пересохшие губы, поздно вспоминая, что Татищев еще наверняка не закончил. - Кончай, - отдает короткий приказ, сбрасывая вызов и лихорадочно соображая, что сказать родителям, которые ждали его в зале все это время. Поднимается на дрожащие ноги, подходя к раковине и окончательно избавляя себя от всевозможных улик, придирчиво разглядывая свое отражение в зеркале. Наблюдательность Александра Петровича требовала внимания ко всем деталям, если он хотел сохранить произошедшее в тайне.       Звук сообщения заставляет его вздрогнуть, и улыбка, коснувшаяся губ – абсолютно точно всего лишь довольство самим собой.       «Кончил»       Химки и так это знал.