Рождественский феникс

Не было у Чонгука года, в котором Рождество могло отзываться в сердце болезненным скрипом. Это всегда ёлка, обвешанная одноцветной золотой гирляндой, неровно лежащая на полках и диване мишура, застолья — сначала с родственниками, потом, с возрастом, с друзьями. Каждый год это событие отпечатывалось яркой вспышкой в груди, растекающимся теплом, восторгом на несколько недель вперед, с которым только горы сворачивать и подвиги совершать. Но этот стал исключением. Тепло превратилось в обжигающий жар. Чонгук отмахивается от незнакомого парня, который предложил присоединиться к игре в «бутылочку», крепче сжимает в руке горлышко бутылки с соджу и подпирает плечом стену, пытаясь перебить легкое головокружение, чтобы продолжать поиск тихого уголка было хоть немного проще. Квартира Сокджина изучена вдоль и поперек за столько лет, еще в самом начале дружбы они носились по комнатам во время игры в догонялки, но сейчас она кажется сплошным лабиринтом, в котором тупик за каждым углом. А что Чонгук, собственно, ищет? Наверное, немного спокойствия. Немного одиночества, в котором рою мыслей в голове будет слишком стыдно шуметь в одиночку, в котором вся внутренняя суматоха может утихнуть. Хотя бы с парой глотков крепкого алкоголя, размягчающего разум на какое-то время. Почему именно сейчас, почему именно здесь? Почему Чонгук сталкивается с ним там, где ожидал меньше всего? Когда уже давно решил, что боль наконец утихла. Он думал, что давно убедил себя в том, что невзаимность — дело частое, многие справляются, с достоинством пережидают какое-то время и идут дальше без тяжелого бремени. Это не «сердце противоречит мозгу», это мозг решил обмануть, и теперь выходит, что Чонгук сам вонзил нож себе в спину. Молодец, что сказать. Сбежать можно от незнакомых весельчаков, обеспокоенного друга, от него, но от самого себя избавиться довольно проблематично. — Чонгук, — Сокджин перехватывает его на следующем повороте, ведущем на кухню. — Может, ты тогда просто уйдешь? Я не обижусь. — Чтобы окончательно превратиться в труса? — он с неприкрытой усталостью смотрит на друга и лениво выпутывается из некрепкой хватки. — Лучше найди мне пустую комнату. Он не знает, с кем пришел Тэхён. Удивительно, насколько тесен может быть мир: в городе с десятью миллионами человек, где один из них приглашает на праздник друзей, а те — своих друзей, и так несколько кругов, можно пересечься с тем, кого ты больше всего в своей жизни надеялся не увидеть. И ровно с той же силой наоборот. Просто Чонгуку в один момент не повезло, и речь не о случайной встрече на Рождественских посиделках «для своих», где на всю огромную квартиру можно насчитать несколько десятков этих неизвестных «своих». Просто однажды он пропустил ту секунду, в которой очень тонкая грань была пересечена. По другую сторону обращенные Тэхёну взгляды стали длиться немного дольше, улыбка становится шире во время прогулок по городу, во время прослушивания забавных историй, случайного соприкосновения ладоней, а сердце… и вспоминать стыдно. Чонгук не мог так глупо и легкомысленно влюбиться в близкого друга. Потому что актер из него никакой, потому что рано или поздно эта дружба может закончиться по его вине. Насколько глупым было решение сделать это первым? Чонгук перестал искать встреч, отвечал на звонки и сообщения через раз, начал отдаляться — делал все то, что обычно делают персонажи книг и фильмов в его ситуации, это уже сотни и тысячи раз пройденная арка. Жалел ли? Он не знает, как быстро мог бы расклеиться перед Тэхёном, насколько легко его сердце просвечивается под пристальным взглядом, обнажая все самые сокровенные чувства. Обычно в книгах это заканчивается пресловутым «долго и счастливо». Чонгук будет в который раз дураком, если поверит в такой исход его личной истории, но он был бы рад вырвать из нее пару десятков страниц душевных терзаний. Если же конец трагичен, то лучше уж начать сжигать книги. Гостевая спальня, куда Сокджин отвел с тяжелым вздохом и явным нежеланием, была единственной комнатой, закрытой на ключ на время празднования. Все гости об этом предупреждены, поэтому даже не пытаются оказаться внутри и оккупировать последний пустой клочок квартиры. Хозяин не смог толком объяснить причины, по которой он сделал такой тихий уголок, но что-то подсказывает, что это просто природная мудрость. На любой вечеринке найдется человек, которому подобное место станет жизненно необходимым. — Зиро, кыш, — Чонгук закатывает глаза и снова поворачивает ключ, открывает дверь, почти силой выставляет проворного кота и хлопает дверью за собой, надеясь, что его никто не заметил. Сложно сказать, дело в отсутствии людей или шума, давящего на черепную коробку, но дышать действительно становится проще. Если отвлечься от шума за закрытой дверью, тишину комнаты нарушает лишь мягкое жужжание увлажнителя воздуха, формой напоминающего маленький светильник. Если бы не запах спирта из только что открытой бутылки, Чонгук мог бы чувствовать мелису куда более отчетливо, но все же не в ней кроется умиротворение. Довольно обманчивое, но все же так сейчас необходимое. Чтобы не пришлось привыкать к темноте, Чонгук, устраиваясь за небольшим ламинированным деревянным столиком и отставляя бутылку, забирает с полки пульт, регулирующий главное освещение. За пару щелчков комната погружается в тусклый свет, исполняющий функции ночника. Стул тоже деревянный, но очень удобный, оттого не приходится корчиться в разных позах, ища удачное положение. Чонгук просто подтягивает к себе колени, достает из кармана спортивных штанов одолженную стопку и довольно бесцеремонно, с громким стуком, ставит рядом с соджу. Хотя бы композиция неплохая. Недостает тарелки с дольками лимона. Как и какого-то понимая ситуации. Хотя бы немного большего, чем сейчас. Чонгук чертовски потерян, он был бы рад уснуть за этим столом и пропустить все самые яркие события вечера. Он сказал Сокджину, что окончательно превратится в труса, если не выдержит накатившей горечи и сбежит отсюда. А разве все на самом деле не наоборот? Разве это не станет проявлением стойкости, умением не сворачивать с выбранной тропы? Какой бы сомнительной она ни была. Разве Чонгук не продолжает наступать на одни и те же грабли, когда выбирает одинокое самобичевание в квартире, где находится Тэхён? Чем больше проходит времени с начала игнорирования, тем яснее Чонгук видит, что вторая сторона, кажется, принимает это. Тэхён перестал стучаться в закрытую дверь, пытаться заводить разговор, чтобы разобраться в том, что вылезло буквально из воздуха. Чонгук даже не знает, от какой догадки ему хуже: от той, где Тэхён просто устал тратить время и решил брать от жизни все, как делал это и раньше, или же догадался в причине резкого изменения, после чего поторопился смыться. Плохо все — и это самое важное. За пятнадцать минут он осушает около шести стопок, даже не успевая поразиться тому, насколько стойко и терпеливо его организм все это выносит. Все же стоило хоть что-то стащить со стола, потому что голова начала ожидаемо кружиться еще сильнее. Облизнув губы, Чонгук тихо икнул и, сложив перед собой руки на столе, уткнулся в них. Под закрытыми веками ничего интересного. Под ними лишь расплываются сиреневые и голубые пятна, плавно перетекают в странные узоры и создают совершенно абстрактную композицию. Чонгук щурится, когда снова видит Тэхёна перед собой. От него, кажется, тоже нельзя сбежать. Остается смириться и принять участь. Представлять длинные ладони, в которую так сильно хочется вложить свою руку, хрупкую талию, за которую так тянет притянуть к себе, сжав в крепких объятьях. Чонгуку страшно представлять, насколько он слаб, насколько ничтожным выглядит, не стыдясь рассыпаться наедине с собой. Если он поднимет голову, то наверняка увидит его смутный облик перед собой. Потому что смех Тэхёна и его бархатный голос, звучащий в голове, больше похож на слуховую галлюцинацию, разве далеко от зрительной? Чонгук бы с радостью порассуждал на этот вопрос в попытке хоть как-то отвлечься, и пока он не знает, что скрип двери прозвучал вовсе не в голове, это выходит вполне успешно. Лишь первые несколько секунд, пока не доходит. Он задерживает дыхание, прислушиваясь к шагам, закрывающейся двери, повернувшемуся в замке ключу. Черт. Забыл. Выгнав кота, он забыл снова запереть дверь. Чонгук затрясся. Едва заметно. Он слишком много выпил за короткий промежуток времени, не закусывая, он слишком долго ныл про себя о влюбленности к парню, такой сильной, что самому становится страшно и даже стыдно. Начинает моросить, несмотря на плотно закрытые из-за холода на улице окон. Или Чонгук просто больной на голову, или интуиция не дает ему ошибиться в предположении. Он находится с Тэхён в запертой изнутри комнате. Шаги возобновляются, и они приближаются. Хочется рвануть с места, шатающейся походкой вылететь из комнаты и сбежать домой, но Чонгук даже не поднимает голову, как прикованный к месту, и чего-то ждет. Пока слышит почти в полной тишине размеренное дыхание, шорох одежды, едва уловимый уставший вздох. Даже когда чувствует мягкое прикосновение к своему уху, Чонгуку продолжает чего-то смиренно ждать. И терять часть себя с каждой секундой этого тихого кошмара. У Сокджина не такие нежные подушечки пальцев. Ни у кого другого из гостей нет повода так себя вести с незнакомым человеком, не проронив ни одного слова. Ладонь мягко перемещается выше, зарывается волосы, перебирает пряди у основания головы. Нежность пьянит еще сильнее алкоголя, и, как бы парадоксально это ни звучало, именно сейчас Чонгук чувствует себя самым трезвым. Но все же самым больным. Тэхён любит прикосновения, и этот жест давно стал для них привычным, что попросту не укладывается в голове со сложившейся ситуацией. Когда ладонь, прекратив свои ласковые манипуляции, начала исчезать с головы, Чонгук резко вытянул свою руку и перехватил ее, крепко сжав. И почувствовал себя пропащим. Он стискивает зубы, удерживаясь от того, чтобы сплести их пальцы, поднести к губам и поцеловать каждую костяшку настолько нежно, насколько он только способен. Тэхён кажется призраком. Неотъемлемой частью увядающего разума, у которого цель состоит в том, чтобы свести Чонгука с ума. Так бы он, наверное, и думал до конца. Пока теплые, едва влажные от слюны губы не касаются его ладони. — Ты хоть понимаешь, — нежный шепот отзывается дрожью, кажется, на самых костях. — Какой ты дурак? Тэхён накрывает тыльную сторону ладони Чонгука своей собственной, проводит большим пальцем по каждой костяшке. Обжигающий жар возвращается в форму тепла, окутывая собой все сущее. Распавшиеся частички утерянного сознания натужно собираются в единое целое, сшиваясь в прежнюю форму по лоскутам. А Чонгук, как самый настоящий ребенок, начинает верить в рождественское чудо.