Вор одиноких сердец, или Воскресение

Князь Трубецкой раскрыл дневник на новой странице и, промокнув лоб и виски, приступил к регистрации минувших событий и своего отношения к оным: 29 іюня 1902 г. Послѣ Троицы въ столицу пришло истинное лѣто, жаркое и засушливое, что несказанно опечалило меня. Десятокъ дней терпимо, въ присутствіи могъ не снимать мундира (о, ​благословенные​ дни!), но съ 25-го числа жизнь превратилась въ адъ. Уличный термометръ на дняхъ показывалъ тридцать пять градусовъ по Цельсію въ тѣни. Въ зданіяхъ спасенія нѣтъ — ​вѣсь​ городъ плаваетъ въ дыму. Пишу ​этѣ​ строки въ закрытой наглухо спальнѣ — пробовалъ отворить щелку въ окнѣ, но тотчасъ потянуло гарью. Какъ сыны Израилевы ждали въ пустынѣ манны небесной, такъ теперь ждутъ дождевыхъ облаковъ жители Петрограда. Горожане средняго достатка въ срочномъ порядкѣ снимаютъ дачи, кто-то перебирается къ роднѣ. Владѣльцы дачъ имѣютъ съ бѣдствія доходъ. Такъ же неплохо живется ворамъ: грабежи въ оставленныхъ безъ попеченія городскихъ жилищахъ становятся обыденностью нашихъ дней. Это приводитъ къ стонамъ и ​роптаніямъ​: въ церквахъ нынче молятся объ усмиреніи температурныхъ страстей, и скоро начнутъ дѣлать то же и въ казначействѣ — когда посчитаютъ убытки. Будто мало намъ ​мірового​ экономическаго кризиса… * Самое непріятное — домохозяйства наши не приспособлены къ африканской жаре. Пожаровъ тьма, ​пожарные​ команды трудятся въ ​эти​ дни на износъ. Нашему брату тоже дремать не приходится: пока ​однѣ​ тушатъ пожары невиннаго физическаго свойства, другимъ приходится «искать дымъ въ дыму». Какъ уже замѣчалъ неоднократно, террористы и ​прочія язвы ​неимовѣрно​ любятъ активизироваться во мглѣ неясныхъ обстоятельствъ, напримѣръ, когда общество притѣснено природнымъ катаклизмомъ. Однако не стоитъ винить во ​всѣмъ​ природу — бѣды людей отъ людей и проистекаютъ, а главная русская бѣда — бесхозяйственность. Не секретъ, что задымленіе города не было бы столь масштабнымъ, если бы не болото "​Галицкій​ мохъ" (с. Редькино, Никъ. ж. д.). Въ прошломъ году тамъ былъ выстроенъ заводъ для коксованія торфа по способу ​Циглера​, да прискорбно сгорѣлъ ещё до окончанія своего полнаго оборудованія. ​Осушенные​ участки болота стояли-стояли безъ дѣла — и вотъ, дождались случая напомнить о себѣ. Аркадий поставил аккуратную точку в предложении и взглянул на часы. Часы показывали без трёх минут девять — время, отведённое на писание дневника, вышло. С чувством лёгкой досады (не имеющим отношения к дневнику) Аркадий убрал тетрадь в стол, приоткрыл окно, в которое тотчас потянуло дымом, и покинул спальню. Вот бы целый год зима стояла, вот бы жизнь была! — по-детски мечтал Аркадий по пути в столовую. Верный сын северной Пальмиры, всем своим сердцем он не любил и не понимал духоты и зноя. Да хотя бы за то, что эти явления мешают наслаждаться ношением мундира и поддерживать приятный внешний вид! Такова была натура князя: с юных лет он держал себя с сознанием своей красоты, а именно красоты салонной, связанной с внешним лоском и неотразимостью. Говоря словами классика, Аркадий Трубецкой слыл дельным человеком, но думал о красе ногтей — вернее, даже обо всем арсенале мужской красоты, для чего прибегал порой к совершенно женским хитростям. К примеру, оберегая кожу от загара, веснушек и, Боже упаси, ожогов, всё лето (а то и весну, и осень) Аркадий наносил перед сном на лицо и кисти рук чудодейственный крем «Метаморфозы». * Не меньше пёкся он и о другой «козырной карте» своей внешности — золотистых волосах. Дабы природный оттенок не тускнел от грязного столичного воздуха и усы не рыжели от яркого солнца, князь воззвал к жизни древний гиппократов рецепт и, как заправская римская матрона, дважды в месяц ополаскивал растительность крепким настоем ромашки. При всём при том князь Трубецкой, без сомнения, являл собой образец самоотверженности и жертвенного мужества, коль скоро посвятил себя службе в полицейском управлении Петербурга. Вот отчего он не мог покинуть раскалённый город, как это сделали многие аристократы — суровая жандармская служба держала его на месте, и Аркадий ни капли не печалился о том. Ведь он искренне любил своё дело и был рад служить Отечеству при любой погоде. Больше, чем о стабильности общественного порядка, Аркадий пёкся лишь о своей драгоценной матушке, княгине Анне Аркадьевне. После наступления жары он приложил все силы, чтобы обезопасить её от невзгод, и это ему удалось — очень скоро Анне Аркадьевне предстояло отправиться в удивительный вояж в Париж, а оттуда в Константинополь. Своей победой над матушкой Аркадий гордился поболее, чем поимкой знаменитого террориста Николая Ивушкина. Дым, сгустившийся над Санкт-Петербургом, не смущал вдовую княгиню — всю жизнь она была очень привязана к единственному наследнику, и даже краткие расставания с ним дурно сказывались на её настроении. Аркадий несколько раз пытался склонить матушку к отъезду в их собственное костромское имение, предлагал и Кисловодск, и побережье Крыма, но тщетны были те попытки. Пришлось призвать на помощь всю свою фантазию, а также красноречие и силу убеждения, чтобы придумать путешествие в «Восточном экспрессе» * и расписать его как нечто, совершенно необходимое для дамы из высшего общества. Возможно, в другой жизни из Аркадия вышел бы неплохой коммивояжёр или гипнотизёр: он добился желаемого — Maman поплакала немного, но потом заинтересовалась престижным способом убить время и дала согласие на покупку билетов для себя, троюродной племянницы и двух горничных. И в этот миг Аркадий едва не прослезился сам, со всей остротой осознав, что Maman никогда прежде не путешествовала в столь роскошных условиях, какими он соблазнил её... И вот настало 29 июня — долгожданный день отъезда, а также и других важных дел. Аркадий окончил писать дневник и пришёл в столовую первым. Следом за ним явилась компаньонка Maman — графиня Зинаида Знаменская-Гопф, старая дева тридцати восьми лет, особа острого ума, добрая и обходительная. Завязалась непринуждённая беседа о предстоящем путешествии (все важные детали, конечно же, были обговорены заранее), а там и матушка пожаловала — в новом дорожном платье и прекрасном настроении. Тема разговора тотчас сменилась: дамы в очередной раз попытались убедить Аркадия, что он не справится с одинокой холостяцкой жизнью. Два мнения против одного сводились к тому, что это попросту невозможно ни при каких обстоятельствах, и бедного князя ожидает одно из двух: гибель от нездорового питания или кончина от переутомления. Дамы увлеченно квох... щебетали на эту тему с четверть часа, и всё это время Аркадий умело делал вид, что слышит их и понимает: значительно кивал головой и пожимал плечами. Но по глазам, подёрнутым тонкой корочкой льда, можно было догадаться, что мыслями он очень далеко. Сперва в жандармерии на Гороховой, руководит преобразованием архива и проверяет тайный статистический доклад, дабы представить его вскоре градоначальнику. Потом отправляется в клуб, где имеет приятное общение со своим новым товарищем Константином Двинским, адъютантом князя Дмитрия Павловича. Ну а после, так сказать, на десерт, посещает Мальцевские бани чтобы смыть с себя грязь и копоть хлопотного дня, а также удовлетворить в компании банщика Никиты некоторые интимные потребности... От мыслей о крепких руках банщика приятно заныла плоть, но Аркадий усилием воли вернул себя в столовую и даже лёгонько ущипнул запястье, чтобы не выглядеть довольным. Дав себе труд вслушаться в разговор, он понял, что сделал это очень вовремя: Maman обращалась к нему по-французски. — ...Je connais tes dîners, cher ami, rastégai d'une taverne, un verre de thé... Pourquoi souris-tu? {— ...Знаю твои ужины, милый друг, расстегай из трактира, стакан чаю... Чему ты улыбаешься?} — Tu l'as dit d'une telle voix comme si ces jolies tartes russes étaient farcies de pâté de vers... {— Вы так это сказали, таким голосом, будто эти милые русские пирожки начиняют паштетом из червяков...} Маменька с Зинаидой Ивановной переглянулись и дружно пропустили мимо ушей странную застольную метафору. Жандармский юмор Аркадия давно перестал быть предметом обсуждения и воспринимался близкими, как sweet weirdness {милая странность}. — Maman, — Аркадий проникновенно посмотрел на матушку и придал голосу мягкости. — Только скажите, и я принесу любую клятву, serment de sang, le serment d'Hippocrate {клятву крови, клятву Гиппократа}, что не планирую в ближайшие лет сто умирать, проигрываться в карты и пить ледяную воду. Хотя, по такой жаре... — Аркадий сощурился, как сфинкс, но тотчас вернул лицу честное простое выражение. — Но нет, раз вы настаиваете — не буду. — Tous comme un père, la même ironie, — умилённо покачала головой княгиня. {— Весь в отца, такой же ироничный.} Зинаида Ивановна ничего не сказала, лишь согласно вздохнула и обмахнулась веером. На том с завтраком и тревогами было покончено. У парадного путешественниц дожидался нанятый на Караванной улице таксомотор Фриде *, а Аркадия — гнедой любимец Хан. С этим конём у Аркадия сложилась дивная, редкостная взаимность — до того тонко они чувствовали настроения друг друга. Вот и теперь: Хан нетерпеливо перешагивал и приплясывал, пока дамы, трепеща зонтиками и вуалями, усаживались в салон таксомотора. Выехав за ворота и оглядевшись, Аркадий с удовольствием констатировал, что ветер с залива как следует потрудился ночью — в воздухе по-прежнему пахло гарью, но видимость была вполне сносная, жёлто-сизый дым рассеялся по окраинам. Поставив целью поспеть на вокзал до новых задымлений, он отдал соответствующее распоряжение мото-извозчику, а сам поехал впереди, прокладывая ему дорогу среди бурного столичного движения. Первую половину пути Аркадий был погружен в размышления о рапорте и статистике, однако, стоило Хану прогарцевать мимо ограды с гербами Вяземских на ней — и деловые мысли испарились, а на их место хлынули воспоминания, причём не самого приятного свойства. Как и всякий человек, недавно добившийся успеха, князь Трубецкой не любил возвращаться мыслями к истокам. Всего два года назад его финансовое положение было плачевным. Никто в свете не догадывался об этом: мать и сын добрых два десятка лет всеми силами создавали видимость, что ведут благополучную, лишь чуть-чуть более скромную жизнь, чем пристало. Однако в действительности они едва сводили концы с концами: поддерживать столичный особняк, костромское имение и самих себя в надлежащем их общественному положению виде — всё это давалось с большим трудом и обильно поливалось тайными матушкиными слезами. Всему виной были огромные долги, сделанные князем Михаилом Трубецким в конце жизни. После безвременной кончины князя от рук террористов в 1882 году все долговые обязательства тяжким грузом легли на плечи его сына. Юноше в ту пору исполнилось шестнадцать лет: едва переступив порог взрослой жизни, он тотчас угодил в яму и переломал при падении все светлые иллюзии и мечты. Единственное, что осталось невредимым — это гордость Аркадия. Он не мог опуститься до того, чтобы признать положение безвыходным, и пошёл путём долгого изматывающего сопротивления нужде. Путь требовал жертв, и Аркадий неустанно приносил их: вместо того, чтобы получать образование в европейском университете, из года в год он упражнялся в том, как ловчее юлить с кредиторами; вместо путешествий по интересным местам регулярно наведывался в Москву, чтобы обхаживать богатых родственников и высматривать выгодную брачную партию. Вдобавок к тому Аркадий изучал способы заработка на ценных бумагах и передовой промышленности, чтобы при первой возможности принять участие в подобных делах. Несмотря на все эти старания (а нередко и унижения), долги сокращались очень медленно: не раз молодой князь погружался в глубокую печаль, анализируя свою пустую и вместе с тем хлопотную жизнь, действительно очень похожую на яму — с зияющим где-то там во тьме болотистым стылым дном. Однако следовало знать натуру Аркадия. Всё его существо, всё благородство его сердца противилось обстоятельствам, ниспосланным судьбой: вместо того, чтобы опустить руки или протягивать их за милостыней, он неустанно тренировал и закалял себя, дабы при первом же случае ухватиться за хвост жар-птицы. А ежели таковая не соизволила бы прилететь — что ж, брать, что Бог послал, тоже надо умеючи. Такова была глубинная, фундаментальная вера Аркадия: он верил в то, что человеку активному, деловому и трудолюбивому Всевышний непременно даст больше, чем лентяю и христарадцу. И по вере его воздалось ему — в середине 1900-го года. В новый век молодой князь вошёл свободным человеком, имеющим прекрасные перспективы. А всё потому, что сумел одномоментно расплатиться со всеми долгами. Помогла ему в этом беспроцентная бессрочная ссуда, полученная от графа Вяземского. Из того же источника проистекло и повышение в чине: в нарушение традиций, но совершенно заслуженно и сообразно способностям, по особому ходатайству министра внутренних дел Российской империи А. М. Трубецкой получил чин статского советника и пользовался с того дня всеми правами и привилегиями, причитающимися чиновнику пятого класса. Обращаться к нему теперь следовало «ваше высокородие», оклад составлял чуть менее тысячи рублей в год, а к нему полагались казённые средства на содержание пяти лошадей. Всё это не могло не тешить человека, с пелёнок носившего пышный, но, увы, не дарующий реального блаженства титул. Однако откуда, каким путём доставила судьба волшебную жар-птицу к столу Аркадия, да с золотым яблоком в клюве? Этот вопрос не давал покоя многим умам, и только двое знали неприглядную правду — сам Аркадий и министр внутренних дел, он же несостоявшийся тесть его, Николай Николаевич Вяземский. В конце 1899 года Аркадий обручился с дочерью графа — Элис Шлезенберг-Вяземской. До помолвки эта юная особа почти не бывала в свете, но, тем не менее, ухитрилась снискать славу девицы с резкими манерами и суждениями. Женихов дурная слава не отпугивала: внушительное приданое смягчает даже самые острые углы, и конкуренцию Аркадию составляла добрая дюжина молодцов, готовых закрыть глаза на изъяны Элис, да и на что угодно — лишь бы угодить в зятья к министру. Однако, именно Аркадию выпала удача стать женихом, и на радостях он — о чудо Рождественское! —даже слегка влюбился в невесту. Пусть девица Вяземская не страдала избытком скромности, грации и мягкости, но ведь и Аркадий, в свою очередь, не принадлежал к племени охотников за женщинами. Истинно женские добродетели не умиляли его, и он знал наверняка, что легко уживётся с сорванцом в юбке. Куда больше сомнений вызывал будущий тесть. Свои замыслы граф не афишировал, но они и без слов были ясны. Будучи человеком властным, привыкшим всё и вся контролировать, Николай Николаевич хотел видеть в зятьях человека знатного, малоимущего и в невысоких чинах — следовательно, во всём покорного его воле. Выражаясь грубым языком фактов, граф покупал дочери красивый титул, а себе — приятную компанию для раскуривания сигар в библиотеке. Аркадию в партии отводилась роль приобретения: этакого сувенирного мужа, золотого брелока на цепочке министра. Сомневался ли он, прежде чем сказать этой роли «да»? И да, и нет. С одной стороны, партия представлялась соблазнительной: многочисленные владения графа Вяземского однажды должны были по наследству перейти к Трубецким, и это воодушевляло. Но, с другой стороны, будущий тесть выглядел на редкость здоровым и полным сил мужчиной, способным сотворить себе наследников мужского пола и пережить самого Аркадия, уж не говоря об Элис. Имелся и ещё один нюанс: по условиям брачного договора, овдовев, Аркадий не наследовал почти ничего, если только Элис не родила бы перед кончиной дитя. Но с такой особы сталось бы не родить вовсе — союз упрямства и подкованности в медицинских науках был тому неплохим залогом. Конец терзаниям и сомнениям жениха положила невеста: она сбежала в Париж с любовником из простонародья. Целью её было поступить в университет, а любовник, по всей видимости, должен был служить ветхим прикрытием и бесплатной прислугой в этой сумасбродной затее. Всё, на что Элис хватило ума и такта — совершить побег втайне от высшего общества. Скандала, таким образом, можно было избежать, но в сокрытии фактов требовалось живое участие Аркадия, и он не разочаровал убитого горем графа. Вернее, наконец-то смог очаровать его до такой степени, что в том же году получил от того подарок: изящные «золотые снежинки» на петлицы *, а впридачу к ним — безвозмездную ссуду на покрытие долгов и «если Бог даст, счастливую женитьбу». С женитьбой в свете всего случившегося Аркадий не спешил. К тому же за привилегиями и высоким окладом не следовало забывать главного: в 1901-м году статский советник Трубецкой был поставлен директором над Особым отделением по борьбе с террором. Вот где крылось истинное личное счастье Аркадия, вот главное его наслаждение — в новых благих целях и широких возможностях к их осуществлению. Что Петербург! — вся Россия теперь была под приглядом Аркадия Михайловича, пусть и тайно, и не в полной мере. Пока что... — Треклятая жара... — Аркадий отвлёкся от приятных мыслей и посмотрел сперва вперёд, на вокзал, размытый в воздухе, как акварель на желтоватом картоне, а затем обратил взор на свои руки, придерживающие уздечку. Руки были затянуты в белоснежные перчатки, и им было нестерпимо жарко. На мгновение Аркадий позавидовал Элис. Возможно, теперь она зовется madame Шлезенберг-Кукушкина, но зато может сколько угодно нарушать приличия. Аркадий таких вольностей позволить не мог — ни себе, ни окружающим. Хотя глубоко в душе и являлся либералом. Вокзальная суета обрушилась на новоприбывших подобно волне — подхватила, закружила, и лишь спустя четверть часа бестолковых метаний вынесла к дверям нужного вагона. Настала пора прощаться. Maman в своём обыкновении плакала, Аркадий не менее привычно угрызался виной, mademoiselle Гопф гляделась в окно купе. Жар, зримо колыхавшийся за стеклом, и пунцовые лица всех без исключения пассажиров и провожающих наглядно подтверждали правоту Аркадия — нежным женщинам не место на адской сковороде, в кою превратилась столица Российской империи. Зато мужчинам, полагал Аркадий, как раз наоборот — самая пора окунуться в жар запретных страстей, ну или хотя бы прикоснуться к оным... Помахав рукой вслед удаляющемуся на запад составу, князь не мешкая направился в управление, где два часа добросовестно корпел над ремарками к докладу. Ещё полтора часа он потратил на обсуждение оных с подкованным в статистической науке консультантом, а потом отобедал с этим скучным человеком у Палкина * и вновь вернулся в жандармерию. Двое клерков всё это время разбирали архив, отделяя зёрна от плевел. Прежде чем отправиться в клуб, Аркадий решил на минутку зайти к ним и справиться о продвижении дел. Это был опрометчиво с его стороны: увидев на столе папку с интересным заглавием, он увлёкся чтением досье на особо опасных преступников и совершенно потерял счёт времени. Минута утекала за минутой, а хранилище полицейских документов и не думало разжимать свои пыльные объятия. Оно игриво шелестело вокруг Аркадия подшивками отчётов, овевало прохладой его зарумянившееся лицо и манило запахом преступлений, давнишних и свежих. Итого, о Коко Двинском и обеде, который мог бы состояться после встречи в клубе, он вспомнил лишь спустя два часа. Это было непоправимо поздно — в шестом часу Коко вменялось в обязанность сопровождать князя Дмитрия и его cher ami {милого друга}*, и ищи их свищи по ресторанам. Не объезжать же все приличные заведения, рискуя к тому же стать свидетелем каких-то неприличных сцен. Чего стоит манера юного князя Юсупова переоблачаться в даму и в таком виде... Перформансировать в кабаре... Аркадий зябко повел плечами, в красках вообразив себе конфуз на все лады расписанный столичными газетами. Немыслимо, как такое можно было допустить: чтобы публика театра «Аквариум» опознала в смазливой певичке наследника знатнейшей фамилии — по фамильным драгоценностям его матушки. Стыд-то какой, Господи. * Аркадию, воспитанному в трепете перед общественным мнением, факт существования на белом свете таких дерзких юнцов, как Феликс Феликсович Юсупов, неизменно портил настроение. Глубоко в душе он испытывал зависть к князю и прикрывал это недостойное чувство порицанием. Но как, скажите на милость, не завидовать этой особой врождённой грации и утончённым манерам, образованности и беспечности, свободе, в конце концов? Ведь лишь очень свободный человек может позволить себе такую шутку на грани фола — кривляться в женском, прилюдно, в кабаре! С барского плеча подарить газетчикам повод строчить о себе фельетоны! Поступок в высшей степени глупый, сродни побегу в Париж с мизераблем-клошаром *, однако... Осуждая умом, сердцем Аркадий всё же подозревал некое особое сладкое счастье, таящееся на дне этих причудливых бокалов, и завидовал, да-да, завидовал ему. Зависть не лучший спутник в развлекательных поездках. Без настроения покинул Аркадий жандармерию и без настроения явился в бани Мальцева. Там он помылся без каких-либо сомнительных услуг * и в девятом часу уже вернулся в опустевший особняк с намерением работать над отчётом до победного конца, а если потребуется — то и всю ночь напролёт. — Что к ужину прикажете, Аркадий Михайлович? — тотчас по приезду пристал к нему мажордом Михалыч. — Сколько раз сказано: есть на ночь вредно, — рассеянно ответил Аркадий и, взяв зажжённую свечу, отправился в свои комнаты. Едва он переступил порог спальни и сделал пару шагов, как в глаза бросилась потревоженная занавесь на окне. Огонёк свечи трепыхнулся и угас, сердце, как молнией, пронзило чувством опасности. Однако взяться за оружие и отступить Аркадий не успел: дверь, ведущая в приёмную, тихо, но решительно притворилась за его спиной, и в тот же миг раздался сухой щелчок взводимого курка. За этим звуком чуткий слух Аркадия различил и дыхание опасного визитёра. — Что за вторжение? — медленно оборачиваясь на каблуках, поинтересовался он. Ответом ему послужила гробовая тишина — незнакомец невысокого росту и обычного сложения желал сохранить в тайне и своё гнусное лицо, и свой голос. Да и к чему слова в такой оказии? Без слов ясно, что имеет в виду пришедший, когда дуло его маленького чёрного револьвера направлено хозяину дома в живот. Личные счёты? Ограбление? Аркадию было безразлично знать ответ — любой бы отозвался болью. Память сыграла с ним в этот миг злую шутку, подкинув воспоминание о последних часах отца. Князь умирал от ран брюшной полости, и треклятое осколочное ранение доставляло ему столько мучений, что не спасал даже морфий, а юный Аркадий долгие годы не мог потом спастись от звуков папенькиного голоса — таких жутких и беспомощных, что душа вон. Однако была и польза в том давнишнем непережитом ужасе. Он неизменно пробуждал в Аркадии праведный гнев, то чувство, которое в некоторых кругах принято называть «классовой ненавистью». Отнюдь не только революционному отребью свойственна эта ненависть — питают её и высшие классы, да с каким огоньком. — Потрудитесь представиться, — молвил наконец Аркадий. Его голос был обманчиво спокоен и даже отчасти дружелюбен. — Обозначьте цель, с которой явились в мой дом. Что же молчите? От скромности язык проглотили?.. Болтая первый пришедший на ум вздор, он внимательно наблюдал за своим vis-à-vis. Тот сделал всё, чтобы его не узнали: намотал шарф до переносицы, нахлобучил картуз пониже, но глаза... Эти глаза внимательнейше следили за каждым движением Аркадия, и сперва казалось — жаль! Ведь единственной его надеждой было уболтать мерзавца и напасть самому. Но вот луна выглянула из-за пелены облаков, осветила бледным лучом спальню, и Аркадий вытянулся в струну, опознав в тёмной замершей фигуре... Алекса Тарасова. О, этот бесовской взгляд. О, эта грация кота из подворотни. Как можно было не признать сразу? — Живой? — в изумлении прошептал Аркадий и, сделав шаг вперёд, позволил дулу револьвера упереться в ремень. Он хотел было протянуть руку к лицу vis-à-vis, но тот первым сдёрнул с себя шарф и беззвучно расхохотался, обнажая сероватые зубы. — Ну что ты смотришь на меня, глазами хлопаешь! — ликовал Алекс. — Перекрестись, что ли, ваше высокородие! — воскликнул он и, бросив пистолет на постель, потряс Аркадия за плечи. — Ну посмотри, вот, живой! Живой! — Бес, бес... — шептал на это Аркадий, словно каменный истукан стоя перед паясничающим любовником. Два с лишним года он числил недоразумение сие погибшим — а покойничек жив и невредим, и кривляется, как петрушка... — Дамы и господа! Встречайте! — разойдясь в пух и прах, Алекс крутанулся на каблуках, изображая пируэт, и отвесил поклон невидимой публике. — Освободитель ваших сумок и кошельков снова с вами! Аркадий чувствовал, как обильно стекает влага по его щекам, но не мог понять, испарина это или слезы? Проверить рукой он не решался: вдруг от прикосновения к глазам видение растаяло бы? Расстегнуть воротник тоже не выходило — пальцы соскальзывали с крупных пуговиц, а дурнота меж тем подступала всё ближе к горлу. Аркадий был вынужден сделать несколько шагов назад и опуститься на постель. Видя, что ему дурно, Алекс немного унялся и со смешливой деловитостью налил стакан воды. Аркадий залпом осушил его, и лишь тогда дар речи вернулся к нему. — А я уж думал, всё... — глухо, но отчётливо произнёс он. — Всю реку по весне баграми прочесали... Алекс состроил умильную гримасу и сложил руки на груди. — Свечечку-то за упокой раба Божьего Алексея поставил, ваше высокородие? — И не одну, — обессиленно огрызнулся Аркадий. Он был уязвлён тоном Алекса, но счёл за благо умолкнуть. Не произносить же вслух, что до сих пор с трепетом вспоминает тот день, как сблизился, или, вернее было бы сказать, влип в сомнительные отношения с перевербованным террористом. Что два года носил на сердце лёд, зная, что никогда не встретит на своём пути никого, подобного Алексу? Все объяснения потонули бы в иронии любовника. Аркадий знал об этом и оттого молчал. Невозможно привлекательный негодяй и запутавшийся в сомнениях жандарм... Как это нелепо. Навеки по разные стороны баррикад, невзирая на обильный компромат на друг друга, невзирая на те чувства, что горели огнём в часы их соитий и остывали пеплом на утомлённых телах. Эта нелепая история обязана была оборваться. В 1900-м Аркадий счёл, что гибель Алекса — Божья кара, посланная ему во искупление грехов. Прощение свыше за то, что посмел не просто сойтись с такой дрянью, но разглядел в нём загубленную бессмертную душу, оправдал втихомолку и тем сам уподобился ему. Государственному преступнику, безумцу, террористу... Но чем же тогда является воскресение Алекса в 1902-м? Предвестием какой катастрофы? — Зачем ты вернулся? — спросил Аркадий, подняв глаза на стоящего поодаль Алекса. — В чём-то нуждаешься? — А сам-то как думаешь? Развязной походкой Алекс приблизился к нему, встал, снова скрестив руки на груди. — Жаждешь отмщения? — За фрегат хотел поквитаться, да дело прошлое. Что до остального... Желал бы ты меня в расход пустить — пустил бы, — всё это было произнесено серьезным тоном, и вдруг Алекс переменился в лице и озорно подмигнул Аркадию. — А ты самому косорукому жандарму в меня стрелять велел. Нешто случайно? Аркадий отрицательно мотнул головой. «Нарочно, нарочно!» — говорила его душа. И ежели глаза и правда зерцала души, то Алекс всё в них видел. Он стоял напротив Аркадия, уже совсем близко, и из-за его невеликого роста получалось, что лицо Аркадия было на уровне его солнечного сплетения. Один шаг — и Алекс бесцеремонно вклинился между его разведённых колен. Резко дёрнул за подбородок, прижался губами к губам и подарил Аркадия злым кусающим поцелуем. Словно морозный воздух посреди духоты, эта грубая ласка сковала все сомнения Аркадия, побила всю сорную траву ненужных мыслей. — Объяснись хоть, как ты... — начал было он, но Алекс прервал вопрос новым поцелуем, теперь уже нежным и манящим. — Потом, всё потом... — пропел он и надавил Аркадию на грудь, приглашая лечь под него. Голова теперь если и кружилась, то лишь от желания. Аркадий охотно повиновался и лёг, Алекс оседлал его бёдра. Продолжая целовать и обшаривать всякий доступный участок тела, воскресший из мёртвых в два счёта «оживил» и любовника: избавил Аркадия от одежд и начал ласкать ниже пояса с такой энергией, что два года разлуки показались ничем и в то же время — всем... Прошло немало времени, прежде чем они насытились друг другом и упали на разворошённые простыни, позволяя чёрной, раскалённой как ад тишине постепенно отступить прочь. Из-за того, что пришлось таиться от прислуги, у обоих кровоточили губы, но сытые улыбки компенсировали эту малую дань большой страсти. Любовники лежали на постели недвижно, не касаясь друг друга, но то были угли, готовые вспыхнуть от любой искры. По крайней мере, Аркадию казалось, что они всего лишь взяли передышку, чтобы после продолжить, а пока что он желал рассмотреть Алекса получше. Найдя предлог зажечь свечу, он вернулся на постель и, не таясь, обвёл глазами тело любовника. — Что это ты так разглядываешься, ваше высокородие? — Соскучился... — откликнулся Аркадий и, протянув руку, погладил пальцами след от пулевого ранения. — «Соскучился», — зло передразнил Алекс. Впрочем, поглаживаний и поцелуев в область шрама чураться не стал. — Поговаривают, любовник у тебя новый, да непростой: самого великого князя прихлебатель. Хороша карьера, наши вам поздравленьица, господин скучающий: теперь к царской фамилии касательство имеем-с... — Твоими бы устами, — усмехнулся Аркадий в усы. Ишь каков. Следил, значит. Ревновал... От последней догадки Аркадию стало тепло на душе, и в паху начало припекать недвусмысленным жаром. Однако заявить о своем желании было уже некому — любовник упорхнул от него. Вскочив с постели так же стремительно, как давеча попал в неё, Алекс встал перед зеркалом и принялся «наводить марафет». Облачился в исподнее, затолкал полы косоворотки в просторные штаны. На косоворотку был надет бархатный жилет, который затем был застёгнут на все до единой мелкие пуговички. Как влитые, сели сапоги с высокими голенищами на сильные стройные ноги. Лишь картуз остался без места — дожидался на стуле, пока хозяин взобьёт отросшие кудри и подкрутит усы, а тот не торопился: наведением красоты Алекс и в прежние времена всегда занимался тщательно и неторопливо. Аркадий невольно улыбался, наблюдая за всем этим маскарадом — с отросшими волосами и в перечисленной одежде Алекс был один к одному смазливый провинциальный купчишка. Однако улыбка схлынула с его лица, едва тот нахлобучил картуз и полез в окно. — Стоять! — шёпотом скомандовал Аркадий и в один бросок оказался у окна, крепко схватив купчишку за шиворот и за ремень. — Куда? — Туда, откуда явился, — буркнул Алекс и, глумливо ощерив зубы, прошипел змеёй: — В ад. За его спиной и впрямь стелились ленты сизого дыма — весь сад был полон этой дряни. — Успеешь ещё... Почти не применяя силу, коей у него по-прежнему было больше, чем у vis-à-vis, Аркадий увёл любовника от окна. Всего на пару шагов — дальше Алекс не пошёл, заупрямился. — Что, ещё хочется? — издевательски поинтересовался он и, протянув руку вниз, завладел беззащитным мужским достоинством Аркадия. Поглядел с вызовом, облизнул алеющую трещинку на губе. — А я за добавку плату беру. Мне знаешь ли, жить негде твоими заботами, угол надобно искать. — Не надобно, — возразил Аркадий. Поймав за подбородок, начал целовать упрямящегося и уворачивающегося, словно уж, любовника. Поняв, что из стальных рук Аркадия ходу нет, тот попытался пустить в ход словесные возражения, но и тут не нашёл лазейки. — Бес,— шептал ему Аркадий между поцелуями. — Да только мой бес. Никому не отдам, при себе держать буду. — А рук не обожжёшь? — В ежовых рукавицах держать буду... — подвёл итог полемике Аркадий. Отвёл Алекса к постели и усадил на неё, а сам лёг головой ему в колени и объял для верности руками. «Отдохни, бес, отдохни... — приговаривал он мысленно. — И мне дай отдых...» — Что дальше-то? — окончательно смирившись со своим пленом, спросил неугомонный Алекс. — Матушка в отъезде... Да что это я, ты и сам об этом знаешь. Останешься тут. Скажем, что нанял тебя для секретарских услуг. Алекс насмешливо фыркнул. — А по карману ли твоему благородию те услуги? — жалостливо спросил он и погладил Аркадия по волосам, нарочно проводя ладонью против роста. — Я ж за копейку не продаюсь, сам знаешь, и за рупь — не то. Мне натуру подавай. — Свои люди — сочтёмся. Будешь приходить и уходить когда хочешь, будто по поручениям моим, да и всё. Щелкнул замочек портсигара. Алекс постучал о голенище сапога папиросой и закурил. — Хорошо придумал... — задумчиво протянул он. — Истомившаяся плоть на выдумки хитра. — Только одно условие. — Аюшки? — Грязи в мой дом не тащи. Всё, что может повредить мне — оставляй там, откуда взято. — Зуб даю, ваше высокородие, — легкомысленно пообещал Алекс и, шумно зевнув, распластался по постели. Аркадий лёг рядом. Алекс обнял его одной рукой, а другой продолжил подносить папиросу к губам и с видимым наслаждением вдыхать дым. — Хорошо-то как, — пробормотал он. — Княжеские перины. Чай, не топчан в «Рваном лапте»... — Какое тонкое наблюдение, — хмыкнул Аркадий и отчего-то повернул голову вбок. Полуприкрытыми глазами Алекс подмигнул ему и, шёпотом повторив «хорошо», чмокнул в нос горячими, пахнущими табаком губами. И от этой простой безыскусной нежности, столь неожиданной в исполнении этого человека, в душе Аркадия зацвёл июньский пион любви. Да-да, любви. К этому вот самому обормоту, бесстыдному вору золотых вещиц и одиноких жандармских сердец... Примечания: Будто мало намъ ​мірового​ экономическаго кризиса… — <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AD%D0%BA%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%BC%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BA%D1%80%D0%B8%D0%B7%D0%B8%D1%81_(1900%E2%80%941903)">ссылка</a>. чудодейственный крем «Метаморфозы» — крем «Метаморфозы» прославился как самое эффективное средство для отбеливания лица середины XX века, им пользовались как до революции, так и после. путешествие в «Восточном экспрессе» — пассажирский поезд класса «люкс» частной компании Orient-Express Hotels, курсирующий между Парижем и Константинополем (Стамбулом) (<a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%92%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%87%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D1%8D%D0%BA%D1%81%D0%BF%D1%80%D0%B5%D1%81%D1%81">ссылка</a>). нанятый на Караванной улице таксомотор Фриде — <a target=_blank href="https://www.fiesta.ru/spb/live/nado-znat-istoriya-taksi-v-sankt-peterburge/">ссылка</a>. изящные «золотые снежинки» на петлицы — знаки различия статского советника, одна звезда на погонах со специальным плетением (<a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D1%82%D0%B0%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D1%82%D0%BD%D0%B8%D0%BA">ссылка</a>). обедал с этим скучным человеком у Палкина — <a target=_blank href="https://banket-palkin.ru/history">ссылка</a>. князя Дмитрия и его cher ami <span class="offtop">(милого друга)</span> — намёк на роман (или очень близкую дружбу) князя Дмитрия и г-на Юсупова. Был случай, когда публика театра «Аквариум» опознала в смазливой певичке наследника знатнейшей фамилии — по фамильным драгоценностям его матушки! Стыд-то какой, Господи. — описан реальный случай, имевший место в биографии г-на Юсупова. клошар — нищий бродяга, живущий во Франции. без настроения явился в бани Мальцева. Там он помылся без каких-либо сомнительных услуг — в дореволюционной России было широко распространено оказание различных гомосексуальных услуг банщиками, вплоть до того, что существовали фотокаталоги, по которым посетитель бань выбирал себе подходящего парня.