Пустые пространства

Возможно, он совершает ошибку. Возможно, ему просто стоит ограничиться формальностями и заняться своими делами — делами, которых не может не быть после такого финала сезона. Возможно, всем нужно больше времени, чтобы банально выдохнуть. Но Макс, чьи кончики пальцев буквально чувствуют раскалённый, как аравийский асфальт, металл чемпионского кубка, не привык торговаться со временем. Он привык жить моментом. Поэтому в моменте он заглядывает в бездну, чтобы увидеть, смотрит ли она на него в ответ. *** Вечеринка выглядит бесконечной: даже если её непосредственный виновник исчезнет, просочившись сквозь шум, крики и бессмертных queen на репите, она продолжится, потому что шоу должно продолжаться. Плечи то и дело оглаживают чужие руки; весёлые, счастливые, раскрасневшиеся от не-совсем-легальной-но-протащенной-в-страну выпивки лица повсюду, и их улыбки греющей ласковой плёнкой проползают под кожу. Поразительно, но факт: Макс счастлив не только потому, что его мечта двадцатилетней выдержки исполнилась, но и потому, что сделал счастливыми всех этих людей. И, покидая безумные празднества, он отвечает на все рукопожатия, смеётся на полупьяные расцеловывания в щёки и смеётся — искренне, просто и радостно. Его плечи свободны от груза ожиданий, его походка легка и пружиниста, несмотря на литр или около того запрещёнки, его разум чист, как будто он — новорождённый ребёнок, с удовольствием открывающий для себя окружающий мир. Он наконец-то волен делать всё, что хочет. И потому ноги несут его не в боксы, чтобы ещё раз в пьяном бреду петь серенады уставшей малышке RB16B на манер Феттеля. Он не бежит к себе в номер, чтобы упасть в первый чемпионский сон. Его не тянет к яхтам, клубам и прочей лакшери-стороне Абу-Даби. Макс Ферстаппен идёт воздать гордые почести, и это, мягко говоря, обескураживает его самого. *** В здравом уме и светлой памяти соваться на этаж Мерседес, будучи с головы до ног залитым победным шампанским, — вероятно, не самая хорошая идея, но случай бережёт Макса. Вероятно, Фортуна, которая, как самая настоящая античная гетера, наконец-то избрала его своим любимчиком, потому что тот, кого он ищет, не на этаже Мерседес. Льюис Хэмилтон не ищет покоя внутри своей команды, рядом с ним нет вездесущей Анжелы или обеспокоенного переживающего отца. И даже Тото Вольф зализывает раны где-то в другом месте. Может быть, строчит гневные депеши в CAS, но Максу плевать на Тото и его австрийский канцеляризм. Он смотрит на Льюиса, обнимающего Роско в тени какой-то отельной мини-пальмы, и жар вечеринки медленно испаряется с кожи, уступая место липкой влаге чужих эмоций. — Хэй. Это Роско первым поворачивает лобастую морду в сторону того, кто посмел нарушить покой его хозяина — во всех смыслах делал это на протяжении целого сезона, если так посмотреть. Роско тихо, утробно рычит, и Льюис сначала запускает пальцы в короткую шерсть на его груди и только потом поднимает глаза — немного тусклые, но не очень-то воспалённые. — Разве тебе не полагается быть с командой? — Он успокаивает Роско размеренными, механическими движениями. Собачьи уши напряжённо прижимаются к голове. — Всё ведь кончено. — У нас будет немало времени отпраздновать. Роско всё ещё порыкивает, когда Макс садится в ротанговое кресло рядом с Льюисом, но не делает попыток напасть. Может, пёс так же устал, как и Льюис. Как и все они. — Ты уверен, что сейчас подходящее время для разговоров? — Льюис по-птичьи склоняет голову к плечу. Страз на крыльях его носа загадочно поблёскивает в огнях ночного Абу Даби за окном — маленькая деталь, отвлекающая на себя внимание. Макс ловит мысль: когда все вокруг него счастливы, он идёт к тому, кто совершенно не может быть с ним счастлив. Так иронично. — Почему нет? — Он откидывается на спинку кресла. — Я просто хочу внести ясность. Льюис не поднимает вопросительно бровь, не задаёт немой вопрос взглядом — к его чести, он всегда улавливает основную мысль, даже если её не озвучиваешь. Льюис умён — а чего ещё ожидать от семикратного чемпиона мира? — Не можешь дождаться моих интервью? — Он расплывается в улыбке и притягивает к себе поближе заворчавшего Роско, чтобы устроить на собачьем затылке подбородок. Подначивающая манера обороняться — это здорово, но Максу не хочется, чтобы от него оборонялись сегодня вне трека. Сегодня он уже показал миру ту сторону себя, которую тщательно скрывал многие годы. И, может быть, всё дело в возрасте и наступившей сентиментальности, как будто в придачу к титулу выдают ещё и умудрённую опытом эмоциональную бороду, но ему хочется задержать это ощущение уязвимости немножечко подольше. — Просто думаю, что было бы неплохо услышать версию не для камер. — Пожатием плеч Макс обозначает, что не собирается нападать. Его львиный рывок остался на последнем круге, а теперь в саванне он уже вожак прайда. Что-то в Льюисе, держащем Роско на манер живого щита, есть трогательное. Или так кажется чрезмерно расчувствовавшемуся мозгу Макса. С непривычки он как будто начал воспринимать окружающих слишком уж близко к тому, что в народе называют сердцем. — Не для камер? Ладно, — Льюис хмыкает и пару секунд молчит, слушая ворчание собаки. Потом он хмыкает и качает головой. — Мне не понравился цирк после гонки, если ты об этом. Да, я считаю, что заслуживал большего сегодня, потому что я быстрее ехал почти всю дистанцию, но последний круг мы бились на равных. — И хорошо бились. — У Макса теплеет в затылке. Этот восхитительный, чарующий момент, когда он, уже похоронивший надежды, вдруг получает последний шанс... Музыка взревевшего двигателя и бешеный рёв крови в ушах вместе с душераздирающими судорогами... Хищное сражение за лакомую золотую антилопу. Мгновения, ради которых стоит жить. — Зуб даю, ты в те минуты чувствовал себя живым. — В каком-то роде, — Льюис пожимает плечами. — Но всё омрачилось тем, что титул уплыл от меня. — Я его отбил, — аккуратно поправляет его Макс, и Роско именно в этот момент решает продемонстрировать свои зубищи в королевском зевке. — Да. Весьма дерзко отбил. — Глаза Льюиса вспыхивают невнятной эмоцией — что-то вроде удивления, удовлетворения и сладкой горечи. — И сделал это чисто. Даже по твоим рафинированным меркам. Они смотрят друг на друга долгих несколько секунд, за которые Макс успевает сосчитать отсветы уличных огней неспящего Абу Даби. Ему не стыдно, ему не горько. Парадоксально, но отхлынувшее было радостное ощущение возвращается к нему вновь — по мере того, как топится лёд во взгляде напротив. — Да уж. Можешь же, когда захочешь, — фыркает, наконец, Льюис. — Я много чего хочу. Не то чтобы это откровение — Макс и амбиции всю карьеру идут рука об руку. Макс хотел в Формулу-1 — он попал. Макс хотел побеждать — он побеждал. Он хотел титул — он его получил. Но его желания — и он понимает это теперь ясно, как божий день — лежат и в других областях. Большие события меняют жизнь. Макс как раз в процессе, и что-то подсказывает ему, что Льюис Хэмилтон — это важный человек в процессе изменений. Льюис коротко вздыхает и вдруг выпускает Роско. Тяжёлый горячий бульдог неожиданно споро для своих габаритов ставит лапы на колени Макса и обдаёт его собачьим дыханием. Макс удивлённо вскидывает бровь; по классификации, издревле делившей людей, он скорее кошатник, декларированный, в конце концов, лев. Но Роско смотрит на него такими же тёмными и умными глазами, как у хозяина, и Макс ничего не может сделать с позывом прикоснуться к гладкой, лоснящейся от тщательного ухода шерсти. Он гладит Роско, и кончики пальцев, на которых раньше ощущался лишь метафорический металл, чувствуют живое тепло. — Получишь, если хочешь. Но сначала мы погоняемся, — обещает ему Льюис, сложив ноги по-турецки. Он смотрит на руку, ласкающую его пса, и ухмыляется кончиком губ. — По сценарию сейчас ты должен предложить мне утешительные объятия. — По сценарию? — У Макса едва не срывается смешок. — Мы в мелодраме? — Ах, значит, ты не до такой степени расчувствовался. — А Льюис себя не сдерживает — смеётся. Почти так же свободно, как смеялся до того в родных боксах сам Макс. — Может быть, в следующем году, когда снова выиграю в нашей схватке. Льюис не отвечает на это и только качает головой с загадочной улыбкой. Роско, наконец, сползает с колен Макса и ложится в ножках хозяйского кресла, свернувшись бубликом. Макс не сразу уходит: молчать с Льюисом, когда уже всё позади, не надо идти на глупую пресс-конференцию или давать скучные однотипные интервью во славу драмы, оказывается вполне уютным занятием. Они наблюдают за городом за окном, в ногах мирно похрапывает бульдог, а в голове Макса лёгким ветром вьётся понимание, что он наконец-то может морально отдохнуть. *** Возможно, он совершил ошибку. Но, заглянув в бездну и увидев внизу понимание, Макс находит недостающий кусок паззла, завершающий картину лучшего сезона его жизни.