Мои фантомные руки

      Три года прошло с того страшного дня, как мы с отцом ехали на поезде из Парижа в Москву. Это была самая невероятная поездка. Отец работал инженером, его специальность — строительство автострад. Я проходил практику в их фирме и мы счастливо сдав проект, ехали домой. За окном пролетали живописные места, луга, поля виноградники. Всё радовало глаз. Папа читал газету, улыбался с идиотов политиков, задавал вопросы из кроссворда. Мы так любили эту игру. Он задавал вопрос, а я не смотря на количество букв, пробовал угадать ответ. Мы смеялись с моих невероятных предположений, папа был в ударе. На столе лежал вкусный пирог с мясом, мы купили его перед отъездом в одной маленькой невероятно уютной домашней пекарне.       — Александр, ты великолепен, просто нет слов, — отсмеявшись папа взял кусок пирога и откусив от него запил чаем, который полагается бесплатно. Купе было классное, двухместное, и нам никто не мешал.       Поезд въехал в туннель, в поезде было темно. Мы очень близки с отцом, после того как от нас ушла мама много лет назад, он мне скорее старший брат, чем папа. Он очень современный, хоть и любит официальную одежду и даже лоск, любит моду, а ещё у него есть любовник, и мне нравится их дуэт. В поезде включился свет и папа улыбнулся мне. Это последнее что я помню, ну и оглушительный взрыв.       Темнота, почему так темно, в ушах словно вата, я как будто лечу или плыву, не чувствую тела и не могу пошевелиться. Папа, где папа, мне так страшно в этой неизведанной темноте. Как сквозь вату, слышу голоса, их много, язык французский: «Парень такой молоденький…», " Да, красивый… был.», Там труп… Болевой шок, наверное» «А ты как думаешь, обе руки.» «Парни, хватит галдеть, носилки, скорее.» Ничего не понял, бред какой-то, сознание отключилось.       В следующий раз я пришёл в себя тоже с трудом. В голове мутно, марево какое-то, но светло, стены светло-зелёные, и окно большое прям возле кровати. Пошевелиться я не мог, слабость была страшная и голова. Папа, первая мысль о нём. Противный писк приборов, возможно реанимация, а что ещё? Ничего не могу рассмотреть. И тут попробовал пошевелить руками, но вместо ладоней с пальцами было только два обрубка, затянутых бинтами. Закончились руки чуть выше кистей, их не было. Меня охватил ужас, паника, помню как запищали приборы, как я что-то пытался кричать, тут прибежали врачи. Лицо, надо мной очень красивое, типичный француз, волосы такие светлые и кудри, он вколол мне успокоительное, и я провалился в блаженную темноту. Не знаю даже сколько я спал. Следующее пробуждение было не менее ужасным, мне было страшно от самого себя, что теперь делать. Кому я нужен такой, слезы текли из глаз сами собой, и папа наверное где-то в другой палате, может его спасли. Господи, хоть бы он выжил, остаться без него было ещё ужаснее. От мыслей разболелась голова, и тут я услышал французскую речь, очень мягкий приятный голос:       — Алекс, вы опять себя расстроили, ну что же мне делать с вами. Я уже двое суток наблюдаю вас и очень волнуюсь. Вы вчера чуть не навредили себе.       Я сфокусировал своё внимание на этом человеке, на бейдже было имя Анри Лоран.       — Алекс, моргните если понимаете французский, по документам найденным у вас я узнал, что вы из России. Не пытайтесь говорить пока, вы очень сильно кричали и сорвали голос.       Я моргнул, что понимаю его.       — Мне нужно объяснить вам многое, но начну с начала. В туннеле террористы ИГИЛ заложили бомбу, когда поезд ехал через него, он привёл детонатор в действие, передающим устройством в одном из вагонов. Вам повезло, ваш вагон был последним, а все остальные засыпаны взорванными стенами, выжило всего три человека, все в очень тяжёлом состоянии. Мужчина, что ехал с вами погиб. Это был ваш родственник, фамилия та же? Простите, что мне приходится всё это говорить, но это то, что я обязан сказать.       От его слов, по моим щекам потекли слезы, папа, папа, нет. Меня начало трясти против моей воли. Стресс был огромен. Я остался инвалидом, отец погиб и как теперь быть, у меня ничего нет и никого нет. В груди что-то оборвалось и дико заболело. Анри вколол мне что-то в капельницу, наверное успокоительное. Было видно, что доктор очень волнуется, но я ничего не мог поделать. Как оказалось, руки — это ещё не всё, у меня серьёзный ушиб позвоночника, меня отбросило взрывной волной а обшивка вагона упала мне на кисти рук и размозжила их, спасти не удалось ни одного пальца, вместо ладоней и пальцев было месиво из крови и осколков кости. Я не мог двигаться, так как позвоночник имел две серьёзные гематомы, это было опасно, могли быть непредсказуемые последствия. Анри приходил ко мне пару раз в день, как оказалось выжившие в катастрофе выглядели ещё хуже чем я, у женщины оторвало ногу, а мужчина из купе напротив остался без части челюсти, это было страшно. Врачи пытались спасти их как могли. У меня была депрессия, мне кололи вагон лекарств, но лучше не становилось. Я отказывался общаться, отказывался от еды, Анри не знал что со мной делать. Дошло до того, что мне попытались привести психолога, но и с ним ничего не вышло. На все вопросы о семье я отвечал, что у меня больше никого нет. Меня всё время беспокоили боли в спине. Тогда доктор назначил мне блокаду. Это было безумно больно, меня отвезли в процедурную и уложив на живот сделали серию сложных уколов, из коктейля препаратов в ушибленные места. Я не мог терпеть и кричал на весь этаж, в принципе это было обычным делом. После того, как меня, плачущего и совершенно разбитого, привезли обратно в палату, Анри просидел со мной несколько часов и под конец просто гладил меня по голове. Мне были приятны и нужны его прикосновения. Через несколько дней стало лучше, руки перевязывали, но посмотреть туда, где раньше были пальцы, мои черт возьми пальцы, я так и не мог. Самое странное, что ночью я их чувствовал, мне казалось, что они есть. Но проснувшись я осознавал весь ужас моего положения, и начиналась новая истерика. Однажды утром я проснулся после кошмарной ночи и на соседней кушетке увидел его. Доктор спал, подложив под голову изящную с тонкими и бледными пальцами руку. Я залюбовался им, Анри и вправду был очень красив, вот такой, растрепанный, покрасневшие щеки от сна, волосы спутанные рассыпались по подушке. Если бы я был здоров, то пригласил его куда-нибудь, возможно он тоже из наших, да просто пригласил и всё.       Замечтавшись, совсем забыл, что в данный момент я и поссать не в состоянии сам, не то что кого-то приглашать. Слезы опять встали комом в горле, но сделав усилие над собой, решил успокоиться. Нужно жить как-то дальше, ну руки и руки, что, люди от рождения бывают без них и без ног. Нужно выбираться из этого состояния. Мы живём не в средневековье, у меня есть деньги в конце то концов. Потом сбережения отца, можно как-то существовать дальше. Нужно попытаться хотя бы как-то выйти за пределы своего кокона из боли и самоистязания. Но как же тяжело и страшно. Мои глаза так и скользили по ладному силуэту Анри. Впервые я реально задумался о том, сколько ему лет. Он был явно старше меня, примерно лет на десять, это точно, но достаточно молод для того, чтобы понравиться. Было в нём спящем что-то совсем детское, непосредственное, днём это был строгий профессионал, который всё время вкладывал себя всего в работу. Сейчас его лицо было таким спокойным.       Вдруг до меня дошло, что Сергей, любовник отца, до сих пор ничего не знает о произошедшем, он же на гастролях, но он мог звонить, а телефон, кстати где он, возможно пропал во время взрыва. Ещё в мою палату ломились какие-то люди. Мне не было до них дела всё это время. Я был в своём аду из боли и жалости к себе. Анри проснулся и сонным неясным взглядом какое-то время смотрел перед собой. Мне очень хотелось в туалет, но попросить этого мужчину я стеснялся, хотя чего уж тут, после всего случившегося. Неуверенно, особенно после моих истерик и матов на персонал, я обратился к нему.       — Анри, — он аж весь встрепенулся, подскочил и подошёл ко мне.       — Саша, — это было так смешно, слышать своё имя с акцентом, что я улыбнулся, — Вам чем помочь? Сейчас шесть утра, медперсонал на пересмене. Я решил побыть у вас и простите, — он провёл рукой по волосам, пригладил их как мог, — уснул вот, наверное устал.       Он был таким, каким-то совсем домашним и рассеянным. Я все-таки понял, что придётся попросить об услуге. Как ни странно, он всё понял и так, скорее по выражению моего лица. Наверное он привык к такому. Быстро принёс мне судно и помог справить простые потребности. Мне было так неловко, но тёплые руки Анри успокоили меня, мы же оба мужчины. От этой простой заботы и участия я почему-то расплакался, слезы сами выступили. Доктор вынес всё в туалет и вернувшись обеспокоенно наклонился ко мне и приобнял меня за плечи.       Я услышал его тихий голос:       — Успокойся, Алекс, это всё нормально, — он прижал меня к себе. — Ты сильный парень, ты должен справиться. Я помогу.       — З-зачем это, вам, — запинаясь сквозь слезы сказал ему.       — Поверь, нужно, мой близкий человек погиб в Сирии два года назад, он подорвался на мине. Его некому было спасать, он покончил с собой, когда очнулся без обеих ног, я не успел ему помочь, он перерезал себе горло в палате. Пока я оформлял бумаги на въезд в страну, мой Вик, не выдержал и наложил на себя руки. Мне выдали только его тело. Я не могу потерять ещё и тебя, просто пойми это и прими.       Теперь мне стало понятно многое, особенно то рвение, с которым Анри, пытался вывести меня из моего состояния, он просто живёт с невыносимым грузом. Я потерся щекой о его плечо. Мне было очень страшно жить дальше, ещё страшнее возвращаться домой таким вот. Этот человек сейчас боится за меня и борется за меня.       — Простите, простите, я не могу так, это страшно. Анри, мне придётся как-то жить с таким изуродованным телом. Мне всего двадцать два, как мне теперь дальше. Ещё и папа, у меня нет больше его. Мы были близки. Он самый дорогой мне человек и его нет. — слезы опять подступили к горлу. Анри обнимал меня, а потом отстранился.       — Алекс, мне надо идти сейчас на обход, но мы ещё поговорим, обязательно. Я зайду к тебе через пару часов. — он поправил халат и пошёл к двери. Я остался один в палате, через двадцать минут меня умыли, переодели и накормили завтраком. Впервые за эти дни я попросил включить телевизор, мне стал интересен мир вокруг, который в принципе остался тем же. Это я изменился по отношению к нему. Почти до самого вечера Анри больше не пришёл.