Лето
Джордж — дурак, потому что считал, что все в порядке. Дурак прежде всего из-за того, что был счастливым. — Их снова забирают. Джордж подавился едой. Его мать сидела напротив него за длинным обеденным столом. В ее лице, элегантно расписанном морщинами, не читалось лжи. Кусок еды застрял камнем в горле, но все-таки упал в пищевод. Его отец глядел все также невозмутимо, как и всегда, но Джордж заметил ту незаметную складочку на его лбу, выдававшую его. Его мать, с другой стороны, выглядела расстроенной: ее губы скривились в обиде, а брови нахмурились при мысли о том, что ее сын может оказаться вовлеченным в безжалостную войну за границами страны. Джордж проглотил остатки еды, пресные и безвкусные. — Когда? — Завтра в павильоне. Ближе к рассвету прибудет сержант, чтобы забрать новобранцев, — ответила мать, встав со стула. Она обошла стол, чтобы собрать все тарелки. Отец словно не обратил внимания на ее слова. — Я волнуюсь за тебя, Джордж, — тихо прошептала она, когда дошла до его части стола, медленно убирая тарелку. — Меня тоже заберут? — пробормотал он. Лицо его матери на мгновение стало потрясенным. — Что? Конечно нет, дорогой, мы бы никогда такого не допустили, — ответила она. Джордж резко повернулся к ней, и на его лице появилось видимое замешательство. — Но ты сказала… — Джордж, дорогой, война в самом разгаре. Они забирают все больше парней из городов, там одни юнцы. В этот раз призыв будет строже, чем в прошлые разы, — продолжила мать, прижимая ладонь, облаченную в перчатку, к своей щеке. Джордж не понимал, не понимал, почему внезапно лицо его отца стало угрюмым. Он не понимал и беспокойства в старческих глазах своей матери. Он из семьи аристократов, известных в близких кругах города. Его отец — аккредитованный политик. Их семья, она как старые деньги, истертые и пронизанные годами. Живущая с комфортом в городе, вдали от войны и поля битвы. Родители Джорджа обеспечили ему самую безопасную жизнь, что можно было представить. И все же... Создавалось впечатление, будто все это скоро закончится. Он совсем ничего не понимал. — Мама, что… — Она говорит о том парне, с которым ты путаешься. Злоба в тоне отца заставила Джорджа и его мать резко повернуться к нему лицом. Дрожь пробежала по его спине, словно окатив холодной водой, руки крепко сжали в кулак дорогие шелковые скатерти. Они говорили о Дриме. Внезапно его осенило. — Дрима заберут в армию? — громко спросил он, его мысли были в беспорядке. Выражение лица матери стало сострадательным. Она ободряюще положила свою теплую руку на его, когда осознание обрушилось на него. Дрим пойдет на войну. Джордж отмахнулся от этой мысли. Война была адом на земле. Со всеми этими странами всего мира, требующими возвратить остатки их достоинства. Все моральные и гуманные принципы были преданы забвению, и им на замену пришли жупел и кровопролитие. И все для чего? Чтобы бесчисленное количество невинных людей погибло, а другие остались без надежды на счастливое будущее. Этот недуг поразил их нацию и отравил умы. Он был повсюду. Джордж знал о бомбах за границей их города, о ружьях и крови, пролитой на сухую землю. Джордж знал о смерти, но никогда не был в ее объятиях. А Дрим мог... — Ты больше не имеешь ничего общего с тем парнем, — презрительно отозвался отец, зажав между губами толстую сигару. — Если он не умрет, это принесет тебе только больше вреда, чем пользы. Джордж резко встал, шибанув руками по столу, тем самым шокировав мать и рассердив отца. — Он не пойдет, — заявил парень твердо, каждое слово было пропитано силой и напором. — Его не заберут… — А что ты будешь делать, если заберут? Когда его отправят в следующий лагерь? Когда другой солдат выстрелит ему в голову? Что ты будешь делать? Кровь Джорджа закипела, и его лицо обрело оттенок разъяренного пламени. А костяшки — алебастра, когда пальцы вцепились в шелковую скатерть. Мать стояла рядом, нежно касаясь его спины, когда он презрительно оскалился на человека, которого называл своим отцом. Как он посмел сказать такое? — Его не заберут. — Не будь глупцом. У него нет твоих возможностей, чтобы избежать призыв. Еще тебе бы стоило попрощаться… — Его не заберут! Столовая на мгновение замерла. Только презрительные взгляды летали от отца к сыну, от сына к отцу. Напряжение окутало их, метафорические мечи были приставлены к глоткам обоих. Джордж никогда не бросал вызов своему отцу. Он всегда был послушным сыном. А еще он никогда бы не подумал, что это станет его первым актом неповиновения. Джордж нарушил это молчание, надеясь положить конец этой схватке: — Его не заберут. Я позабочусь об этом. Его отец усмехнулся. — Тогда можешь попробовать. Он посмотрел Джорджу прямо в глаза. — Война не прекращается ни для кого. Это стало последним, что услышал Джордж, прежде чем вылететь за дверь. На следующее утро Джордж заставил себя встать с постели. Чего-то особенного не происходило, но все, что он чувствовал, — это страх, увязавшийся за ним, пока он нарезал круги вокруг дома. Вскоре он надел брюки с подтяжками и отправился на городскую площадь. Множество парней его возраста собрались в самом центре павильона. Их покрасневшие глаза были мрачнее ночи. Одни из них покоились низко, смиренно, как будто стремились стать единым целым с землей, пытаясь избежать и так неминуемую гибель. Другие держались гордо и прямо, подняв к небу подбородки, готовые встретиться со смертью лицом к лицу. Одним из них был Дрим. Джорджу было больно видеть, как он, одетый в ту же одежду, что и они, пришел на то же место, что и они. Это был не один из тех моментов, когда Джордж хотел увидеть своего возлюбленного. Ему было невыносимо от того факта, что смерть могла настигнуть и его Дрима. Джордж подошел к нему, крепко прижавшись к его боку, пока будущие солдаты выстраивались в короткие аккуратные линии. Блондин взглянул на Джорджа, крепко сжав его руку в своей, будто его с минуты на минуту унесет ветер. На его губах заиграла грустная улыбка. — Все будет хорошо, — прошептал он Джорджу на ухо. Джорджу оставалось только надеяться на правдивость его слов. Вскоре показался сержант, и все выпрямились. Над ними нависла тишина: все они пытались подавить страх, возникший в груди. На нем было бесчисленное количество медалей, сияющих на утреннем солнце. Одетый во все темно-зеленое, он оглядел всех парней перед собой, при этом щелкая зубами. Он не спеша подошел к краю лестницы павильона и дал знак ближайшему мужчине принести лист пергамента. Все наблюдали в предвкушении, как сержант, сорвав печать, начал читать. — Что касается нашей великой, процветающей страны. Сейчас я зачитаю имена тех, кто будет служить нашей родине на борьбе с опасными врагами, демонстрируя нашу великую мощь. Нам понадобится каждый, что сможет участвовать, чтобы победить в этой коварной схватке, Или умереть, доблестно пытаясь. Джордж сглотнул и снова взглянул на Дрима, смотревшего прямо перед собой, надев маску уверенности и уравновешенности. Джордж знал, что он тоже напуган по тому, как он крепко сжал его руку. Джордж сжал ее в ответ, они не могут его забрать. — Алексис Смит! Напряжение росло с каждым выкрикнутым именем. Джордж начал копаться в своих мыслях. — Томас Уэсткотт! Дрим был старшим ребенком в семье из шести человек. Это уже значительно снизило его шансы не быть призванным. В их причудливом городке никогда не забирали единственного ребенка из семьи. Он также принадлежал к среднему классу, что делало его легко заменяемым в их обществе. Вдобавок ко всему, ему было около двадцати лет, не было никаких проблем со здоровьем или физических недостатков. — Скотт Андерсон! Дрим перечеркнул все пункты контрольного списка. Джордж ничего не мог поделать, кроме как слушать, как каждую секунду, как пушечный гром, раздавалось новое и новое имя, и думать лишь о том, как Дрим умирает на войне. — Дрим, пожалуйста... — Джордж, — упрекал Дрим, — не волнуйся. Дрим уже осознал неизбежное. — Как не волноваться? — выпалил Джордж, и слова просто начали вылетать изо рта — он отчаянно пытался рассуждать. — Как я могу не волноваться, если на кону твоя жизнь? Как я вообще могу быть спокойным... — Джордж, — шикнул на этот раз Дрим, и Джордж сразу же замолчал. В его зеленых глазах блестели непролитые слезы, что, честно, встревожило Джорджа. Он никогда не видел его слез. Даже на самых душераздирающих рассказах, когда персонажи умирали, а остальные их оплакивали, он не пожертвовал и капли сострадания. Дрим никогда не плакал, и Джордж уже окончательно это понял. Дрим никогда не плакал. — Я знаю, — его голос сломался в конце. — Я знаю, Джордж. Что-то внутри Джорджа треснуло сильнее. Дрим всегда знал. Он даже не успел осознать, как сержант раскатистым басом выкрикнул имя Дрима. Не успел осознать, как слезы бесконтрольно покатились по его щекам. Дрим всегда знал, что рано или поздно его мобилизуют. — Эта война превратит мальчиков в мужчин, — заявил сержант. Джорджу было плевать, что он говорил. — Хорошие люди умирают на войне, но выходят из нее великие. Сержант отдал честь, и другие последовали его примеру. Следующее, что помнил Джордж, это то, как он потерялся в море людей, собиравшихся великим маршем отправиться в объятия неизбежной гибели. И Джорджу было больно осознавать, что парень рядом был в их числе. Джордж не хотел этого принимать. Все произошло невероятно быстро. Одно дело, когда застываешь один на пустой городской площади, все еще пребывая в шоке. Другое — , когда стоишь посреди вокзала и наблюдаешь за тем, как новоиспеченные солдаты забираются в вагоны поезда и целуют своих возлюбленных на прощание. Для него время текло намного быстрее. Не каждый день ты просыпаешься, и внезапно парень, которого ты любишь, отправляется на поле битвы, не каждый день ты просыпаешься, и смысл твоей жизни забирают у тебя. Семья Дрима собралась вокруг Джорджа на вокзале. Мама открыто плакала горючими слезами из-за жертвы ее старшего сына. Папа стоял ровно и стойко, как дуб во время грозы, однако одинокая слезинка все же выступила на глазах. Младшая сестра плотно прижалась к его талии, все брюки парня были в ее слезах. Брат крепко сжал руку на плече Джорджа, успокаивая так и себя и его. Джордж был единственным, кто не плакал. — Все будет хорошо, дорогой, — тихонько прошептала мама Дрима на ухо Джорджа. Он посмотрел на нее в смятении, и сердце только больше сжалось при виде ее покрасневших глаз. Он просто не мог заставить себя заплакать. — Надеюсь, — стало всем, что ответил Джордж. Прозвучал громкий гудок поезда, и все молодые призывники сделали шаг вперед. Дрим был среди них, в белой рубашке и темных штанах, его волосы взъерошены, а глаза покраснели. Сержант приказал коротко попрощаться, и новые солдаты направились к своим семьям. Джордж уступил место матери Дрима, прыгнувшей в объятия своего сына. Она истерически плакала, пока Дрим нежно гладил ее по спине. Они перебросились короткими фразами приглушенным шепотом, прежде чем его мама в последний раз поцеловала сына в лоб и неохотно отпустила. Следующими оказались его брат и сестра. Сестра заставила его поклясться вернуться целым, и Дрим хихикнул, сцепив свой палец с ее. Подошел брат, и Дрим взъерошил его волосы, между делом сказав, что он теперь в доме хозяин, пока его нет. Юнец энергично закивал головой, пока слезы градом катились из его глаз. Папа промолчал. Он просто кивнул сыну, и Дрим только улыбнулся в ответ. Джордж заметил Дрима краем глаза, когда тот медленно подходил ближе. «Последняя минута! Поезд уходит через минуту!» — эхом разнесся голос диктора по станции. Дрим одарил Джорджа застенчивым взглядом так, как тогда впервые в библиотеке. Будучи молодым, невинным и влюбленным. Они были безнадежны. — У нас не так много времени, не так ли? — усмехнулся Дрим, сунув дрожащие руки в карманы штанов. Джордж повернулся к нему. — Мало. У него хватило времени на то, чтобы встретить Дрима, чтобы медленно и безмерно влюбиться в него. Он жил им и ради чего? Чтобы эта война разлучила их. Безусловно, Джордж хотел провести остаток своей жизни с Дримом, но мир просто презирал их счастье. Дрим грустно улыбнулся. — Я буду писать тебе каждый день... или так часто, как только, наверное, смогу. — Я тоже. Все равно ты должен продолжать рекомендовать мне книги. Блондин рассмеялся. — Да, конечно, должен. Атмосфера между ними была напряженной, даже гнетущей. Она была, как стекло, хрупкой — могла разбиться вдребезги при малейшей трещинке. Дрим посмотрел на него умоляющими глазами. — Джор... Джордж отчаянно притянул его в объятия. Дрим ошеломленно шагнул назад. Он бросил взгляд на парня, пока тот обреченно сжимал вокруг него руки, как будто его любовь собиралась исчезнуть навсегда. И правда, в какой-то степени он собирался. Часть его навсегда оставит Джорджа, потерянного и одинокого. Дрим выдавил слабый смешок, прежде чем крепко обнять Джорджа, запоминая каждую его частичку: как он всегда пах библиотечными книгами или то, как его талия идеально подходила для обвитых вокруг нее рук в объятии — как будто парни были созданы, чтобы соединиться телом и душой. Дрим хотел запомнить как можно больше, чтобы, если он все-таки покинет этот мир на фронте, уйти с мыслями о Джордже. Джордж наконец заплакал. Безудержный плач сотрясал его грудь, пока Дрим крепко обнимал его. — Д-дрим, — послышалось между всхлипами. Блондин тихо шикнул, пропуская русые локоны между огрубевших пальцев. — Н-не уходи. — Я должен, — ответил Дрим. Хорошие люди умирают на войне... — Ты умрешь, — это было больно говорить: слова разъедали язык. Джордж не смог сдержать слез, пробежавших по его щекам после. У них еще было так много дел, так много моментов, которые они могли бы провести вместе за пределами библиотеки. Джордж был настолько счастлив, что даже не брал войну в расчет. Может, это его вина. Дрим успокаивающе улыбнулся, продолжая нежно гладить Джорджа по волосам. — Не говори так. Ты же знаешь, что со мной довольно трудно совладать. — Дри... — Я обещаю тебе. Обещаю, что вернусь. «Он обещает», — с тоской задумался Джордж. Будто он обещал так много, чтобы дать Джорджу мнимую надежду, поддержать его. Как будто он сказал, что подарит ему целый мир или отправится на Луну и обратно. Как будто он сказал что-то невозможное. Что, если он не выполнит своего обещания? Что, если он просто оставит Джорджа с дырой в ноющем сердце, которую никто другой не сможет заполнить? Что, если он не вернется? — Ты обещаешь? Что ты вернёшься домой ко мне? И, как будто Дрим услышал эти невысказанные слова, уверил: — Я обещаю. Ты даже не заметишь моего отсутствия, любовь моя. Влажные губы Джорджа сдавленно засмеялись от того, как Дрим назвал его. Блондин тоже рассмеялся, прежде чем снова притянуть его в свои объятия. Они могли остаться так ненадолго. Война может подождать. — Обещаю, я буду ждать. Гудок поезда прервал момент их минутного блаженства, и мысли о войне и смерти снова нависли над ними. Дрим неохотно отпустил Джорджа, и тот почувствовал, как тепло покинуло тело, когда руки съехали с талии. Джорджа оголили, оставив с сердцем напоказ, выпрыгивающим из груди. Солдаты выстраивались в линии у входов в вагоны. Дрим сделал шаг назад, оглядывая других парней, садящихся в поезд. Джордж махал ему, пока слезы продолжали стекать по его лицу. Блондин даже не успел ступить за открытую дверь, как сорвался и ринулся туда, где стоял Джордж, и решительно поцеловал его в губы. Немного больно и быстро. Поцелуй был смешан со слезами и душераздирающей страстью — в этом был весь Дрим. Это все они, это все он, это все их. Это похоже на прощание. Когда губы Дрима медленно оторвались от его, Джордж снова почувствовал себя оголенным, но на этот раз за всем его отчаянием скрывалась крохотная надежда. Как искорка огня под дождем, она продолжала жить, несмотря на опасность потухнуть. — Я не мог уйти не сделав этого, — сказал Дрим затаив дыхание, касаясь носами с Джорджем. — Поцелуй меня, когда вернешься. Он улыбнулся, и Джордж мысленно вернулся в их первую встречу. — Обязательно.Весна
Дорогой Джордж, Я действительно не знаю, с чего начать, хотя знаю, что могу быть многословным, но, мне кажется, что, когда дело касается тебя, то теряю весь свой талант. Прости за мою сентиментальность, я знаю, что ты не любишь, когда я нежничаю с тобой. Как дела? В письме от родителей сказано, что ты стал чаще ходить к ним, мама писала, что ты выглядишь поникшим, а еще, что ты теперь обедаешь и ужинаешь с ними. Лучше спрошу напрямую. Что-то не так дома? Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все, что угодно. Я же твой самый близкий друг, не так ли? Ладно, перестану говорить об этом. Хочешь, наверное, услышать побольше обо мне? Буду честен с тобой, Джордж. Все ужасно. А у меня пока все нормально, но некоторые из нас уже падают как мухи, и это только тренировки. Говорят, мы не выживем, когда выйдем на поле боя. Нагрузки здесь абсолютно чудовищные — ни рук, ни ног не чувствую. Мы недавно практиковались в стрельбе. Мне сказали, что я был рожден с винтовкой в руках. Я не хотел слышать этого, Джордж. Мне не нравится держать в руках оружие: оно уносит жизни. Война превращает людей в монстров, и после того, как ты совершил преступление, пути назад уже не будет. Я не хочу убивать людей. Не тогда, когда их затянули в тот же ад, что и меня. Боюсь, что если я убью кого-то, то никогда не стану прежним. Дает взбучку психике, понимаешь? Но мы должны служитьВесна
Дорогой мой Дрим, Ты ужасно начал то письмо — никогда так больше не делай, иначе последующие попадут в костер. Для меня облегчением стала новость, что со здоровьем у тебя все хорошо, хотя, как ты упомянул, твои товарищи, кажется, отстают по этому критерию. В газетах и статьях сквера пишут, что они увеличивают нагрузки для своих полков, чтобы «закалить новобранцев». На мой взгляд, это совершенно абсурдно. Вижу, ты ставишь под сомнение свою мораль уже в первую неделю. Хотя я даже рад, что ты задумываешься об этом. Не думаю, что изменишься: тебя даже война не сломит. Твое сердце кристально чисто, Дрим. Мне очень жаль, что тебе приходится проходить через все это. Жизнь, которую я так отчаянно желаю, — та, где я бы мог все бросить и сбежать с тобой. Но, увы, фантазии не воплощаются в реальность. А если бы и воплощались, то войны бы и не было. Однако я продолжу желать о том, что когда-нибудь мы снова будем счастливы вместе. Я пожелаю этого нам обоим. Я не хочу показаться пессимистичным, просто твое отсутствие заставляет меня читать много грустной поэзии. Осуждай сколько хочешь, но работы Луи Макнейса утешают меня в такие тяжёлые времена. Что касается твоих родителей, да, я ужинаю с ними каждый день. Мне намного легче с ними, чем со своими, чьи взгляды сродни кинжалам, пронзающим затылок. Их насмешки испытывают мое терпение. А твоя семья была со мной только любезна, позволяя проводить время с ними. И должен сказать, что я невероятно полюбил твоих братьев и сестер. Они напоминают мне о тебе. Смелые и дерзкие, не боящиеся высказывать свое мнение.Осень
Это был их последний день, проведенный в лагере, перед отправкой на фронт. Тем вечером Дрим и его новообретенные товарищи сидели вокруг огромного костра у краев своих палаток. Они пели песни спьяну из-за ликера, украденного одним из них у спящего командира. Потом они стали обмениваться историями. Дрим смеялся почти над всеми. Его соратники мастерски складывали рассказы о своих родных городах и об их детских шалостях. В частности, есть один человек, с которым Дрим сблизился, бывшим из тех немногих, кого больше всего ругали их командиры. И этот человек тогда носился вокруг костра, подходя к каждому и предлагая им по пинте виски. — Расслабьтесь, парни! Это наш последний день на Земле! — сказал Сапнап. Дрим думал, что это странное имя, принимая вызов Сапа. Хор, состоящий из «давай-давай» и других подбадривающих фраз, эхом разнесся по лесу. Сапнапа было слышно поверх всех их голосов, сложенных вместе. Сапнап и Дрим встретились в первый день, когда первый случайно разозлил своего сержанта по строевой подготовке до такой степени, что чуть-чуть и из его носа пошел бы пар. Сапнап был вынужден пробежать сто кругов вокруг лагеря до рассвета, и Дрим, который, к сожалению, стоял рядом с ним в то время, был вынужден подсчитать, сколько кругов сделал Сапнап до того самого рассвета. Оказалось, что это хороший способ наладить связь и сблизить их как товарищей. — Хорош, хорош, ребята. Хватит с детскими рассказами, — крикнул Сапнап, почти мгновенно заставив всех утихнуть. «Поистине единственный в своем роде», — подумал Дрим. — Итак, — сказал он, делая глоток ликера. — Кого ждут дома? Дрим заинтересованно поднял глаза от своей пинты. — Ой! Меня ждет одна милая дама и моя маленькая кровинка, — воскликнул один солдат, парни вокруг подбадривающее закричали, игриво толкая друг другами плечами. Даже Сапнап рассмеялся над этим человеком. Дрим почувствовал, как его кровь начала холодеть. — Ждет меня одна, мы знакомы с ней с пеленок. Очень скучаю по ней, — заметил старший из товарищей, получив сочувственные похлопывания по спине со стороны всех вокруг. Дрим почувствовал, как в нем нарастает паника, потому что даже среди своих товарищей, он не мог упоминать Джорджа. Они слишком своеобразно относились к чужим половинкам. И как бы Дрим ни хотел излить свои чувства о парне, ждущем его дома, он знал, что его слова в конечном итоге останутся безрезультатными. Миллионы слов в голове Дрима были посвящены Джорджу. Его смех был сладок, как нектар. От него пахло книгами, которые он так любил. Джордж был его домом и спасительной благодатью, проясняющей мысли Дрима в надвигающейся битве. Он был святилищем и его спасением. Если любить Джорджа неправильно, то Дрим никогда не хотел быть правым. Вскоре огонь стал потухать, оставляя только тлеющие угли, и большинство людей вокруг уже беззаботно храпели, плюнув на этот испорченный мир. Дрим глядел в небо, рассматривая как звезды мигали и мерцали, как драгоценные камни небес, чернильно-черной ночи. Они напоминали глаза его возлюбленного. — Эй, Дрим? Голова Дрима вернулась в привычное положение: теперь он смотрел на Сапнапа, держащего в руке пинту алкоголя, ютясь к теплу умирающего огня. Дрим замычал в ответ. — Что ты хочешь? — спросил он — его мягкий голос почти затерялся во внезапном ветерке, заставляя потрескивающий огонь казаться более зловещим. Сапнап и секунды не упустил. — Тебя кто-то ждет дома? Дрим застыл. Сапнап заметил, как друг едва вздрагивал, и продолжил: — Ты никогда ни о ком не рассказываешь, но всегда отправляешь два письма по почте. Одно определенно для семьи, а другое? Блондин сглотнул, казалось, что к его языку привязан булыжник, не дающий говорить. — А еще я постоянно слышу, как ты там хихикаешь поздно ночью в бараке и когда мы убираемся. Под твоей подушкой всегда лежит хотя бы одно письмо. Дрим лихорадочно посмотрел на Сапнапа, его руки дрожали. Он быстро сунул их в карманы брюк: на случай, если друг заметит, обвинил бы в этом холод. Он найдет выход из ситуации. Всегда находил. — Да ладно, чувак, держу пари, она классная. Джордж правда классный. — Дрим, просто… расскажи хотя бы, как вы познакомились, чтобы я мог представить, какая она, понимаешь? Просто хочу узнать побольше о той счастливице, укравшей сердце моего лучшего друга, — тихонько журил Сапнап голосом слабым и мягким, почти терявшемся в звуке потрескивающего огня и резкого ветра. Но Дрим слышал, он слышал и безобидность, лежащую в подтексте. Он вздохнул. Это просто Сапнап. И в любом случае Дриму было что сказать о Джордже. — В общем, мы с ни-ей… познакомились в библиотеке, — брошенные слова казались ядом на языке. Он презирал то, как он говорил о своем возлюбленном, как о каком-то грязном секретике. Дрим взглянул на Сапнапа, сердце билось в ушах. Мышцы начали медленно расслабляться, как только Сап ободряюще кивнул ему. — Мы с ней встретились в библиотеке... — Дрим остановился на секунду, пытаясь собрать слова в кучу. — Она была слишком невысокого роста, чтобы дотянуться до верхней полки, где находилась книга, которую она хотела. Мне пришлось придти и помочь ей. Дрим издал смешок, обретя больше уверенности, чтобы продолжить. — Она нашла одну из записок, которые я оставляю в книгах, и потом все просто… произошло само. Я возвращался туда каждый день, чтобы увидеть ее, и она всегда была там, с книгой в руке и такой красивой улыбкой на лице. С ней я забывал о войне. Дрим почувствовал, как нежная улыбка расцвела на его губах, и он снова запрокинул голову, глядя в небо, чьи звезды напоминали ему о глазах его возлюбленного. — Я влюбился так сильно, даже не успев этого понять. Дрим снова посмотрел на Сапнапа, чья ухмылка была настолько широкой, что казалась болезненной. Он неуклюже встал и медленно подошел ближе. — Ладно, — пробормотал Сапнап, крепко сжав его плечо. — Что правда, то правда, ты много улыбаешься, когда говоришь о нем. Прежде чем Дрим успел заметить изменение в местоимениях, Сапнап, покатываясь со смеху, направился в лагерь. — Я мельком увидел одно из отправленных писем. Джордж, да? Дрим открыл рот, но оттуда не вышло и слова. Он просто стоял, ошеломленный и потрясенный, пока Сапнап помирал со смеху. — Не отпускай его, ладно? У вас, голубки, еще так много всего впереди! — прокричал Сапнап, прежде чем броситься обратно в лагерь, оставив Дрима леденящему ветру, чтобы тот успокоил его печали. Ветер взъерошил его волосы и легким покалыванием прошелся по коже; сердце успокоилось. Парень не был счастлив, он был просто спокоен. Он глубоко вздохнул, и туманное облачко пара сорвалось с его губ. — Не отпускать, да? — прошептал он в холод ночи, чтобы никто не услышал, кроме него самого. Он вынул руку из кармана и прижал ее к сердцу. Потом медленно раскрыл ладонь: в ней лежал одинокий засушенный цветок астильбы из письма Джорджа. Дрим нежно поцеловал его, надеясь, что чувства выйдут за рамки возможностей человеческой коммуникации. Он молил, чтобы Джордж мог почувствовать его безграничную любовь, как далеко бы они не находились. «Я и не планировал». Дорогой Джордж, Письмо будет коротким и ясным, так как совсем времени не осталось писать тебе, как раньше. Надеюсь, что ты примешь мои слова близко к сердцу и будешь дорожить ими так же, как и я твоими. Сегодня у нас была своего рода прощальная вечеринка — прощальная, потому что большинство наших раскидают по разным уголкам страны. Но не переживай, любовь моя. Пишу к тебе, надеясь на лучшее, и это, наверное, единственное, что может желать человек во время войны. Мы увидимся снова, и я подарю тебе столько любви, что ты и забудешь, как это было — без меня. Я в этом уверен. Мы говорили о своих вторых половинках, Джордж. Было больно осознавать, что я не могу говорить о тебе. Я бы пел дифирамбы, говорил так долго, что произнесенные слова вскоре потеряли бы смысл, рассказал бы, как сильно я тебя обожаю, людям, которых считаю братьями. Я жажду тот день, когда нашу любовь не будут осуждать, а признают и примут. Я хочу кричать с крыш, восторгаясь тобой, я хочу, чтобы мы носили обручальные кольца и не стеснялись называть друг друга парой. Я хочу любить тебя так сильно, как ты этого заслуживаешь, но до тех пор эти письма будут свидетельством моей преданности тебе. Я скоро вернусь домой, любовь моя. И когда я приеду, я обещаю, что никогда больше не уйду. Мое сердце в твоих руках, Дрим.Осень
Джордж снова был в доме своих родителей. Один вид вычурных узоров на стенах и аляпистого интерьера вызвал мурашки по коже. Порой Джордж не мог поверить, что вырос в такой обстановке, где полы — гладкий мрамор, а стены — средний дом, если не выше, в высоту. Все здесь кричало о богатстве и напыщенности аристократической семьи. Джордж усмехнулся, открыв двери толчком, и уверенно прошел сквозь различные комнаты. Потом побрел своим путем в столовую, где его ждали родители, снова просившие отужинать с ними. Он живо помнил слова матери. Однажды она пришла в библиотеку. Джордж мгновенно заметил ее по стуку ее каблуков, от нее веяло могуществом и доминантностью. Он быстро занял свое место у подоконника, глядя на нее широко раскрытыми глазами, пока она медленно приближалась к нему. — Чего тебе нужно? — зашипел Джордж, вжимаясь в сидение. Мать устало посмотрела на него. — Ты ел сегодня? — мягко спросила она. Джордж с любопытством посмотрел на нее. — Разве тебе это так важно. Внезапно она ударила каблуком о пол, огорченно воскликнув: — Джордж! Я просто хочу знать, как ты... Ты больше нас не навещаешь. Мы с отцом уже извелись от волнения. Уже думали, что ты моришь себя голодом... — Я ужинаю с семьей Дрима. От воцарившейся тишины становилось не по себе. Джордж смотрел прямо в глаза матери. Атмосфера стояла ужасная: у парня закружилась голова. Он никогда не перечил своей матери. Она поспешно прочистила горло, прежде чем снова выпрямиться, показывая свое положение. Джордж заметил крохотный намек на боль в ее глазах, скрытый за бездушными манерами. — Твой отец и я ожидаем тебя на ужин завтра вечером. Ровно в 18:00, — отчеканила она, голосом резким и острым, как нож. Джордж дрогнул. — А что, если я откажусь? Он задавался вопросом, откуда пришла эта новообретенная уверенность, потому что редко отказывался от предложений своих родителей. Да так грубо? Похоже, даже его мать была шокирована внезапным неповиновением. Джордж гордился тем, что Дрим научил его, как постоять за себя. Его мать натянуто улыбнулась и сказала: — Пожалуйста? Ради твоей бедной старушки-матери? Джордж сглотнул: тон ее голоса напоминал о его детстве, когда она плела для него венки на их лужайке или когда отец кричал, и она утешала его. Джордж почувствовал, как вина подступала к горлу: она стала похожа на ту маму, которую он полюбил. И он попался на это. Он отвернулся, надеясь избежать ее умоляющего вид, но она, увидев, какую власть над ним имела, продолжила упорствовать. — Я просто хочу снова увидеть своего сына. Джордж вздохнул, проходя сквозь двери, ведущие в столовую. Тотчас же горячий аромат детства заполнил его нос, заставив улыбнуться. Тепло того самого восхитительного рагу, который он ел раньше, согрело желудок и успокоило нервы. Его мать приготовила его любимое блюдо. Джордж посмотрел вперед — его улыбка спáла. Там, в конце длинного вычурного стола, сидел его отец, слева от него — мать, а рядом — двое людей: мужчина, одетый в сюртук с теми же фалдами, что и его отец, и девушка, усыпанная драгоценными камнями и стразами. — У нас гости? — спросил Джордж, подавляя злобу в голосе. Глаза матери метнулись на него — в них виднелся слабый отблеск вины. — Да, — разнесся голос отца по столовой. Джордж бросил на него взгляд. Парень покашлял в кулак, прочищая горло, и показал жестом на двух незнакомцев, сидящих рядом с его матерью. — Сэр Бьюкенен Йоркский и его дочь Эбигейл — мои старые друзья. Не против побыть гостеприимными сегодня? — задабривал отец. Джордж явно усмехнулся с другой стороны стола. Он — птица, заключенная в клетке аристократической жизни. А отец — хозяин, готовый сдать его на перья первым встречным. Джордж проглотил ком в горле, думая, что он перетерпит. Только раз. — Добрый вечер, сэр Бьюкенен, мисс Эбигейл, — коротко поздоровался он. Джордж оглянулся на свою мать, которая по понятным причинам держала голову опущенной, чтобы избежать его взглядов-ножей. Он вздохнул, садясь за другой конец стола прямо напротив отца. Они смотрели друг на друга, как ястребы на добычу, стараясь отыскать слабость и уязвимость своей цели. Вскоре вошли служанки с дымящимися тарелками рагу, его любимого, из овощей и васильков. Джордж немного расслабился, глубоко вдохнув восхитительный аромат. Их трапезу сопровождал только звон столового серебра да тихое бормотание мисс Эбигейл, с удовольствием поедающей свой рагу. Джордж думал, что она прямая противоположность своему отцу, сэру Бьюкенену, строгому и серьезному: он ел скудными глотками. Его дочь же с улыбкой во все щеки на аккуратном лице проглатывала ложку за ложкой. — У вас просто восхитительное рагу, миссис Дэвидсон, вы отличный повар, — сказала мисс Эбигейл матери Джорджа, восторженно тормоша изящными пальцами в воздухе. Мать улыбнулась, приложив руку к щеке. — Спасибо, дорогая, это любимое блюдо Джорджа. Лицо мисс Эбигейл засияло, и она, со сверкающей улыбкой, повернула голову к Джорджу. — Это замечательно, кстати, спасибо, что пригласили нас. Джордж попытался улыбнуться в ответ, но улыбка вышла натянутой и неловкой. — Спасибо. — Эбби права, спасибо, что пригласили нас в провинцию, Генри. Приятно уехать подальше, когда перед глазами война, — добавил Бьюкенен, отложив ложку и формально сложив руки на столе. — Ничего, Роберт, с вашей стороны было очень учтиво принять наше приглашение так быстро. Надеюсь, что союз возникнет без всяких помех, — сказал отец Джорджа. «Союз?» — думал Джордж, проглатывая очередную ложку супа. Он взглянул на сэра Бьюкенена, так задорно засмеявшегося, что затрясся стол. — Все что угодно для старого друга! Уверяю вас, что союз зацветет как первые подснежники весной. Эбби — просто настоящая леди... — Прошу прощения, но о каком союзе вы говорите? — вмешался посреди разговора Джордж. Что-то ему подсказывало, что не будь здесь столько народу, то отец бы отругал его. Но Джордж стал смелее и наглее после определенных событий. Слова прозвучали уверенно, заставив всех вокруг оторваться от еды. — Джордж… — начала его мать, но к тому моменту ее сын не смог бы перенести даже ее голоса. — Отец, — грубо перебил он, крепко сжимая столовое серебро в руке, — что ты имеешь в виду под союзом? Над ними нависла многозначительная пауза. Джордж с тревогой стиснул зубы, увидев тень беспокойства на лице своего отца. А потом он сказал: «Твой союз с мисс Эбигейл Бьюкенен, конечно». Он говорил это с улыбкой, будто проверяя Джорджа. А сын не мог подобрать слов — его ложка выпала из рук и с грохотом упала на пол. — Что? Джордж был ошарашен и наполнен необъяснимыми эмоциями. Его рагу остыло, и от одного только взгляда, нарочно брошенного в тарелку, мутило в животе. На языке острил вкус предательства и манипуляции матери. Его отец приподнял бровь. — Ты слышал меня. Ты женишься на Эбигейл Бьюкенен, — он остановился и задумчиво посмотрел в сторону. — Может, в конце осени? Как вы думаете, Роберт? — Свадьба осенью звучит чудесно, — согласился Сэр Бьюкенен, похлопывая дочь по плечу. Джордж огрызнулся на нее. Его предполагаемая жена смерила свое рагу взглядом, значения которого Джордж не мог разгадать. Он не понимал, как к этому всему относиться. Злиться? Но на кого? Грустить? Но зачем: не было причин для горя. Тогда что он должен был чувствовать? Он снова взглянул на своего отца. «Я обещаю тебе. Обещаю, что вернусь». — Я отказываюсь. Отец резко поднялся, ударяя кулаками по столу; столовые приборы вокруг громко звякнули. Эбигейл вздрогнула, прикрыв голову руками, чтобы капли супа, вылетевшие из тарелок, не попали на нее. Лицо отца покраснело, как помидор, взгляд метал кинжалами в Джорджа, а рот скривился в диком рыке. — Ты не можешь отказаться, — зашипел он, сминая в кулаках льняные простыни стола. Джордж не дрогнул, он держался уверенно, несмотря на страх. — Я отказываюсь. Ты не имеешь надо мной власти. Его отец усмехнулся, щелкая языком. — Я твой отец... — Тогда я не твой сын, — рявкнул Джордж в ответ. Человек, которого он считал своим героем в детстве, его собственная плоть и кровь, заставлял вступить в ненавистный ему брак. Отец даже не подумал о последствиях, которые принесет эта «сделка» Джорджу. Жениться на женщине, с которой он даже не был знаком до сегодняшнего дня, — так бывает только на страницах библиотечных книг. «Очень по-варварски,» — усмехнулся Джордж. — Джордж, пожалуйста. У этого союза много преимуществ. Например, шанс, что тебя заберут уменьшится. Мисс Эбигейл окажется в большей безопасности, если переедет в нашу часть страны, подальше от войны, — умоляла его мать. Джордж почувствовал, как его живот скрутило от ее слов. Она снова представила его посредником, заставив принимать решения. Секунда сменялась другой, и его презрение к ней росло. — Вы же знаете, что я этого не сделаю, Обещаю, я буду ждать. — Я пообещал. Лицо его матери скривилось, а брови нахмурились от отвращения. Она точно знала, о чем говорил ее сын. — Джордж... Но Джордж резко встал, заставив дрогнуть столовые приборы, лежащие на столе. Он взглянул на свое рагу, холодное и безвкусное. Его затошнило, желчь поднялась к горлу. Как они могли так с ним поступить? Они знали о Дриме, так почему? — Мне очень жаль, — мягко проговорил Джордж, подходя к выходным дверям. Он посмотрел на Эбигейл, робко сжимающую свой носовой платок. — В любом случае я бы не смог полюбить тебя. С этими словами он оставил позади то, что он называл своей семьей.—
Сэр Бьюкенен стал тем, кто пришел к Джорджу ночью. К нему постучали в дверь около полуночи. К счастью, Джордж перечитывал портрет Дориана Грея, а так бы он вообще ничего услышал. Джордж, спотыкаясь, прошел через гостиную и в полусонном состоянии дернул за дверную ручку, впуская ледяной воздух в свое жилище. Он задрожал, быстро скрестив руки на груди, чтобы согреться. Потом посмотрел вперед сквозь холод, замечая знакомую фигуру в роскошном костюме, напоминавший отцовский. Этот мужчина держался как истинный аристократ. Только это не мог быть отец: человек снаружи был слишком высок. — Сэр Бьюкенен? — спросил Джордж. Сэр перед ним закряхтел, заметно дрожа от холода. Джордж заметил это и провел внутрь. — Расскáжите за чем пришли за чашкой чая. Сэр Бьюкенен снисходительно вошел внутрь, и Джордж последовал за ним. — Проходите в гостинную. Я скоро к вам присоединюсь, — пробормотал Джордж, и сэр Бьюкенен благодарно улыбнулся перед тем, как пройти в глубь дома. Джордж немного постоял, наблюдая за тихо пыхтящим чайником. Он вернулся в гостиную с подносом и двумя чашками дымящегося жасминового чая, его разум пребывал в туманном беспорядке. — Держите, — сказал Джордж, подавая чашку уже согретому сэру Бьюкенену, занявшему диван. Мужчина принял ее и прошептал мягкое спасибо, прежде чем поднести фарфоровую чашку к губам. Джордж сел на кресло с другой стороны комнаты, рядом с потрескивающим очагом. Его копия Дориана Грея лежала на краю подлокотника. Он осторожно взглянул на сэра Бьюкенена, прежде чем начать говорить. — Почему вы пришли, сэр Бьюкенен? Мужчина перестал пить чай, и вскоре тишина взяла верх над ними. Джордж ждал наблюдая за Бьюкененом, особенно тревожно игравшим с ободком своей чашки. — Буду с вами откровенен, Джордж Дэвидсон, — вздохнул. — Я хочу, чтобы ты вступил в брачный союз с моей дочерью. Глаза Джорджа расширились, и он открыл рот, чтобы напомнить свой ответ... — Ваша мать рассказала мне о ваших предыдущих отношениях. Я не собираюсь заставлять вас разлюбить. Они молчали. Джорджа внезапно охватила сердечная тоска. — Причина, по которой ваши родители согласились на союз, в первую очередь, заключалась в надежде на то, что вы забудете свою прошлую любовь и будете двигаться дальше, — заключил сюр Бьюкенен. Джорджа снова охватило неназванное внезапное чувство, которое он не мог понять. — Я не предлагаю двигаться дальше... я даже не заставляю вас вообще испытывать какие-либо чувства к Эбби. Все, что я прошу от вас, это жениться на ней ради ее безопасности. Чтобы война не была так близка, обошла стороной. Джордж был... потрясен: влиятельный аристократ пресмыкался перед ним. Просил, взывал, умолял его помочь им. Джордж почувствовал, как на его грудь легла тяжелым грузом ответственность, она тяжело давила, заставляя задыхаться. «Прости меня, — с тоской подумал Джордж. Он собрал смеющийся образ Дрима в своей голове, такой яркий и красочный. Джордж все еще помнил каждую незамысловатую веснушку, все еще помнил, как счастье плясало в его изумрудных глазах. — Ты бы хотел, чтобы я это сделал». Джордж снова взглянул на унижающегося мужчину у своих ног. — Пожалуйста, услышьте голос такой же заблудшей души.Зима
Дорогой Дрим, Прости, что сообщаю тебе об этом так, но я бы не вынес твоей жалости, поэтому у меня нет другого выбора. Я женился. За меня уже было все решено. Она и ее отец живут на границе с регионом, где ведутся военные действия, и, если бы я не вступил в союз, то тогда они не были бы в безопасности. Мне так жаль, мне невероятно жаль. Я просил их, умолял, но другого выхода не было. Прости меня, моя любовь. Ты - мои звезды, моя любовь к тебе - звездное небо. Ничто и никогда этого не изменит. Я люблю тебя, как солнце любит луну, тоскуя на расстоянии, тоскуя из-за того, чего еще даже не знает. Дорогой, я буду любить тебя, несмотря на мор и жупел. Я буду любить тебя, несмотря на расстояние и время. Я буду любить тебя, несмотря на обстоятельства. Даже если мое сердце по закону принадлежит другой. Оно все еще бьется для тебя. Дрим, родной мой, дорогой, любимый. Лучшие дни моей жизни я разделил с тобой. Я все еще жду и всегда буду ждать. Я буду здесь, чтобы поприветствовать тебя, когда ты вернешься домой. Ведь я обещал. Я люблю тебя. Никогда этого не забывай мое сердце только в твоих руках ДжорджЗима
Война — ужасная, ужасная вещь. Дрим сидел в кузове движущегося армейского грузовика в окружении множества других солдат. Они с ног до головы были покрыты грязью и сажей еще с последней станции, захваченной вражескими линиями; их ряды заметно поредели. Дрим чувствовал, как напряжение, накопленное бессонными ночами в разведке, наконец, взяло верх. Он потер свои уставшие глаза пальцами, мозоли на которых появились теперь из-за стрельбы из ружья. И расслабился на мгновение, потому что уже несколько месяцев находился на грани, постоянно сторожа свой и чужой покой. Дрим сунул руку в карман и, немного повозившись, наконец вытащил пачку аккуратно свернутых писем. С тех пор он держал их рядом. Он осторожно развернул их, пытаясь не запачкать аккуратно выведенные буквы грязью. Некоторые письма хранили композиции из засушенных цветов: начиная потускневшими старыми бордовыми гладиолусами и заканчивая более свежими и яркими цветками желтых ирисов. Дрим сохранил все, даже сломавшиеся. Он собрал их в этом маленьком убежище рядом с собой. Дрим ловко открыл самое свежее письмо, на котором остались засохшие слезы. Он прочитал его, впитывая каждое слово, проводя большим пальцем по каждой слезинке. Его сердце разбивалось все больше с каждым прочитанным словом. Дрим ненавидел это. Правда он не знал, что именно — что-то мерзкое и нестерпимое наполняло тело. Он ненавидел, как грустно звучал Джордж в этом письме, как его слезы местами размывали чернила. Ненавидел то, как он постоянно упоминал свое обещание, как будто чувствуя себя в долгу перед ним. Ненавидел то, что Джордж был несчастен в общем. Дрим хотел бы вернуться... вернуться и заключить своего возлюбленного в крепкие объятия и никогда не отпускать. Он хотел бы поцеловать Джорджа в губы так крепко, чтобы тот забыл, каково это быть одному. Дрим желал мира без войны и жизни, в которой у него и Джорджа была бы своя небольшая библиотека в доме, а еще камин, у которого бы они грелись. Он желал так многого. — Последняя остановка перед линией фронта. Лучше начните писать прощальные письма сейчас, — громко объявил водитель армейского грузовика. Солдаты начали вылезать из тележки, их глаза были затуманены серьезностью. И прежде чем Дрим успел это осознать, он остался один в тележке. Он прижал письма к груди, сминая уголки и оставляя на бумаге копоть войны. Он сжигал мосты, чтобы быть с ним. Дрим посмотрел на солдат снаружи, читающих о своих назначениях и чистящих сапоги. Эти люди готовились умереть в этом несправедливом марше. Дрим задавался вопросом, есть ли такие, как он, вступившие в эту войну, чтобы вернуться живыми к ожидающим их людям. Задавался вопросом, есть ли здесь те, кто осознал свое предназначение. Дрим не хотел быть единственным. Он медленно достал из своего рюкзака кусок пергамента и почти исписанный графитный карандаш. И, затаив дыхание, он начал писать письмо своему любимому, надеясь, что оно не станет последним. Джордж, Я хочу тебе кое-что сказать — кое-что, что я не смог бы передать устно, поэтому за меня будет говорить бумага. Пусть каждое слово в этом письме преодолеет любые рамки, ограничивающие нас, и позволит тебе почувствовать ту жгучую любовь, которую я вливаю. Моя любовь, надеюсь, это не последнее мое письмо, но на всякий случай хочу, чтобы ты знал, что ты не привязан ко мне. Ты не принадлежишь мне, Джордж. Твое сердце принадлежит тебе, оно не бьется для меня. Оно такое красивое и большое — оно предназначено миру. Ты заслуживаешь того, кто будет целовать тебя каждый день и напоминать о своей глубокой увлеченности. Ты заслуживаешь того, кто сможет поцеловать тебя без стыда перед другими, взвалившегося на плечи. Ты заслуживаешь любви из величайших мест, из высот рая. Ты заслуживаешь лучшего, Джордж. Ты заслуживаешь любовь, которую я не могу дать. Кажется, что с каждым пройденным часом ты становишься краше. Меня это несколько пугает, но одновременно удивляет. Это напоминает мне о том, что легче полюбить, чем отпустить. Я не отпущу тебя, Джордж. Даже если твое сердце уступит место другому... или кто-то полностью займет его. Я бы не возразил. Если я не вернусь, Джордж. Я бы хотел, чтобы ты был счастлив. Осталось столько непрочитанных книг, слышал, что Агата Кристи опубликовала еще одну работу. Я бы с удовольствием прочитал ее вместе с тобой. Не жди меня. Я знаю, ты обещал, но иногда дела идут не так, как мы планировали. Судьба так над нами подшучивает. Я люблю тебя, Джордж. Я буду повторять это снова и снова, пока слова не потеряют смысл. Я люблю тебя так сильно, что забываю, каково это быть одному. Я люблю тебя, как солнце, погибающее каждую ночь, чтобы только позволить луне дышать. Я буду любить тебя, пока ты не перестанешь любить меня. Война имеет свойство утихать, но моя любовь к тебе никогда не ослабнет. Я люблю тебя, Джордж. Не жди меня, хорошо? -твой Дрим.Лето
Как только Джордж получил следующее письмо, он сразу же бросился на вокзал. Письмо, смятое и слегка разорванное, лежало в руках. Оно хранило запах дыма вперемешку с пеплом и едва уловимый знакомый — сандалового дерева, напоминавший Джорджу о возлюбленном. «Они забирают людей из траншей — их отправят домой. Первыми заберут невменяемых и раненых. Я не могу сомкнуть глаз своих, зная, что может мы увидимся снова...» Дрим возвращался домой. Он возвращался домой к Джорджу. Джордж ронял тяжелые вздохи, стоя посреди оживленного вокзала. Он всего лишь был одним из сотен, получивших письмо о переводе солдат. Вокзал звенел, светился жизнью так, как не светился этот сонный город никогда. Женщины держали своих младенцев на руках лицами к рельсам. Они следили за дорожными путями с вниманием ястребов. Их мужья стояли позади, их крепкие огрубевшие руки трепетали от потаенного страха. Джордж тоже был напуган, но в то же время он был больше чем взволнован. Джордж ждал вместе с толпой и затаил дыхание, когда поезд наконец прибыл. Он заполнен людьми, чьи глаза потухли, а лица поблекли и насупились. Джордж вспомнил время, когда эти солдаты были еще мальчишками, совсем как он раньше. Глаза Джорджа были прикованы к ним, пока они выходили из вагонов. Он наблюдал за тем, как эти солдаты подбегали к своим любовникам и кружили их в воздухе, крепко целуя в губы. Слышал, как смех и плач от счастья проносились по станции свежими волнами. Джордж ждал, когда же его своенравная любовь выскочит из следующего вагона с той улыбкой, что отправит его обратно в воспоминание с библиотекой на городской площади. Джордж решил, что парень будет улыбаться при встрече: Дрим всегда улыбался. Дрим бы выбежал из вагона, его волосы были бы немного длиннее, чем Джордж помнил, и он бы поднял свою любовь, как и остальные солдаты, закрутил бы его в воздухе и крепко поцеловал в губы. Он придет, Джордж знал, что он придет. Поэтому Джордж ждал. Он ждал, пока семьи вокруг мало-помалу уходили с вокзала. Он ждал, пока поезд покидал эту и уезжал на следующую станцию. Он ждал, даже когда ясное лазурное небо сменило цвет на темно-синий и звезды вышли из укрытия. Над ним висела одна единственная лампочка, и все, что он слышал, — это гудение электричества. Холодный ветерок угасающего декабря заставлял его дрожать, его кожу покалывало от холода, а маленькие облачка пара покидали его прозрачные губы. «Если я не приду, пожалуйста, не жди меня. Я бы не хотел, чтобы ты тратил свое драгоценное время на мертвеца». Джордж все еще ждал. Может быть, он был слишком занят подбадриванием самого себя, чтобы заметить, что на вокзале появился еще один человек. Джордж слышал щелчки каблуков, пока кто-то приближался все ближе и ближе — до тех пор, пока Джордж не убедился, что этот кто-то стоял прямо перед ним. Это была Эбигейл. Он не повернулся к ней, но знал, что это была она, по цветочному аромату духов, которые она всегда носила. Боковым зрением он видел, как она смотрела на него: обеспокоенный взгляд вился в ее бурных темных глазах. Он не мог взглянуть ей прямо в глаза. Джордж был слишком увлечен другим, даже для того, чтобы просто найти место для нее в своем сердце. Тихое мычание сорвалось с ее губ. — Ты кого-то ждешь? — Да, — стало всем, что он сказал, пытаясь успокоить ноющее сердце, провожая взглядом железнодорожные пути. Эбигейл снова замычала, но на этот раз Джордж бросил на нее взгляд через плечо. Она встала поодаль, безмолвно ожидая вместе с ним у рельс. На ней было темно-бордовое пальто и длинная черная юбка. Наряд в цветах траура. Джордж не понимал, кого они оплакивают. — Это кто-то, о ком ты заботишься? — прошептала Эбигейл, ее голос терялся на ветру — Джордж едва услышал ее. — Да, — не засомневался он. Не жди меня, хорошо? Как он не мог? Он обещал. Дрим нарушил свое обещание? На мгновение все стихло, и все, что слышал Джордж — это гул лампочки и успокаивающий шелест листьев, создаваемый холодным ветром, пролетающим мимо. Он думал, как горько разыгрывалась бы эта сцена, будь она из стихотворения. — Ты любишь этого человека? — спросила Эбигейл, не отрывая глаз от рельсов впереди. Ни приходящего поезда, ни солдат, возвращающихся домой. Ни Дрима. Она приняла молчание за ответ. Разбитый вздох сорвался с губ его жены; Джордж чувствовал раскаяние, но знал, что не может этого показывать. Он мог расстроить ее только больше. Возможно, Джордж никогда не сможет полюбить Эбигейл так, как полюбила она, но он мог предоставить ей компанию, которую она так отчаянно искала. Так, они и стояли у железнодорожных путей. Война изменила их обоих и к лучшему и к худшему. Они ждали, пока поздняя декабрьская ночь постепенно не превратилась в новый день и солнце встало с верхушек деревьев. Наслаждались безмолвным утешением друг друга, пока их изнывающие сердца ждали несуществующего поезда до самого восхода. Они ждали того, кто, вероятно, не приедет. Что-то внутри Джорджа разбилось еще больше.Лето
Они в окопах. В потоке осколков от взрывов гранат Дрим слышал крики офицеров над своей головой. Он уклонялся, прикрываясь руками от камней и гальки, что градом сыпались на них. Боковое зрение слегка затуманило, но Дрим схватил винтовку и, выпрямившись, выстрелил прямо в голову вражеского солдата. — В яблочко. Вина и мораль уже давно не давили на него, перестали гложить. Он осознал: отбирая жизнь у того, кто отчаянно хочет забрать твою, стыд начинает умолкать. На своём горьком опыте он понял, что убийство врага сравнимо с убийством скота. Дрим обрел беспощадность. Он пустил очередь из шести выстрелов, попав всеми практически в цель. В груди расцвела гордость, когда один из командующих с одобрением выкрикнул его имя. Он перезарядил винтовку и умудрился повалить еще полдюжины солдатов. Кругом царило зверство, но нужно было лишь поднажать, и войне — конец. Дрим аккуратно вставил снаряженный магазин, действуя уже на подсознательном уровне. Ружье будто стало единым с ним, частью его тела. Дрим дышал вместе с его механизмами, выпуская порох. — Парни, поднажмите еще немного! Мы вот-вот прорвёмся! — закричал Сапнап с другого конца траншеи. Они синхронно лязгнули ружьями и заняли позиции, сотрясая воздух боевым кличем. — Всем внимание! Они выстроились в линию прямо к укрепленной базе на другой стороне. – Приготовиться! Им просто необходимо... они просто обязаны отвоевать ту часть поля. Тогда они победят. Ради страны, ради своих детей, ради родных домов. — Целься! Ради Джорджа, — Огонь! Дрим сделал глубокий вдох, втягивая дым и железный запах крови. Засушенные цветы и впитавшие слезы письма тяжелели в нагрудном кармане. Они привели Дрима в чувство, напоминая о его смертности, возвращая его к рассудку. Он сделал первый выстрел. — Уходим отсюда! Засада! Это засада! Дрим пригнулся, а окружающие впали в состояние паники и истерии. Он уклонился от неожиданных выстрелов сверху, нырнув за угол одного из их импровизированных закутков. Дрим наблюдал за вражескими войсками, спускающимися сверху, в паническом страхе. Они вторгались в траншею. Вот почему они не отбивались: планировали атаку с тыла. Дрим слышал крики своих собратьев по оружию, пока их давили, как мух, пулевые раны усеивали их тела, и они падали замертво на землю. Он чувствовал, как волнение подступало к горлу, но толкал ее вниз: знал, что сейчас не время для паники. Он найдет выход из ситуации. Всегда находил. Дрим оглянулся, ища пути отступления, но везде, куда бы он не посмотрел, видел цвета вражеской униформы и их гордо выставленные ружья, расстреливающие его собратьев. Дрим не видел ни одной бреши в оцеплении. Он найдет выход из... Вдруг крик на иностранном языке. Дрим резко повернулся на звук и увидел батальон солдат, направляющих на него свои ружья. Быстро встав из-за своего укрытия, он сделал единственное, что мог тогда. Побежал. При том Дрим умудрился увернуться как минимум от дюжины пуль, и только некоторые оставили царапины на коже, проносясь мимо. Он швырнул стену баррикады назад в надежде замедлить солдат позади, пока все бежал и бежал. Дрим победоносно вздохнул, когда услышал негромкие причитания далеко за собой. Тяжело дыша, он наконец наткнулся на конец длинной и широкой траншеи. Тупик. Ему было некуда идти — он устремил глаза вверх, к небу. Там он заметил несколько опор и выступов, по которым можно было выкарабкаться в место, казавшееся более безопасным. Он найдет вых... Дрим начал пробираться к опорам, опираясь руками о твердые выступы острых камней. Ему было все равно, если камни проткнут его руки и будут кровоточить. Вкус свободы был сладок, вызывал головокружение. Он найд... Дрим оступился на подъеме, голоса приближались. Он оглянулся и увидел лица вражеских войск, то, как они нацеливали свои ружья и... Резкий укол в живот. Дрим мгновенно отпустил уступ и упал на окровавленную землю. Он ударился головой, из-за чего в его глазах то темнело, то светлело. Он еле-еле поднес руку к животу, а потом к лицу. Кровь светилась ярко-алым на закате вечернего солнца. Стало тепло, даже спокойно. К счастью, он ничего не чувствовал: физическая боль — ничто по сравнению с жгучим разочарованием, приковавшим парня к земле с поднятой рукой к небу. Дрим вдруг вспомнил о окровавленных засушенных цветах в кармане рубашки. Он положил красную руку себе на грудь, пытаясь найти их среди аккуратно сложенных белых писем. Дрим слабо слышал шаги, приближающиеся к его павшему телу, как чужеземные солдаты говорили на своем языке. Они потыкали прикладами своих винтовок в его тушку, будто пытаясь его разозлить. А Дрим не был в силах даже плюнуть в них. Дрим устремил глаза в небо, ясное и ярко-лазурное, несмотря на отвратительные деяния, совершаемые под ним. Он смотрел на солнце, божественно манящее, ослепляющее и яркое, направляющее на него свои лучи. Белый свет сиял, зовя присмотреться. Дрим крепко сжал пачку заплаканных писем и засушенных цветов — единственное, что осталось. «Я обещал». Шепот вернулся, и вскоре в глазах побелело. Джордж, дни сменяются другими, а на фронте не становится легче. дым и мусор застилают небо, пряча за собой дивный солнечный свет, и я боюсь, что меланхолия поселится в моем бесконечном ожидании. вокруг бушует война, пока пишу это, и я боюсь. Смерть разорвала мою пехоту - осталось меньше десяти человек, включая моего близкого наперсника. Сапнап утешил меня, но и он всего лишь юнец. война так несправедлива, но что в жизни справедливо? Пишу это письмо на случай, если не смогу сдержать обещание. Что-то вроде послесловия. Пишу при лунном свете в надежде, что спасение снизойдет ко мне. Я проклят, обречен на глубочайшие бездны ада и принимаю это всем своим сердцем. Они пытались сокрушить мой дух и запятнать мою любовь к тебе, но у них ничего и никогда не получится. Я так сильно тебя люблю, Джордж. Моя грудь выдержит пулю, потому что моя любовь к тебе никогда не умрет, даже когда я перейду на следующую стадию этой странной вещи, которую мы называем существованием. Боюсь, что завтра никогда не наступит. мое время на фронте истекает, боюсь, что это станет прощанием. Мне жаль, что я не смог сдержать свое обещание, но жизнь одна, чтобы ее тратить, и, если она поспобствует победе наших, то пусть будет так. это решение нелегко принять, с ним также нелегко смириться. Не жду твоего прощения, но если бы я мог попросить об одном, то живи и цвети без меня. У тебя еще так много впереди, любовь моя, и я не хочу тормозить тебя. поэтому потрать мою любовь на своих детей и жену, люби их, как ты любил меня. и, пожалуйста, никогда не забывай меня. твой любимый.—
Лето
— Война окончена. Джордж сидел в павильоне, скрываясь в тени высоких потолков и читая «Время невинности». Как мать с парасольюв руках подошла к нему с созерцательным видом испорченного тревогой лица. Джордж даже не оторвался от книги. — Я знаю. Я читал об этом в газетах. Уже все знают. Она на этом не остановилась. — Как Эбигейл? — спросила она, провернув ручку своего зонтика. — Она снова поехала в Йорк, сказала, что хочет встретиться там с кем-то после войны. На мгновение его мать замолчала, пока слабое «о» не сорвалось с ее губ. Снова стало тихо — только летний ветер шелестел, пролетая меж деревьев, да мимолетное чириканье птиц слышалось вдали. Мать парня просто наблюдала, как деревья качались на ветру, а потом неохотно села рядом с Джорджем у лестницы. Он даже не обратил на нее внимания: ему уже давно все равно. Спустя некоторое время она задала вопрос, ради которого и пришла по мнению Джорджа. — А как тот мальчик? — мягко спросила она. Ее слова запутывались в ветерке и щебетании птиц. Джордж не знал, как на это ответить. — Я жду его, — стало всем, что он ответил, крепко сжав книгу в руке. Его мать ласково промычала и положила свою парасоль. — Трудно ждать, особенно не зная, когда человек вернется, — мягко проговорила она. — Так мы только остаемся на одном месте, пока не начнем двигаться дальше. Джордж резко повернул к ней голову, поняв, что она имела в виду, и выпучил глаза. — Я обещал ему, что буду... — Джордж. — Она посмотрела на сына, и тот задержал дыхание, увидев печаль в ее глазах. — Обещания иногда — только условности. Слова, сказанные для укрепления связи между людьми. Ее глаза сочувственно заблестели. — Вы уже были достаточно близки. Обещание — это всего лишь сентиментальность. Джордж застыл, озадаченный ее словами. — Что ты имеешь в виду? Она вздохнула с усталостью, присущей только старым людям, и ответила: — Когда ты действительно любишь, тебе не нужны обещания: они уже даны с той секунды, как ты полюбил. — Она грустно улыбнулась. — Иногда нужно нарушать обещания, чтобы люди безнадежно не ждали их исполнения. Снова наступила мирная тишина, на этот раз ветер дул сильнее, ударяя по щекам и перелистывая страницы книги. Джордж снова взглянул на уже уходившую мать. Он встал, перегнулся за перила лестницы и крикнул вслед: — Но что это... Она повернулась, и их взгляды встретились. — Это значит, что у тебя еще столько впереди, Джордж. Она повернулась к нему спиной и начала уходить из поля зрения, оставив Джорджа с потрепанной книгой в руке и безмерным количеством вопросов.—
Весна
—
Дорогой Дрим, Сегодня я снова, к сожалению, поссорился с родителями. Мать снова поддакивала отцу, а он — хвост задрал, как и ожидалось. Однако на этот раз речь шла о моей так называемой «жене». Эбигейл — замечательный человек, она милая, а еще тоже любит читать. Наверное, где-то в Йорке у нее есть любовник, потому что ее визиты затягиваются на недели, и она каждый раз возвращается с улыбкой. Так выглядят только влюбленные девушки. Я правда рад за нее. А ее отец все никак не смирится с тем, что она не любит собственного мужа. Но как бы могли любить? Не тогда, когда место в наших сердцах уже было занято. Да, знаю, ты уже говорил, что я не привязан к тебе, или что мое сердце достаточно велико, чтобы освободить место для всех, но дело в том, что я не хочу этого. Я не хочу уступать его кому-то другому, потому что оно уже занято тобой. Больше мне никто не нужен. Даже если мой отец будет непрестанно оскорблять меня, даже если он будет сомневаться в моей верности жене. Я не дрогну. Не тогда, когда мне наконец-то есть за что бороться. Я люблю тебя, потому что ты заставляешь меня чувствовать, что я что-то значу для кого-то. Ты сделал меня тем, кто я есть, своей безмерной заботой и нежностью. Как бы то ни было, на этот раз я прикрепил парочку альстромерий. Где-то вычитал, что они означают дружбу. Ты мой самый близкий друг и всегда им будешь. -С любовью, Джордж.—
Дорогой Дрим, Война официально закончилась вот уже как три недели, по этому поводу в городе устроят заслуженный праздник на рыночной площади. Они пригласили всех, чтобы разделить этот момент счастья и возрождения мира. Война закончилась уже как три недели. Мне кажется, я должен повторить кое-что еще раз. Я видел в некоторых газетах статьи о том, что до сих пор находят солдат во вражеских лагерях в заложниках. Может ты один из них? Молю бога, чтобы ты не оказался среди тех солдат... но часть меня хочет, чтобы это было правдой. Дает надежду, что ты все еще где-то там. Война — ужасная, ужасная вещь, любимый. Я купил для тебя последнюю книгу Агаты Кристи. Хотя я не могу отдать ей должное, потому что заснул на половине. Никогда не понимал твоей любви к ее сочинениям, но, как ты говорил, у тебя вкус лучше чем мой. Должен признаться, что не посещал библиотеку уже несколько недель. Теперь в ней есть что-то такое, заставляющее мое сердце кровью обливаться, потому что каждый раз, когда я перехожу за порог, меня поражает мысль о тебе за твоим обычным местом у подоконника. Теперь слишком больно даже ступить за дверь библиотеки. Может, моя воля совсем ослабла.—
Дорогой Дрим, Я перечитывал твои старые письма, да, знаю, все еще их перечитываю, и нашел одно, в котором ты упомянул, что начал задумываться о морали. Я не помню, что именно написал в ответном письме, но держу пари, что мое мнение не изменилось. Ты слишком упрям, чтобы измениться, а твоя душа слишком чиста и любвеобильна, чтобы эта гнусная война смогла ее запятнать. И это никогда не изменится. Многогранность - странное явление, не правда ли? Мы верим, что можно увидеть мир чужими глазами, в другой перспективе. Но если попробуешь это сделать, то скорее всего жутко разочаруешься. Это ли не оксюморон? Извини за размышления на пустом месте. Я снова поздно пишу. Иногда по ночам я задаюсь вопросом, изменила ли война тебя, как изменила многих других. Размышляю о том, какие кошмары отравляют твои сны или думаю, как хорошо ты стреляешь. Такие мысли не дают мне спать по ночам. Изменился ли ты, изменилась ли и твоя любовь? Разлюбил ли ты меня? Но тогда, Дрим, я вспоминаю, что мне все равно, стал ли ты бессердечным, озлобленным или испорченным, глупым и жадным. Ведь я все равно буду любить тебя. Я бы предпочел пережить горе с тобой, чем найти счастье с кем-то другим. Ты невероятный человек. Твое дыхание — огонь, ты способен сворачивать горы и раздвигать моря. Ты мое все, мое сердце, моя душа и все, что у меня осталось. Ты знаешь все мои слабости, которые я бы предпочел не показывать никому. Но я бы отдал их тебе. Если ты, конечно, примешь. Сегодня — зеленые лилейники, я собрал их по дороге в павильон. Они напомнили о твоих глазах. -С любовью, Джордж.-
Дорожайший Дрим, Праздник был ужасен. Грубовато выразился, позволь перефразировать. Мне было некомфортно. Не знаю, как еще это обозвать — я отстраненно стоял с краю, пока остальные танцевали и смеялись. Это было жалко, правда, я почувствовал себя на месте героя из твоих приторных романов. Сам праздник, атмосфера, да и ощущения в общем словно уже были хорошо прописаны, а я не был, заняв роль бесполезного второстепенного персонажа. Многие люди подходили ко мне и выражали свои соболезнования. Конечно, я не принимал их. После моих отказов многие смотрели на меня странно, как будто я был каким-то чудаком. Почему? Я знаю, что ты еще жив. Знаю, что ты где-то там. Я всегда в курсе новых газет и статей. Просматриваю городской бюллетень, где перечислены пропавшие без вести, и теперь каждый день хожу на вокзал. Я отвечал им, что меня не нужно жалеть. Разве мне есть о чем горевать? И я был там не совсем один. Твои брат и сестра тоже были там и провели со мной весь вечер, вместо того, чтобы довольствоваться праздником. Мне пришлось убедить твоего брата пойти к своим друзьям и уговорить уйти Терру, чтобы она могла пойти домой со своей мамой. Твоя семья была так добра ко мне. Теперь я практически живу с ними. Появляюсь почти каждый день на ужин, и твоя мама даже больше не спрашивает, когда я уйду. Она просто улыбается и указывает на поставленный специально для меня стул в столовой. Я полюбил ее, как родную. Иногда мы ждем тебя вместе утром на станции, хотя она уходит пораньше, чтобы приготовить для всех обед. Думаю, я начинаю нравиться твоему брату все больше и больше. Когда я прохожу мимо павильона с новой книгой в руке, он просит прочитать первую главу из нее. Говорит, что ты делал то же самое, когда он был еще маленьким. Тогда мое сердце сжалось от этих слов, поэтому я подарил ему несколько моих любимых книг со своей старой книжной полки. Иногда мы с твоей сестрой идем вместе собирать цветы, чтобы прикрепить к письмам. Она всегда выбирает разноцветные, в основном розовые и фиолетовые. Недавно эта маленькая леди уколола палец о шип на розе и не могла перестать плакать. Мне пришлось собрать остальные цветы голыми руками, в то время как Терра стояла рядом с большим пальцем во рту. Не беспокойся, на всего-навсего одно неотправленное письмо у меня уже было больше чем достаточно цветов. Остальные я отдал твоей матери вместе с вазой. Розовые розы означают чуткость и благодарность. Вместе с этим письмом я принес домой перстень, которое подарил мне отец, - семейная реликвия. Я подарю его тебе: ты стал моим самым дорогим утешением, поддерживая в здравом уме, человеком, который любил меня, несмотря на мои недостатки. Добро пожаловать в мою семью, дорогой. Когда ты вернешься, я буду ждать тебя на вокзале с букетом цветов и кольцом. -С любовью, Джордж.—
Дорогой Дрим, Кое-кто приехал в наш город сегодня. Он сказал, что его зовут Сапнап и он один из твоих товарищей. Тогда, как всегда, я ждал твоего поезда, но приехал твой друг, его рука была перевязана. Он сразу же выкрикнул мое имя, как вышел. Я так быстро обернулся, что у меня закружилась голова. Сердце застучало в ушах при мысли, что это мог быть ты. Я обернулся, а тебя там не было. Вместо этого меня поприветствовал парень с белой банданой на голове и дружелюбной улыбкой. Я не мог позволить разочарованию одержать верх, но как бы оно не проскользнуло? Я ждал месяцами, сквозь дождь и холод, сквозь жару и боль в груди. Моя любовь, я ждал на том же месте, где ты меня поцеловал в последний раз. Я искал признаки твоего присутствия, собирая их по кусочкам близко, у сердца, чтобы превратить эти осколки в звезды. Он повернулся ко мне и отдал твое письмо на тот самый случай. Я еще его не читал, но боюсь, что если бы и прочитал, то узнал бы, что ты нарушил наше обещание. Я все держусь за те слова. А пока это письмо будет терпеливо ждать своего часа в ящике прикроватной тумбочки рядом с гербарием из тех самых красных гвоздик и хризантем. Всем сердцем молюсь, чтобы этот час никогда не настал. Хотя я бы все равно не смог прочитать это письмо. Николас или Сапнап, как его чаще звали, присоединился к моей прогулке по рыночной площади. Здесь кипела жизнь, открывались новые лавки и магазины, люди на улицах пели во весь голос, энергия ощутимо скакала от стены к стене. Окончание войны сплотило людей. После созерцания угрюмого изнывающего города, приятно видеть, как такие перемены повлияли на жителей. Сапнап сказал, что ты много обо мне рассказывал. Это правда? Сапнап засмеялся и сказал, что ты много раз вспоминал, как мы познакомились. Что улыбка не покидала твоего лица, несмотря на бомбы и душащий порох. Что даже в самые мрачные дни всё, что Сапнапу нужно было сделать, — прошептать мое имя, чтобы ты улыбнулся. А он произносил это каждый день, чтобы хоть немного облегчить твою жизнь в аду. И что ты писал много писем, но не отправил большинство из них. Неужели я доставил тебе столько наслаждения? Прежде чем войти в поезд, Сапнап повернулся ко мне с серьезным выражением лица и схватил меня за плечи. Мне пришлось посмотреть ему прямо в глаза, и все, что я увидел, — человека, который прошел через глубины ада, но вернулся с доброй улыбкой на лице. — Джордж, — серьезно сказал Сапнап. — Он бы хотел, чтобы ты был счастлив. И на этом я попрощался с ним. Поезд исчез в ночи, и я снова остался один. Приятно находится в хорошей компании, даже если недолго. Мы стали обмениваться письмами, чтобы Сапнап мог держать меня в курсе о спасении солдат из плена. Он напишет мне, если ты окажешься среди них, напишет, даже если тебя там не будет. Мы оба ждем. На этот раз Сапнап выбирал цветы, гиацинты. Они прелестного фиолетового цвета, надеюсь, они тебе понравятся. -С любовью, Джордж.—
Весна
Джордж решил, что прекратит ждать. Он снова стоял у дверей библиотеки, но на этот раз уверенно и прямо, не собираясь отступать: сильно себя замотивировал. Он должен это сделать — взглянуть в лицо реальности. Деревянные двери приотворились, и его окутал запах травы и сандалового дерева так, что заболело сердце, потянув за собой подавленные воспоминания, о которых он намеренно не думал, чтобы сохранить оставшееся самообладание. Он чувствовал странную ностальгию, словно бродил по забытым закуткам горьких воспоминаний. Шаги все еще ударялись эхом о пол, но на этот раз детская болтовня смешивалась с ними. Джордж взглянул на столы в центре библиотеки, вокруг некоторых вились новые юные лица, с головой погруженные в истории и сказки. Их громкое бормотание и радостное хихиканье было настолько заразительным, что на его лице появилась слабая улыбка. Он рад, что теперь библиотеку посещало больше людей. Рад, что они наняли библиотекаря, чтобы та успокаивала детей, когда они начинали слишком сильно шуметь. Рад, что его святилище стало местом для всех и каждого. Джордж окинул взглядом место у окна, все еще заваленное стопками книг и бумаг. Глубокий вдох и выдох. Он до сих пор мог представить парня с взлохмаченными светлыми волосами и веснушчатыми щеками, сидящего на том самом месте с книгой в руке и широкой улыбкой на лице. Медленными, полными горя шагами Джордж подошел к подоконнику. Посмотрел в окно: вид просто фантастический. Небо было окрашено в яркий лазурный цвет, отливая оранжевым; облака, мягкие и белые, спокойно плыли по бескрайней синеве. Мирно. Джордж посмотрел на книги, покрытые таким толстым слоем пыли, что нельзя было разобрать даже название. Его взгляд задержался на них на мгновение, и что-то внезапно ударило в грудь — горькие воспоминания настигали его. Он осторожно смахнул пыль рукой. Нежно-розовая книга, обвитая маленькими золотыми завитушками у переплета. Джордж зажмурился, чтобы не заплакать. « «De Profundis» означает искренний крик горя или скорби». Голос Дрима отражался эхом о опустевшие залы разума Джорджа. Словно они встретились только вчера. Все те же дрожащие руки и восторженный голос, и сверкающие, как изумруды, глаза всплывали в голове — Дрим рассказывал о своей любимой книге. Джордж издал сдавленный смешок, вспомнив как Дрим увлеченно тараторил о поэзии. Дрожащими пальцами он открыл запылившуюся книгу. Внутри лежала записка, с которой начались их отношения. Рядом — засушенные листья гвоздики, крепко прижатые, словно приклеенные к странице. Они стали своего рода данью уважения, забытым воспоминанием. «Мне нравятся книги, тебе нравятся книги, так почему бы нам не начать нашу историю...» - прочитал Джордж вслух срывающимся голосом. Он крепко прижал записку к своей груди и почувствовал, как слезы потекли по его лицу, затуманивая зрение. Губы сложились в истошном вопле, пока он оплакивал человека, которого любил так давно. Его возлюбленного, его своенравную любовь. Его Дрима. — П-прости, — бормотал Джордж, тяжело дыша и неистово вытирая слезы. Дрим не хотел бы, чтобы он плакал из-за мертвеца. — Я нарушил свое обещание. — Я не могу больше ждать. Джордж простоял там какое-то время, чтобы отпустить. Он слишком долго плакал. Прежде чем Джордж успел повернуться к двери, кто-то его окликнул. — Я снова опоздал? Джордж застыл. Что-то, возможно, уже умершая в нем надежда. Ее искра, в тлеющих угольках, воскресла, вспыхнув с полной силой горячим пламенем. Оно поглотило его изнутри, зажигая все на своем пути и давая ему силу развернуться. Прерывистый смешок вырвался из Джорджа. Дрим здесь, в инвалидной коляске, с бесчисленным количеством повязок на теле и лице. Он улыбался, держа букет из хризантем и гвоздик. Джордж снова засмеялся. Он здесь. — Нет, — произнес Джордж, пока слезы текли по его щекам водопадами. — Не опоздал. Я все это время ждал. На мгновение все стало казаться ложью. Дрим же не мог вернуться так внезапно? Но кем был Джордж, чтобы отрицать произошедшее? Он писал горы писем, и все они спрятаны где-то в его доме, ожидая, когда их пришлют человеку перед Джорджем. Джордж выдержал дождь и холод, боль и невыносимую тоску. Он сберег камень, чтобы тот стал мрамором. Джордж — парусник, созданный чтобы выдерживать даже самые сильные штормы. Он одинокое дерево посреди грома и молнии, полное смелости, несмотря на опасность. Он жупел и сам ад, принявший форму измученной любви. Дрим неловко поерзал в сидении, и Джорджу понадобилась секунда, чтобы все переварить. Начиная тем, что волосы Дрима так сильно отросли, и заканчивая, что теперь он сидел левой стороной к Джорджу. Дрим начал возиться с букетом, передвигая цветы, чтобы привести их в порядок и распрямить стебли. Он взглянул на Джорджа полу-улыбаясь. — Эм... это тебе? — Дрим указал на букет цветов. Джордж бросился к нему, смыкая руки вокруг, обнимая. — Ого, тихо ты. Меня сейчас легко сломать, если ты не заметил, — Дрим нерешительно рассмеялся, уронив цветы себе на колени, и обнял Джорджа в ответ. Он рисовал успокаивающие круги на спине парня, пока Джорджа сотрясали рыдания, и легко целовал парня в макушку. — Я-я ждал… каждый день, — запинаясь, пробормотал Джордж, он просто не мог сдержать слез. Дрим, нежно улыбаясь, приподнял голову Джорджа и аккуратно положил руку на его щеку. — Мне уже сказали. Я приехал на вокзал, а тебя там не было. Глаза Дрима сузились. — Я думал, ты забыл про наше обещание. — Я бы никогда не забыл. Я думал, что ты нарушил свое, — ответил Джордж. Глаза блондина следили за ним. — Я тоже так думал, держа твои письма, когда меня забирали вражеские солдаты. Я думал, что скоро умру, Джордж, — горько засмеялся Дрим. — Но что произошло? — спросил Джордж, ведь Дрим мог так легко сдаться, так легко оставить его горевать до конца своей жизни, и ему бы пришлось набраться смелости, чтобы открыть ящик и прочитать то письмо. Дрим мог бы оставить Джорджа одного также быстро, как поселился в его сердце. Дрим мог просто уйти и забыть его, если бы он только захотел. Блондин хихикнул. — Я же обещал, что вернусь, не так ли? «Ох, — вспомнил Джордж, улыбка расплылась по его губам. — Так вот почему». И они остались там, посреди ожившей библиотеки, посреди весны, прижимая к себе так близко, чтобы никогда не потерять друг друга снова. Джордж чувствовал себя так, будто вернулся домой, найдя что-то давно забытое, но родное. Дрим чувствовал то же самое, обвивая руки вокруг Джорджа крепче, пытаясь полностью прочувствовать момент. Джордж думал, что он принадлежал здесь, в руках любимого, будто тот совсем и не уезжал. Вдруг Дрим засмеялся. Джордж почувствовал, как от этого задрожало все тело парня. — Что случилось? Дрим засвистел, как чайник. — Я сказал, что поцелую тебя, когда вернусь, да? Джордж улыбнулся и впервые за долгое время почувствовал, что снова может быть счастлив, не ожидая чего-то плохого. — Тогда сделай это. Он застенчиво улыбнулся, проводя большим пальцем по щеке Джорджа, прежде чем наклониться вперед. Джордж почувствовал, что тоже улыбается, прижимаясь губами к чужим. Поцелуй был такой же сладкий, как цветы на коленях Дрима, и нежный, как новая весна. Все тогда казалось правильным. — Добро пожаловать домой, Дрим. Где-то позади них, на пожелтевшем листе бумаги, между страницами De Profundis, написано: «Когда ты действительно хочешь любви, ты обнаружишь, что она ждет тебя».