take care of me

Саднящей ногой Каната переступает порог чужой квартиры, тотчас встречающей его каким-то даже сказочным запахом мучных кондитерских изделий, виртуозно и досыта наполняющим лёгкие. Морщась от покалывающей коленки и игнорируя находящуюся в конце длинного коридора комнату Ён Хаджуна, он неспешными шагами проходит в гостиную, бросая неравнодушный взгляд в сторону кухни, – источники приятного аромата на столе выложены аккуратным кругом на тарелке, и даже с такого расстояния видна тематика Рождества, распространяющаяся, по-видимому, на все помещения, помимо – Каната надеется – ванной и туалета. Он не намерен проверять, желая лишить себя созерцания рождественского венка на унитазе. Разумеется, Каната не знает, чего ожидать от дома BAE, в котором живут три человека с абсолютно разным мышлением, но в одном он уверен точно: до такого декорирования интерьера, бесспорно, мог бы додуматься Аллен Сугасано. Но из всех людей ему больше не к кому прийти сюда, кроме него. И где его, чёрт возьми, носит? Осторожной походкой Каната проскальзывает на кухню и рушит ровный круг, вытаскивая печенье в форме ёлочки со всеми приличествующими Рождеству вырисованными побрякушками. Совсем неплохо. — Каната!! Словно вор, пойманный с поличным, Каната дёргано возвращает печенье на место, скорее непроизвольно, чем с чувством вины за то, что тронул без разрешения. Он удручённо вздыхает, запоздало осознав, кто его окликнул. — Ты чего так вздрогнул? Угощайся и возьми немного для Наюты, я специально уговорил Хаджуна приготовить их к твоему приходу! И даже немного помогал. Правда миленькие? Повернувшись к Аллену, Ятоноками на мгновение застывает; и облачённые в колючую броню слова так и не вылетают атакующей пулей из его рта. Хмурясь, Каната бегает глазами по обнажённому торсу, вниз к натянутым наспех шортам – на это указывает торчащая резинка нижнего белья – и обратно к лицу. Аллен не умеет вытираться, и это полотенце на его плечах ему ни к чёрту не сдалось. Капли с его тела приземляются прямо на пол и, возможно, вскоре соберутся в небольшую лужицу. Интерпретировав его взгляд неправильно, но зато безошибочно, будто взаправду прочитав его первоначальные мысли, Аллен говорит: — Да-да, я знаю, о чём ты думаешь. Не считай это подачкой, я просто хотел сделать тебе приятно. Бровь Канаты взмывает вверх. — С помощью 48? — Э-э-э... Он, как бы, единственный, кто может готовить нормально из нас троих... Прости, — Аллен с побитым видом потирает шею, опустив глаза в пол, и это откровенно невыносимое зрелище. Подойдя к нему, Каната ощутимо щёлкает его по лбу. — Я заберу с собой твои тупые печеньки. Доволен? Ради этого я припёрся сюда? На самом деле, сама мысль проделать весь этот путь ради печенья совсем не радует Канату. Он покалечил колено по дороге и наверняка содрал кожу, судя по испытываемым ощущениям, и, несмотря на то, что это произошло по его же глупости, мысленно вина ляжет на плечи Аллена, вследствие чего он будет злиться на него, по-детски настырно не объясняя, в чём дело. — Ах, да! То есть, нет, не только из-за них. Пойдём в мою комнату. Каната делает всего пару шагов, но Аллен вдруг останавливает его, встревоженно ухватившись за плечо. — Что с твоей ногой?? — Упал. — Как? — Что за нелепый расспрос, идиот? Люди иногда падают. Аллен неловко моргает, не отпуская. Каната раздражённо цокает языком и практически рычит более развёрнутый ответ, чувствуя, что его заставляют оправдываться: — Я ехал на скейте! Ещё вопросы? — На скейте.. в декабре? — Когда в последний раз ты высовывал нос на улицу? Нет снега – нет причин не использовать скейтборд. Такая простейшая, с точки зрения Канаты, схема не пришлась Аллену по душе. Он безгранично поддерживает его увлечение скейтбордингом, но ему не нравится, когда Каната калечится, выбирая скейт вместо обычного шага, чтобы целенаправленно скоротать время, – соответственно, он будет спешить, а это идёт в ущерб аккуратности. Может ли быть.. что он торопился увидеться с ним? Аллен интенсивно трясёт головой, выглядя ещё смехотворнее, чем раньше, и разбрызгивая во все стороны капли воды с волос. Это абсолютно невозможный сценарий. Каната лишь хотел прокатиться на скейте в декабре по собственной прихоти. Звучит разумно, и Аллен кивает сам себе. — Что, блядь, с тобой происходит? Сугасано неуклюже улыбается Канате, не отвечая, и ловит его руку, невзначай переплетая пальцы и увлекая в свою комнату. То, что беспорядок в месте, где живёт Аллен-гений-хранить-вещи-неконтролируемым-образом-Сугасано, отсутствует, изрядно удивит любого, кто знает его достаточно хорошо, но на самом деле это так же легко объяснить – скорее всего, Анн и Хаджун в преддверии праздника снова помогали ему убираться, вынуждая его разбирать свой хлам. Хозяину комнаты настолько наплевать на вечный хаос, что он мог бы украсить разбросанными бумажками ёлку и неплохо сэкономить своей экстравагантностью. Каната падает спиной на мягкую постель, когда Аллен ненадолго оставляет его одного, бормоча что-то себе под нос про аптечку, и, кажется, он слишком сильно печётся о каждой полученной, даже самой незначительной царапинке на чужом теле. Это захватывает и забавляет в равной степени. Каната фыркает, усмехаясь, – в первый раз, когда Аллен попытался позаботиться о его ранах, он едва ли не набуянил ему пару таких же, но тот был настойчивее в своём стремлении и Каната вроде как даже благодарен, хотя и ни под каким предлогом не признается в этом вслух. Не то чтобы он вообще умеет заботиться о себе, ведь все радушные беспокойства достаются Наюте, который в свою очередь отдаёт не меньше, но всё же не в таком всепоглощающем объёме, а когда его младшего брата нет рядом, что Каната сделает с приобретённой ссадиной? Максимум – плюнет, «обеззараживая» самым небезопасным способом. На этом нерадостном моменте заканчивается весь его бедовый уход за собой. Наюта каждый раз качает головой, дезинфицируя нормально и заклеивая пластырем, и теперь, поняв, насколько Каната безнадёжен в этом деле, к нему присоединился Аллен, трясясь над ним и обсыпая иногда излишней опекой. Но Каната.. не против. По внешним признакам трудно сказать, что это так, но внутренне он даже почти не разрывается между «да» и «нет», однако принципиально никогда не скажет ничего о травме любого рода. И сейчас, не изменяя себе, Ятоноками собирался делать вид, что ногу он не повреждал, но, естественно, Аллен заметил сам. Всегда замечает. Непредумышленно бесшумно Сугасано возвращается в комнату, обнаруживая лежащего на его кровати с задумчивой улыбкой Канату, и сердце замирает в груди пойманным в неволю диким зверьком. А после, чем дольше он его рассматривает, тем сильнее, с удвоенной силой оно бьётся. Светлые волосы разметались красивым веером по одеялу, фиолетовый свитер слегка задрался, а взгляд такой тёплый, и, чёрт, Аллен ещё никогда так не завидовал потолку. Каната мелко вздрагивает, замечая его, и шустро принимает сидячее положение, насупливаясь и дуясь, словно обижаясь на что-то, выдуманное в его короткое отсутствие. Аллен заходится в смешке. Он и не подозревает, что канувшая в лету нежность, смягчавшая выражение этого сурового лица, всё же была посвящена мыслям о нём, несмотря на отражающий это вид и резкую смену настроения при его появлении. Приблизившись, Аллен опускается перед Канатой на одно колено, и тот изумлённо поднимает брови, озадаченно произнося: — Что ты делаешь? — Предложение руки и сердца, — он широко и глупо улыбается. — Так легче обработать твою рану. Можешь снять штаны? Каната может снять кожу с его физиономии. Ребяческая шутка взволновала его так, как совершенно не должна была, и тот факт, что он чувствует, как его щёки становятся всё горячее, делает ситуацию ещё более неловкой для него. Каждая такая эмоция раздражает и злит, и он может поклясться, что не привыкнет к этому, даже если будет проживать снова и снова, застряв во временной петле. Штаны Каната всё-таки стягивает. — Да у тебя же кровотечение! — восклицает Аллен неодобрительным, повышенным тоном, словно отчитывает неумелого ребёнка. — Каната, почему ты не думаешь о себе? Ты знаешь про инфекции?! Такая серьёзная рана... Продолжая беспокойно бухтеть о беспечности Канаты, Аллен берёт в руки предварительно смоченное полотенце, догадываясь об увиденном, и не замечает, как на короткий миг губы Ятоноками трогает крошечная улыбка, растворяющаяся в понимании того, что именно он сделал. Каната шипит, ощущая, как рана жжётся под антисептиком, и Аллен двигается ближе, прижимаясь отвлекающим поцелуем к его неповреждённой коленке. Каната не успокаивается от слова совсем и со смешанными чувствами наблюдает за оглаживающими его бедро пальцами; в нём растекается физическая боль и приятные искры от бережных прикосновений, и он подавляет шумный вздох, позволяя им плавно перетечь на внутреннюю сторону бедра, ненавязчиво раздвигая ноги. Неосязаемо Аллен наклеивает пластырь на его колено и целует поверх тоже, непринуждённо скользя подушечками пальцев по коже и поднимая испытующий взгляд. Не успевая отвести свой и сталкиваясь, Каната одними помутневшими глазами раскрывает разнеженное состояние от проделанных, казалось бы, незначительных действий. И Аллен сглатывает... Поднимаясь. Когда он удаляется за пределы комнаты со всем принесённым аптечным барахлом и просто барахлом, Каната не знает, кого хочет убить больше: его или себя. Над ним просто издеваются. Да, он пришёл сюда, чтобы быть опозоренным, униженным и осмеянным, без сомнения. Недовольно пыхтя, Каната встаёт и тянется к своим штанам, упёрто не обращает внимание на приближающиеся шаги. Но мигающие разными цветами блики вынуждают его посмотреть, повернув голову, и подобранная одной рукой вещь выпадает, – его запястья оказываются в захвате больших ладоней. Аллен целует его, и Каната, прежде чем закрыть глаза, успевает разглядеть, что он напялил на плечи гирлянду заместо полотенца, что почти вытаскивает из него вздох отчаяния. Касаясь языком его губ, Аллен телом к телу прижимается теснее – ему надо быть ближе, прилегать вплотную, не оставлять между ними пространства, и он углубляет поцелуй совершенно бесстыдно в своей манере. Проворно развернувшись вместе с Канатой, он чмокает его в подбородок, губами опускаясь к шее, на которой сбавляет обороты, своевольничая: облизывает кадык, втягивает ртом тонкую кожу, ощущая учащённый пульс, и много-много целует, потому что ему, склонив голову вбок, позволяют. Вечно ускользающий от него, неприступный, отталкивающий на людях под властью смущения Каната позволяет, издавая тихие, трогательные звуки сквозь накрепко сжатые зубы. Аллен проводит носом по линии челюсти и садится на кровать, наконец отпуская бедные запястья; мягко гладит их большими пальцами, смотрит снизу вверх и дерзко растягивает губы в лукавой улыбке. — Ты не надел чокер, Каната? Каната багровеет то от гнева, то от стыда, и выдумывает оправдания, готовые быть озлобленно озвученными, но вместо этого его рот выдаёт только бессвязное мычание, стоит ладони Аллена накрыть его член, обводя по контуру. Обстоятельно изученный приём, благодаря которому ядовитые слова не жалят его, напротив, всё, что вырывается, заменяя их, ласкает слух. — Сделаешь вот так..? — просит Сугасано и приподнимает фиолетовую кофту, дотрагиваясь ею до чужих губ. После секундного колебания Каната хватается за ткань зубами, мгновенно выдыхая через нос. Аллен рывком притягивает его за таз, медленно проходится поцелуями от самого лобка до груди и тягуче проводит языком по соску, надавливает пальцами на второй и кружит над ним растирающими движениями, сжимая талию до краснеющих следов. Выгибаясь, Каната стонет, чуть не выпуская свитер изо рта, благородно заглушающий постыдные, по его мнению, голосовые реакции. Обе руки зарываются во всё ещё влажные красные волосы, и Аллен довольно улыбается, оставляя после себя алого оттенка метки на рёбрах. — Каната, — он волнительно прикусывает свою нижнюю губу, — может, и ты позаботишься обо мне сегодня? Кристально честно Ятоноками его не понял самым невинным образом. Аллен тоже где-то покалечился? Разве это соответствует моменту? Каната хлопает глазками в полном неведении о смысле этой просьбы. Аллен по-доброму посмеивается, несколько тронутый. Затем берёт руку Канаты и нежно целует тыльную сторону его ладони. — Я хочу Канату.. внутри. Каната в одночасье вспыхивает. Он хочет что? Но Каната никогда не делал этого! Кто вообще вываливает подобное так внезапно?! Аллен должен был предупредить его, а не просто втихомолку позвать к себе! Ятоноками даже в мыслях не представлял смену позиций, что ему следует делать? Сказать: «нет, я не умею»? Он сокрушённо поджимает губы, зажмуриваясь. — Ну же, Каната, ты что, боишься причинить мне боль? Я не думал, что ты так переживаешь обо мне. Чего. Боится? Переживает? Эти два провокационных слова правда были произнесены сейчас в одной реплике? И вот, Каната толкает Аллена на постель, возвышаясь, потому что взять его на слабо так же легко, как отобрать у беспомощного малыша конфетку. Проигрывая в голове смущающие сцены, он наклоняется и, кажется, впервые целует Аллена сам. Это именно то, чего Сугасано добивался, на протяжении долгого времени лелея идею попробовать себя в роли принимающего. Аллен гладит щёки Канаты и нескромно стонет, когда согретые комнатной температурой пальцы ложатся на его грудь и бесцеремонно стискивают. Каната впивается в его шею, и Аллен самостоятельно обхватывает ногами его поясницу, кусая собственные губы и проникая рукой под резинку трусов, надрачивая себе, – предсказуемо, но он действительно наслаждается тем, что инициатива на этот раз принадлежит не ему. — Зачем ты обмотался гирляндой? Для немаловажного вопроса Каната прерывается, проговоря его прямо ему в ухо, разгоняя стадо мурашек по коже. — Не нравится? Украшение из сплетённых в виде цепи лампочек, переливающихся многочисленными цветами, последовательно сменяющих друг друга, тянется от шеи Аллена к груди с обеих сторон, обрисовывает пару раз запястья и заканчивается на бёдрах, будучи не самой длинной гирляндой из существующих. Ладонью, что только что водила по члену, он нарочито неторопливо поднимается вверх по прессу, видя, как Каната пристально следит за скользящим передвижением. — Ты выглядишь тупо. Усмехаясь потемневшим глазам и комментарию им вразрез, Аллен за затылок притягивает Канату обратно к своим губам. Ятоноками поспешно избавляется от своего нижнего белья и мнёт бока Аллена, слабо царапая ногтями, не ожидая от себя столь активного участия. Но тело под ним сегодня хочется трогать так, будто это либо в первый, либо в последний раз. Сугасано остаётся полностью – не считая гирлянды – обнажённым, и в этот момент Каната обнаруживает, что подготовка ему не требуется. Он поражённо таращится на него. Вот чем занимался Аллен в душе перед его приходом, задерживаясь. Каната глубоко вдыхает. — Какой же ты придурок. И, задрав свою кофту повыше, он без презерватива вводит второпях смазанный лубрикантом член целиком, встречая незначительное сопротивление лишь из-за того, что Аллен сжимается от неожиданности. — Х-хах... Полегче. Ты должен был сказать, какой я потрясающий, — он шире разводит ноги, силясь расслабиться и утопая в феноменально отличающихся от известных ему ощущений, наполненных непривычной новизной по самое горло. Но это.. не неприятно, очень далеко от этого понятия. Голова Канаты затуманивается, горячим паром заставляя задыхаться от необычности происходящего, – он смотрит вниз, и картина мира то темнеет, то ярко-ярко белеет. Наполовину выйдя и, не отводя взгляда, толкнувшись до конца, он резко выдыхает одновременно с Алленом. — И не мечтай. Аллен с весёлой ухмылкой обхватывает головку, проезжаясь пальцем по уретре, и чуть прогибается в спине с мыслью, что позорный оргазм кусает его за пятки и дышит в затылок. Наблюдая за плавным скольжением, Каната подстраивается под ритм его руки и в конце концов прикрывает глаза, самопроизвольно ускоряясь в безрассудной погоне за удовольствием, неизведанным и туго облегающим. Сугасано стонет и делает это отнюдь не тихо, чувствуя, что вот-вот склеит ласты от одного кипящего в крови осознания: Каната трахает его. Восхитительнее, чем во всех наведывающихся к нему, будто непрошенные гости, бесстыжих фантазиях. — Знаешь, — Аллен запинается, — благодаря, ах, мне Анн и Хаджун смотались в спа-салон. Я даже заплатил за это, представляешь? Так что не сдерживайся. Ятоноками зыркает на него пронзительно и разъярённо, и Аллен не въезжает, что из произнесённых им слов ему не угодило, – злить его сейчас явно не пойдёт ему на пользу, он уверен. Но он и не собирался! Он оповестил, что квартира будет пустовать ещё долго, что может быть не так? Удивлённый вздох слетает с его губ, когда Каната чересчур легко цепляет его бёдра и сгибает так, что колени оказываются на уровне подмышек. Что бы Аллен ни сморозил – даже если это была не несусветная глупость – этого больше нет в его памяти. Каната склоняется над ним, входит преимущественно глубоко, отчего Аллен, по ощущениям, рассыпается лавиной на части, тает, впечатываясь затылком в кровать и зажимая член у основания головки, – он только что абсолютно не спас себя от постыдного финала. Брызгами его же сперма покрывает его грудь и живот, и он чертыхается, тиская одеяло свободной рукой, с набухшими от накала венами. У Канаты пересыхает во рту. С какой-то лихорадочностью облизав губы и характерно громко прищёлкнув языком, он отводит бёдра назад, энергично и бесконтрольно небрежно двигая ладонью по члену и, содрогаясь, кончает с приглушённым стоном и трепещущими ресницами. Закусив щеку изнутри, Сугасано восхищённо глядит на него, не мигая до тех пор, пока их взгляды не встречаются. Повторный душ неизбежен. — Как твоё колено? Ятоноками молчит – никому в этой комнате необязательно знать, что он напрочь забыл, что у него в принципе есть рана. Уставившись на пластырь, он в глубине души окунает себя в чашу с позором. Аллен с улыбкой приподнимается и убирает волосы с его лица, быстро чмокая в лоб. — Не хочешь.. продолжить в ванной? Думаю, я должен сделать для тебя что-то такое же невероятное. — Нет! Я пойду первым, — Каната молниеносно вскакивает на ноги, по пути сгребая в охапку свои вещи с пола. Не прекращая влюблённо улыбаться, Аллен качает головой. Его внешний вид жалобно кричит о том, что душ гораздо нужнее ему, но бесполезно спорить с человеком, который уже ушёл. Когда Каната возвращается через короткий промежуток времени и грубо хватает его за руку, таща за собой, Сугасано не уделяет большого внимания ноющей пояснице и радостно следует за ним, помахивая воображаемым хвостом.