«Цвет к плодам, ветвь к корням Бурю снов дарю льдам»
Легкий зуд на поверхности кожи рук поднимался вверх к лицу, щекоча белки глаз и снижая жар щек. Зеркало на мгновенье покрылось ледяными узорами и в ванной воцарился запах холодной ели. Островок стабильности был установлен. Ощутив, что колдовство сработало, она кивнула внутреннему знанию, что в ближайшее время ничего не почувствует, кроме этой спокойной и холодной глыбы в груди. И убежденная в том, что любить своего брата — это абсолютно правильно, Даниэль вышла из уборной.***
Он стоял за дверью и подслушивал. Совсем не специально. Его тонкий слух всегда позволял слышать куда больше, чем он был готов, поэтому юноше даже не приходилось прибегать к риску получения оплеухи дверью или устройствам вроде тарелок, прижатых к стенам. Вчера Дани странно себя вела, без причин рыдая и пытаясь сбежать от его любопытства, и он намеревался узнать в чем же он виноват, что она скрывает. За дверью, где происходили утренние ритуалы, сестра шептала что-то на древнем наречии, которое он понимал вместе с фактом: он не учил её конкретно этому искусству. Впрочем, задать вопрос у него всё равно не получится, иначе придется признать свои «легкие» склонности к сталкерству, что было смерти подобно. Он боялся закрытых штор её комнаты. Не мог признаться сам себе, что их связь перестала быть братско-сестринской аккурат с тех пор, как он впервые повел её в Грезу, измерение сотканное из мечт, творческой энергии и фантазий. С тех пор, как сделал её единственным близким человеком, который сопутствовал радостям и горестям, что приносила его сверхъестественная природа. Он боялся, что однажды она согласится на одно из тех бесконечных предложений прогуляться от сверстников и старших и кто-то посмеет касаться её рук, целовать её губы и… об остальном он предпочитал и вовсе не думать. Больше всего он боялся её потерять. Творя страх на форумах с городскими легендами и сочиняя пугающие рассказы (что, на деле, были ближе к реальности, чем кто-либо мог себе представить), Габриэль и сам всегда находился между ужасом и отчаянием. Такие как он называли себя слуагами, ползунами, буками и страшилищами, любителями секретов и поиграть с нервами других, любителями слабого чая, странной еды и способными удлинять свои конечности, чтобы длинные носы засовывались куда следует и не следует. Он размышлял, что такие как он скорее умрут от тяжества неразделенной любви, чем даже задумаются о возможной взаимности, и это его бесило, но он не считал, что имеет право жаловаться. В конце-концов, он мог держать её за руку, мог о ней заботиться и мог бесконечно убеждать себя в том, что пока она просто находится рядом — ему этого достаточно. Он почти растворился в окружающей его банальности к своим 17 годам, пользуясь обыденностью как защитой от груза, что незримо его преследовал. Были тайны, что он успел забыть, была боль, что он предпочитал не видеть, было то, что таилось за пределами его шкафа с дорогими сердцу сокровищами. В конце-концов, было какое-то проклятие, след которого он был способен обнаружить при помощи магии, но не способен найти его исток или исправить. И хоть такие как он ещё оставались в какой-то мере движущей силой в мире, незримое ощущение отторжения со стороны сообщества фей преследовало его. Габриэль был склонен списывать это на то, что он даже до стандартов слуагов не дотягивал. «Слишком уж у тебя рожа симпатичная», — однажды сказали ему ползуны в маленьком баронстве Королевства Травы, перед тем, как захлопнуть дверь в свои владения. Отношение других видов фей к подобным ему можно было описать одной фразой: «Если что-то наебнется, то слуажик подвернется». Он постарался отложить свои волнения о сестре. К счастью, это было не слишком сложно учитывая, что он абсолютно не знал, чего ожидать ни от завтрашнего дня, ни от ближайших нескольких часов. Их появление в школе притягивало внимание. В конце-концов, слуаг походил на мертвого внутри ворона, постоянно оправдывающего свои выделяющиеся черты редкой болезнью, а его сестра отличалась лишь отсутствием пугающих особенностей из-за чего казалась наделенной особой красотой. По правде-говоря, черная подводка для глаз у них была одна на двоих, и принадлежала она брату.***
На занятии по физике Даниэль скучая прокручивала в голове причинность всего происходящего, как сложные мелодии перед их воспроизведением. В восемь лет, после долгих содержательных объяснений матери о том, что она не может выйти за брата замуж когда вырастет, её безудержную боль унимали лишь заверения, что однажды она встретит того самого человека, который будет ничуть не хуже. Нельзя сказать, что это по ветру развеяла убежденность: «Мне не нужен кто-то другой», — но она твердо решила подумать об этом, когда встретит того мифического человека из рассказов матери. Примерно в том же возрасте его голос стих до шепота, его глаза приобрели красный перелив, и он начал утверждать, что он фея. Габриэль много, смешивая смущение и восторженность, шуршал, то о пепле первых городов, то о своих воспоминаниях из прошлых перерождений, связанных с ней. Больше всего ей нравилась история о том, как она отказалась бежать в Аркадию во времена охоты на ведьм. История эта отзывалась в её душе глубокой верой и чувством воодушевляющей печали, но ни один из них не мог вспомнить деталей произошедшего. Лет до четырнадцати, Дани ещё верила в то, что однажды её внутренняя фея сбросит оковы сна и очнется вместе со всеми недостающими звеньями обрывков его памяти. Что она, как и брат, почувствует себя капелькой чего-то большего, встанет на войну с тоской и неверием мира людей, который между теми, кому доступно откровение Грезы, принято называть Осенним. Но с каждым последующим годом она понимала, что эти надежды тщетны. Чувство оторванности и от людей, и от сказочного народа постоянно преследовало и невероятно сильно бесило девушку. Однажды она перестала обращать внимание даже на название городов в которых они останавливались, важно было лишь то, сколько времени им тут оставаться и найдется ли поблизости орган. Здесь, в Портленде, они впервые купили, а не арендовали, дом и это значило, что им не грозят новые переезды. Это было чем-то и вправду необычным, вынуждающим остановиться и взглянуть на вещи под немного другим углом. Благодаря Габриэль она правда видела всё, о чем он говорил. Благодаря ему она научилась вплетать немного магии грёз, которую другие называют смешным словом «Гламур» в свою музыку и даже творить небольшие чудеса, недоступную взору и осознанию обычных людей. Здесь он был её сказочным путеводителем, примером для подражания и принцем, суженной которого она не станет из-за того, что состоит в каком-то низшем сословии. «Это абсолютно неправильно хотеть своего брата» Прошло уже четыре года с момента осознания этой мысли, но она всё ещё не совсем понимала почему. Иногда ей казалось забавным, что её единственный способ коснуться настоящей магии — это Габриэль. Она верила, что все её чувства приобретают куда большую ценность из-за секретности, ведь признание не могло сделать лучше ни в одном из сказочных королевств… хотя, по правде говоря, она и не могла себе позволить спросить, работают ли социальные ограничения для фей. Ей было страшно уточнять зачем она спрашивает. В конце-концов, ответ не дал бы ей ничего, она всё ещё не была одной из сказочных существ. Всего лишь девочка, которой повезло с братом. Если бы не он, Дани забыла бы все их очаровательные приключения. Знание о реальности сказок было коварно и жестоко даже с феями. Вера и способность творить чудеса ускользали от дивного народа вместе с молодостью, чтобы вновь вернуться в мир в их следующей жизни. Последний год Даниэль думала, что её по-своему бессмертный брат придумал все эти сказки о ней в прошлом, чтобы её подбодрить. Всё. Каждый раз, представляя себе, как она могла бы сказать ему правду о том, почему её сердце так стучит в его присутствии, Дани оказывалась парализованной. Жутко, иногда она не понимала какой страх сильнее: что узнает кто-то извне, или что он рассмеется, если она ему откроется. Не поклянется же он в вечной любви той, кто умрет лет через десять? Когда тебе так больно в семнадцать другого исхода ожидать не приходится. Возле их прошлого места жительства из подобных её брату — китейнов, был один престарелый сатир, с сальными шутками о том, насколько яркие звезды скрывается за шторами что она носит, да совсем маленький пак-лиса, за которого она не могла перестать волноваться. Портленд был большим, ярким и красочным городом, в котором жило куда больше фей. Насколько она успела заметить, за последние пару дней Габриэль, каким-то невероятным для своего социального статуса образом, был объектом всеобщего интереса. Привлекающие внимание головы время от времени мелькали даже в школе, и сейчас брат шептался с девушкой-слуагом, знакомой ему по прошлым жизням и переписке. Он хотел получить какие-то свои вещи и детальнее узнать о делах в Герцогстве Тумана, в котором они сейчас находились. Если раньше Габриэль старался быть незаметнее паутинки, то здесь это оказалось невозможным и излишним. Одним близнецам известно, как сильно юноша радовался даже возможности перекинуться парой ласковых слов с красной шапкой… и как далеко он закатывал глаза, узнав, что герцогиня возжелала его видеть. Нет, он не собирался заползать под землю, как его братья и сестры, уют кровати и кресла перед монитором подросток с ником «perhaps_f@e» ценил чуть больше, чем подсознательное желание соответствовать стереотипам. Сегодня, в ночь с 30 апреля на 1-е мая, китейны намеревались праздновать Бельтейн, праздник солнца и плодородия, весеннего возрождения и страсти. Близнецы были приглашены, хоть никто им не вручал письмо в цветастом конверте. Его, вообщем-то, никто и никому не вручал. Не попасть на это событие было чем-то из-ряда вон и все знали, где будет самая большая толпа. Кроме них. Лиза, крайне опрятная как для слуага, постоянно пахнущая антисептиком девушка, говорила не сильно громче Габриэль, которого и вовсе не было слышно. У его белокурой собеседницы было жидкое, практически плавающее лицо с темными белками глаз, которыми она периодически пялилась на Дани с нескрываемым пренебрежением. — Ну… если ты правда хочешь… других показать и себя посмотреть, лучше отправляйся через трод, ведущий из баронства в Гроте Скорбящей Матери, сразу к герцогине, приветственно маши ручкой, и следуй за её свитой, — её руки в перчатках снова сделали странный жест с подсчетом подушечек пальцев. — Я не знаю получится ли у меня улизнуть, так что лучше на мои таланты экскурсовода не надейся, а так ты точно не потеряешься ночью в лесу…. и да, серебряная тропа будет там аккурат до полуночи, так что назад придется уж как-нибудь самостоятельно. Даниэль услышала только это перед, тем как Лиза кинула на неё ещё один ненавидящий без причины взгляд и начала шептать ещё тише, а Габриэля она по прежнему, не слышала. Каждый раз, когда подобное происходило, девушке было обидно, но благодаря иногда обновляемым чарам, она быстро смирилась. Габриэль точно ей всё расскажет.***
И брат не только рассказал, но и разлил немного горячих предчувственных капель радости в мысли сестры. Празднования фей это всегда что-то волшебное, наполненное магией и весельем. Наверняка, Нокеры будут продавать свои взрывоопасные штучки, алкоголь и психотропные вещества будет раздобыть проще, чем еду или стакан воды. В ледяной глыбе девичьего сердца суетливо вращался её внутренний подросток, отправляющийся на одну из самых отвязных вечеринок в году. Как ей было известно, само понятие разнузданности среди фей обретало совсем иные и… особые смыслы. И если к некоторым проявлениям их веселья не очень-то и хотелось приобщиться, это всё равно было любопытно наблюдать. В конце концов, она ещё ни разу не была на праздновании такого масштаба, а прошлый Самейн она забыла с первыми рассветными лучами. Сегодня Габриэль выглядел обеспокоенным, сосредоточенным и несвойственно мужественным. Такая манера поведения брата значила, что он, вероятнее всего, решил не обращать внимание на небольшой вчерашний инцидент с подвеской. Осознав это, Даниэль расслабленно выдохнула. Они попытались сотворить что-то любопытное для праздничного наряда и отправились изучать местную Грезу рука об руку. Платье Даниэль было похоже на скопление безмятежно плывущих светлых тучек, и она, солнечно улыбаясь, незримо следовала за братом, который решил облачиться в звездную ночь. Во время своей беседы с герцогиней Лорелейн, Габриэль, прежде всегда оберегающий её от любых контактов с феями без его участия, оставил её наедине с сатиром на целых полчаса. Как бы рогатый засранец не пытался добиться её расположения, и научить девушку играть пару мелодий на своей флейте, он получил в ответ лишь немного смущения и тихого смеха. Впрочем и этим он остался более чем доволен, напоследок подмигнув, и дополнив её наряд ветвистым венком полным «волшебных ягод» красного цвета. Спустя неуловимое количество времени и после мшистой прогулки по сребристой тропе они оказались на месте, заполненным живыми и невероятно живыми, играющими, снующими туда-сюда существами. Людей здесь тоже было немало. Близнецы не пытались запомнить лица или имена. На подобных мероприятиях волшебный туман дарил ощущение непосредственности и играл с памятью, стирая часть воспоминаний. Но было бы тяжело забыть полуразрушенную каменную лачугу в форме ведьминой рожицы, покрытую сияющим живыми граффити. Прямо на лбу у неё красовалась надпись «Society». С двумя ошибками и намеками на мужской половой орган. Близлежащая местность, уже погруженная в сумерки, освещалась бумажными фонариками и разноцветными светлячками явно волшебного, химерического происхождения. В глазах дома суетились сказочные существа, переползая то к неподалеку журчащему ручью, то к двум полянам, украшенным весенней растительностью и сияющими драгоценностями в цветах дома к которому принадлежала герцогиня. Где-то на плоских ониксовых камнях, в серебрянных тарелках и кухлях в форме звезд и лун, были расставлены яства. В воздухе витал запах свежести и манящий аромат молодых вин и грубого пива. На одной из полян был сложен огромный костер, на второй же стоял столб с навершием из колеса с привязанными к нему разноцветными лентами. Дани нравилось представлять, как бы это всё увидели другие: куча полуобнаженных людей собрались вокруг руин Ведьминого дома, сокрытые от мира сенью секвой и капелькой гламура. Они то кланяются друг другу, то размахивают невидимыми предметами, планомерно спиваются и танцуют вокруг костра, создавая видимость какой-то безумной вакханалии. Люди были слепы ко всему химерическому. Оставалось непонятно, кому от этого хуже, но было ясно, что для Даниэль и окружающих отражение мира грез было реальнее, чем мысли в духе «видела бы это мама». В конце-концов, вокруг на километры простирался высокий и дремучий орегонский лес с вековыми красными секвойями и пожирающими звуки папоротниками. Музыка, смех, хороводы вокруг колеса с лентами. Какой-то особо важный богган пять минут назад придумал правило: «Извиняться за столкновение во время пляса нужно поцелуем!», — многие невинным чмоком в щечку не ограничивались. Детей-китейнов на событии не было, так что особыми рамками себя сдерживали только самые благие, противные или высокородные. В глазах герцогини, примерно минуту молча изучающей близнецов, сошлись все эти качества. Даниэль старалась не замечать внимание этой взрослой и невероятно красивой женщины с острыми ушами и смущенно пряталась за братом, всё ещё теряясь в догадках, что этой Ши было от него нужно. Слуаг, заметивший две ладони впившиеся в предплечье, увел её бродить и высматривать несуществующих и забытых знакомых. Троль с надломленным рогом и мерцающей голубой кожей доказывал красной шапке, что если тот и сможет прокрасться в покои графа, то только лишившись двадцати одного зуба, и выпив пинту собственной крови. Пак-олениха, собрала вокруг себя толпу зевак и голосом из телемагазина вещала о том, что оборотни приняли её в стаю, и теперь она станет главным убийцей драконов в королевстве: «И кстати, вы знаете, что на горе Маунтхуд живет один из них? Нет? Распространите!». Какой-то особо крупный рыжий парень безуспешно пытался стащить её со стола рыча что-то о проблемах взаимопонимания. И таких мелочей, теплых и радостных сердцу, было так много, что ледяная глыба внутри Даниэль стала почти неощутимой. Она старалась не думать о том, насколько её улыбка глупая, когда прогулка довела их до края поляны с хороводом и песнями. Подскочивший к ним сатир поклонился и протянул ей ладонь, приглашая станцевать. О Туата, сколько же здесь рогатых? Даниэль повернулась к Габриэль и встретилась с тревогой в его глазах. На момент ей показалось, что она видит в его глазах ревность, и перестала дышать, отводя взгляд обратно к козлу и стараясь вернуть самообладание. Загадочно улыбнувшись, и на вдохе приобняв брата, она немного поклонилась и отрицательно кивнула головой. Легонько тыкая брата пальцем между ребер, Дани выражала желание уйти подальше от места происшествия на одном им известном языке. Сатир, выпалил: «Плодотворной ночи, голубки!», — и упрыгал на своих мохнатых ногах к следующей жертве, не решающейся присоединиться к общему веселью. Габриэль на мгновенье замер от этого прикосновения под плащом, сопроводил соперника пристальным взглядом и, ощутив запах марихуаны откуда-то слева, решил его не терять. — Один момент, — он шепнул сестре на ухо и проскользнул в направлении запаха, оставляя цветастое облако у камня с напитками. На алкоголь девушка смотрела без капли желания, ведь была уверена: выпей она пару капель и точно скажет или сделает что-то глупое. Спустя мгновение слуаг уже тащил её подальше с довольным видом и неуверенно зажатым в руке косяком. — Ты серьёзно? — Даниэль не могла поверить, что её брат собирается его раскурить, хотя сейчас это казалось самым правильным решением на свете. Она и не хотела ответ, она хотела, чтобы он снова подвинулся к её уху и зашептал так близко как требовал окружающий их гул. Он хитро улыбнулся и сорвал пару ягод с её венка. Одну Габриэль съел сам, вторую же отправил в рот зазевавшейся сестре. Даниэль онемела, она хотела уже было хлопнуть его за такую наглость, но у того неизвестно откуда появилась зажигалка в руках и он сосредоточенно принялся раскуривать «трубку веселья», сразу же протянув пылающую самокрутку ей. Сестре удалось подавить желание выкашлять эту дрянь, в отличии от Габриэль, что вызвало у неё моментальный приступ смеха. Примерно в этот же момент она ощутила, как вкус кремово-кислой ягоды нагло расползается по её горлу и ощущается даже там где не должен. Дани должна была догадаться что эти ягоды не просто красные. Они вызывающие. И вызывали они только то, что и должны были вызывать лакомства на празднике плодородия. Желание изучить первобытное искусство ночи. Она чувствовала как мир вместе с ней расцветает жгучими красками и не могла остановить свой смех. Габриэль, стремясь скрыть сестру и своё поражение как курильщика, утащил её подальше в лес. Толпа вокруг к тому времени постепенно перекочевывала к вовсю разгорающемуся костру. Холодная апрельская ночь странно контрастировала с жаром от ягод. Это усиливало внутреннюю тревогу Даниэль по поводу того, что они зря употребляют всё что нашли. Она уже догадалась, что ягоды были заколдованные, её заклинание стремительно теряло свою силу, а марихуана начала замыливать окружающее пространство. К моменту, когда они нашли удобное и удаленное ото всех поваленное дерево, расслабленное и улыбчивое желание щупать облака на своём платье увлекло её разум. Через несколько минут Даниэль смотрела на танцующих сквозь молодые деревья и с трудом соображала. Они говорили о том, что мать очень кстати уехала к родственникам и здесь брату было необязательно шептать ей на ухо, но он почему-то продолжал это делать, вынуждая её беспомощно поджимать колени и делать вид что ей очень холодно. Габриэль, не мог отвести взгляд от равномерной пульсации теплых огоньков на мраморной коже сестры. Каннабис сделал его медленнее и задумчивее, но он не исключал вероятности, что половину эффекта его действия он себе придумал сам. Жесткость бревна, на котором они сидели им не была замечена. Глядя на «страдающую от холода» сестру он, пододвинулся ближе, чтобы завернуть её в плащ. Ночь укрыла облака. Его слух позволял отчетливо слышать частоту её сердцебиения. Это был далеко не первый раз, когда он замечал её сбитый пульс, но сейчас его не парализовал страх и тревожные догадки о причинах. Это было похоже на сон, но он отказывался в него не верить. Любой другой день, любое другое совпадение и его голова не потянулась бы к её шее, чтобы оставить на ней нежный и совсем не братский поцелуй. Он ощущал себя кем-то другим. Извечная, скрытая оборона перешла в нападение, слишком робкое и вялое чтобы от него нужно было защищаться. Её кожа ощущалась липкой, опутывающей как паутина сахарной ватой, со вкусом, меняющимся каждый миллиметр. Дани, прокручивающая в голове мелодию утреннего колдовства, запнулась ощутив мимолетное влажное тепло в том месте, откуда, должно быть, вампиры пьют кровь. Она непроизвольно сжалась под несколько слишком быстрых ударов сердца, что волнами цунами расходились от места поцелуя. Она читала как это бывает, но ощущаемое ею превосходило любое описание в тематических романах. Ледяные бабочки в животе трещали и таяли от близости огня, мурашки прекратили своё беспрестанное движение и разом подпрыгнули, горло издало всхлип вместо выдоха. «Это абсолютно правильно любить своего брата». Ей вдруг показалось что это насмешка, издевка, от которой следует защититься, но её разум потерявший любую способность мыслить рационально был неспособен. Даниэль снова почувствовала себя восьмилетней девочкой, которой сказали, что братик разделит с ней судьбу, как она и мечтала. Боль вынужденной отчужденности спряталась в бревно, на котором они сидели, открыв тропу для всеохватывающего, испуганного любопытства. -Г-габриэль… Что ты делаешь…? Слуаг замер, ожидая пока удар судьбы отбросит его от её воздушного, теплого и сладкого тепла. «И правда, что я делаю?» Ему захотелось сжаться, спрятаться в шкаф, навсегда исчезнуть и провалиться под землю. Чувство вины, смешавшееся с удовольствием от того, что его вечное наваждение воплотилось в реальности, обездвиживало. Он ждал пинка, крика, ненависти, будучи парализованным и испуганно жаждущим наказания за то, что вкусил запретный плод, но жалобный шепот Даниэль продолжил: — И почему ты остановился? «Я сошел с ума», — запоздалый ответ пришел в его голову, но не имел никакого смысла. Эти слова были провокацией и призывом, и он не мог позволить себе сдерживать ответные меры. Если поцелуй был грозой, то сейчас между ними ударила молния, стирающая грань между миром Осени и Грезой. Руки Габриэль, словно ведомые тонкими нитями её фантазий, поползли на бедра, коснулись талии, проскользнули под юбку пытаясь разгладить дорожку из дрожащих мышц. Даниэль от этого начала трястись ещё сильнее. Её последний вдох, как по волшебству сомкнул их уста на самой высокой и приглушенной ноте, что девушка была способна издать. Бабочки в животе Даниэль, превратившись в пышущих огнем светлячков, стремились навстречу его холодным ладоням, оставляя легкое шуршания в местах, где близнецы сильнее всего отличались. Он жадно и судорожно сжимал сестру, пока она, — не до конца осознающая реальность происходящего, — издавала тихий писк от легкого мороза его пальцев. Она пыталась собрать все свои мысли чтобы понять, можно ли ей тоже его касаться, а главное как. Тело ощущалось таким легким и таким же одеревенелым как кора секвойи, на которой было слишком твердо сидеть. Спустя пару секунд замешательства, Дани, ведомая инстинктом, ответила, закинув ногу ему на колени, вцепившись в шею и губы, с жадностью человека припавшего к ручью в пустынном оазисе. Несколько раз, не рассчитав свою страсть, они цокнулись зубами. Воздух исчез, оставив только тягучее сладкое ощущение радости. Габриэль чувствовал себя грязным и недостойным, но это его только подначивало к ещё более смелым движениям пальцами в направлении той части наряда, что была недоступна обычному наблюдателю. Он знал, что не простит себя если всё это забудет, поэтому старался совершить что-то такое, что точно напомнит ему утром. К сожалению, он был уверен, что если вывести подсказку языком на её теле, то она не сохранится. И уверен, что будет неспособен это забыть. Он оторвался дабы удостовериться, что это правда и прошептать что-то о её красоте. Габриэль всё ещё не понимал, насколько его захватило безумие. Неужели он и правда целует свою сестру, а её нижнее белье наощупь как драгоценности, которые хочется умыкнуть? Он испугался и подавил сильный инстинктивный порыв, казалось кричавший ему о том, что её следует прижать к этому дереву, избавить от одежды и изучить те секреты её тела, что он и представить себе не мог, даже если она будет плакать и сопротивляться. Это было не похоже на ту нежную любовь, что он испытывал, это было ему несвойственнодо той же степени, что и кричать. Слуаг отодвинулся на мгновенье, приходя в себя и отмечая, что всё вокруг окрасилось в бордовые оттенки его глаз. Запахло ужасом. Где-то со стороны костра раздался крик, а над ухом зловещий шепот прозвучал даже громче этого вопля. — Какая мерзость. Близнецы вжались в друг-друга, практически моментально трезвея и пугаясь грядущего осуждения или огласки и чувствуя, как их слившиеся души, разорвавшись, прячутся от гильотины наказания, о которой шептало всё вокруг. Неужели эти несколько минут счастья привели к чему-то что они оба ужасно боялись? — Вы пропускаете всё веселье, — прошептала укутанная в вуаль фигура сжимающая бежевый пион. Ночь багровела. С неба на празник Бельтайна воззирал оргомный кроваво-красный глаз, свидетельствуя о близости кошмара.