он ей, в общем-то, свой
26 февраля 2022 г. в 05:28
Мысли в голове вязкие, непослушные. Майя в них застревает всё глубже, а выбраться никак не может. Верить Клинту Бартону? Она не готова совершить такую фатальную ошибку. Монстр! Самое настоящее чудовище. Кто ещё станет оправдывать кровавую резню каким-то «заказом»? Кто оставит умирающих, захлёбывающихся в собственной крови людей, не успевших толком защититься, и позорно скроется в тенях на утонувших в ночи нью-йоркских улицах? А теперь, когда Майя почти достигла своей цели, готовая отомстить, он пытается доказать, что всё это было спланировано кем-то, кто опекал и поддерживал её с самых ранних лет, да ещё и с подачи «информатора». Пазл в голове никак не складывается.
Голова, кажется, того и гляди расколется надвое от пульсирующей боли. Страха в ней ровно на четверть, всё остальное — накатывающая волнами паника, ненависть и капля сомнений. Эти мысли въедливые, токсичной кислотой растворяют остатки здравого смысла. На пересохших губах горчит, к горлу подкатывает липкий ком и душит-душит-душит.
Майе за себя безумно стыдно. Сомневаться в Кази? В том самом Кази, который был ей вторым родным человеком, влезая во все перестрелки, следуя её приказом без вопросов, лишь с тенью беспокойства на усталом лице. Он ведь никогда не давал повода пожалеть, что подпустила к себе так близко — и в торопливо бьющееся сердце, за клетью рёбер надёжно спрятанное, и в жизнь, точно также от всех изолированную непробиваемо-прочными стенами. Быть не может, чтобы всё это оказалось правдой и его забота, граничащая со слепым обожанием, так просто разбилась вдребезги от одного только слова кровавого убийцы Клинта Бартона.
Нет, это слишком странно, чтобы оказаться реальностью.
Майя помнит их первую встречу так, словно это было вчера: Казимир появился на пороге дядюшки Уилсона будучи совсем ещё мальчишкой. Перепуганный и озлобленный, он смотрел на всех загнанно, по-волчьи, с отчаянием и яростью в не по-детски внимательных глазах. Никого не подпускал к себе несколько суток. Его нашли во время какой-то заварушки на заброшенном складе, подрагивающего от холода и страха, голодного и одинокого. Он отстреливался найденными поблизости камнями и битыми стеклянными бутылками, но был по-настоящему свиреп.
Папа тогда сказал Майе, что мальчику нужно помочь привыкнуть. Что кто-то должен до него достучаться. И она это сделала. Села на почтительном расстоянии от контейнера, за которым прятался Кази, и передавала ему записки. Спустя какое-то время разговор пошёл на лад и мальчишку удалось выманить. Майя помогла ему перестать бояться. Они подружились достаточно быстро и стали учиться вместе. Рукопашный бой Кази давался хуже, но меткости мальчику было не занимать, а к двадцати с лишним парень набрался сноровки для крупных дел.
Они смогли подружиться достаточно быстро. И Майе никого не было дороже. Разумеется, помимо отца. В Казимире она видела многое, о чём не подозревали другие: подмечала любовь к готовке (даже самые сложные блюда давались ему легко). Ужины, которые он так ловко подавал на все праздники, буйствовали многообразием вкусов и насыщенностью специй. Кроме того, оказалось, что Кази — превосходный стрелок. Пожалуй, лучший.
Рядом с ним Майя всегда чувствует себя спокойно, в безопасности. Руки Кази бережно придерживают её после каждого ранения, а обеспокоенный взгляд придаёт сил. И так всегда: ловкими пальцами Казимир осторожно, почти невесомо касается кожи, обрабатывает саднящие раны, привычно подёргивая плечами. Зашивает те, что покрупнее. И хотя Майя не боится боли, она непременно стискивает зубы, отворачиваясь. Прямо как в тот раз, после драки на крыше, когда Лопес пришла к нему, как к единственному, кто по-настоящему достоин её доверия в этом безумном и жестоком мире. Его пальцы были тёплыми и шершавыми, подушечками осторожно, но требовательно касались подбородка. Взгляды встретились. Глаза Кази смотрели всё также внимательно, словно он способен видеть Майю насквозь. Он страстно желал её доверия, внимания, тепла. Майю это не беспокоило, но жажда мести стала её вечным двигателем раз и навсегда, а всё остальное меркло и теряло смысл.
Чувствовать что-то кроме ненависти — не преступление, но Майя прятала мысли поглубже, всем видом стараясь скрыть, как много Кази для неё значит. От его касаний тепло разливалось по всему телу, согревая промёрзшее насквозь сердце, а шутки, понятные лишь им двоим, вызывали самую искреннюю улыбку. Всё, что было между ними, теперь грозило рассыпаться прахом.
Этот замкнутый круг перечёркнут рукой. Он ей, в общем-то, друг. Он ей, в общем-то, свой. Последний, единственный по-настоящему родной человек, но и тот теперь покинул. Предательство пахнет бензином, порохом и кровью, страхом в налитых обидой глазах. Выживание — вот и всё, что знал Кази в своей недолгой жизни. Майя бы никогда не подумала, что всё сложится именно так — оседая пеплом во рту, с горькими слезами, которые невозможно унять.
«Я не могу жить между двумя мирами», — обессиленное, колкое, полное одиночества.
Заря опускается на землю мокрыми хлопьями, колет озябшие влажные щёки, обдуваемые жестоким декабрьским ветром. Кровь на руках липкая (хочется поскорее смыть), пальцы впиваются в руль мотоцикла. Шины свистят по дорожному покрытию. Хочется забиться в комочек, скрыться от чужих суровых глаз. Майю прошибает крупным тремором, справляться с которым почти невыносимо. Луна следит за девушкой пустым любопытным глазом, будто бы насмехается. Звери изнутри царапают грудную клетку, оставляя рубцы, глубокие отметины. Лопес несётся на всех скоростях в багровый рассвет, оставляя позади свою непростую, но до этой ночи наполненную смыслом жизнь. Быть может, у неё будет восемь новых (кошки вот живут долго, после падения приземляясь на мягкие лапы).
Кази остаётся с ней навеки: тенью в ночных переулках, силуэтом в забитом пассажирами вагоне метро. Поезда несутся со скоростью света, остаются далеко позади. Оборвавшаяся струна жизни — линия судьбы человека, запутавшегося и отчаявшегося, не верившего в собственное спасение. Просыпаясь от ночного кошмара и протягивая Казимиру ладони, но натыкаясь лишь на пустоту, Майя никогда не забудет того кучерявого мальчика, который был ей дорог.