Движенье тайное в угрюмой тишине

Тук-тук… Тук-тук… Жуткая, невыносимая вонь. Липкая тьма. Рвотные спазмы не дают ничего, кроме хрипа. Пытаюсь сглотнуть обратно - острая боль в горле снова лишает чувств. Всего на миг. Монотонный железный стук за стенкой отбивает ритм времени. Время мешает утонуть в боли, в бесконечности момента. Из тошнотворной глубины всплывает вопрос: что же произошло? Топор отрубил мне голову. Я подумал, что мне пришел конец. Похоже, ошибся. Или нахожусь по другую сторону конца. Что-то противное начинает ползать по лицу. Вслед за временем возвращается чувство пространства. Пространство оказывается слишком тесным. Невообразимо тесным. Я удивляюсь этому обстоятельству. Боль заглушает удивление. Когда боль отступает, продолжаю искать ответ. Если это загробная жизнь, так будет продолжаться вечно. На следующем "если" мысль останавливалась. Всякий раз. С каждым стуком за стенкой. Тук-тук… Тук-тук-тук… Вязкая слизь лезет в ноздри, не давая дышать. Я не могу пошевелить рукой, чтобы убрать её или согнать ползающую по щёкам и глазам дрянь. Моё тело меня не слушается. По правде сказать, ему и не поместиться в этом тесном пространстве. Это уже перестало удивлять, потому что стало таким же привычным фактом, как и наполняющее эту тесноту зловоние. Гадость, которая копошится по лицу, напоминает червей, но каких-то слишком толстых и твёрдых. Я бы смирился с ней, если бы эти твари скреблись не так хаотично, сбивая с ритма ударов из-за стенки, который помогает переносить непреходящую боль. Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук… Когда глаза научились видеть в темноте, ползающая дрянь оказалась моими собственными пальцами. Не железными - прежними, с которыми я давно расстался, но не мог не узнать. На первых порах долго привыкал к фантомным ощущениям утраченных конечностей, чувствовал во сне дрожь их пальцев и приучал себя этого не замечать. Теперь ощущаю эту дрожь физически и наяву собственным лицом, но не могу её контролировать, потому что обе отрубленные руки лежат отдельно. Отдельно от моей отрубленной же головы. А на дне бочонка почти без движения, лишь изредка лениво ворочаясь, покоятся мои бывшие ноги. Да, теперь я, наконец, смог опознать пространство тесной вселенной как вечно запертый бочонок в углу кузницы Пера. А стук доносится как раз со стороны наковальни. Тук-тук-тук… Тук-тук-тук… Боль не унимается. Тошнота снова подкатывает к рассечённому горлу. Слабая, как при долгом голодании. И в самом деле, смертельно, до умопомрачения хочется что-нибудь пожевать. У меня есть желания, значит, я жив. Забавно. Грызть бывшие собственные руки было бы не столько странно, сколько опасно. Они слишком подвижны, окажут сопротивление. Пробую грызть ноги. Брыкаются, видимо, от боли, но мне это не очень мешает. Когда пережёванная плоть вываливается через дыру в горле, боль притупляется. Всё не так плохо. Тук-тук… Тук-тук… Чавк-чавк... Тук-тук было не просто так - Пер ковал новую голову. Мне бы сразу догадаться, ведь так было с ногами и руками. Но понял только тогда, когда услышал разговор: - Кто я? - чужой металлический голос без эмоций, приглушенный стенкой бочонка. - Ты Ник Керли, дровосек, - голос кузнеца Пера. "Лжец!" - хотел закричать я, настоящий Ник Керли, дровосек. Но, конечно, не мог. У меня ведь нет лёгких, чтобы дать воздух для голоса. Вернее, мои лёгкие теперь у него - того, кому кузнец рассказывает мою историю, внушая, что она тоже его. Мне и самому интересно её послушать. От шока, боли и отчаяния забылись многие детали. А теперь вспоминаю даже то, о чём Пер зачем-то умалчивает. Заколдованный топор. Мы с ней начали что-то подозревать, когда я остался без ног, окончательно всё узнали, когда лишился рук. Её тётка упросила Гингему. Это мы поняли. Не могли только знать, что после этого сильного колдунства отрубленные части тела продолжают жить. Пер это, конечно, понял после первой же ноги. Тогда, помнится, и появился замок на бочонке. Я не могу его винить - он кузнец, а не лекарь. Пришить обратно их не мог, только сделать новые, железные. Ему он этого не сказал, как не сказал раньше и мне. Умолчал, однако, и о заколдованном топоре. И о том, что лишившись второй руки и узнав о топоре, я больше не работал в лесу, а остался у него подмастерьем. От топора меня это, как оказалось, не спасло. Хотя... сам ли топор, мирно лежавший в сарае, тогда на меня набросился? Или... Я ведь успел разглядеть только лезвие. Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук-тук… Он ушёл. В лес. С топором. Кузнец вернулся к будничной работе. Его игра мне непонятна. Впрочем, она меня не особенно и занимает. Занимают меня боль и голод. Ноги обглоданы уже настолько, что перестали дёргаться. Когда устают челюсти, я ем пережёванный и вывалившийся из горла фарш. Тук-тук… Чавк-чавк... Тук-тук… Ням-Ням... Тук-тук-тук… Почему Пер, заменивший мне отца, так со мной жесток? Почему не попытается со мной поговорить? Почему относится ко мне, как к какому-то монстру? Хотя, если подумать - разве я не монстр? Чем многократней пережёван фарш, тем приятней он на вкус. Смешно, как поначалу я им брезговал. Когда обнажилась бедренная кость, руки перестали донимать меня липкими пальцами. Приняли её за рукоять топора, обхватили. Мне совсем комфортно. Правда, если они слишком уж настойчиво колотят костью в стенку, кузнец с размаху бьёт по бочонку ногой. Тук... тук... тук... тук... ТУК!!! Она нашла его разрубленным в лесу, и Пера это, похоже, огорчило. Не то, что разрубленным, а то, что нашла. Я понял: его ужаснуло творение собственных рук. Ещё когда оно ограничивалось конечностями. Чужими железными конечностями на моём теле, в то время как настоящие продолжали скрестись в бочонке. Возможно, он думал, что железная голова не оживёт. Когда же ожила, постарался его спровадить в тайной надежде, что топор завершит свою работу, а на нём не будет вины. - Почему он снова взял топор? - рыдала она, прислонившись к бочонку. - Может быть, решил, что ему больше ничто не грозит, - мямлил кузнец. Я по-прежнему не мог пресечь эту ложь. И даже измазанные ножным фаршем руки, такие активные, когда не надо, меня подвели: отбросив кость, они нежно гладили доски бочонка, пытаясь прикоснуться к ней. А она не могла расслышать этого шороха за спиной из-за отчаянного стука собственного сердца. Тук-тук… Тукт-тук… Туктуктуктуктук… Её имя напрочь вылетело из моей памяти. Вернее сказать, там крутились десятки имён, и каждое шло ей не хуже других. Я совсем не вспоминал о ней всё это время. Даже в рассказе Пера кастрюлеголовому вору моего торса и имени она занимала меня меньше, чем топор. По правде сказать, никак не занимала. Может быть потому, что моё сердце теперь было у него. Интересно, любил ли он её, как я когда-то? - Вы же спасёте его, правда? - Не могу ничего обещать. До сих пор получалось... Тюк... тюк... тюк... Руки кузнеца дрожат, никак не попадёт ключом в замок на крышке. Боится того, что может там увидеть. Я бы на его месте тоже боялся. Поток слепящего света обрушился с небес, заполнив тесную вселенную бочонка. Таким стал для меня закопчённый потолок тёмной кузни после дней заточения. Продолжалось это, впрочем, лишь пару секунд: следом на меня свалились два вонючих куска мяса и костей, в которых я, не зная, едва ли угадал бы половины собственного торса. Замок защёлкнулся. Тишина. В тишине слабый стук. Это в рассечённой грудной клетке продолжает трепыхаться моё сердце. ...тук...тук...тук...тук... Вся кровь выплеснута дорогой. Она, видимо, этого не замечала, как и не слышала стук сердца, выплёскивающего кровь. Ленора - вот как её, кажется, зовут. Или нет? Впрочем, какая теперь разница? Мысль пришла, возможно, нелепая. Если остановится сердце, не принесёт ли мне это избавительную смерть? Когда нет сердца, тогда и мозги ни к чему. Можно попробовать. Попробовать буквально - на вкус. ...тук...тук...тук.. Чавк-чавк! ...тук...тук...тук.. Хрусть-хрусть!